Текст книги "Звонок из прошлого"

Автор книги: Бен Элтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

22

В конце концов Полли покинула лагерь мира в Гринхэме с раной в сердце, которая так и не зажила. Она так и осталась неустроенной и неспокойной. Она просто не могла вернуться к своей прежней жизни – единственной, которую она знала в прежние годы, и эта жизнь теперь протекала без ее участия. Все ее друзья из тех времен уже обучались на вторых курсах университетов. Она виделась с ними от случая к случаю, но уже не имела с ними ничего общего. Она прекрасно понимала, что где-то в глубине души они ее очень жалеют.

– Что ты собираешься делать после всего этого? – спрашивали они ее. – Ты же не можешь бороться за мир всю свою жизнь!

– А может быть, и могу, – отвечала Полли, хотя и понимала, что это звучит глупо.

Все еще пребывая в поисках всего и ничего, она стала путешественницей. Участницей одной из колонн движения «Новая эра», которые в это время странствовали по стране. Полли нравилось жить в движении. Это создавало впечатление, что она куда-то стремится. Она начала встречаться со случайным знакомым, торговцем наркотиками по имени Зигги, который владел домиком на колесах «фольксваген». Полли очень увлеклась Зигги. Ему было тридцать шесть лет, он был красив до боли и имел глубокие и пронзительные голубые глаза. Кроме того, он был доктором философии в области эргономики и представлял собой на редкость блестящего и интересного собеседника – правда, когда не был под кайфом. К сожалению, он не был под ним только по утрам в течение пятнадцати минут. Все остальное время он мог только тупо хихикать.

Некоторое время отказ от иерархии и собственности доставлял Полли удовольствие, но это не могло длиться вечно. Медленно, но верно она начала тянуться к более структурированной жизни – к жизни, где она могла бы смотреть телевизор без заглядывания в чужие окна и ходить в туалет, не прихватывая с собой лопату. Ей исполнился двадцать один год, миссис Тэтчер победила на очередных выборах, и, с тех пор как «Дюран Дюран» оказалась на верхних строчках списка самых популярных групп, Полли уже не все было так ясно, как раньше.

В конце концов она покинула и Зигги, чем уязвила его.

– Но почему, Поль? – спрашивал он. – Мне казалось, что у нас впереди целая жизнь!

– Это все из-за твоего хихиканья, Зигги. Я больше не могу выносить это хихиканье.

– Я уже меньше хихикаю! – умолял он. – Я уже начал курить травку вместо гашиша. Это гораздо мягче.

Но все его мольбы были напрасны. Полли оставила колонну и уехала в Лондон, где, в сущности, вела уличный образ жизни, так как в течение двух месяцев стояла в бесконечном, направленном против апартеида пикете возле Южно-Африканского посольства. Во время этого пикета она встретила альтернативного комика по имени Дэйв, который каждый раз обращался к публике со словами: «Добрый вечер, леди и джентльмены! Не угодно ли вам взглянуть на мою задницу?» Дэйв был очень милый, но, по его собственным словам, совершенно не приспособленный к моногамии («Никакой моногамии, ясно?»). По существу, свои номера он рассматривал как средство для ловли девочек. В какой-то момент Полли тоже, может быть, обратила бы свой безрассудный взор в сторону такого образа жизни, но, к счастью для нее, как раз в те дни в обществе началось умопомешательство по поводу СПИДа, и Полли, последний раз взглянув на задницу Дэйва, отправилась в дальнейшие странствия.

Приблизительно в то же самое время Джек тоже пустился в странствия. Он покинул свой полк в Германии и вернулся в Соединенные Штаты, чтобы занять там должность в Пентагоне. Как и Полли, он тоже не нашел того, что искал, но, в отличие от Полли, имел о своих целях самые ясные представления и прекрасно знал, где их можно достичь. Он искал успеха, а для военного человека при отсутствии войны это значило только одно: переезд в Вашингтон. В Вашингтоне перспективы продвижения были если и не совсем блестящими, то, по крайней мере, лучшими, чем на берегах Рейна.

Для амбициозного военного это было несносное время, хотя – парадоксальным образом – именно тогда статус военного в общественном мнении Соединенных Штатов поднялся до небывалых высот. Никогда прежде он не поднимался так высоко. Рейган, который сам никогда не служил в вооруженных силах, был президентом армии. Он верил в могучие оборонные бюджеты и пышность военных парадов. Престиж Соединенных Штатов в мире поднялся до уровня выше некуда. Советский Союз истекал кровью в Афганистане, и коридоры власти полнились новостями о знаменитых Звездных войнах, с началом которых Пентагон намеревался милитаризировать космос. Интерес общества к армии был беспрецедентным: бешеным успехом пользовались такие фильмы, как «Рембо» или «Абсолютное оружие», которые заполонили кинотеатры. Ситуация значительно улучшилась по сравнению с теми мрачными днями двадцать лет тому назад, когда юный Джек отказывался ходить со своими родителями и братом Гарри в кинотеатр смотреть «Мешанину» или «Уловку-22». Ужасными, деморализующими днями, когда Америка просто стыдилась своих военных.

Тем не менее, несмотря на всю картинность целлулоидных увечий в кино, реальным солдатам для продвижения нужны реальные войны. Если стоящий над вами военный чин не будет убит, вам придется двадцать лет ждать его отставки, чтобы продвинуться по службе, и то же самое происходит с чином, стоящим над ним. Джеку уже было тридцать шесть лет, и такое положение дел начинало его раздражать.

Я уже, можно сказать, превратился в человека средних лет, и все еще капитан!

– писал он Гарри. –

А ведь в свое время я был одним из самых молодых капитанов! Ты-то хоть это помнишь? Об этом писали в местной прессе и вообще везде!

Гарри, разумеется, это помнил. Их родители впали тогда по этому поводу в сущее бешенство.

– Подумать только – ему приспичило стать военным! – причитал Джек-старший, размахивая ложкой над своим утренним мюсли и обезжиренным йогуртом. – Да еще к тому же преуспевающим военным! Нам следовало воспитать из него просто-напросто фашиста, и вот тогда все было бы в порядке! Я надеюсь только на то, что мои студенты никогда об этом не услышат! Каждый день я по многу часов просиживаю штаны, имея в жизни одну-единственную цель – цивилизовать молодых людей, а в это время мой собственный сын становится – черт возьми! – самым молодым капитаном в армии!

В те времена Джек наслаждался такой реакцией отца, но с годами, когда надежда развить столь блистательный карьерный успех понемногу угасала, он находил все меньше поводов для ликования.

Самый молодой капитан, Гарри!

– писал Джек брату из Вашингтона. –

Я им оставался всего лишь пару лет, и – черт возьми – разве я тыкал этим в лицо своему отцу? Потом постепенно я стал просто молодым капитаном, а теперь я, можно сказать, в самом подходящем возрасте для капитанского чина! Еще немного – и я стану престарелым капитаном. Затем, как и тысячам других капитанов, мне, того и гляди, придется выйти в отставку и в поисках счастья броситься вниз головой в омут цивильной жизни, с опозданием на пятнадцать лет по сравнению с моими сверстниками! Да ты и отец будете просто хохотать мне в лицо! Или другой вариант: остаться в армии и согласиться на весьма плачевную и жалкую карьеру. Господи, когда Наполеон был в моем возрасте, он уже однажды завоевал мир и подумывал о том, чтобы вернуться во Францию и повторить свой успех! А Александр Македонский в моем возрасте уже был покойником! А ведь я знаю, что я хороший солдат, Гарри, но у меня нет ни малейших шансов это доказать! На парадах я выгляжу точно так же, как все другие парни! Ты помнишь Шульца? Такого серого идиота, о котором я тебе когда-то рассказывал? Так вот: он тоже в Вашингтоне и имеет такой же чин, как и я! Точно такой же! Я считаю его вполне порядочным человеком и все такое, но Господи помилуй! Уровень стратегического мышления у него, как у пеструшки!

Гарри ни минуты не сомневался в том, как поступит Джек. Тем не менее он посоветовал ему отсечь свои обиды и потери и начать все сначала.

Никогда!

– писал ему в ответ Джек. –

Армия – моя жизнь, и я никогда ее не предам. Не имеет значения, как плохо она со мной обращается!

Правда заключалась в том, что Джек уже и так отсек свои потери. В погоне за военной славой он отрекся от Полли, и теперь уже не имело значения, найдет он эту славу или нет: вернуть назад прошлое, то, что он потерял, все равно уже было невозможно.

Что касается Полли, то она находилась в гораздо худшем положении, чем Джек. На смену восьмидесятым годам пришли девяностые, а у нее так и не появилось настоящего дома, собственности, квалификации и вообще какой-либо защиты: она была одна.

Она начала жить в Эктоне, самовольно вселившись – вместе с другими подобными ей людьми – в тоскливого вида дом с заставленными окнами, который перешел во владение муниципального совета, когда власти собрались расширять шоссе А-40 до Оксфорда. По большей части он был оккупирован бойцами классовых войн, мало сплоченным коллективом оппозиционеров, в основном дипломированных выпускников Оксбриджа, которые когда-то очень хотели разрушить государство, но делали это, очевидно, потому, что, в отличие от большинства своих друзей, в свое время не смогли получить высокооплачиваемую работу.

В двадцать пять лет Полли поняла, что ее жизнь катится вниз по наклонной плоскости, причем катится стремительно, но как остановить это, она не знала. Все ее старые друзья уже превратились в молодых профессионалов с хорошими доходами. Полли с ними уже не встречалась, но ее мать неизменно (и настойчиво) держала ее в курсе всех их грандиозных успехов. Большинство теперешних друзей Полли либо сидели на игле, либо в тюрьме, либо таскали бетонные глыбы в туннелях под железными дорогами в Твифорд-Дауне. Новое десятилетие принесло с собой угрозу новой войны на Ближнем Востоке, и это Полли переживала сильнее всего, потому что единственная осмысленная вещь, которую она делала в продолжение предыдущих восьми лет, была борьба за мир.

По иронии судьбы именно благодаря Саддаму Хусейну Полли смогла еще раз увидеть Джека – только на одно мгновение и только по телевизору, но испытала тем не менее настоящий болезненный шок. Это случилось в январе 1991 года. Полли и ее друзья лежали на лужайке рядом с самовольно захваченным ими домом, подстелив под себя надувные матрасы, и по черно-белому портативному телевизору смотрели подготовку к войне в Заливе. Джон Мейджер как раз говорил о необходимости остановить агрессию и решительно пресекать все попытки отвратительных тиранов диктовать свою волю миллионам людей.

– Ха! – сказала Полли убежденно. – Если бы в Кувейте вместо того, чтобы добывать нефть, выращивали картофель, мы бы пальцем не пошевельнули ради его спасения. Нас же не заботят преступления диктаторов в Чили или Никарагуа, разве не так? А почему? А потому что это наши тираны, которые нам очень полезны.

Полли как раз пыталась ввести себя в состояние праведного гнева, когда «это» случилось. Внезапно на экране появился Джек. Он стоял рядом с танком, уже в чине полковника, и озвучивал как свое собственное мнение союзников о том, что армия Хусейна – это львы, во главе которых стоят ослы.

– Мы вовсе не хотим убивать этих людей, – вещал Джек из портативного телевизора, – но пусть у багдадского мясника не останется ни малейших иллюзий относительно того, что мы их всех уничтожим, причем уничтожим быстро и квалифицированно.

Полли почувствовала себя так, как будто ее ударили. Все случилось так неожиданно и так быстро. Пока ее товарищи продолжали дискутировать с говорящими головами в телевизоре, она быстро ушла на кухню, где весь ее гнев и боль нахлынули на нее с новой силой.

И любовь нахлынула тоже.

Он все еще казался ей прекрасным. Просто до умопомрачения. Даже в этой ужасной каске, которую американцы теперь принялись носить по образцу армии вермахта. Он выглядел таким бравым, таким уверенным в себе, таким сильным, здоровым и преуспевающим. Совершенно неожиданно Полли поняла, что она не просто тоскует по Джеку, но она еще к тому же и завидует ему. Джек знал, чего он хочет, он знал, куда ему стремиться, он всегда был и продолжает оставаться на стороне победителей. Полли стряхнула с хлебной доски таракана и принялась плакать.

23

Джек внимательно посмотрел на Полли и улыбнулся.

Она по-прежнему была очень привлекательной. Ее дом мог быть сколько угодно неубранным и немытым, имущество – сколь угодно скудным и жалким, но сама она освещала этот дом как прожектор, как яркая звезда. Джек тяжело сглотнул. Такого он не ожидал. Вот уж чего он действительно никак не ожидал, так это того, что она окажется все такой же красивой. На взгляд Джека, время не смогло разрушить ее красоту.

– Мне кажется, Полли, ты совсем не изменилась, – почти прошептал он. – Ты не постарела ни на один день.

– Джек, это полная бредятина.

Джек засмеялся.

– Ну, такого словечка я уже не слышал лет сто. Право же, как тебе это удается? У тебя что, есть какой-то чудодейственный крем, сделанный из половых органов мертвых китов? А может, у тебя на чердаке хранится портрет безобразной, совершенно опустившейся старой ведьмы?

– Джек, мой чердак здесь. Я на нем живу.

Теперь, когда первый шок от появления Джека прошел, до нее стало доходить, какая странная возникла ситуация.

– Я вообще не понимаю, почему позволила тебе войти… Я спала… В квартире полный кавардак… Почему ты вернулся, Джек?

– Почему ты так решила, Полли? Я имею в виду, почему ты решила, что я вернулся?

– Откуда, черт возьми, я могу это знать? Я вообще тебя не знаю!

– Знаешь, Полли. Ты меня очень хорошо знаешь.

– Я знаю, что ты подонок!

Джек пожал плечами.

– Сейчас что-то около половины третьего утра, Джек!

– Ну и что? У меня необычная работа, вот и все, – сказал Джек и снова пожал плечами. – Там, откуда я пришел, мы не обращаем внимания на время суток.

Он был все такой же. Самонадеянный, уверенный в себе.

– Хорошо. Вернись на землю, люди обычно спят среди ночи.

– Можно мне снять плащ? Можно мне сесть?

Подумать только! Он не показывал носу чертову прорву лет, а теперь хочет снять плащ и сесть! В голове у Полли царила неразбериха.

– Нет! Все это полный абсурд! Я вообще не знаю, почему позволила тебе войти. Я думаю, тебе лучше уйти. Если уж так хочешь меня видеть, возвращайся утром.

– Утром я уеду, Полли.

Для Полли это было уже слишком. Едва ли такие слова можно было счесть тактичными, принимая во внимание, как они расстались в последний раз, когда были вместе.

– Да, кажется, некоторые вещи действительно совсем не изменились, но все же… кое-что… разве можно… ты… Ты!..

Полли прикусила губу и замолчала. Разумеется, она на него злилась, злилась на то, что он ее бросил, и на то, что он теперь вернулся таким странным образом. Но – несмотря ни на что – она была так счастлива, что он вернулся!..

– Это значит, что я буду в Англии всего несколько часов, Полли. И другого времени зайти к тебе у меня не будет.

– Джек, это так… это так… Я не знаю, сколько все это длилось…

– Шестнадцать лет.

– Я прекрасно помню, сколько это длилось!

Ах, если бы она могла это забыть!.. Если бы она могла забыть хоть одно мгновение того лета, а заодно и каждый день, который прошел с тех пор.

– Шестнадцать лет и два месяца, если быть точным, – сказал Джек, который, по всей видимости, тоже очень внимательно следил за ходом времени.

– Точно! Совершенно точно! Шестнадцать лет и два месяца, и, как оказалось, ты был более чем в состоянии обходиться без меня, не делал никаких попыток меня увидеть и вдруг собрался это сделать сейчас!

– Да, именно так.

– И хотя прошло уже шестнадцать лет и два месяца, хотя прошло уже больше полутора десятилетий с тех пор, как мы последний раз смотрели друг другу в глаза, ты решил, что должен видеть меня немедленно, не теряя ни часа, ни минуты, в четверть третьего ночи!

– Я же тебе сказал. В Лондоне я буду только одну ночь.

– Ну хорошо, а почему ты не зашел, когда в твоем расписании было больше свободного времени? Да бог его знает, мы могли бы просто назначить друг другу свидание в удобное для нас обоих время!

– Меня не было в Англии, Полли. Я попал сюда впервые с тех пор, как мы… как я… ну, в общем, с тех самых пор. – Его голос слегка осекся.

Оба они прекрасно помнили тот холодный рассвет, когда он ее покинул.

– А почему ты не вернулся раньше? – спросила Полли.

– Я не мог. Я езжу только туда, куда мне скажут.

Слабое объяснение. Он знал это, и она тоже.

– Это очень трогательно.

– Полли, я выполнял приказы.

– То же самое говорили преступники в Нюрнберге.

Джека слегка покоробило. Он знал, что был не прав. Тем не менее, его нельзя было отнести к той породе людей, которые с легкостью раскаиваются, и насылать на него тень Нюрнберга поэтому не имело никакого смысла. Всю жизнь его глубоко раздражала манера некоторых людей – в особенности людей либеральных взглядов, а среди них в особенности его родителей, – которые заимели привычку использовать нацистов как готовый ярлык для тех вещей, что они по каким-то причинам не одобряли. Если кто-то собирался урезать благотворительные пособия, он был фашистом; если кто-то собирался повысить тарифы на проезд в автобусе, он тоже был фашистом; а уж если кто-нибудь протестовал против стихийного народного творчества на стенах общественных и частных зданий, то он тем более был фашистом! Во всем этом Джек видел что-то ребяческое. Разумеется, он был готов согласиться с тем, что, возможно, по отношению к Полли вел себя как свинья. Но все-таки он не убивал шесть миллионов евреев!

– Ой, ради бога, Полли! Неужели вокруг тебя все еще одни фашисты? Неужели ты еще не выросла из всех этих игрушек?

– А ты, неужели ты еще не дорос до того, чтобы иметь собственное мнение? – Уничтожающее презрение Полли едва не опалило Джеку брови. – «Я выполнял приказы!» – передразнила она, пародируя американский акцент. – И что, неужели они приказали тебе никогда не писать писем? Никогда не звонить? Исчезнуть с лица земли и шестнадцать лет близко не подходить к телефонам в Америке?

– Просто они бы этого не одобрили.

– А если бы они приказали тебе вставить в задницу зонтик и раскрыть его там? Ты бы тоже это сделал?

– Да, конечно. – Разумеется, он бы это сделал. А что она думает, кто он такой? Он солдат. Неужели она думает, что солдаты делают только те вещи, которые им нравятся?

– Ну, хорошо. Надеюсь, что они это еще тебе прикажут. И не простой зонтик, а какой-нибудь чудовищно огромный, пляжный, с заостренным концом и перекрученными спицами.

Джек посмотрел на часы. Было около половины третьего. На следующий день к обеду его уже ждут в Брюсселе. Это значит, что самое позднее он должен вылететь из Лондона в 10.30.

Полли поймала его взгляд.

– Очень сожалею, я, кажется, тебя задерживаю.

Джек ненавидел, когда с ним так разговаривали.

Насколько он помнил, женщины всегда чувствовали себя задетыми, когда он смотрел на часы. Как будто бы его желание точно знать время и соблюдать свои договоренности было для них смертельным оскорблением, ослабляющим их личное влияние.

– Просто я люблю точно знать время, вот и все.

– Сейчас четверть третьего ночи, Джек! Мы ведь это уже установили!

Вовсе нет. Сейчас уже полтретьего ночи, а Джек должен был точно соблюдать свой график.

– Полли, поверь мне, – сказал он. – Я понимаю, что должен был связаться с тобой заранее. Не проходило дня, чтобы я о тебе не думал. Ни единого дня.

Полли просто не знала, верить ему или нет. Все это казалось очень сомнительным, но, с другой стороны, если он говорил правду, тогда все было просто замечательно. Замечательно, что все эти годы, особенно первые годы, когда она чувствовала себя особенно несчастной и подавленной своими хроническими неудачами, он о ней постоянно думал.

– Просто до этого дня они ни разу не посылали меня в Британию, вот и все, – продолжал Джек.

– И за это время у тебя ни разу не было отпуска?

Да что она вообще может об этом знать? Она не знает ничего. Разумеется, у него были отпуска. То есть случались дни, когда он не должен был заниматься планированием смертей тысяч вражеских солдат. Дни, когда он бывал совершенно свободен и мог себе позволить отправиться на рыбалку или прокатиться на машине вдоль побережья. Однако люди в его положении в некотором смысле вообще не имеют отпусков, то есть настоящих отпусков: отпусков, которые освобождают их от всех обязанностей и от всего того, кем и чем они были. Джек никогда не был просто Джеком – ни одного мгновения, – он был только генералом Джеком Кентом, одной из самых важных фигур в системе обороны Соединенных Штатов. Двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году.

– Я всегда на работе.

– Ой, ради бога!..

– Я говорю так, как я это вижу.

– Да, конечно, так же, как и я. А я сейчас вижу перед собой труса и дерьмо.

– Ой, Полли, что ты говоришь… Я не трус.

Он всегда умел ее рассмешить. Этот непринужденный, хладнокровный, самоумаляющий юмор, который могут себе позволить только сильные, уверенные в себе люди. Полли почти расслабилась и начала смеяться вместе с ним. То есть не громко смеяться, но на короткое мгновение в уголках ее губ показалось какое-то подобие слабой улыбки. Он это заметил, и она знала, что он это заметил, но решила так просто не сдаваться.

– Значит, теперь, почти через семнадцать лет, твоя «работа» привела тебя опять в Англию, и всего на одну ночь?

– Да. На одну ночь.

– И ты не мог меня даже предупредить заранее? Ты не мог позвонить мне из аэропорта?

– Нет. Я не мог тебя предупредить. Я очень сожалею, но у нас так принято. Все, что я мог сделать, это прийти, и я пришел. Сегодня вечером я прилетел в Брайз-Нортон и оттуда пришел прямиком сюда.

Разумеется, это была ложь, но Джек чувствовал, что в каком-то смысле это была скорей правда. В конце концов, он же действительно хотел прийти прямо к Полли. И пришел сразу же, как только обстоятельства ему это позволили, сразу же после того, как покончил со своей презентацией Кабинету и пожелал всего наилучшего послу.

Его ложь сработала. Полли посмотрела Джеку в глаза. Он пришел прямо к ней. В этом действительно что-то было такое… Что-то волнующее, чего она действительно не могла отрицать. Точно так же она не могла отрицать, что он остался таким же красивым. Даже еще красивее, чем раньше. Ей нравилась седина на его висках и нравилось то, что он теперь не носит свои дурацкие усики в стиле Барта Рейнольдса. Казалось, он похудел, стал крепче, выносливее. И с годами совершенно не постарел.

Но тут она вспомнила, что ненавидит его. Что он покинул ее, не сказав ни слова на прощание – даже «всего хорошего» и то не сказал! Он был дрянью.

– Но это же абсурдно, Джек! Черт возьми, я себе спокойно спала! Что ты там наговорил? Что ты пришел прямо сюда? Но почему? Почему ты пришел прямо сюда? Я постарела на семнадцать лет. Мы же расстались почти двадцать лет тому назад…

– Шестнадцать лет и два…

– Да-да, я знаю, знаю! Я знаю, как давно это было! Но то была другая жизнь! Сейчас мы друг друга совсем не знаем! Мне следует вышвырнуть тебя вон.

Джек молча взглянул на Полли. Он не проронил ни слова, но под его внимательным взглядом Полли почувствовала себя очень неуютно. Казалось, Джек вот-вот собирается облегчить перед ней душу, поделиться с ней своими тайнами. Но затем, судя по всему, решимость покинула его: плечи его поникли, он опустил глаза и тяжело вздохнул.

– Ты права, – сказал он наконец. – Это глупо. Абсолютно глупо. Просто сумасшествие. Мне лучше уйти.

Джек повернулся к двери, поникший и потерянный, – ни дать ни взять человек, чьи самые сокровенные, отчаянные и безнадежные мечтания вдруг оказались растоптанными. Разумеется, его прием сработал.

– Не будь идиотом! Ты же не можешь сейчас просто так взять и уйти!

– Я решил, что ты хочешь именно этого.

– Нет! Это несправедливо! Не хочешь же ты сказать, что ждал все эти шестнадцать лет и два месяца только того, чтобы вот так вдруг поднять меня среди ночи с постели, ворваться в мою жизнь, а потом так же неожиданно из нее исчезнуть!

Снова возникла пауза.

– Так, значит, ты не хочешь, чтобы я уходил?

– Я и сама не знаю, чего я хочу.

Полли взяла с кухонного стола пачку не самых слабых сигарет. Когда она наклонилась над газом, чтобы одну из них зажечь, пластиковый дождевик, в который она была завернута, слегка приподнялся, и под ним мелькнули ее голые ноги. Ее ноги по-прежнему были потрясающими, просто сказочными. Джек всегда обожал ее ноги, хотя, разумеется, в те времена он обожал все, что касалось Полли. Она снова повернулась к нему, облокотилась на плиту и глубоко затянулась. Джек едва не рассмеялся – и одновременно едва не расплакался. Он вспомнил, как длинными вечерами они лежали вместе после любовной близости и смотрели в темноте на горящие концы своих сигарет, разговаривали, спорили обо всем на свете, не соглашались друг с другом ни в чем, кроме разве что одной вещи: своего желания быть вместе.