Текст книги "Звонок из прошлого"

Автор книги: Бен Элтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

– Разумеется, я никогда никому ни о чем не говорила, – заверила его Полли. – Я знаю правила. Я тебя люблю…

Как и бессчетное множество женщин до нее, Полли ждала, что на эту фразу последует зеркальный ответ, и, не дождавшись – как и большинство женщин, – решила этот ответ спровоцировать.

– Ну?

– Что «ну»? – спросил Джек, зажигая еще две сигареты.

– А ты меня тоже любишь?

Джек возвел глаза к потолку.

– Ради всего святого, Полли, разумеется, я тебя люблю.

– Скажи это как следует!

– Я уже сказал!

– Нет, ты не сказал! Я тебя заставила сказать. Скажи это с чувством.

– О'кей, о'кей!

Джек изобразил на своем лице абсолютную искренность.

– Я люблю тебя, Полли. Я тебя правда люблю.

Наступила пауза.

– Ты меня правда-правда любишь? Правда-правда-правда? Я имею в виду, самым настоящим образом?

Именно из-за подобных расспросов большинство мужчин терпеть не могут ввязываться в разговоры типа «Я тебя люблю». По сути дела, эти разговоры не имеют конца. Очень скоро они вырождаются в выяснение отношений типа «А как сильно ты меня любишь?» и «Я тебе не верю!», потом дело доходит до самых ужасных обвинений: «Я совершенно уверена, что те же самые слова ты уже говорил той сучке, с которой я тебя в первый раз встретила».

– Да, Полли, я правда-правда тебя люблю. – Джек сказал это таким тоном, который означал, что он готов признаться даже в любви к обезьяньему дерьму, если это сохранит мир.

– Хорошо, – сказала Полли. – Потому что, если бы я почувствовала, что ты мне лжешь, я бы, наверное, себя убила.

Комната уже успела погрузиться в кромешную тьму, в которой светились только зажженные концы сигарет.

– Или тебя.

18

Когда в ту ночь Джек вернулся на базу, он направился прямиком в бар и заказал себе пиво и порцию виски. Бар был почти пустой, только капитан Шульц – как всегда, в одиночестве – сидел за игровым автоматом и привычно пытался отражать атаки космических пришельцев. Бедный Шульц. Он ненавидел армию столь же сильно, как Джек ее любил, хотя никогда не признался бы в этом даже самому себе. Шульц старался не иметь определенных мнений о чем бы то ни было, чтобы не вляпываться в неприятные дискуссии. И в армию он пошел исключительно потому, что так поступали мужчины из его рода (и некоторые из женщин). Тот факт, что Шульц был совершенно не приспособлен к армейскому уставному обиходу и к самостоятельным решениям, не имел отношения к делу. Альтернативы для Шульца никогда не существовало.

Джек познакомился с ним еще в Вест-Пойнте, куда Шульц пролез благодаря комбинации семейных связей и собственного упорства. Немного спустя они вместе попали на американскую базу в Исландии, где Шульц стал капитаном в результате чужой провинности. Так получилось, что его начальник нашел новое место дислокации очень холодным и попытался согреться с помощью повального совращения молодых женщин в Рейкьявике. После очередного слишком уж скандального происшествия он был с позором уволен, и Шульц раньше положенного срока выслуги занял его место. Джеку подобное обстоятельство казалось очень интересным: он, самый успешный студент своего выпуска в военной академии, и Шульц, самый неуспешный студент того же выпуска, двигались по карьерной лестнице с одинаковой скоростью. Восхождение Джека основывалось на его собственных блестящих успехах, восхождение Шульца – на чужих промахах и слабых позициях. Но они были обречены следовать друг за другом, как тень, на протяжении всей их карьеры.

В ту ночь в баре Джек испытывал непреодолимую потребность с кем-нибудь поговорить. Он все еще находился под впечатлением своего недавнего разговора с Полли и пребывал поэтому в редком для себя общительном настроении. Больше всего на свете ему хотелось, разумеется, чтобы здесь оказался Гарри, с которым он наверняка мог бы обсудить всю болезненность и сложность своих переживаний. Но Гарри находился за тысячи километров отсюда, в Огайо. А под рукой имелся только Шульц. Джек остановился рядом с игровым автоматом и принялся наблюдать, как Шульц теряет всех своих защитников одного за другим за очень короткое время.

– Господи, Шульц! – произнес наконец Джек. – Худшего счета, наверное, не видали за всю историю существования этой игрушки.

– О нет! – отозвался Шульц, окончательно проигрывая партию. – У меня однажды был счет гораздо хуже.

– И зачем же ты тогда хватаешься за ружье?

– По мере возможности я стараюсь им вообще не пользоваться, – ответил Шульц, потягивая свою соду.

– Расскажи мне что-нибудь, Шульц – попросил Джек. – Например, у тебя в жизни было когда-нибудь такое, что ты очень хотел получить и не мог?

Шульц минуту подумал.

– Разумеется, было, Кент. Например, не далее как сегодня вечером в нашей столовой мне ужасно понравились профитроли, а они сказали мне, что только что продали последнюю порцию. Это отвратительно. Они даже вычеркнули их из меню. А почему ты спрашиваешь?

– Забудь об этом.

Джек допил пиво и вернулся в свою скромную армейскую келью.

Дорогой Гарри!

– написал он. –

Если б ты знал, что со мной происходит! Я страдаю и мучаюсь, и никто не может мне помочь. Когда я начинал эту историю с Полли, то думал, что смогу полностью держать все под контролем. Понимаешь, я думал, что смогу немножко повеселиться, немножко поразмяться и спокойно уйти, как только почувствую, что это начинает мне надоедать. Все вроде так и шло до последнего времени, кроме того, что я не могу уйти! Даже сама мысль об уходе вызывает у меня желание пойти и кого-нибудь избить. Право же, Гарри, все это смешно. Я не понимаю, кто я такой. Неужели такой же сопливый, сентиментальный размазня вроде тебя, который может потерять голову из-за какой-нибудь девчонки? Да я никогда в жизни не терял головы из-за девчонки! А тут вдруг рискую ради нее своей карьерой! Я стараюсь улизнуть из лагеря с поднятым воротником и в нахлобученной на самые глаза шляпе, и все ради того, чтобы провести время с ней! Иногда мне кажется, что я выжил из ума. Даже наверняка я выжил из ума, потому что в моем уме сидит только она. Я не могу ничего делать, у меня все валится из рук, я рискую безопасностью! Я пытаюсь контролировать доставку ядерных боеголовок и при этом мечтаю только о том, чтобы поскорее оказаться с ней в постели! Неужели ты то же самое чувствовал с Дебби? Наверняка чувствовал. И все еще наверняка, счастливчик этакий, чувствуешь. Вы с Дебби просто созданы друг для друга. С ней ты попал, можно сказать, в самое яблочко, как будто сделал еще один отвратительный, обожаемый тобой стул. Вот вам позволено любить друг друга! Никто никогда вам не посмеет сказать, что столяр не имеет права любить пожарницу. А вот я!.. Господи! Да мой полковник наверняка предпочел бы услышать от меня, что я спал с трупом Леонида Брежнева!

19

Их объятие было прервано столь же внезапно, как и началось.

Полли отошла в сторону.

– Я не должна вешаться тебе на шею, Джек. Я вообще не должна на тебя вешаться.

Значительная часть ее существа просто жаждала продолжения объятий, но еще большая часть никак не могла забыть ту рану, которую когда-то нанес ей этот человек.

Джек тоже сделал шаг назад. Он вовсе не ожидал этих объятий. И это смутило его.

– Да-да, я же сказал, что просто рад тебя повидать.

Полли решила, что ей следует получше разглядеть Джека, и включила настольную лампу. Однако на свету убогость обстановки ее квартиры стала слишком уж явной, и она тут же пожалела о своем решении.

– А я часто себе воображал, как должно выглядеть твое жилище, – произнес Джек, оглядываясь кругом.

Ни о каком порядке в комнате не было и помину. Что было, между прочим, обычным явлением в жизни Полли. Ее вещи лежали в порядке только один раз, в тот день – вскоре после ее переезда на эту квартиру, – когда к ней в гости собиралась прийти мать. Готовясь к ее визиту, Полли старательно все убирала, расставляла, чистила, мыла, терла, скоблила и наводила чистоту с большим рвением.

Мать между тем нашла, что все в квартире перевернуто вверх дном.

Она вообще считала, что тарелки должны находиться в буфете, кастрюли – стоять на том месте, где у Полли почему-то стояли кружки, а кружки, в свою очередь, должны висеть на специальных крючочках, которых у Полли не обнаружилось вовсе. Исключение мать делала только для самых красивых кружек, которым, по ее мнению, все-таки разрешалось украшать собой интерьер. Она принялась воплощать свои идеи в жизнь и преуспела во всем, кроме кружек, для которых крючочков так и не нашлось. Поэтому кружки она оставила в сушилке в надежде, что Полли в скором времени исправит ситуацию, но там они и оставались до последнего времени, иногда чистые, но чаще грязные.

Собственная жизнь внезапно показалась Полли ничтожной и унылой. «Убогой» – вот самое подходящее слово, которое пришло ей на ум, или еще более подходящее – «тусклой». Она чувствовала себя растерянной, что, в сущности, было несправедливо, потому что если кому-то и надлежало здесь чувствовать себя растерянным, так это Джеку, и все-таки именно Полли почувствовала, что краснеет.

Она спешно принялась за уборку. Вообще-то она была по природе «ронятельницей» вещей, а также их «разбрасывательницей». Она никогда не занималась текущей ежедневной уборкой, но делала это по заведенному однажды порядку раз в семь дней. Почему-то именно на этот раз цикл был нарушен, и она прилагала усилия к наведению чистоты в своем доме девять дней назад. На полу валялись колготки и трусики, грязные тарелки и кружки стояли на столике возле кровати вперемешку с журналами и книгами, которые вообще-то были разбросаны повсюду. Полли понимала, что в первую очередь должны быть спрятаны предметы интимного обихода, а затем то, что успело обрасти плесенью, особенно если эти две категории вещей совпадали.

Наблюдая за суетливыми усилиями Полли очистить пол и другие поверхности от своих трусиков и бюстгальтеров, Джек не мог не погрузиться в воспоминания о том времени, когда она, еще юная девица, занималась поисками своих интимных принадлежностей в гостиничных номерах и на сиденьях автомобиля. Однажды случилось так, что ее неуловимые трусики так и остались ненайденными, и они рискнули пойти поужинать, боясь не только быть застигнутыми вместе, но и того, что под коротенькой джинсовой юбочкой Полли была совершенно голой. До чего же чудесный получился у них тогда ужин! Джек скинул под столом ботинок и совал свою ногу между ног Полли. За все прошедшие с тех пор годы этот славный ужин всплывал в мозгу Джека тысячи раз. Ему даже казалось иногда, что это был самый счастливый момент в его жизни. Во всяком случае, среди всех ужинов этот был точно самый счастливый.

– Могу поклясться, что ты даже представить себе не мог, что все здесь так ужасно, – сказала Полли, засовывая собранное с полу грязное белье в ящик для чистого белья.

Но Джек думал совсем о другом. Наблюдая за ее перемещениями, он вдруг понял то, чего боялся больше всего на свете. А именно то, что он все еще ее любит.

– Нет, успокойся, – ответил он. – На самом деле я думал, что все будет гораздо хуже.

Джек мог видеть практически все, чем владела Полли, находящееся теперь у него перед глазами. Мебель, одежда, утварь. Ему не показалось, что со времен юности она кардинально изменила свою жизнь. Вот сувенирные кружки, полученные ею после забастовки шахтеров в 1984 году. Вот плакат, рекламирующий концерт на стадионе Уэмбли в честь освобождения Нельсона Манделы. Вот один из пластиковых цветков, которые начинают танцевать, когда включается музыка (правда, только в том случае, если не села батарейка). Вот плакат Даниэля Ортеги «Никарагуа должна выжить!». Вот плакат Гарнфилда, на котором мультипликационная кошка говорит, что ненавидит утренние часы. Вот вставленная в рамочку первая страница «Лондон ивнинг стандарт», датированная числом, когда Маргарет Тэтчер ушла в отставку (Джек, как и многие другие американцы, просто не мог постичь, как это бритты вообще допустили ее отставку: ему казалось очевидным, что ее деятельность за все проведенные у власти годы была необычайно успешной; и все-таки они ее кинули точно так же, как Черчилля после войны). У Полли было множество книг. Пара простых кресел от ИКЕА из серии «мой первый дом», сигнальная система на случай вторжения непрошеных гостей, маленький телевизор. Тридцать или сорок чистых лазерных дисков, сорок или пятьдесят пустых коробок из-под лазерных дисков.

Все здесь было именно так, как Джек себе представлял. Единственное, что его поразило, – это сам факт, какой малой собственностью владеет Полли. Большая удача, если за все содержимое ее комнаты кто-нибудь выложит две тысячи долларов. Не слишком много для женщины тридцати четырех лет. А может, тридцати пяти? Не слишком впечатляющий итог для, можно сказать, середины жизни.

Не отрываясь от уборки, Полли поглядывала на Джека. Она знала, что за мысли вертятся в его голове в эти минуты.

– Не очень впечатляет, не правда ли?

Полли все еще не была уверена, насколько эффектно выглядит ее жизнь, в которой она ухитрилась сжать свои потребности до последней степени. Да и вообще, много ли нужно несчастливой женщине? И на каком основании ее можно за это винить?

Ни на каком, разумеется. Некоторым людям везет в жизни и в любви, а некоторым нет, и никто не может заранее сказать, кому какая фишка выпадет. В школе никто, глядя на Полли, не подумал бы, что ей суждено закончить свои дни в одиночестве. По всем статьям она относилась к тем людям, которые сами распоряжаются своей судьбой. Кроме того, она была яркой и привлекательной. Судьба благоволила к ней, и она должна была иметь в своей личной жизни большой успех, но почему-то этого не произошло.

Как жестоко бросать тень на неудачи и злополучные обстоятельства несчастливой жизни. Когда в возрасте семнадцати лет Полли и ее друзья веселой компанией сидели в пабе, то, взглянув на них, никто не мог бы сказать, что «вот та, вторая слева, у которой в руке ром и кока-кола, столкнется в жизни с большими трудностями». В те времена совершенно невозможно было предсказать, что Полли, которая казалась такой сильной и самоуверенной, очень скоро падет жертвой любви и будет ею безжалостно растоптана. Что потом она проведет долгие годы в беспомощных и бессмысленных попытках найти себе опору то в одном краткосрочном знакомстве, то в другом, пока наконец ее, уже почти тридцатилетнюю, вдруг не охватит подлинный, граничащий с отчаянием ужас, что она до конца своих дней может остаться одна. Что Полли окажется в числе тех, кого поймает в свои сети женатый мужчина (живущий раздельно со своей женой и ждущий развода), который будет ей лгать, морочить голову всякими небылицами и в конце концов бросит ее ради своей бывшей жены, которую он некоторое время назад точно так же покинул ради Полли.

Каждое триумфально вступающее в жизнь поколение, каждая группа юных друзей по статистике включает в себя тех, кто станет жертвой неблагоприятных жизненных обстоятельств, которые, как они полагали, никогда не коснутся их. Развод, алкоголизм, болезнь, неудача. Именно то, что подстерегает представителей всех поколений. Причем, как правило, когда они уже повзрослеют, когда про них уже нельзя сказать, что вся жизнь у них впереди. Осознание этого приходит как шок. И тогда во всей обнаженности перед молодым человеком встает правда, что он уже перестал быть таким уж молодым, потому что подобные превращения всегда происходят гораздо быстрее, чем мы думаем.

20

В конце лета, уже после того, как Джек покинул Полли, она решила остаться в лагере Гринхэм. Ее родители делали все возможное, чтобы убедить ее вернуться домой и снова пойти в школу, но она оставалась непреклонной как скала. Ее аттестат может подождать, объясняла она, потому что имеются дела поважнее – надо спасать планету. Полли рассказала миссис и мистеру Слейд, что ее ждут большие дела, что среди единомышленников в лагере у нее появилось множество друзей, и они уже наполовину соорудили куклу женского божества, высотой в десять футов, которую они назвали «Фемина» и с которой они собираются пройти парадом по Ньюбери. Разумеется, Полли не рассказала своим родителям, что все лето она предавалась буйному разгулу с мужчиной, который был вдвое ее старше, и что теперь, когда он ее покинул, ее сердце безнадежно разбито. Она не рассказала им, что все ее существо просто корчится от боли и что иногда ей кажется, что она сойдет с ума. Она рассказала им только о «Фемине» и о том, что не собирается возвращаться домой.

По существу, Полли покинула дом навсегда. Она обосновалась в лагере, где жила в автофургоне с одной старушкой по имени Мэдж. В прошлую весну Мэдж овдовела и решила, что теперь, в оставшиеся годы, она хочет совершить что-нибудь полезное, и, купив маленький автофургон, она приехала в Гринхэм, чтобы спасать мир. Мэдж была хорошим товарищем, и Полли ее даже полюбила, несмотря на то, что Мэдж была одержима вопросами опорожнения кишечника, в особенности кишечника Полли. Она постоянно расспрашивала Полли о состоянии ее фекалий, напоминала ей о том, что она должна быть чрезвычайно бдительной и внимательно осматривать все то, что из нее выходит, перед тем как закопать это в землю. Мэдж никогда не уставала убеждать Полли в том, что регулярный, правильный стул является первейшим условием долголетия, и постоянно готовила блюда с такой высокой концентрацией отрубей и других грубоволокнистых компонентов, что они могли заставить испражняться даже слона.

Полли поддерживала связь со своими родителями, посылая им по почте открытки и иногда фотографии, благодаря чему мистер и миссис Слейд были в курсе тех изменений, которые происходили с внешностью Полли и заключались в том, что из весьма стильного и самоуверенного анархического панка она превратилась в унылую, оборванную и хиппующую шлюшку. Глядя на эти фотографии, миссис Слейд пребывала в сомнениях, когда и как моет теперь Полли свои волосы, потому что вместе с вплетенными в них бусами они выглядели как свисающие на плечи косматые, нечесаные патлы. И ее ужасная догадка заключалась в том, что она их, скорей всего, не моет вообще. Мистер Слейд, в свою очередь, беспокоился о том, что съеденная Полли еда может забиваться в продетое сквозь ее губу кольцо и там загнивать, а он где-то читал, что гниющее мясо является сильным канцерогеном. Но потом он вспомнил, что Полли вегетарианка, и немного успокоился. Кроме того, родителям Полли совершенно не понравилась наколотая на ее плече татуировка, на которой был изображен женский половой символ со сжатым кулаком посередине. К сожалению, татуировка была сделана очень непрофессионально, каким-то вандалом во время фестиваля в Глэстонбери, так что кулак скорей был похож на пенис, что в любом случае вряд ли можно было счесть феминистическим символом.

Лагерь Гринхэм чем-то напоминал Полли Иностранный легион, то есть был местом, где лечат израненные души. Здесь она чувствовала себя относительно спокойно, если не считать, конечно, ее исстрадавшегося сердца и постоянных приставаний Мэдж относительно ее далеко не таких частых, как той бы хотелось, походов в туалет. Да, лагерную жизнь вполне можно было бы счесть сносной, если, конечно, при этом не считать себя совершенно никчемным и пропащим человеком и вообще не обращать внимания на то, жива ты или нет, как тогда чувствовала себя Полли. Да, в таком случае жизнь в лагере была более чем выносимой.

В некоторые аспекты лагерной жизни Полли тем не менее не влезала. Даже в ее оцепенелом состоянии ума все это хоровое пение и воздержание казались ей в лучшем случае делом утомительным и скучным. Эти борющиеся за мир женщины были настолько озабочены тем, чтобы в своем поведении ни в коем случае не уподобляться агрессивному позированию мужчин, что иногда выглядели глуповато. Часто по ночам, когда обитательницы лагеря только-только успевали съесть свою чечевицу, из пабов гурьбой возвращались британские новобранцы. Они мочились в сторону их лагеря и при этом горланили во всю глотку: «Лесби! Лесби! Лесбиянки!» Когда такое случалось, Полли страстно желала со всего размаху запустить в них пригоршней той самой грубой пищи и таким образом довести до их сознания, что они – безмозглые идиоты без всяких признаков пениса, но, к сожалению, такое поведение в лагере не поощрялось. В конце концов, лагерь был создан для того, чтобы останавливать агрессию, а вовсе не для того, чтобы ее разжигать. Поэтому вместо того, чтобы женщинам сплоченно выступать против нападавших на них молодых мужчин со всей своей нерастраченной женской энергией, создавалось силовое поле любви и умиротворенности, на которое новобранцы иногда мочились.

Полли не слишком преуспела в этом мистическом феминизме. Она скорей была склонна к активному протестному поведению. Мэдж часто пыталась ей втолковать, что именно такое поведение в первую очередь является причиной гонки вооружений, но Полли упрямо стояла на своем и оставалась непоколебимой.

В том положении, в котором она находилась, она не могла особенно радоваться своим месячным. Она просто-напросто не желала иметь никакого отношения к тем ежемесячным спазмам в своем животе, которые были лишь малой ценой за привилегию празднования бессрочной мистерии менструального цикла. Зависимость ее жизни от лунного ритма доставляла ей мало радости, когда раз в месяц она должна была лежать в постели в обнимку с прижатой к животу бутылкой горячей воды.

Так уж получилось, что на поприще создания куклы она тоже не слишком преуспела. Голова женского божества «Фемины» отвалилась при первом же выносе его в торговый центр, едва не убив при этом ребенка. Полли не занималась пришпиливанием детских рисунков к забору военной базы, не писала миротворческих поэм или хайку и не отсылала их потом премьер-министру. Вообще, если не считать массовых акций протеста и вторжений на военную базу, когда Полли действовала с большим энтузиазмом, жизнь в Гринхэме можно было назвать очень скучной. Для лесбиянок такие проблемы не существовали: им было чем заняться по ночам, но для Полли эти ночные часы всегда тянулись страшно долго и казались ей особенно одинокими. Она проводила их, лежа без сна под одеялом, слушая храп Мэдж и стараясь не думать о Джеке. В уме она беспрестанно прикидывала, что же ей теперь делать со своей жизнью. Разумеется, она и впредь будет спасать мир, но разве этого достаточно?

Приблизительно через год Полли совсем уже было собралась прервать отношения с борцами за мир, но тут случилась забастовка шахтеров 1984 года, которая дала ей шанс проявить себя. Вся альтернативная общественность была наэлектризована столкновениями между миссис Тэтчер и шахтерами. Наконец-то «железная леди» нашла для себя врагов, достойных ее железного характера, и все хотели иметь отношение к тому, что, как ожидалось, станет ее поражением. Полли решила на некоторое время покинуть лагерь Гринхэм, чтобы тоже поучаствовать в собирании в ведра камней для профсоюза горняков.

Она отправилась с друзьями в Йоркшир, где жила на пособие по безработице, и предложила свои услуги группе поддержки шахтерского движения. Именно там она встретила одного пожилого коммуниста, цехового старосту по имени Дерек. Он был хорошим человеком, но их отношения длились очень недолго: несмотря на близость политических взглядов (они оба придерживались крайнего левого фланга), они все равно оказались слишком несовместимыми. Их разрыв был тем более неизбежен, что в те дни почти каждый из крайних левых чувствовал себя политически несовместимым с другими. Фракционность достигала размеров сюрреалистических. Группы дробились снова и снова до тех пор, пока отдельные их члены не сталкивались с опасностью оказаться превращенными в шизофреников. Такие операции производило невообразимое множество радикальных газет. На ступенях любого студенческого союза, в любом пикете можно было купить и прочитать пламенные строки о том, что «Социалист – это тот…», или «Новые левые – это те…», или «Интернациональный Бог знает, что…» и так далее. Грустно, но большинство этих газетенок читались исключительно теми людьми, которые сами же их печатали и продавали.

И единственная вещь, которая была общей у всех этих безрассудных фракций, – это то, что все они ненавидели друг друга. Более того: они ненавидели друг друга с такой силой и страстью, каких никогда не питали к тори. А тори, в свою очередь, были всего лишь введенным в заблуждение продуктом изначально и неотъемлемо коррумпированной системы. Другие левые вообще были антихристианами.

Полли и Дерек на своей шкуре испытали все последствия сексуальной политики. Он резко возражал против ее желания стоять в первых рядах вспомогательных пикетов, которые становились все более и более ожесточенными, потому что разочарование нарастало с обеих сторон.

– Послушай, Поль, – говорил Дерек, – когда наши люди стеной стоят перед воротами шахты, чтобы помешать войти туда этим мерзким иностранным штрейкбрехерам, а эти бритые подручные мальчики Магги, все в голубом, пытаются силой вышибить нас, мы не должны беспокоиться еще и о том, чтобы защищать наших баб.

Дерек, как и большинство шахтеров, все еще твердо верил, что на свете существует мужская работа и женская работа. По существу, тот год был последним, когда такие мужчины, как Дерек, в это верили, потому что через очень короткое время фактически все угольные шахты в Британии были закрыты, и все работавшие на них мужчины остались без работы, и таким образом женщины в семьях превратились в главных добытчиц хлеба насущного.

Но в тот момент Дерек еще верил, что женщины представляют собой слабый пол. Столкнувшись лицом к лицу с таким поистине неандертальским сексизмом, Полли не знала, что и делать.

– Но… ты… Ради всего святого!.. – Полли почувствовала, как из ее глаз от негодования начинают литься слезы.

– Ну ладно, не стоит из-за этого плакать, любовь моя, – ответил Дерек, и на этом их отношения завершились.

Шахтерская забастовка в конце концов сошла на нет в январе 1985 года. Полли осталась одна и при этом без всякого понятия, что ей делать дальше. Она все еще не могла уразуметь, чего она хочет от жизни. Она подумывала о том, чтобы поехать в Лондон, где в это время как раз организовывался еще один влиятельный союз, на этот раз типографских рабочих, который готовился к решительному наступлению на крепость по имени «Тэтчер» в бесплодной попытке возродить старые традиции рабочего движения. Но для Полли заунывные песнопения товарок по лагерю Гринхэм выглядели предпочтительнее, чем эти их бесконечные скандирования «Магги! Магги! Магги! Уходи! Уходи! Уходи!» или «Мы уже идем! Мы уже идем! Мы уже идем!», когда, в сущности, всем было совершенно ясно, что никто никуда не шел. Итак, Полли вернулась в лагерь и решила там ждать доставки очередной партии межконтинентальных ракет.

То есть так она объясняла свое возвращение себе, но на самом деле с самого первого дня своего возвращения она занималась только тем, что внимательно изучала лица всех американцев, которые приезжали или уезжали с базы. Это значило, что рана в ее сердце все еще не хотела заживать. Мэдж, разумеется, видела, что Полли никак не может обрести успокоение, но объясняла это исключительно тем, что ей не хватает грубоволокнистой пищи.

Однако для того, чтобы излечить Полли, одной грубоволокнистой диеты было явно недостаточно. Только время могло справиться с этим, а время двигалось в лагере Гринхэм очень медленно, особенно для Полли и особенно этой весной. Она ничего не рассказала Мэдж о Джеке, да и вообще не упомянула о нем ни одной из женщин, с которыми ей снова пришлось делить свою жизнь. Они бы все равно ничего не поняли. Полли и сама почти ничего не понимала, кроме того, что любовь слепа. По существу, Джек должен был вызывать в ней только презрение, и она действительно чувствовала презрение, только к самой себе. Она презирала себя за то, что влюбилась в такого человека. И, что еще хуже, она презирала себя за то, что не имеет сил его забыть.

Когда ракеты наконец прибыли, Полли была среди той, недолго знаменитой группы женщин, которые руководили проломом ограждений военной базы по периметру, чтобы продолжать свой протест на территории самой базы. Несчастные, потрясенные родители Полли однажды утром развернули газету и обнаружили, что их дочь и ее товарищи сумели достичь летного поля и едва не были раздавлены громадными американскими транспортными самолетами, которые совершали там посадку. С точки зрения пропаганды это был величайший триумф, с точки зрения военного командования США – инцидент, способный привести к ядерной катастрофе. В суде Полли признали виновной в уголовном преступлении, но все-таки учли мнение адвоката, что ее действия были вызваны желанием предотвратить еще большее преступление, а именно превращение миллионов людей в пыль в результате ядерных взрывов. Судья явно склонялся к тому, чтобы признать глобалистскую геополитику смягчающим обстоятельством, и обязал Полли в дальнейшем сохранять мир.

– Ха! – сказала Полли. – Всю жизнь я только тем и занимаюсь, что борюсь за мир!

Она считала, что тем самым она высказала очень умную мысль.