Текст книги "Беспринципный (ЛП)"
Автор книги: Белла Корте
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)
16
КАПО
Мы планировали ужин с нашими ближайшими родственниками в ночь перед свадьбой. Факелы делали ночной воздух дымным, играла легкая музыка, и люди сидели за столом, рассчитанным на сотню человек, ели и смеялись.
Вечер был настолько насыщенным, что нам с Марипосой почти не удавалось побыть наедине, но при этом она всегда оказывалась рядом. Она разговаривала с Кили и ее семьей. Сразу после того, как Марипоса что-то сказала отцу Кили, мать Кили что-то сказала Марипосе. Лицо Марипосы вытянулось, она кивнула, сказала что-то еще и ушла, опустив голову.
Это чертовски меня раздражало. Я обязательно выясню, в чем дело, и разберусь с этим.
Через минуту Марипоса уже села рядом со мной. Она продолжала теребить салфетку на столе.
– Скажи мне, что случилось, – попросил я.
– Ничего.
Встав, я подал ей руку и сказал, что мы собираемся прогуляться по рощице вдвоем. Кили пролетела мимо нас, ее шея покраснела, и я повернулся, чтобы посмотреть на ее семью, прежде чем снова повернуться к Марипосе и заставить ее двигаться.
Рощи были хорошо освещены, фонари освещали нам путь, пока мы шли. Люди, которые работали на полях, помогли мне развесить бесчисленные солнечные фонари на деревьях для особых случаев.
Марипоса молчала, пока не успокоилась.
– Прогулка по рощам, да?
– У меня не было возможности поговорить с тобой наедине.
Она толкнула меня локтем.
– Струсил?
– Мой ум управляет моими ногами, и я мыслю здраво. – Я взглянул на ее платье. Моя жена была похожа на римскую богиню. Цвет был светло-голубой, материал почти прозрачный, и он волнами ложился на ее руки. Когда дул ветер, платье трепетало, словно крылья. Подол подметал землю, пока мы шли, и я заметил, что она не подняла его. – Твой любимый цвет. Голубой. На тебе платье смотрится очень красиво.
Марипоса посмотрела мне прямо в глаза, и мне пришлось подхватить ее, пока она не споткнулась об ящик, оставленный кем-то на земле. Она взорвалась смехом.
– Слишком много вина.
Она не выпила ни капли.
– Это то, что дети называют забавой в наши дни?
– Ты обвиняешь меня во лжи, Капо?
– Зависит от обстоятельств. Если дети так это называют. – Я пожал плечами. – Ты говоришь правду. Если нет, то твой хорошенький носик вырастет, как у Пиноккио.
– Ох! – Она засмеялась еще громче. – А кто из нас сейчас лжет Хорошенький носик.
– Ты прекрасна, – сказал я. – Самая красивая женщина для меня.
Она вытерла что-то с моего лица.
– Ты в этом уверен? – Она показала мне свою руку. На ней было пятно красной помады.
Джиджи. Она поцеловала меня в щеку. Марипоса это заметила. Я даже поймал ее на насмешке над Джиджи. Она притворялась, что смеется, как она, а потом трясла сиськами. Джиджи не заметила, но я заметил. Марипоса еще даже не встречалась с ней. Они никогда не оказывались в одном и том же месте в одно и то же время. И когда Джиджи появлялась, она говорила со мной, когда Марипосы не было рядом.
– Я говорю это не ради забавы, Марипоса.
Я чуть не рассмеялся, увидев кислую мину на ее лице, но сдержался. Я не хотел ссориться в ночь перед нашей официальной свадьбой. Воевать было не из-за чего.
После этого мы притихли. Ее занимали свои мысли, я думал о своем.
Затем она сделала вдох, выведя меня из раздумий.
– Мне нравится здешний запах. Он напоминает мне запах новых духов. – Она подняла руку, и я вдохнул аромат ее кожи. То был аромат духов того же дизайнера, который сделал ей другой, но этот был немного другим. В нем были ноты апельсинового цветка и моря. Оба аромата, казалось, были созданы для Марипосы, но новый был еще совершеннее.
Я поцеловал ее пульс и взял за руку.
– Сюда. – Я повел ее вглубь рощи, желая уйти как можно глубже, как можно дальше от людей.
– Капо, – прошептала она, не глядя на меня. – Ты сделал для меня сегодня прекрасную вещь. Поменял блюдо.
Перед тем как отведать бифштекс в «Маккиавелло», она велела распорядителю свадеб подать его на ужин. После того, как Марипоса отобедала в ресторане, она просто влюбилась в пасту с крабовым мясом. Я попросил распорядителя изменить ее заказ в последнюю минуту, после того как узнал, что она заказала стейк, прежде чем попробовала пасту. Она хотела поблагодарить меня за это, но у нас были договоренности, и в этом не было необходимости. Мы оба делали это друг для друга.
Я кивнул:
– Ты прекрасно поладила с моим дедом. Ему действительно нравится проводить с тобой время.
Марипоса напряглась.
– У меня с тобой договоренность, – произнесла она, сохраняя невозмутимое выражение лица. – Больше ни с кем. Мне нравится проводить с ним время. Потому что я так хочу.
Я не хотел ее обидеть, но все-таки обидел.
– Скажи мне, Марипоса, если ты когда-нибудь влюбишься, любовь отменит твой негласный закон о доброте?
– Закон? – произнесла это с издевкой, но все-таки ответила через некоторое время, обдумав мой вопрос. – Не уверена. Мне нужно время, чтобы все обдумать.
Или почувствовать.
Я вздохнул, указывая на два перевернутых ящика.
– Вот мы и пришли. – Я жестом предложил ей сесть, а сам сел рядом.
Тишина была долгожданной после всего времени, проведенного в окружении семьи, с тех пор, как мы приехали. Когда я жил здесь, то иногда прогуливался по рощам, чтобы побыть в одиночестве. Я сидел на ящике и избавлял свой разум от всех мыслей. После всего, что я сделал, чтобы продумать все до мелочей.
– Что-то не так, Капо?
Я понял, что Марипоса говорила со мной. Она смотрела на меня, ожидая ответа.
– Нет. Здесь так спокойно. Я доволен.
– Хорошо, – прошептала она. Марипоса посмотрела на свои руки, а я положил свои ладони поверх ее, заставляя ее снова посмотреть на меня.
– Я не хотел делать это на глазах у всех. Я хотел передать тебе это наедине. – Я порылся в кармане и вытащил четки из настоящего жемчуга. Вставки были сделаны из сапфиров. Крест был золотым. Я раскрыл ее ладонь и положил четки в центр, накрыв их ее ладонью. – Они принадлежали твоей матери. Я подумал, что тебе они понравятся. Если хочешь, можешь взять их с собой завтра. Что-то старинное.
– Моей матери. – Ее голос был мягким, когда она раскрыла ладонь, как будто я подарил ей бесценное сокровище. – Где ты их взял? – Пальцы Марипосы нежно ласкали бусины, возможно, пытаясь найти некую связь в попытке что-то вспомнить. Когда она наткнулась на пятно крови, она попыталась стереть его, но пятно въелось навсегда.
– У тебя, – сказал я. – Твоя мама молилась вместе с тобой каждый вечер перед сном. Ты читала с ней молитвы по-итальянски с четками. В ту ночь, когда я забрал тебя с собой, они лежали рядом с твоими книжками-раскрасками, и ты протянула их мне.
– Ты сохранил их.
– Да, – сказал я.
Через несколько минут Марипоса положила четки на колени, заложив руку за спину. Она протянула мне маленькую коробочку.
– Когда ты сказал, что мы идем прогуляться, я тоже решила отдать тебе кое-что. В противном случае мне пришлось бы отправить это завтра с кем-нибудь. Но именно сегодня самое правильное время.
Я усмехнулся тому факту, что моя жена незаметно для меня спрятала коробку в мягкую ткань своего платья. Эта маленькая девочка могла бы принести нож и вонзить его мне в спину, и я бы ничего не понял, пока он не вонзился бы в мою плоть. В этот момент я понял, насколько доверяю ей. Возможно, это было глупо, но поскольку я бегал наперегонки с нехарактерными для меня решениями, когда дело касалось Марипосы, почему бы не добавить еще одно в список?
Улыбка сползла с моего лица, когда я открыл ее подарок.
– Ваш семейный ювелир, вероятно, ненавидит меня, потому что я не подумала об этом, пока мы не приехали сюда, и ему снова пришлось спешить с заказом. Я думала… Я подумала, что ты захочешь, чтобы в… день нашей свадьбы с тобой была частичка твоей мамы. В тот момент мне показалось это правильным. У тебя их море дома.
Она подарила мне запонки, на каждой из которых была фотография моей матери.
– Марипоса… – начал я, но не смог закончить.
– Помни о нашей сделке, – прошептала она. – Я оказываю тебе услугу. Ты оказываешь услугу мне. Ты оказываешь услугу мне. Я оказываю тебе услугу. Мы квиты.
Отнюдь, но я не ответил.
– Она такая красивая, – сказала Марипоса, глядя на запонки. – Ты очень похож на нее, просто вылитая копия, только в мужской версии.
Я усмехнулся.
– Мой дед, – сказал я. – Она была похожа на него, только была более женственной. У нее были его черты лица, но голубые глаза – как у моей бабушки. Так что чисто технически я похож на него, когда он был моложе.
– В любом случае, – вымолвила Марипоса, – я никогда не видела более красивой женщины.
«Я тоже так думал, пока не увидел тебя», – хотел сказать я, но остановил себя. Я откашлялся, закрыл коробку и встал, протянув руку Марипосе.
– Пора идти, Бабочка. Завтра нас ждет долгий день.
17
МАРИПОСА
– Прекрати нервничать, – я повторяла эти слова, как мантру. Снова, и снова, и снова. Эти слова были почти песнопением у меня под носом. Я в десятый раз заглянула в церковь. Она была забита до отказа. Все голоса были приглушены, но они звучали почти как жужжание пчел, и от этого у меня по рукам побежали мурашки.
Я сделала шаг назад.
– Agitarsi. Прекрати нервничать, Мари. – Сегодня я не могла давать встряску своим нервам. Они цеплялись за меня. Нью-Йоркская свадьба казалась простой, законченной и завершенной в считанные минуты, но эта? В ней был смысл.
Нонно сидел в передней части церкви, разговаривая с друзьями и семьей, и этот день явно шел ему на пользу. Он казался… здоровым. Нонно продолжал улыбаться, смеяться и отмахивался от всех, кто предлагал ему свою помощь. Он не просто выживал, Нонно жил. Это давало мне надежду на будущее. Если бы у него и дальше были такие дни, как этот, возможно, они могли бы чем-то помочь ему.
Счастье – лучшее лекарство, верно?
Поэтому этот день должен был быть идеальным для него. Я хотела идти по проходу с высоко поднятой головой, совершенными шагами и широкой улыбкой на лице. Но у меня все еще были видения о том, как я непроизвольно рассмеюсь, или споткнусь, запутавшись в ногах или в фате. Во всех двух метрах фаты.
Я посмотрела на свое платье и прижала руки к талии, чтобы унять нервы. Мои руки дрожали.
Платье. Я вздохнула. Я была влюблена в него. Оно было облегающим с длинными рукавами, с большим вырезом на спине и шлейфом, который расширялся, но не слишком сильно. Но больше всего мне нравилось то, что дизайнер называла «геометрическими узорами», проходящими вдоль по мягкой ткани.
Я сказала ей, что хочу что-то вдохновленное бабочкой, но при этом ничего слишком эпатажного. Как и мое обручальное кольцо, я хотела что-то вычурное, тонкий намек на имя, которое он мне дал. Марипоса. Но платье не должно делать эту взаимосвязь слишком очевидной. Это было что-то, что было только между нами, что мы могли бы разделить как личную шутку, которую никто другой не поймет.
Когда ступила в круг вечернего света, вокруг меня горели свечи, и детали платья ожили. Прозрачные детали на шлейфе и глубокие геометрические узоры создавали впечатление белой бабочки, когда она расправляет крылья во время заката. Все линии на ее крыльях, те, что делали ее похожей на шелк, были выставлены напоказ.
Марипоса. То, как Капо произнес мое имя, его голос был глубоким и хриплым, заставило меня вздрогнуть при одной мысли об этом. Я связала хрипотцу в его голосе со шрамом на шее. Иногда Капо пил воду, чтобы снять напряжение.
Мысль о звуке его голоса заставила меня нервничать еще больше.
– Ты так споткнешься, Мари. – Я чуть не укусила Капо прошлой ночью, когда он посмотрел на меня, и огни в деревьях заставили цвет глаз моего мужа стать гипнотическим и мерцающим. Это было похоже на то, как Луна касается поверхности темного океана и окрашивает его серебром.
– С тобой все будет в порядке, bella37, – произнес мягкий голос, и я чуть не рухнула от облегчения.
Скарлетт. Она и другие женщины из «девичника» стали для меня семьей. Они были со мной весь день, балансируя некоторые моменты, одновременно превращая их в особенные. Они относились ко мне как к члену своей семьи. Прямо перед тем, как мы отправились в церковь, я показала Скарлетт четки моей матери, не зная, куда их положить, но желая взять их с собой.
Она забрала их у меня вместе с букетом и сказала, что вернет их мне до церемонии.
– Надеюсь, тебе понравится. – Она протянула мне букет из сотен цветков апельсина. Скарлетт обернула четки вокруг основания, белого шелка, который удерживал цветы вместе, так что крест остался болтаться спереди.
– Это… – я даже не могла подобрать слов.
Она улыбнулась мне.
– Тебе не нужно ничего мне объяснять. Мы семья, и это то, что мы делаем. Мы здесь ради друг друга, несмотря ни на что.
Я посмотрела на Скарлетт, и мы улыбнулись друг другу.
Скарлетт схватила меня за руку. Она крепко сжала ее.
– Хотела сказать тебе это в тот день, когда встретила тебя в «Хоумран», но тогда я еще не знала тебя по-настоящему. Но теперь, когда знаю… – вздохнула она. – Трудно представить себе ночь, которая никогда не кончится, особенно когда все, что мы знаем, это кошмары, но поверь мне, некоторые ночи стоят того, чтобы желать, чтобы они продолжались вечно. Амадео…
– Мари.
При звуке голоса, Скарлетт, и я обернулась, чтобы взглянуть.
Кили проскользнула в двери, отделявшие нас от церкви. Она бросила взгляд между нами.
– Я подожду…
– Нет. – Скарлетт снова сжала мою руку. – Я как раз собиралась возвращаться. – Она обняла меня и шепнула мне на ухо: – Так и должно было случиться.
Потом она ушла.
Кили смотрела, как Скарлетт закрывает дверь, прежде чем сказала:
– Я не могу не думать о бандах, когда вижу их – Фаусти с женами. Быстренько они принимают людей, у которых никого нет, и обращаются с ними как с семьей. Заставляют их почувствовать себя принятыми, потому что раньше их никто не принимал.
Я сжала букет, мои нервы были на пределе.
– Это то, о чем ты пришла поговорить со мной прямо перед моей свадьбой? Скарлетт совсем другая. Она хороший человек. И семья Капо тоже. Это нормально, что теперь у меня есть еще люди, которых я могу назвать семьей. К тому же, ты до сих пор – моя семья, Ки.
Она махнула рукой
– Знаю. Может быть, я немного ревную.
– А тебе и не нужно. Я всегда буду твоей сестрой. Скарлетт и другие девочки – двоюродные сестры.
Кили повернулась ко мне и оглядела с головы до ног. Она улыбнулась, ее глаза наполнились слезами.
– Мари, я знаю, что уже говорила тебе об этом, но ты… выглядишь… ты такая красивая. Серьезно. И от тебя приятно пахнет.
Я улыбнулась.
– Это все цветы апельсина.
– Ты как бабочка, всегда тянешься к сладкому. – Потом Ки отвернулась от меня. – Я знаю, что должна немного подождать, чтобы сказать тебе, но я просто обязана сказать тебе это сейчас. Мне очень жаль, Мари. Мне так жаль, что мама так с тобой обошлась.
Я судорожно выдохнула, стараясь держать себя в руках. Кили хотела как лучше, но я не хотела говорить о том, что сделала ее мать. Поскольку у меня не было отца, чтобы проводить меня к алтарю, я по глупости поинтересовалась на репетиционном ужине у отца Кили, не согласится ли он. Его лицо просияло, и он уже собирался ответить, когда заговорила Катриона.
– Нет, – сказала она. – Очень мило с твоей стороны, но он не может согласиться. У него только одна дочь, и он должен сначала проводить к алтарю ее. А это лишит Кили шанса.
Я не была уверена, почему это причинило мне такую боль. Может быть, потому что я всегда считала их своей семьей и думала, что было бы неплохо, если бы кто-то знакомый проводил меня к алтарю. Кто-то, кто знал меня, когда я еще была ребенком.
Все, что я могла сделать, это кивнуть, скорее, бесконтрольно покачать головой, прежде чем уйти и задвинуть свои оскорбленные чувства. Я отказывалась демонстрировать их Капо. После того, что он фактически признался в том, что случилось с Мервом, я боялась показать ему, как эмоционально Катриона заставила меня бояться того, что он сделает с ней или ее семьей.
О том, чтобы просить об этом Харрисона, тоже не могло быть и речи, учитывая его отношение ко мне. Это было бы неприлично.
Но это не имело значения. Я даже не хотела думать об этом снова.
– Кили, – сказала я. – Не извиняйся за то, чего не делала. И я понимаю, почему она так думает.
– Не совсем, но все же. Это неправильно. Тебе должно быть известно, что я не чувствую ничего подобного.
– Верно, – я выпрямилась и поцеловала ее в щеку. – А теперь иди и займи свое место. Я думаю, мы вот-вот начнем.
Перестань нервничать. Перестань нервничать. Перестань нервничать. Перестань нервничать.
После того, как Кили ушла, это было все, что я могла делать. Я все вертела в руках крестик перед букетом.
Дядя Тито вошел в комнату и, увидев меня, остановился. Он приложил руку к сердцу и сымитировал его биение. Быстро. Я влюбилась в него так же сильно, как и в Нонно.
После того как мы с Капо вернулись с прогулки по рощице, он сказал, что у него есть дела и что мне нужно хорошенько выспаться. Я не могла. Поэтому я сидела с семьей и наслаждалась очередным часом или около того с ними.
Прежде чем я встала, чтобы уйти, дядя Тито присел рядом со мной. Он взял мою руку, прижал ее к сердцу и спросил, не окажу ли я ему честь, позволив проводить меня к алтарю.
У меня отвисла челюсть.
Как он узнал?
Вдалеке я уловила очертания Капо. Он казался почти синим от всех факелов, окружавших нас. Капо наблюдал за нами.
– Это было бы честью для меня, farfalla38, – сказал дядя Тито, называя меня бабочкой по-итальянски. – Поскольку мы с женой так и не узнали, что значит иметь детей, у меня никогда не будет шанса проводить дочь к алтарю. Для меня это будет очень много значить.
Я ответила на его вопрос, заключив его в крепкие объятия, на которые только была способна. Он был ангелом, переодетым в доктора.
– Farfalla, – выдохнул он, возвращая меня к действительности. – Я благодарен Богу за одно благословение в этот день. За то, что у меня есть глаза, которые видят тебя в этот момент. – Он взял мою руку и нежно поцеловал костяшки пальцев. – Для меня большая честь быть рядом с тобой.
Никто никогда не касался меня так глубоко, чтобы заставить плакать от счастья. Я не могла не задаться вопросом, было ли это потому, что этот маленький человек коснулся меня так глубоко, или я начала смягчаться, потому что мои чувства не были похоронены так глубоко, как раньше. Я не так боялась, что они будут в синяках и побоях, использованные и изодранные, скрученные во что-то мерзкое и ужасное. Я кое-что задолжала.
Время, проведенное в Италии, изменило меня.
Время, проведенное с ним, изменило меня.
Тихий голос в церкви запел.
Время пришло.
Я сделала глубокий вдох и медленный выдох.
Дядя Тито опустил мою фату, прежде чем предложить мне руку. Я переплела свою руку с рукой дяди Тито, используя его силу, чтобы удержаться на ногах.
Сотни людей.
Сотни.
Все смотрят.
В ожидании.
Чтобы увидеть меня.
Двери церкви открылись, и сотни людей встали. Когда мы сделали шаг вперед, воздух, казалось, наполнился коллективным тихим вздохом.
Все взгляды были устремлены на меня.
Но была только одна пара глаз, чей взгляд я искала.
Его.
Свечи освещали путь, вечернее солнце уступало место темноте, и мягкий свет проникал прямо сквозь ткань моего платья, как свет свечи проходит сквозь мозаику в церкви. Он подчеркивал все линии на ткани. Все усилия, через которые проходит бабочка, чтобы достичь состояния жизни.
Капо встретил нас прежде, чем мы добрались до алтаря. Он пожал руку дяде Тито, но прежде чем тот отпустил ее, дядя Тито сказал Капо:
– Я взял на себя ответственность за эту прекрасную девушку; ты будешь нести ответственность за эту прекрасную женщину до конца своей жизни. – Капо ухмыльнулся и похлопал его по спине. Дядя Тито приподнял мою фату и нежно поцеловал в щеку, прежде чем сесть рядом со своей женой, тетей Лолой.
Капо протянул мне руку, и я пожала ее, как никогда радуясь физической связи с ним. Его уверенность подпитывала мою, позволяя мне идти ровно. Я держала голову высоко, но больше всего на свете мне хотелось вытереть слезу со щеки. Я понятия не имела, когда это произошло, но это произошло. Я не хотела, чтобы кто-нибудь видел.
Взглянув на Капо, я подумала: «Пусть увидит».
Пусть он увидит хорошее и плохое, грязное и чистое, уродливое и прекрасное, счастливое и печальное.
Пусть он увидит меня. Всю меня.
Осмелившуюся жить.
Это была моя смелость жить, показать кому-то, кто я на самом деле. Позволить им пройти мимо поверхности и проникнуть в тайные глубины, которые раньше принадлежали только мне.
– Бочелли, – прошептал Капо, когда мы подошли к ожидавшему нас священнику.
– И Паузини, – ухмыльнулась я, сжимая его руку. Я хотела держать голову прямо. Чтобы мои мысли были в порядке.
Когда мы остановились перед священником, я повернулась к Капо, а он ко мне. Капо взял обе мои руки в свои ладони.
Все слова были сказаны. Все обещания были даны.
Он надел мне на палец новое кольцо с бриллиантом и сапфиром. Я же снова надела его обручальное кольцо, которое подарила ему в Нью-Йорке. Il mio capo.
Прежде чем священник объявил нас мужем и женой, Капо наклонился и губами собрал еще одну слезу, упавшую с моего глаза, а когда священник произнес последние слова, он дотянулся до моих губ и поцеловал их, скрепляя вечную сделку поцелуем.
Tutto suo. – Все его. Tutto mio. – Все мое. Per sempre. – Навсегда.
Все его. Все мое. Навсегда.
***
Тысячи бабочек порхали вокруг нас, маленькие цветные вспышки взрывались в ночном воздухе. Все цветочные композиции, тысячи цветков апельсина, были покрыты нектаром бабочек. Может быть, они все выпьют, прежде чем расправят крылья и полетят туда, куда направлялись. Голубая бабочка села мне на плечо, прежде чем улететь в другое место.
Это был сюрприз от Капо. Как и то, что мы делали в тот момент.
– Я не знала, что мы это сделаем, – сказала я.
Мой муж перевел меня на танцпол, который был устроен за виллой его деда. Сотни людей смотрели, как мы наслаждались нашим первым танцем в роли marito e moglie39.
Взгляд его глаз неотрывно следил за моим, хотя мы покачивались.
– Ты делаешь это для меня. Я делаю это для тебя.
– А, – улыбнулась я. – Бочелли для этой цыпочки. – Капо никогда не называл певицу по имени, только «эта цыпочка».
Он попросил поставить песню, которую мы слушали в машине по дороге к Харрисону, как нашу песню для «первого танца». Когда она только начала играть, я взорвалась от смеха, думая, что он шутит надо мной. Протянув руку, Капо бросил на меня прищуренный взгляд, так что я взяла ее, и мы оказались на месте. Двигаясь под мелодию, которая, как он однажды сказал, должна была быть саундтреком Тима Бертона.
– Ты ведь понимаешь, что это значит? – Он закружил меня, а потом я врезалась в его тело с тихим «ууу». Капо был ловким ведущим, когда танцевал. Моя левая рука прижалась к его груди, и полоска кольца заиграла, как искра, отразившаяся в его взгляде. Оно было простым, изящным, в тон обручальному кольцу, но не таким тяжелым. – Твоя голова не будет в порядке до конца ночи. Все твои винтики будут не на месте. Как у меня.
Его рот растянулся в медленной усмешке.
– Так и должно быть. Ты должна держать голову прямо во время церемонии, но для приема… – он пожал плечами, его широкие плечи натянули прекрасный, сшитый на заказ костюм. – Ты должна немного отпустить тормоза. Это ведь праздник.
Да, так и было.
Я никогда раньше не была на такой веселой вечеринке. Сотни людей ели, смеялись и танцевали. Я начинала понимать, что имела в виду Скарлетт, желая мне, чтобы ночь никогда не заканчивалась.
Я мечтала о волшебной стеклянной банке.
Жаль, что я не могу накинуть лассо на полную луну над рощами.
Мне хотелось взять ночь, Луну, весь этот смех и теплую погоду и запереть их в себе на всю оставшуюся жизнь. А после того, как я умру, бежать к нему, как к моему раю.
Все это было моим. Все это принадлежало ему. Нашим.
Единственной помехой было появление Харрисона и присутствие этой девицы Джиджи. Мне сказали, что Харрисон не приедет, и, учитывая обстоятельства, я решила, что так будет лучше. Он не появился в церкви, но решил в некотором роде сорвать прием.
Харрисон пригласил меня на танец, и я согласилась, но неохотно. Я не хотела проблем. У меня никогда раньше не было идеальной ночи, не говоря уже о дне, а эта была чертовски близкой к идеальной.
– Ты прекрасно выглядишь, Стрингс, – сказал он, прикасаясь ко мне, но совсем не так как это делал Капо. С Харрисоном наши движения казались знакомыми, братскими. С Капо я не могла унять ни свое сердце, ни бабочек. – Ты счастлива?
Я подняла на него глаза.
– Да, Харрисон. Я и правда счастлива.
– Пока, – сказал он.
Я попыталась высвободиться из его объятий, но он не отпустил меня.
– Не делай этого, – взмолилась я, стараясь говорить тихо.
Харрисон некоторое время смотрел на меня, а потом наклонился и поцеловал в щеку. Я закрыла глаза, не желая видеть боль в его глазах.
– Если ты говоришь, что счастлива, то и я счастлив. Но когда он причинит тебе непоправимую боль, я буду ждать, чтобы забрать тебя домой. Запомни это, Мари.
Я отрицательно покачала головой.
– Ты не понимаешь, Харрисон. Все не так просто. Я в… – какие бы слова ни собирались слететь с моих губ в этот момент, я не смогла их произнести. В любом случае, это не его дело. – Я там, где должна быть.
Тут вмешался Капо, забирая меня из рук Харрисона. Я видела, что Капо кипел от злости. Когда он сказал, что не делится, он имел в виду именно это. Я знала, что Капо пытается дать мне то, что я хотела, людей, которых я считала своей семьей, но то, что произошло в доме Харрисона, было невозможно исправить. И я не упустила напряженного взгляда, который Капо бросил на маму Кили.
Когда она сделала замечание о том, насколько он близок к своей семье, Капо выдал ей определение семьи, а затем добавил в конце: – Это люди, которые рядом с тобой всецело, а не только по зову крови. Если они ни то, ни другое, они ничего не значат.
У меня возникло ощущение, что Капо говорит маме Кили, что она ничего не значит. Каковы бы ни были его проблемы с ней, я надеялась, что это не встанет между Кили и мной. С Харрисоном уже назревала проблема.
После того как дядя Тито вмешался в разговор Капо, я наблюдала, как Джиджи воспользовалась возможностью потанцевать с ним. Она подходила ему. Шелковистые черные волосы. Острые как бритва черты лица. Кошачьи глаза. Она была невысокой, но стройной, с изгибами во всех нужных местах. Ее губы обычно были покрыты сиренево-красной помадой. Когда Капо поймал мой взгляд, я отвернулась и вернулась к танцу с дядей Тито.
Я решила не забивать свою голову мыслями о ней. Капо женился на мне. У нас было соглашение, и независимо от того, сколько истории существовало между ними, потому что я могла точно сказать, что она была, мы договорились, что будем единственными друг у друга.
Но почему меня трогает то, что она так близко к нему? Что он может подумать, что она красивее меня?
Скарлетт спасла меня от этих безумных мыслей. Быстрая песня сменила ту, под которую мы танцевали, и она потянула меня дальше на танцпол. Окруженные всеми женщинами с девичника, мы держали ритм.
Моя кожа была скользкой от пота, щеки горели от напряжения, и впервые в жизни я была благодарна за боль в ногах. Я танцевала так много, что своды стопы просто убивали меня.
Капо отвел меня в сторону, усадил на скамейку в беседке, увитой виноградом, и сел рядом. Он снял с меня каблуки, поставил их на землю и начал массировать ступни. Я закрыла глаза, издавая неприличные звуки, но это было так приятно, что мне было все равно. От его прикосновения боль, казалось, таяла.
– Приятно иметь друга, – сказала я с улыбкой, – у которого такие опытные руки.
– Опытные руки, а? – Я не видела точно, но понимала, что Капо ухмыляется. – Приятно иметь друга, – сказал он и нажал еще сильнее, заставив меня тихо застонать, – который реагирует так же, как ты, когда я прикасаюсь к тебе.
– Друзья не должны заставлять друзей издавать неловкие звуки. – Затем я взорвалась смехом над своей неудачной попыткой пошутить.
Секундой позже смех испарился, когда Капо наклонился вперед, взял меня за затылок и прижался губами к моим. Мои руки медленно пробежали по его груди, к плечам, и я попыталась притянуть его еще ближе.
Я изголодалась по чему-то, что управляло мной.
Язык Капо переплетался с моим, сначала медленно и мягко, но, когда я открылась ему, он стал грубым, требовательным, наш поцелуй походил на битву губ и языков. Мое влечение к нему превращалось в средство моего полного уничтожения. Когда Капо поцеловал меня, я потеряла всякое ощущение себя и каким-то образом растворилась в нем. Ничто, ни черта не имело значения.
Скарлетт как-то сказала нам на девичнике, что в древние времена люди верили, что когда целуешься, то теряешь душу. Может она выразилась как-то по-другому, но суть была именно такая.
Чем больше Капо целовал меня, тем больше я теряла жизненно важную часть себя.
Однажды я была готова обменять почку на кусок бифштекса. Я была готова обменять что-то, что помогало моему телу нормально функционировать, на что-то, что питало бы мою потребность в жизни.
Разве это не нормально – потерять жизненно важную часть себя из-за мужчины, которого я имею честь назвать своим мужем?
Я сжала в кулаках его рубашку, не желая помять или порвать ее. Я хотела, чтобы руки Капо были на моем теле, его губы на моих губах, как если бы мой муж давал мне воздух, которым я дышала.
Я даю ему то, без чего не могу жить. Он дает мне то, без чего не может жить.
Я хотела его. Я хотела его. Я хотела его. Я хотела больше… его… этого.
Разве это не нормально – обменивать что-то, что помогает моему телу нормально функционировать, как мое сердце, на что-то, что удовлетворит мою потребность в близости?
Капо прервал поцелуй, и мне потребовалась минута, чтобы понять, что мы отстранились друг от друга, что я снова возвращаюсь в реальность.
Был он. И была я. Раздельно.
Я держала глаза закрытыми, прижав ладони к губам, требуя, чтобы мои чувства остались при мне.
Потеря.
Одно простое слово развернуло новый виток в моем сердце, и меня охватил страх. Я не могла открыть глаза, чтобы посмотреть чувству в лицо, открыть рот и сказать ему, чтобы оно проваливало восвояси, потому что я была против потерять то, что я только что испытала. Я хотела насладиться им.
Где-то вдалеке прогремел взрыв, и я чуть не выпрыгнула из кожи – меня заметно передернуло.
– Открой глаза, Марипоса, – сказал Капо.
Я так и сделала. Фейерверк взорвался над нашими головами, осветив небо самыми красивыми цветами. Сотни людей столпились вместе, устремив глаза к небу, наслаждаясь ночным шоу.
Капо взял меня за подбородок и заставил посмотреть на себя.
