Текст книги "Неукротимый (ЛП)"

Автор книги: Белль Аврора

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

 – Детка, я пытался…

 Заставляя его замолчать, я хватаю ближайшее от себя молоко, беру его за руку и иду на кассу. Мы расплачиваемся за покупки и идем к машине. На полпути к дому я ласково спрашиваю:

 – Хочешь поговорить о том, что случилось в магазине?

 Он бормочет:

 – Не особо.

 Гладя его по руке, говорю:

 – Ладно. Но если хочешь, то мы можем поговорить.

 Мы приезжаем домой и как только я собираюсь открыть дверь, он хватает меня ха руку, останавливая:

 – Я всегда немного туплю в продуктовых магазинах. Это напоминает мне то время, когда я был ребенком.

  Садясь обратно на свое сидение, я делаю жест, показывая, чтобы он продолжал.

 – Ты даже не представляешь себе, что такое быть уличным ребенком... – я думаю сейчас идеальное время открыть ему свою собственную тайну:

 – Вообще-то, когда мне было шестнадцать, я тоже целый год была уличным ребенком.

 Он, кажется, озадачен этим:

 – Правда?

 Я киваю, а он в замешательстве спрашивает:

 – Почему?

 Перебирая его пальцы, я опускаю взгляд и объясняю:

 – Я рассказывала тебе. Мой отец был мудаком.

 – Что твой отец сделал с тобой?

 Задавая свой вопрос, он еле сдерживает гнев, так что я рассказываю, подбирая слова:

  – Хм, ничего слишком плохого. Ему нравилось ставить меня в неловкое положение и упиваться своей властью надо мной. Он постоянно манипулировал мной. Как, например, однажды, когда я вернулась домой из школы, он встретил меня в дверях, руки в боки. Он сказал: «Если ты не хочешь играть по моим правилам, тогда я должен что-то забрать у тебя».

 Я пожала плечами:

 – Я ведь была совсем еще ребенком. Я сказала ему, что мне нечего ему отдать. На это он ответил: «Не важно. Я уже взял кое-что». И выйдя на задний двор, я поняла, что исчезла моя собака.

 Рука Тони сжимает мою. Я давно не говорила о своем отце. Было очень приятно снять этот груз со своих плеч.

 Потерявшись в своих мыслях, я тихо говорю:

 – Я помню проплакала всю ночь. Целую гребаную ночь. Я была убита горем. Моя собака была моим лучшим другом, помимо брата. Я была ребенком. Домашнее животное каждого ребенка-его лучший друг, – качая головой, будто очищая ее от плохих воспоминаний, я продолжаю: – На следующий вечер, вернувшись домой со школы меня встретила Мисти виляя своим хвостиком, как будто она никуда и не исчезала. И мое сердце разбилось вновь при мысли, что меня заставили думать, что она пропала навсегда. Я плакала снова и снова. А отец стоял, жестоко улыбаясь, наслаждался тем, что смог немного сломить мой дух. Когда мой брат подсел на наркотики, чтобы убежать от этой жизни в доме, я знала, что мне нужно уйти. Потом брат однажды ночью исчез, и меня больше ничего не удерживало в том доме. Поэтому, я ушла.

 Когда я заканчиваю, то понимаю, что Твитч очень сильно сжал мою руку. Я смотрю вверх и вижу его плотно сжатую челюсть.

 Я пытаюсь отшутиться:

 – Мама не была такой уж плохой, у нее просто был плохо развит материнский инстинкт, и она много работала, чтобы держаться подальше от отца. – Выражение его лица не меняется, и я добавляю: – Эй, послушай, он никогда и пальцем меня не тронул.

 – Жестокое обращение – это жестокое обращение. Обращаться подобным образом со своим собственным ребенком... делает это в десять раз хуже. Он, возможно, и пальцем не тронул тебя, но это не делает ситуацию менее болезненной для ребенка.

 И он прав на все сто. Плохое обращение причиняет боль независимо от формы его выражения.

 Я дергаю его за пальцы:

 – Расскажи мне, что случилось там в продуктовом магазине.

 – Только, если ты расскажешь мне о своей жизни на улице.

 Я тут же соглашаюсь:

 – По рукам.

 Он откашливается:

  – Ну ладно. Итак, я очень долго был уличным ребенком. До того, пока не попал в тюрьму. Я частенько подворовывал в магазинах, потому что, эй, мне надо было что-то есть, так ведь? Все продуктовые магазины напоминают мне то ощущение быть пойманным и загнанным в ловушку. Я не был там долгое время и даже не помнил, почему. До сегодняшнего вечера.

 Мысль о том, что он чувствовал себя как загнанное в ловушку животное, заставляет мой желудок сжаться. Мне жаль, что я не могу стереть эти его воспоминания. Мне жаль, что я ничем не могу ему помочь. Это не оправдывает его отвратительного поведения с продавцом в магазине, но теперь я понимаю его намного лучше.

 Переплетая наши пальцы, я говорю ему:

 – В следующий раз, я не отойду от тебя. В следующий раз, мы будем делать покупки вместе и каждый раз, когда ты почувствуешь, что что-то накатывает на тебя, просто говори мне, что нам нужно уйти и мы уйдем. Хорошо?

 Он не отвечает на мой вопрос, вместо этого, он меняет тему:

 – Ты на улице. Рассказывай.

 Я пожимаю плечами:

 – Ладно. Я ушла из дома с пятьюдесятью долларами в кармане, которые я украла у мамы и с рюкзаком полным одежды. Я бродила по окрестностям, садилась в автобусы, особо не заморачиваясь их направлением и старалась быть незаметной. И вот как-то так, я оказалась в Чикаго. Было не так уж плохо. Я встретила много хороших людей на улице. Девочка, с которой я сблизилась, Френ, стояла на шухере, пока я пробиралась к людям во дворы и крала то, что мы могли бы использовать или продать за деньги, чтобы купить еду. Мы проделывали это месяцами и ни разу не были пойманы и поэтому расслабились. – многозначительно смотрю на него и говорю. – Слишком расслабились. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я.

 Он ухмыляется:

 – Вас поймали.

 Я улыбаюсь:

 – Ага. Меня задержали. Пожилая женщина, владелица того дома вызвала копов, потому что я сильно шумела. Я не замечала их, пока мне не зачитали мои права и не увели к патрульной машине. Они знали, что я была несовершеннолетней. Я не сказала ни слова. Ни единого слова полиции. Я так боялась, что они отправят меня домой. Вернут туда, откуда я так отчаянно пыталась сбежать. Я совсем не ожидала, что меня поместят в социальный приют и предоставят мне место для ночевки, пока они собирали обо мне информацию.

 Я смеюсь, хотя мне вовсе не смешно:

 – Загвоздка в полицейских состоит в том, что ты не догадываешься, насколько они умны. Они выяснили, кто я такая. Я провела неделю в социальном приюте, благодарная за то, что у меня была кровать и еда, что я даже не обращала внимания, какие решения принимались относительно моей жизни, – мое лицо вытягивается. – Они связались с мамой, – смотрю вверх на Твитча и печально улыбаюсь. – Она не захотела, чтоб я вернулась, – мое горло сжимается, и я откашливаюсь, чтобы скрыть это. – Прошла неделя после визита полиции ко мне в приют. Старший офицер спросил меня хотела бы я там остаться, – мои глаза наполняются слезами, и я ловлю ртом воздух, – или предпочла бы стать вновь чьей-то дочерью.

 – Я не могла поверить, что кто-то захотел удочерить меня. Это казалось нереальным, что мои собственные родители, моя кровь, плевали на моего брата и на меня, а кто-то, кого я даже не знала захотел меня. Захотел заботиться обо мне. Это было и ежу понятно – я согласилась на удочерение, – я улыбаюсь жалкой улыбкой, – ты не поверишь, но моей новой приемной матерью оказалась та пожилая женщина, которая вызвала копов, – поворачиваюсь к нему и смеюсь сквозь слезы. – И она была сумасшедшей женщиной в самом лучшем смысле этого слова. Мы ели блинчики на ужин. Или завтракали десертом. Она отправила меня в школу и помогала с домашними заданиями. Мы проводили практически каждый вечер, смотря телик или слушая музыку до раннего утра. Каждый свой день она посвящала заботе обо мне, дарила свое внимание и любовь. Она была моей мамой. До нее у меня была мама, но именно ее я любила и последовала за ней в Австралию, потому что просто не смогла бы жить без нее, – вытирая рукавом нос, качаю головой. – Она умерла несколько лет назад. Рак. И, возможно, я могла бы устроиться на работу где угодно, но мысль о том, чтобы уехать из Сиднея заставляет меня чувствовать, будто я бросаю ее. Я не могу уехать. Я буду жить в Сиднее до самой смерти.

 – Похоже у тебя были настоящие приключения.

 Я улыбаюсь:

 – Ага. Я считаю, что мне крупно повезло. Я получила свое «и жили они долго и счастливо». У многих этого не было. – Он ничего не отвечает, и я решаю покончить с этим разговором и эмоциями, бьющими через край. Поворачиваясь к нему лицом, я спрашиваю: – Голоден?

 Он усмехается:

 – Умираю с голоду.

 И мы возвращаемся к Лекси и Тони. Еще один вечер вместе.

 Полный сумасшедших чувств и эмоций.

 Кто знал, что Лекси умеет готовить? По содержимому ее холодильника, можно было подумать, что она настолько плохой повар, что запросто подпалила бы и кашу.

 После умопомрачительного ужина из лазаньи с соусом бешамель и вручную приготовленной пасты, я сдаюсь. Я так объелся после трех порций, что был бы не удивлен если бы заснул прямо на стуле. Хэппи решил покушать с нами, а Линг отказалась. Умная девочка. Хэппи поет Лекси дифирамбы после каждого чертова укуса:

 – Черт, детка. Ты можешь готовить для меня в любое время. Серьезно говорю – в любое время.

 Лекси мило улыбается ему.

 Что за подхалим.

 Только я открываю рот, чтобы предложить ему заткнуться, как мой телефон пиликает. Даже не взглянув на экран, я отвечаю:

 – Нерабочее время. Если по делу, перезвоните завтра.

 Двигаю пальцем к кнопке отбой, как слышу знакомый смех. Мой палец замирает:

 – Пошел ты знаешь куда! – на моем лице расплывается улыбка. – Нокс?

 Нокс хохочет:

 – О нет. Это деловой звонок. Я перезвоню завтра. – Давненько же он мне не звонил.

 – Проклятье, чувак. Сколько времени прошло?

 Я почти слышу, как в раздумьях его брови ползут вверх, затем он отвечает:

 – Хмм. Несколько лет, я думаю. Трудно припомнить.

 Лекси выглядит озадаченной, но отвечает мне улыбкой на мое счастливое выражение лица. Хэппи пожимает плечами вопросительно, и я произношу одними губами «Нокс». Хэппи улыбается, поднимает большой палец вверх, засовывая еще кусок еды в рот.

 Я вздыхаю:

 – Так долго, чувак. Слишком долго. Тебе нужно что-то?

 Он увиливает:

 – Ничего. Просто проверяю, как ты. Я не слышал о тебе с тех пор, как ты попросил меня разыскать ту девчонку. Просто хотел проверить, встретились ли вы.

 Выражение моего лица становится непроницаемым. Встаю, подмигиваю Лекси и произношу губами: «Важно», прежде чем поднимаюсь наверх в свой кабинет. Я закрываю за собой дверь и говорю ему со всей серьезностью:

 – Я встретился с ней. Вообще-то теперь она моя девушка.

 Молчание, затем сдержанно:

 – Рад, что все получилось.

 Сажусь на стул и морщу лоб, мне не нравится его тон:

 – В чем тут проблема?

 Нокс вздыхает:

 – Просто... не злись, ладно? Но звонил Юлий... и… – Твою мать! – …и он упомянул, что это девчонка, возможно, в опасности.

 – Из-за меня, правильно?

 Пауза:

 – Ага, чувак. Так что, можно сказать, я немного беспокоюсь за нее, видя, как ты заявляешь о своих правах на нее. – Мое давление резко поднимается. Я стискиваю зубы, и считаю до десяти.

 Глубоко вздыхая, я привожу ему свои доводы:

 – Независимо от того, что думает Юлий, она моя девушка. И я убил бы за нее.

 Нокс вздыхает:

 – Юлий так не думает.

 Я выплевываю:

 – Юлий должен заниматься своими гребаными делами! – молчание. – Нокс, не лезь в мои дела. У меня все хорошо. В первый раз за... целую вечность.

 Нокс фыркает, не веря:

 – Ты придурок взял и влюбился в нее. – Констатация факта.

 – Я всегда любил ее, сначала немного в извращенной форме. Знаешь поговорку – от любви до ненависти один шаг? Я ненавидел ее. Но это чувство стало исчезать, когда я встретил ее в реальности, сравнив с тем образом, который запечатлелся в моем мозгу. – Нокс хороший парень, один из тех редких людей с которыми я работаю и которым доверяю. Мне нужно, чтобы он понял: – Слушай, бро. Я буду с тобой откровенным. Я хотел сделать ей больно. Я собирался сделать ей больно, – его вздох сообщает мне, что он зол на меня. Я быстро продолжаю. – Но ты должен понять, что моя одержимость ею появилась давным-давно, когда я был еще ребенком и мой разум исказил кое-какие вещи. Особенно, когда ты под кайфом провел почти весь подростковый возраст, – сказал я тихо. – Она оказалась совсем не такой, какой я себе ее вообразил.

 Он осторожно говорит:

 – Иногда ты должен оставить в покое людей, которых любишь, ради их благополучия.

 – Всю свою жизнь я стремился к лучшему. Никогда у меня не было ничего настолько хорошего. Наконец, я получил то, чем безумно горжусь, и ты хочешь, чтобы я бросил ее? Без вариантов. Ты сможешь вырвать ее только из моих холодных, мертвых пальцев, бро.

 – Я беспокоюсь, что ты причинишь ей боль, не желая этого. – У меня начинает дергаться глаз.

 Во мне закипает гнев:

 – Ты совсем меня не знаешь. Она изменила меня. Она успокаивает меня.

 Молчание…

 – Твитч, ты мой друг. Я обязан вмешаться во все это. Я говорю тебе то, что тебе необходимо услышать. Не только услышать, но и прислушаться. Слушай внимательно, – закатываю глаза и ворчу, чтобы он продолжал. – Если ты любишь ее, то тебе придется сказать ей правду. Тебе нужно рассказать ей сейчас. Потому что спустя какое-то время эта тайна станет петлей, затягивающейся на твоей шее. Ты будешь сильно любить ее, делать все, чтобы удержать ее, и эта петля затянется так сильно, что тебе станет трудно дышать. И однажды, она обо всем узнает. И тогда ты поймешь, что потерял ее и тебе перекрыли воздух. Та петля вокруг твоей шеи.

 Усиленно обдумывая то, что он сказал и тихо говорю:

 – Принято к сведению.

 Визг пронзает мои барабанные перепонки и Нокс орет:

 – Лили! Он убежал! – Что за черт?

 Женский голос отвечает:

 – Знаешь, он не появился на свет от непорочного зачатия. Он и твой сын тоже! – Нокс пытается прикрыть динамик в телефоне, но я слышу каждое слово: – Рокко, иди, посмотри, где мама. Мама готовит печеньки. Хочешь печеньку? Хорошо. Принеси и папочке тоже печеньку.

 Женщина отвечает:

 – Никаких печенек! Скоро будет готов ужин.

 Он говорит ей:

 – Я хочу печеньку! Я заслужил печеньку, черт побери!

 Женщина поддразнивает:

 – О, да? Что ты сделал, чтобы заслужить печеньку? Все, что я помню, так это то как пришла домой к грязному сыну и такому же грязному мужу.

 Нокс фыркает:

 – Он хотел рисовать! Что я должен был сделать, принцесса? Ты же знаешь, что я не могу сказать ему «нет». – Внезапно, он орет: – Рокко, верни обратно папочкину ногу!

 Еще немного фыркающих звуков, затем он возвращается:

 – Прошу прощения за все это. У нас становится немного шумно перед ужином и перед сном.

 – Что случилось с твоей ногой?

 Он хихикает:

 – Убежала. – Я улыбаюсь. Идиот. Он торжественно объясняет: – Миссия прошла неудачно.

 – Ты заделал мальчишку?

 Я слышу, как он улыбается:

 – Конечно сделал. Я ушел от дел. И женился.

 Я улыбаюсь этому:

 – Я слышал. Она, кажется, заставляет тебя работать.

 Он начинает хохотать:

 – О, да. Лили моя последняя миссия. – Он мог бы и не говорить об этом. Из-за нее он потерял ногу. Он шепчет: – Хотя, она стоила этого.

 Я спрашиваю его со всей серьезностью:

  – А если кто-нибудь попросит тебя отказаться от нее?

 Длинная пауза:

 – Это не одно и тоже.

 Я, еле сдерживая себя, отвечаю:

 – Любовь есть любовь. Она не выбирает. И она точно не ждет, когда ты будешь к ней готов.

 Он вздыхает:

 – Я знаю, чувак. Знаю. – Затем слышно, как что-то гремит и стучит: – Слушай, чувак, мне пора идти. Рокко играет в фрисби тарелками для ужина, – я хихикаю, – просто подумай о том, что я тебе сказал.

 Потом мой друг отсоединяется.

 Я слышу, как кто-то поднимается вверх по лестнице. Подняв голову, я жду, когда этот кто-то подойдет поближе, но этот человек останавливается на полпути по коридору, у моего кабинета. Моего кабинета, в котором в данный момент находится миниатюрная женщина, одетая в тренировочные брюки и мою футболку.

 Прислушиваясь, я жду своего посетителя и в голове придумываю кучу оправданий. Можете в это поверить? Чертовы оправдания. Как будто я должен оправдываться перед ним. Я медленно качаю головой, злясь на себя из-за своей неуместной паники.

 Наконец, он подходит к той комнате где я нахожусь, но к тому времени, как его тень достигает моей двери, я погружаюсь обратно в работу. Если я буду выглядеть чрезвычайно занятым, он, возможно, оставит меня в покое.

 Ключевое слово в этом предложении – «возможно».

 – Там воробушек сидит за твоим столом.

 Не поднимая на него взгляд, я ворчу:

 – Она работает.

 Не обращай внимание, чувак. Не. Обращай. Внимание.

 Когда он входит в комнату, я поднимаю свой взгляд на своего старого друга. На парня, который скорее всего спас мне жизнь, когда взял к себе домой и не спускал с меня глаз, делая все возможное, чтобы я поправлялся от...ну…того, что жизнь сделала со мной. Я не уверен, кто из нас хлебнул больше дерьма в этой жизни, но я точно знаю, что мой мозг работает не так, как у других людей.

 Нет.

 Я признаю, что у меня есть проблемы. Проблемы, которыми я не горжусь. Проблемы, которые я пытаюсь решить.

 Как обычно, Юлий выглядит так, как будто он только что закончил фотосессию для Армани. Он одет в коричневый костюм, который удачно контрастирует с его кожей цвета мокко, а его темные волосы – которые мы ласково называем «пушистики» – аккуратно подстрижены и уложены. Его недоверчивый взгляд сосредотачивается на моем лице. Он – единственный человек, которого я знаю, с темной кожей и голубыми глазами. Эти глаза замечают больше, чем им следует.

 Он повторяет на этот раз медленнее:

 – Там воробушек…сидит за твоим столом. – Не получив от меня ответа, он говорит немного резче: – Воробушек, Твитч, – я молчу, а он добавляет. – Воробушек за твоим, мать твою, столом. Пользуется твоим гребаным компьютером. Компьютером, в котором хранится вся твоя информация. Компьютером, в котором хранится вся моя долбанная информация, братан.

 Он в бешенстве. Кто бы сомневался. Но он не знает Лекси. Так что это оправданно.

 Поднимая руку в пренебрежительном жесте, я пытаюсь его успокоить:

 – Я сменил пользователя. У нее нет доступа.

 – Кто она?

 – Она просто она, – отрезаю я.

 Подойдя ближе к дивану, он, медленно растягивая слова и отчасти угрожающе, спрашивает:

 – Я спросил, кто она? – Нет ответа. Какая разница, если он в любом случае все разузнает.

  Как я и предполагал, он, не говоря ни слова, выходит из комнаты и я вздыхаю. Он всегда сует свой нос туда, куда не нужно. Встав с дивана, я закрываю свой ноутбук, кладу его на диван и следую за ним.

 Любопытный ублюдок.

 Он уже у двери моего кабинета, когда я догоняю его. Маленькая улыбочка появляется на его губах. Я не в силах себя остановить, качаю головой из-за Лекси. У «воробушка» напрочь отсутствует музыкальный слух. Но ей плевать. Она любит петь. Так что пусть поет.

 Приближаясь маленькими шагами, он слегка поворачивает голову ко мне, но не отводит от Лекси взгляда:

 – Она настоящая?

 Мои губы дергаются, но я не отвечаю. Подходя ближе, встаю рядом со своим другом и наблюдаю за Лекси из-за двери. Она выглядит такой маленькой за моим столом, сидя на моем кресле-троне. Я уверен, что ее ноги не достают до пола.

 Я пожираю ее глазами.

 Даже в этой одежде, что на ней надета в данный момент – которую я вовсе не одобряю, – она выглядит как с обложки журнала.

 Она поет (хотя это больше похоже на скрип) «Выходи за меня» – Бруно Марса. Находясь где-то в своем собственном мире, она ерзает на стуле, но печатает без остановки, прежде чем внезапно остановившись, откидывается на спинку и оценивает свою работу. В замешательстве она смотрит в компьютер и чешет голову.

 – Эй, Твитч. – кричит она.

 – Да? – я отвечаю из-за двери. Она испуганно вскрикивает, ее рука подлетает к груди. – Не делай так! Я ненавижу, когда ты подкрадываешься. Или подползаешь. Или прячешься. – Ее лицо кривиться от раздражения, и она говорит. – Больше никаких пряток, черт возьми!

 Потом она поднимает голову и видит нас обоих, смотрящих на нее с огромными улыбками на лицах. Ее лицо розовеет и в ней тут же просыпается леди. Она медленно встает, расправляет свои брюки и мою серую футболку, которая выглядит на ней чересчур огромной, затем поправляет свой спутанный пучок волос и ее глаза расширяются, я так предполагаю от стыда, от того, что ее застали в таком невзрачном наряде.

 Так ей и надо.

 Подойдя к незнакомцу возле меня, она мило улыбается и протягивает ему руку. Прищурившись, он смотрит на нее с еле заметной улыбкой на губах, она тихо объясняет:

 – Прощу прощения. Я вас не заметила.

 Взяв ее маленькую бледную ручку в свою большую загорелую лапу, он осторожно пожимает ее и улыбается:

 – Я не хотел прерывать ваше выступление. – Ее лицо заливает краска, а он хихикает. – Я – Юлий.

 «Нервная Лекси» решает дать о себе знать и принимается болтает много и сбивчиво:

 – Как доктор Хибберт? Ну знаете, тот странный доктор из Симпсонов? – ее глаза становятся размером с блюдца: – Нет, я не хочу сказать, что вы странный! Это он странный! Доктор Хибберт этот. Вы – нет. Я имею в виду, вы может и странный, но я вас не знаю. Доктор Хибберт всегда смеется невпопад, над вещами, которые совсем не забавны и от этого попадает в неловкие ситуации, – Юлий смотрит на нее нахмурившись, пока она выдает весь этот поток информации, как будто он не уверен, настоящая ли она. Лекси тихо добавляет: – Точно так же, как и я сейчас говорю все это невпопад ... – она замолкает.

 Но Юлий ободряет ее своей ухмылкой:

 – Я люблю Симпсонов. Я по сей день смотрю их. – И вот так Лекси находит родственную душу. Она широко улыбается:

 – Я тоже. Это мое тайное увлечение. Я не думаю, что есть такая жизненная ситуация, которая не была бы показана в Симпсонах.

 Я не понимаю в чем суть Симпсонов. Я вообще не люблю смотреть телевизор. Но я смотрю Симпсонов с Лекси. Таким образом, я могу видеть, как она смеется. А я люблю смотреть на это.

 Я встреваю:

 – Я не понимаю это шоу.

 Лекси бросает мне раздраженный взгляд и открывает рот, чтобы ответить, но Юлий перебивает ее:

 – Там нечего понимать, чувак. Это тупой юмор. Дешевые шуточки. В них не надо искать смысл.

 Глаза Лекси заволакивает мечтательная дымка, когда она смотрит на Юлия:

 – Точно! Именно поэтому оно настолько забавное.

 Юлий смеется:

 – Черт, женщина. Ты покорила меня. – Лекси заливается румянцем, а он смеется вновь. – Так как тебя зовут, поющая птичка?

 Дерьмо.

 Опуская глазки в смущении, она тихо отвечает:

 – Алекса Баллентайн. Но все зовут меня Лекси. Я хотела бы, чтобы вы тоже звали меня Лекси.

 В его глазах вспыхивает понимание. Он ее узнал.

 Выпуская ее руку немного поспешнее, чем требовалось, его глаза расширяются на мгновение, прежде чем он смотрит на нее сверху вниз, натянуто улыбаясь, и отстраненно говорит:

 – Приятно было познакомиться, Лекси. Надеюсь мы снова увидимся. Я уже уходил, но думаю нам надо перекинуться с Твитчем еще парой слов. – Ее лицо вытягивается из-за его внезапной смены поведения и от его необъяснимой холодности. Юлий замечает это и широко ухмыляется: – Рабочие проблемы, знаешь ли.

 Натянуто улыбаясь, она говорит с ложной радостью:

 – Ага. Понимаю. Кстати, мне тоже нужно вернуться к работе. Так что, прошу извинить меня.

 И вот мы возвращаемся в мою гостиную, и он начинает.

 Повернувшись, его глаза смеряют меня презрительным взглядом и пригвождают к месту:

  – Ты выжил из своего постоянно-влюбленного ума, брат. – То, как он сказал «брат» прозвучало, будто я кто угодно, только не брат ему. – Пожалуйста скажи мне, что ты не собираешь делать это, чувак. – Я не говорю ни слова. Мне не нужно объясняться перед кем бы то ни было. Я вижу, что страх за Лекси ярко сверкает в его глазах. – Она милая девушка, Твитч. Она не такая, какой ты представлял ее себе в своей долбанутой башке. Она тебе не враг. – Если бы кто-то иной назвал мою голову – долбанутой башкой, я бы ударил его прямо в нос. И я вовсе не шучу. Указывая рукой на дверь, он рявкает: – Посмотри на нее! Она поет, пока печатает! Она говорит о Симпсонах, как будто они ее святыня! Она не заслуживает этого, чувак. Не делай этого.

 Выглядя скучающим, я спрашиваю:

 – Это все, брат?

 Я замечаю вспышку разочарования на его лице, но он быстро стирает ее со своего лица. Он бесстрастно смотрит на меня:

 – Да. Это все. Я ухожу.

 И он уходит.

 Ну нет. Мне это не нравится.

 Это первое разногласие между нами за многие годы. От этого мой желудок болезненно сжимается. Мне плевать, если я разочаровываю людей. Но Юлий – он не просто какой-то человек.

 Он – семья.

 Мне нужно все ему прояснить. Немедленно.

 Встаю и мчусь через коридор, вниз по лестнице и выбегаю через входную дверь. Я ловлю его, когда он садится в свой серебристый Мерседес. Я кричу:

 – Подожди.

 Садясь в машину, он закрывает дверь и опускает стекло:

 – Что?

 Я не знаю, что сказать. Юлий знает меня лучше всех. У него были деньки похуже, чем у меня по многим параметрам. И несмотря на то, что он мой друг, я всегда завидовал тому, что он справлялся со своими неприятностями лучше, чем я. Я очень долго ненавидел его за это. С тех пор смирился с жизнью.

 – Я люблю ее.

 Смотря прямо вперед, я вижу, как в его глазах вспыхивает удивление. Он долго смотрит куда-то перед собой, прежде чем спрашивает: – Настоящей любовью? Или мне-нравится-трахать-ее-так-сильно-что-я-думаю-это-и-есть-любовь любовью?

 Сжимая переносицу, я вздыхаю:

  – Первый вариант.

 – Если ты любишь ее, ты не сделаешь ей больно.

 Я усмехаюсь:

 – Это по любому случится, тебе так не кажется? Она еще ничего не знает, Джей! Она не знает мое настоящее имя. Она не знает, почему я преследовал ее. Она даже не знает, что я нанял...– Дерьмо. Я даже не могу произнести это вслух.

 Он заканчивает мое последнее предложение за меня:

 – Она не знает, что ты нанял того мужика, чтобы он изнасиловал ее. – С трудом сглотнув, мне вдруг становится плохо.

 Приближаясь к окну автомобиля, я опускаюсь на колени и шепчу:

  – Мне нужен был шанс. Это был единственный способ....

 Юлий прерывает меня:

 – Нет, это не так. Ты не имеешь право придумывать оправдания тому дерьму, бро. Он избил твою девчонку. Ты устроил это. Тебе с этим жить. Не мне.

 Не в силах справиться со своим гневом, я бью кулаком по машине, движимый страхом и злостью. Злостью на себя самого, что позволил этому произойти и страхом потерять ее. Ненавижу, когда он прав. Я шиплю:

 – Он не должен был заходить так далеко! Поэтому он мертв, а с ней все в порядке. Потому что я спас ее!

 Юлий смотрит на меня c разочарованием:

 – Кого ты пытаешься убедить, чувак? Меня? Или себя?

 После этих слов он заводит машину и уезжает. А я, стоя на коленях посреди подъездной дорожки, наблюдал как серебристый Мерседес исчезает вдали.

 Мной овладевает тревога, когда я осознаю, что в этой машине, уезжая, покидает меня мой лучший друг. И он, может быть, больше никогда не вернется.

 Поднявшись на ноги, я поднимаю руки и сцепляю их за головой, все еще смотря вдаль.

 Я конкретно облажался.

 Проводить время дома у Твитча не было так уж и плохо, как я предполагала ранее.

 Мне была выделена комната, где я могла работать, у меня была хорошая компания (когда Линг не было поблизости) и большую часть времени мы с Твитчем прятались в его спальне.

 Там, где происходило волшебство. Там, где Твитч оживал. Я люблю заниматься сексом с Твитчем, но...

 Вот черт, в этом трудно признаться.

 Но я скучаю по ремню.

 Он больше не использует его. Секс у нас по-прежнему грубый и он по-прежнему над всем доминирует, но это нельзя даже сравнивать с тем грязным и порочным первым разом. И в ту первую ночь... ну... это установило планку, которой я думала мы будем придерживаться. И какое-то время так и было. Увы, больше это не так.

 Моя бедная вагина.

 Она скучает по старому Твитчу, точно так же, как любит нового Твитча.

 Стук в дверь моего кабинета возвращает меня в реальный мир:

 – Войдите.

 Мои глаза расширяются, когда дверь открывается и знакомое, но все же неожиданное лицо заглядывает внутрь. Он улыбается:

 – Надеюсь, я не помешал.

 Я отвечаю ему с легкой улыбочкой:

 – Нисколько, Юлий. Чем могу помочь?

 Он входит, закрывает за собой дверь и медленно осматривая мой кабинет, говорит:

 – Ты сделаешь мне огромное одолжение, поющая птичка, если будешь звать меня просто Джей.

 Зачем он сюда пришел?

 – Хорошо, Джей

 Тишина. Потом он ухмыляется:

 – Ну давай. Спроси меня, зачем я здесь. – Мне нравится этот мужчина.

 – Но это было бы невежливо.

 Он возражает:

 – Нет. Невежество – это высокомерие. Невежество – это, когда ты чувствуешь превосходство над другими людьми. Переходить к сути дела – это не невежливо, сахарочек. Ты сладкая как тортик. Я понял это, как только увидел тебя прошлой ночью.

 Румянец начинает растекаться по моей шее:

 – Сп-спасибо, Джей.

 Осмотрев мой кабинет и перетрогав находящиеся в нем различные предметы, чтобы рассмотреть их поближе, он садится на стул и вздыхает:

 – Твитч мой лучший друг. Мой лучший друг на всем белом свете. Я знаком с ним всю свою жизнь.

 Если он хотел заинтересовать меня, то у него, без сомнения, это получилось. Но я все же была немного сбита с толку.

 – Он никогда не упоминал о тебе.

 Юлий кивает:

 – Я полагаю, он не делал этого. Мы встретились в тюрьме для несовершеннолетних преступников. Это, точно, не самый приятный рассказ. Определенно не тот, который бы ты стал рассказывать, пытаясь произвести впечатление на свою девушку.

 Он рассматривает мое лицо. Я вдруг чувствую себя подобно ребенку и шепчу:

 – Расскажи мне о нем. Пожалуйста.

 – Это как раз одна из причин, по которой я и пришел. Есть кое-что, что тебе следует о нем знать. Кое-что, из-за чего не следует ставить на нем крест. Ты знаешь почему он был в тюрьме? – Я киваю, и он говорит: – Он был в плохом состоянии, когда я познакомился с ним. Он пробыл там примерно три дня, и никто не мог утихомирить этого мальчишку. Он ввязывался в драки со всеми вокруг. В нем было так много злости. Никогда не видел ничего подобного. Как будто он был диким животным, которого пытались удержать в клетке, – он ухмыляется. – Он попался мне на глаза. Я был там уже два года, когда он попал туда, так что я знал, как и что там и я так же знал, что если он продолжит так себя вести, то попадется в руки охранникам. И их наказаниям. Ну, позволь просто сказать, что они проделали бы в нем новую дырку для испражнений. Игра слов.

 Я не знаю, хочу ли я слушать все это.

 Юлий продолжает:

 – Однажды, во дворе, он затеял драку не с тем парнем. С практически еще ребенком. По сравнению с ним, у парнишки казалось не было шансов. Но парнишка был опытен. Я вмешался прежде, чем Твитч начал бить его, и он отплатил мне, подбив глаз. Тем вечером, когда мы вернулись к своим койкам, чтобы лечь спать, я не уснул. Я дождался пока выключили свет, вытащил нож из тайника и пошел искать Твитча. Он спал. Ему снились кошмары. Я подкрался к нему, приставил нож к горлу и разбудил его, хлопая по лицу. Он подпрыгнул на своей кровати, увидел нож и замер, – его взгляд смягчается. И становится подавленным. – Это было самое печальное зрелище, какое я когда-либо видел. Как будто он не боялся умереть. Я сказал ему, что он может драться со мной сколько ему влезет, но он должен выбрать на чьей он будет стороне. Со мной или против меня. Он долго молчал, прежде чем спросить меня, за что меня посадили. Я честно признался ему, что убил своего отца.