Текст книги "Между нами (СИ)"
Автор книги: Beatrice Gromova
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
Я нетерпеливо ёрзала на месте и, когда дверь наконец-то открылась, подалась вперед всем телом, будто охотничья собака, наконец-то загнавшая лисицу в нору.
Он вошел медленно, очень аккуратно скользя взглядом по классу и, когда его глаза наконец-то останавливаются на мне, он отворачивается. Прячем свое лицо от меня. Тихо говорит «Добрый день» и бесшумной тенью скользит за свой стол. Ни единой похабной шуточки, ни единого маслянного взгляда. Нет даже намека на обычные домогательства!
Я сидела довольная настолько, будто самолично скормила Адаму запретный плод.
Но, к моему разочарованию, история прошла тихо. В прямом смысле: историк почти все время молчал, не отрывая взгляда либо от доски, либо от журнала. И ни одного слова в нашу сторону. Вообще. Даже жаль. Правда!
В середине дня, где-то между уроком биологии и математики, навалилось такое адское чувство грядущего пиздеца, что я постоянно передергивала плечами и оглядывалась. И это неумолимое чувство того, что сейчас на мою шею накинут огромную петлю и будут все сильнее и сильнее стягивать при каждом моем движении, оно доводило до истерики. До трясущихся рук. До того, что когда Брелочек, явно с враждебными намерениями чуть ли не подраться схватила меня со спины за руку, я завизжала и шарахнулась в сторону, больно ударяясь плечом о стену.
Но боль я почувствовала потом, сейчас, вжимаясь в стену пустого школьного коридора, я лишь слышала собственное загнанное сердцебиение, которое билось между ушей.
Я накрутила себя до состояния истерики.
Ваня ебал мозги, Натан тоже ебал мозги. Только первый – своим присутствием в моей жизни, а второй – полным её игнорированием. Родственники – вообще шлак ебаный. Все. Поголовно.
А я устала. Устала куда-то бежать, что-то делать, кого-то вечно спасать. В конце концов, я не мать Тереза! Я просто Ева! И я еще не придумала, чем я заслужила все происходящее в моей жизни.
Религиозных шуток больше не будет. Расходимся!
Брелочек что-то тявкала мне в районе подбородка, усиленно пытаясь заглянуть в глаза. И как только Ваня трахал ее со своим невменяемым ростом выше Пизанской башни? Я бы посмотрела.
На глаза наворачивались слезы. Хотелось плакать и жалеть себя. Но такую божью роскошь я себе позволить просто не могла, и, кинув последний взгляд на Брелочек, я набрала в грудь побольше, готовясь высказать ей длинную тираду: что, почему и куда ей следует идти на хуй, чтобы от меня подальше. А потом просто выдохнула. Сдулась, как спущенный с веревочки воздушный шарик и, просто махнув на нее рукой, пошла в раздевалку.
Прогуливать школу, конечно, не хорошо. Но жить тоже не хорошо, но я как-то справляюсь!
В моем дворе было слишком много снега. Снега и счастливых детишек, которые вместо школы почему-то шныряли вокруг и лепили снежных человечков, радуя глаз своих мамаш. А еще на привычном ей парковочном месте образовалась родительская тачка, что означало, что командировка окончена, и сейчас мне будут ебать мозг. Коллективно.
И впрямь, дверь в наше семейное логово была угрожающе не заперта: медведи внутри замерли в ожидании моего прихода, готовые разорвать меня и скормить своим детёнышам. Старшеньким. Потому что они у них и сильненькие, и умненькие, и вообще идеальные дети. Были. До поры, до времени.
Все ебаное семейство собралось за одним большим столом. Вся семейка Адамс в сборе! И все смотрят на меня таким проникновенным взглядом, будто бы я и Алину не научила презервативами пользоваться и заделала ей дитя, и Колю растлила сверху, и отца из семьи увела, и вообще весь перечень библейских запретов исполнила.
– Я кланяться не буду, ладно? – выдаю максимально насмешливо, даже задираю бровь, чем задеваю мать просто до неистовства. Она всегда ненавидела эту бабушкину непокорность во мне, которая мнение горделивой матери на хую вертела. Она так всегда и говорила: «Милая, твое мнение важно только для твоего мужа. А я не морюшко, меня не волнует!». Святая была женщина! И как только воспитала такого человека, как мой отец?
Она подскакивает со стула, хлопает сухой, тонкой рукой по столу, принадлежащей истинной гимнастке, которая в день выпивает только лучик солнышка и съедает граммик облачка, и дышит, будто разъяренный бык.
Я продолжаю спокойно и насмешливо улыбаться. Потому что ну, а что? Что она мне сделает? Наорет? Каждый божий день такое. Изобьет? Какое горе! Мне было нечего терять, поэтому я спокойно стояла перед своей, дай же все-таки господи надежду на приёмной, семейкой.
– Ева, тебе обязательно каждую нашу встречу превращать в какой-то цирк? – Алина говорит тихо. Она не поднимает взгляда от своих сцепленных в тугой замок пальцев и говорит так безжизненно, что заговори фикус на окне – он был бы собеседником поприятнее. Да в любом случае этот фикус поприятнее всей моей семейки.
– Ой, а что, аборт ты уже сделала? Или еще не успела записаться? Ну, не переживай, мамуля все мигом оформит. И останется у тебя только тестик на беременность и карьера блестящей гимнастки! – Я снова усмехаюсь, еще более иронично, потому что да, стоило матери поманить – как она побежала, махая хвостиком. Даже на аборт согласилась, иначе бы за общим столом не сидела. – А я думала, ты умнее. И давала тебе шанс поступить по-другому. То, что ты его въебала – это уже не мои проблемы.
– Ева! – Мать сатанеет еще больше. Скорее всего, от рукоприкладства ее сдерживает только отец, сидящий рядом и безучастно за всем наблюдавший.
– Вау, а ты помнишь, как меня зовут? Какая ирония! Кстати, а где Коля? – средненького за столом не было, что означает только одно – не прогнулся. Скорее всего, больше из трусости быть отруганным, но не согласился же вернуться! Выбрал-таки свой путь. И брат на фоне творящегося пиздеца казался мне глоточком адекватности, но ненадолго.
– Ева! – еще громче кричит мать, находясь уже на какой-то очень тонкой грани добра и зла. И я правда не знаю, что было бы, если бы отец вдруг не сказал спокойно:
– Татьяна, успокойся. – И мать осела. Сдулась, как я недавно в коридоре, сползая по стулу вниз. Потому что если дорогой папенька говорит – все молчат! Его слово закон. – Евангелина, твое поведение – возмутительно.
– Мое поведение – следствие ваших действий, адресованных на меня. – Отбиваю, не задумываясь, но он продолжает, даже не сбивая дыхания.
– Мы решили, что тебе нужно немного отдохнуть. – Брови медленно, но верно ползут от удивления вверх. Да ну! Они просто не могли додуматься до такого! – Мы с твоей мамой решили, что через неделю ты отправишься в оздоровительный санаторий закрытого типа. Полежишь там пару недель, отдохнешь. А потом, я надеюсь, вернешься к нам нашей прежней дочерью. А теперь иди к себе в комнату и начинай собирать вещи.
Воздух от негодования застрял где-то в груди. У меня было очень много вопросов. И на каждый я бы хотела получить ответ. Но слава же конечно богу, что мои родственники никому ничего не должны! И отвечать на мои вопросы тоже не должны!
Пытаюсь сделать вдох, но грудную клетку спирает. Внутри крутится шторм из обид и не сказанных фраз. И я бы с радостью покричала, потопала ногами, поистерила бы. Но вдруг поняла, что публика тут на диво неблагодарная. Что выступать тут не перед кем, так что, выдохнув, решила все-таки задать свой последний вопрос, прежде чем наглухо запереться в своей комнате:
– А я ну точно не приёмная?
Ближе к ночи, когда я дочитывала третью по счету норвежскую сказочку, качаясь на своем стуле и наматывая на ногу новогоднюю гирлянду, у двери что-то тихо, буквально на грани слышимости щелкнуло. И, если бы я была в наушниках или в комнате играла хоть какая-нибудь музыка, я бы в жизни этого не услышала. Но я услышала.
И даже удостоверилась в своей догадке, дернув дверь за ручку – меня заперли. Самым тупым, наглым и постыдным образом заперли! И кто же, господи, помилуй, додумался до такого? Запереть меня! И сколько же эти идиоты хотели держать меня тут? Вплоть до отправки в места не столь отдаленные? А как кормить? Да много вопросов!
Проблема была лишь в том, что замок на моей двери был сломан давным-давно. Еще в те годы, когда Коля был маленьким и глупым, а я была еще меньше и еще злее, чем сейчас, и пыталась прятаться от него в своей комнате, закрываясь на замок. Дури у средненького было хоть отбавляй, так что в один прекрасный день он просто сорвал резьбу у замка: технически – дверь вроде как закрывалась, а практически – стоило чуть сильнее нажать на ручку, и ларчик открывался!
Решила проверить чисто для себя: нажала до допустимого упора и почувствовала, как ручка начала опускаться ниже – работает. Работает!
А дальше я крутилась на своем прекрасном кресле и выжидала. Выжидала своего времени, когда смогу уйти из этого чертового дома. И, в отличии от этой идиотки Алины, вернусь сюда только вперед ногами.
Тишина в квартире наступила ближе к часу, когда педантичные родители разложили вещи после поездки, немного посмотрели телевизор, поели и легли спать. Меня, конечно же, никто покормить не додумался. Я же тоже питаюсь только лучиком солнышка! И голод во мне с каждой минутой подливал маслица в огонь злости и агрессии. Но это с одной стороны. С другой стороны, злорадный монстр, слушая всхлипы Алины за стеной, тушил этот пожарчик, отрезвляя меня.
В общем, удостоверившись, что эти отпрыски Франкенштейна точно уснули, я выбралась из комнаты и мышкой пошуршала в кладовку, где хранился сезонный спортивный инвентарь.
Кто-то бы сказал, что я могла бы выйти через дверь. Могла бы, если бы входная дверь не закрывалась изнутри на ключ, который потом ночевал в комнате родителей. Туда соваться мне точно не хотелось.
Так что порывшись в чулане и найдя там альпинистское снаряжение, я довольно улыбнулась и пошла обратно.
Если гора не идет к Магомеду, то Магомет идет на хуй. Простая математика!
Настрой был максимально боевой, настроение – приподнято ожидающее. А тело двигалось по инерции, прокрадываясь обратно в мою спальню. Вижу цель, не вижу препятствий!
И лишь единственный раз я замерла, прислушиваясь к еле слышному шепоту Алины. Сидя в своей комнате, сестра то истерично молилась, то просила о помощи, то надрывно перед кем-то извинялась. Перед кем – я понимаю. И осуждаю. Потому что я давала ей шанс уйти. И она ушла! Не мои проблемы, что она вернулась.
Узел плотной, крепкой веревки надежно вязался к ножке огромной чугунной кровати, припаянной к полу еще во времена того, как я ездила в коляске и постоянно двигала кровать, пытаясь на нее забраться, и когда я в очередной раз навернулась, выбивая себе предпоследний молочный зуб, сочувствующие люди посоветовали родителям просто приварить кровать к полу. Кто же знал, что в будущем это настолько сыграет мне на руку.
Снарягу на тело, сверху куртку, карабины на свои места и, подергав для уверенности веревку, я встаю на подоконник.
Девятнадцать этажей вниз. Ну, семьдесят метров вниз не так страшно. Если что – сразу насмерть. И проблем не будет.
Паспорт, полис, остальные важные документы и я делаю шаг назад, выходя из окна.
Город уже давно спал, и маленькая, ползущая вниз по многоэтажному дому, была песчинкой в море, так что если меня кто и заметил, то списал это на новогодние галлюцинации. Кому вообще в здравом уме понадобится скалолазничать в два часа ночи?
Мне.
Снег приятно скрипит под ногами, когда я делаю первый шаг на землю. Страха не было, было какое-то вкусное предвкушение, которое заставляло меня все быстрее и быстрее бежать прочь, подальше от дома.
И вот я снова оказалась на этой всеми богами проклятой остановке. И, если уж совсем честно, немного растерялась. Потому что ну мои планы дальше побега из дома как-то не продумывались.
Забившись в самый угол лавочки, куда не доставал свет от фонаря, я подтянула ноги к груди и спрятала их под курткой, чтобы не мёрзли.
И что вот делать в этой уебатой ситуации? Я прям не знаю – гора вариантов.
Достала из кармана телефон, и начала усиленно думать: кому звонить, что делать и как вообще теперь поступать?
В психушку мне точно не хотелось. Хотя бы потому, что меня вряд ли бы оттуда выпустили.
Натан адресованные ему сообщения до сих пор не прочитал. Напротив Ваниного имени, наоборот, набралось больше сотки.
И вот стою у ресторана: замуж – поздно, сдохнуть – рано…
Выпустив изо рта клубы горячего пара, я дрожащими и почти ничего не чувствующими от холода пальцами ткнула на диалоговое окно с Марком…
Он вообще последний на всем белом свете, с кем я бы хотела в принципе пересекаться, но… Но он лучше ночевки на улице зимой. Да и мачеха его новая какой-никакой психолог, так что…
Психолог…
Матерь Христа господня, Филипп Царёв!
Филипп Царев, который был нашим штатным психологом на олимпиаде в те мои годы, когда я сломалась пополам благодаря родителям!
Он спамил своим номером телефона перед маленькими девочками, сверкая стоящим ирокезом, и просил звонить в любое время дня и ночи, если вдруг мы почувствуем себя некомфортно или в опасности.
И вот, набрав в грудь побольше воздуха, я ткнула по его номеру телефона, который в детстве записала как «психушка».
– Алло?
– Здравствуйте, меня зовут Вишневская Евангелина, и мне срочно нужна ваша помощь.
========== 13 “Эффект кобры ” ==========
Он подъехал к остановке минут сорок спустя.
За это время я успела передумать все страшные мысли, посчитать снежинки и замерзнуть настолько, что уже не чувствовала ног.
Но он все-таки приехал. Вышел из огромного джипа, подошел ко мне, неодобрительно поцокал языком и поднял на руки. У меня даже не было сил сопротивляться.
– Так, пирожочек, грейся пока что, нам ехать полчаса. Главное не усни, тебе в таком состоянии нежелательно. Да и мне в идеале послушать, что у тебя такого произошло.
– Поверьте, последнее, что я сейчас хочу – это спать. Скорее я хочу есть. И убить кого-нибудь. Желательно, чтобы нас при этом еще и кровные узы связывали.
– Ты настолько ненавидишь родителей?
– Всей душой и телом.
Я сидела в его уютной и невероятно теплой, после мороза кажущейся мне баней кухне и обнимала ладонями кружку еле теплого чая.
Мы приехали пару минут назад и, оставив меня на кухне, парень исчез в недрах квартиры, откуда периодически доносился женский уставший голос. Ну, видела кольцо на пальце, так что это даже мило.
Господи, ну за что мне все это? Я реально не понимаю, где в прошлой жизни я вот настолько проебалась, чтобы сейчас получать все это! Ну, то есть, я признаю, что человек я, в принципе, не очень, но вот такое – уже перебор! Мне что теперь делать? Где жить? Как быть? Чем этот стриженный мне поможет?
Хотелось пойти, вломиться в родительскую квартиру, взять отцовское ружье для биатлона и расхуярить их тупые, бесполезные головы.
Когда-то я слышала, что родителей не выбирают, и их надо любить такими, какие они есть. Но, как, блядь, этих уродов-то любить? Я правда все понимаю, но это – уже перебор!
И мне реально интересно, через сколько они заметят, что меня нет? Ведь кормить меня сто процентов никто не додумается, а про туалет уж и точно хер кто догадается! Такие ребусы, блядь, сложные!
Из груди вырывается смешок, постепенно перерастающий в гомерический хохот и, когда Царёв вернулся на кухню со своей сонной и точно всем недовольной женой, я уже вытирала горькие слезы обиды.
Они переглянулись, и девушка пошла ставить чайник, а психолог развалился в кресле, придвинутом к окну.
– Не, Царёв, я все понимаю, но таскать баб в дом уже перебор! – Она звучит сонно, но от того еще более возмущенно, но Филипп не ведет даже бровью, продолжая смотреть на меня.
– Ты свою ебанутую притащила в дом? Притащила. Фамилию свою дала? Дала. Сбежать помогла? Помогла. Можно теперь моя очередь?
– Фил, блядь, это было шесть лет назад, алло! А тут ты еще и меня среди ночи будишь и говоришь, что без меня тут никак.
– Я забрал ее с остановки в три часа ночи в одной куртке. Как думаешь, твоя помощь тут не нужна?
– Я, конечно, все понимаю, – отодвигаю от себя чашку, чувствуя себя максимально въебищно. Будто в грязь втоптали. – Но звонок вам был жестом отчаяния. Извините. Вы говорили в свое время, что можете помочь. Видимо, я что-то перепутала. До свидания.
– Да сядь ты обратно! – девушка ставит передо мной кружку с горячим зеленым чаем и садится напротив. – Я просто не выспалась. А завтра с утра самого у меня еще работа, поэтому пизжу так. Не обращай внимания. Лучше выдохни и расскажи, что у тебя случилось, а мы подумаем, как сможем помочь. Одну через три границы переправили, и с тобой как-нибудь разберемся. – Она нежно улыбается мужу, а я сжимаю руки в кулаки, чувствуя, как ногти врезаются в кожу, отрезвляя, заставляя понимать, что мне тут не место, и свои проблемы надо решать самостоятельно. – У тебя все равно выбора особо нет.
И я беспомощно опускаюсь обратно.
– Итак, расскажи с самого начала все, что посчитаешь нужным, а мы с Сашей, это, кстати, Саша, моя жена…
– Своевременно, – хмыкает девушка, отпивая из кружки, но Царёв ей только улыбается, продолжая говорить:
– А мы подумаем, как мы можем тебе помочь. Я психолог, а Саша – юрист, так что мы очень страшный тандем.
– Сначала… – немного задумалась, решая, где же оно – это начало, а потом горько усмехаюсь, вспоминая свою первую травму: – Слышали когда-нибудь про гуттаперчевого мальчика? – Они недоуменно переглядываются, видимо вспоминая печальную судьбу мальчика-гимнаста. – Ну так вот я гуттаперчевая девочка, которая первый раз порвала связки в пять. – И я демонстрирую им самую свою радостную и жизнерадостную улыбку, которую когда-либо имела в своей жизни. И которой меня научила мать, ставя пятилетнюю меня перед зеркалом и заставляя улыбаться, используя скакалку в качестве аргумента.
И я рассказывала. Все, по порядку, постепенно. Про все соревнования, про все тренировки, про все нагрузки, про все травмы, про инвалидную коляску, про семейное забвение. Про все. И они слушали. Хмурили брови, открывали рты, переглядывались. На моменте с травмой Саша вообще закурила прямо на кухне. Филипп посмотрел на нее неодобрительно, но говорить ничего не стал, продолжая слушать.
Солнце осветило потолки уютной кухни, а я все продолжала говорить и рассказывать. И, наконец, пришла моя любимая часть: про Алину и аборт.
– Алина, которая… Просто Алина. Они все ненормальные, а эта еще и беспомощная. И получается ситуация, когда я, вроде как, самая младшая, а вот тут, – я показательно стучу ногтем по виску, – самая адекватная.
И я развожу руками, констатируя, что рассказ окончен, и сказать мне больше нечего.
Они встрепенулись одновременно, в очередной раз переглянулись, и Саша эмоционально спросила:
– Но если тебя заперли в комнате на ключ, как же ты выбралась из квартиры?
– А ну, замок на двери мне брат сломал сто лет назад, просто никто, кроме меня, этого не знает, а потом альпинистская снаряга и, – я щелкаю пальцами и красноречиво указываю на окно.
– Охуеть.
– Сама в восторге.
Рука сама тянется к пачке, пока никто не видит, и, зажав сигарету между губ, чиркнула зажигалкой. Огонек на секунду ослепляет, а потом все приходит в норму. Горло обжигает горечь дыма, но она уже привычная, уже такая, какая-то, родная. Напоминает о Марке. Вся горечь в моей жизни: сигареты, алкоголь, наркотики и боль от первого проникновения – всё это всегда будет напоминать мне о Марке. Как и мелкая дрожь в руках.
– Тебе есть где пожить временно? – Спрашивает у меня Саша, забирая пачку и тоже закуривая.
– Неа. Родни никакой нет абсолютно, кроме этой психушки. Но у меня есть деньги, так что я вполне смогу снять себе отель на пару недель.
– А деньги откуда?
– Отчисления со всяких соревнований и подарки на дни рождения и другие праздники. Вы правда думаете, что они мне за подарочками бегали? Не, они предпочитали покупать мое молчание деньгами. Все нормально, ребят. Просто помогите мне принять эмансипацию, и я свалю из этой страны настолько быстро, насколько возможно.
Они переглядываются. Филипп смотрит на Сашу удивленно, она отвечает ему тем же, а потом они одновременно поворачиваются ко мне. Крипово.
– Что? – удивленно тяну я, выдыхая вверх сизую струйку дыма. Красиво. Я вообще не особо люблю курить, ведь главный враг спортсмена – сигарета. Но мне нравится, как дым плывёт по воздуху.
– Да не, ничего. – Саша чуть улыбается, и на дне ее глаз появляется легкий налет ностальгии. Это заметно по тому, как она начинает чуть мечтательно коситься в сторону окна. – Просто пару лет назад, на этом самом месте, сидела моя очень хорошая подруга, которая в запале рассказывала мне план того, как она хочет свалить от конченных родственников. И знаешь, у нее получилось. Она сейчас классный автор, довольно раскрученная, кстати. Переводит тексты и книги на семь языков, если я не ошибаюсь, и просто живет. Недавно гитару освоила. Шлет всратые видосы, как она бренчит на восьмиструнной гитаре и просто радуется. И я ее очень люблю за это. Потому что родители у нее реально ебаные были. Настолько, что она даже в страну не возвращается. Поэтому видимся мы очень редко. Но всегда красиво. Так что, пирожочек, не переживай: ту вытащили, и тебя вытащим.
Я бледно улыбаюсь девушке и отворачиваюсь к окну, потому что сил не было. Ни на что. Даже говорить. Даже испытывать какие-то эмоции. Хотелось-таки, чтобы прилетел волшебник на голубом вертолете и обкашлял мои вопросики, а не вот это вот все.
И с этого момента моя жизнь завертелась крайне странным образом: тем же вечером Филипп пришел домой под ночь, взъерошенный, как воробей после драки, и злой, как собака. Он с такой силой швырнул дипломат на пол, что замки не выдержали, и по полу полетели бумажки.
– Тысячу лет его таким злым не видела, – Саша была, как ни странно, до ужаса флегматична, стоя за плитой и жаря котлеты. Ну, я не удивлена: они знакомы тысячу лет. Уж кто будет знать характер Филиппа лучше, чем его собственная жена? – Сейчас пропердится в ванной, проорется и придет, расскажет все. Я давно его приучила негатив домой с работы не таскать. У нас в то время и без этого все не сладко было, а тут он еще с работы приходит: осатаневший, глаза навыкат, пар из ушей, и давай орать, как его все заебали. На меня орать. Ну я ему доходчиво и объяснила, что если какие-то проблемы: идешь в ванну, успокаиваешься, а потом приходишь, и мы вместе все решаем. И его лицо целее, и мои нервы.
– А удобно, – задумчиво кивнула я, отпивая чая. – Спорим, это мои родственники его довели.
– Да не, – она отмахивается и отработанным движением кисти подкидывает котлеты в воздух и легко ловит их обратно в плен сковородки, накрывая крышкой. – Сто процентов опять сцепился с прокурором. У них там свои неебические тёрки.
– А почему он общается с судом и прокурорами?
– Потому что с этого момента он – твой официальный представитель, уполномоченный вести дела от твоего имени. Мы с ним долго учились всем этим судопроизводственным ебаториям, чтобы он мог быть и без меня. Я вступаю, когда дело прям совсем плохо, и чаще служу как подстраховка от неадекватных. О, явился. – Она бросила мимолетный взгляд на появившегося в кухне мужа и усмехнулась. – Готовься: сейчас будет очень много мата.
– Твоя родня, – волосы, что буквально пару минут назад лежали профессионально уложенной прической, сейчас мокрой тряпкой свисали прямо ему на лицо. По парню было видно, что терапия в ванной ему слабо помогла, но, по крайней мере, он мог держать себя в руках, – твари неадекватные. Я сегодня с самого утра в суде, все как всегда, и тут влетает твоя мамаша, блядота ебаная, и с разбегу на меня. Сань, я тебе богом клянусь, я по привычке ее в нокаут не отправил только силой воли и твоим обещанием ебальник мне сломать, если я так сделаю. Потом папаша твой припиздил, схватил свою ебанутую за шкирку, оттащил в сторону, а потом начал мне угрожать, что всю мою родню достанет, если я доченьку ему не покажу. После фразы «Незаконные эксгумации законно наказуемы, а некрофилия вообще чуть ли не смертный грех.» ебальники они, конечно, подприкрыли, но твоя пизданутая, которая сестра, начала орать на весь зал, что я насильник и педофил. Благо, Саню все знают, и знают, что будет со мной, если будет доказан факт измены. Я тебе клянусь, Сань, только долгое знакомство и репутация спасли меня сегодня.
– А вы мне не верили, – я улыбаюсь профессиональной улыбкой, но настоящего в этой улыбке мало. Хотелось удавиться.
– Как ты с ними жила вообще?
– Ходила по стеночке и не отсвечивала.
– В общем, Сань, тут без тебя – вообще никак. – Он подтягивает к себе пепельницу и нервно закуривает. – И еще: можно она поживет в гостевой у нас до конца принятия решения?
– Все настолько плохо? – Она отходит от плиты, скидывает фартук и обнимает мужчину со спины. Я чувствую себя их маленькой дочкой, которая подралась в школе, и теперь любящие мама и папа решают, как я буду заглаживать свою вину. Странное чувство. Наверное, так дети чувствуют себя в кругу любящей семьи. Так себя чувствуют, когда о них беспокоятся. Так себя чувствуют в кругу семьи. Неплохо.
– Они реально ебанутые. Я боюсь, что если мы поселим ее в отель, они ее попросту насильно заберут и реально отправят в психушку. Поспрашивал я про «санаторий», про который они рассказывали. Ребята рассказали, что оттуда не возвращаются. Тебя так накачивают таблетками, что ты попросту превращаешься в овощ, и даже после того, как ты перестанешь их принимать, ты уже не можешь вернуться в социальный строй, потому что твоя личность в пизду разрушена. Охуенный санаторий. Всем советую.
И они одновременно поворачиваются ко мне. Классная у них черта: синхронно смотреть на кого-нибудь выжидающе.
Я просто пожимаю плечами, обозначая, что, в принципе, ничего нового они мне не сказали.
– Ты не удивлена. – Саша лишь подтверждает мои движения, усаживаясь к мужу на колени и забирая у него сигарету.
– Я жила с ними всю свою жизнь. Так что ничего нового. Даже больше скажу: меня в такой уже закрывали. Под предлогом реабилитации. Нет, на ноги меня там поставили, вопросов нет. Но забирать меня оттуда не собирались. Забрали пару лет спустя после жёстких угроз о том, что я всему миру расскажу, как в психушке живется дитятке звездных идеальных родителей.
Они переглядываются, и в их глазах видно вселенское беспокойство, которое теплым одеяльцем укрывает меня. Это приятно. Так чувствуют себя любимые дети.
Начинаю себя ненавидеть.
– Кстати, Фил, что будем с ней делать, когда лишим родителей прав? – Саша отстраняется от Филиппа, разрывает зрительный контакт и возвращается к плите. Во всей ее фигуре чувствуется напряжение, и оно передается мужчине. Они беспокоятся. Они напуганы. Но не ситуацией, а моими родителями. Тем, что они могут сделать со мной. Они беспокоятся обо мне.
Ненависть к себе прогрессирует.
– Мы ее взять не сможем, – продолжает Саша, орудуя ножом. – Потому что даже защитить не сможем. У нас связей таких нет. Не, я могу попросить ребят наших, но у ее родаков крыша – пизданешься. Мы просто не перемеряем их.
– А есть кто-нибудь, кто сможет?
И Саша каменеет. Нож замирает в паре сантиметров от помидора. Острие посверкивает в свете ламп.
– Мы что, пойдем к Кристине? – Ее голос напряжен до предела. Они оба находятся на какой-то незримой грани – настолько их задела моя ситуация. И лишь мне в этом океане, где все беспокоились и заботились друг о друге, не было места.
Я спокойно прихлебывала чай, пока они обсуждали эту самую Кристину, и находилась в вакууме своего внутреннего моря, которое просто устало волноваться. Бояться. Что-то делать.
Мое морюшко больше не волнуется, потому что морюшко – мертвое.
– Бля, Фил, это самый ебаный план – доверить ее Кристине, но, как не странно, наилучший для них обеих. И, как мне кажется, лучше ее отвезти туда прямо сейчас, потому что тачка, что стоит у нашего дома с самого обеда с огромными мужиками меня напрягает. Ты прости, милая, что с тобой, как с котенком, но другого выбора у нас нет. Нам по связам твою родню не перебодать, а с Крис у тебя хоть какие-то шансы есть. Мы будем вести твое дело: я – как твой адвокат, а Филя – как твой психолог, так что можешь не переживать. Сейчас мы покормим тебя и отвезем к нашей хорошей подруге, с которой ты поживешь до твоего совершеннолетия. Она неплохая. Еблановатая, но не плохая. Как и все мы, в принципе.
Когда мы въехали в один из элитнейших районов нашего города, я задумалась. Когда въехали в элитную часть элитного района, я просто перестала задавать себе вопрос: потом задам их тем, кто сможет на них ответить.
Мы медленно катились мимо ярко освещенных улочек, парочек, что гуляли со своими собаками и домиков. И можно было бы подумать, что мы просто едем по какой-нибудь самой обычной улице, если бы даже собачки не стоили тут под несколько сотен тысяч евро, происходя из древнего рода какой-нибудь крысы самой королевы Англии.
Домики все увеличивались по мере нашего погружения в роскоши. И в размере, и в цене. И я уж думала, что дальше нас ждет замок, но нет, Филипп затормозил у огромного забора, который даже штурмом, мне кажется, не взять. Остановился, высунулся в окно по пояс, поболтал с кем-то по переговорнику и обратно залез уже злой и взвинченный.
– Какая же она, блядь, бесячая.
– Я знаю. Именно поэтому ее всем детдомом и пиздили. И мало, все-таки, наверное, пиздили.
– А пиздили бы больше – убили бы нахуй.
– Я пыталась. – Машина останавливается посреди небольшого леска, и Фил, через зеркало заднего вида, дает мне знак вылезать. Саша следует нашему примеру. – Но, сука, отбивалась так, будто реально жить хотела. А может, и реально хотела. Кто эту ёбнутую знает? Вспомни: её избегали сильнее меня. И вспомни, как она чуть не задушила твою подружку во сне? А как она чуть не задушила во сне мою соседку?
– Я, конечно, стесняюсь спросить, – впервые решаю подать голос, слыша, как шуршит гравий под ногами. Убирать его зимой, наверное, такой геморрой. – Но вы уверены, что мне с ней будет безопаснее, чем с родителями? Те, хотя бы, напрямую убить не пытались.
Они перекидываются короткими взглядами, а потом начинают тихо хихикать, и смех их вскоре перерос в геометрический хохот.
– Прости, пирожочек, это нервное. Встречи с Кристиной всегда особенные. Мы все трое с одного детдома, и выпустились одновременно. Так что можем доверять друг другу, потому что как семья. У Кристины свои причины вести себя так. И, кстати, – она нажимает на звонок, и практически в ту же секунду замок в двери начинает щелкать, – те суки вполне заслужили сдохнуть таким образом. Жаль, выжили.
И дверь перед нами распахивается.
От ее фигуры даже у меня открылся рот: я в жизни никогда не видела таких тел, только в модных журналах, и то всегда думала, что это происки умельцев фотошопа. Тонкий силуэт прятался за шортами и майкой, но все равно прекрасно проглядывался: «ноги от ушей» – это прям точно про нее, покатые бедра плавно и идеально переходили к тонкой талии, а талия вырастала в аккуратную, но довольно-таки крупную грудь. Тонкие линии ключиц, длинные руки с красивыми, тонкими пальцами и длинным, острым маникюром, что сейчас методично царапал древесину косяка. Тонкая шея переходила в острые скулы, тонкий нос, красивые чувственные губы и прекрасные, ярко голубые раскосые глаза. Я влюбилась. Серьезно. С первого взгляда. Только встретилась с ней взглядами и все. В такую невозможно было не влюбиться: ее аура окутывала и убаюкивала, завлекала и манила. Вся она была похожа на богиню. Уверена, пару сотен лет назад ее бы попросту сожгли за такую красоту.
