Текст книги "Между нами (СИ)"

Автор книги: Beatrice Gromova

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

– Марк в моем классе.

И просто упала в обморок.

Приходить в себя не хотелось категорически, но басовые крики моего бати были лучшим будильником, так что я, подтянув ноги к груди, попыталась заснуть еще разок, а потом до меня дошло:

– Марк в моем классе! – Проорала в лицо отлетевшей от меня Алины. Я напугала сестру настолько, что она даже не заметила, как влетела спиной в стол. Это должно было быть больно, но Алина этого даже не заметила, просто подалась вперед и навалилась на меня, обнимая.

Молчание, нарушаемое лишь криками отца в глубине квартиры, напрягало ужасно. Потому что оно было истинно похоронным. Потому что если он нашел меня даже после переезда в другой конец города, после смены всех возможных контактов или адресов, это значит, что парень неплохо постарался. И какими бы до ужаса влиятельными не были мои родители со своими сетями частных охранных агентств и целым небольшим городишком питомника с редчайшими и дорогущими растениями, его родители все равно были чуть влиятельнее. Потому что папочка – губернатор. Потому что сын – ебнутый психопат. Потому что мама его покончила с собой в его шесть лет практически у него на глазах. Этот ебанный социопат с детства был таким: я слышала разговор медсестёр – это он довел её до того, что женщина вздернулась на несущей балке чердака.

– Ты что, плачешь? – Алина держит меня за плечи и заглядывает в глаза, а у меня вена на лбу сейчас лопнет от её тупости.

– Нет, блядь, – я резким движением сбрасываю ее руки с себя и встаю. – Глаза потеют. – Сжимаю лицо в ладонях, пытаясь унять эту адскую дрожь.

И вот уже в тот момент, когда Аля меня обняла, а у меня почти получилось не всхлипывать истерически при каждом гребанном вдохе, в комнату влетел Коля, практически снося своей тушей дверь.

– Он там это… – И тут парень замолкает, удивленно разглядывая мое лицо. – Ты что, плачешь? – Подозрительно спрашивает он, щуря свои отцовские глаза, и вот я уже набираю полную грудь воздуха, чтобы наорать на него, потому что я никогда не плачу, как ко всеобщему удивлению на него шикнула Алина, одним взглядом поторапливая говорить. – Короче, там этот пацан с отцом на кухне общается. Отец, вроде, даже орать перестал. Тебя попросил позвать…

И Коля замялся. Потому что его комната за соседней стенкой, и брат помнит, как я отчаянно рыдала целых полгода и просыпалась по ночам с криками, потому что мне снился Марк и его лицо.

– Да блядь.

Уже спокойно. Даже как-то обреченно. В конце концов, я не плачу. Больше нет. Я научилась относиться ко всему с философским спокойствием. Я поборола свои комплексы по поводу роста… Ладно, почти поборола, что я, не выдержу встречи со своим самым страшным кошмаром на свете? Выдержу, конечно. У меня же нервы из стали. И это не у меня сейчас трясутся руки и непроизвольно текут слезы. Не у меня.

Кухня была каким-то сплошным оплотом депрессии и безнадеги, которые создавали родители своим напряженным видом готовых броситься в атаку хищников. И на их фоне радостный и довольный Марк, с кружечкой из маминого фарфора у губ, выглядел реально точно лучик солнышка, проглядывающего из тучек. Только я еще видела и жвалы этого паука ебаного.

– Ну и, – моим голосом можно было покрыть вторым слоем снежка всю землю. – Я жду.

– Я думал, – его голос бархатист и мягок. Я помню, как он умеет играть баритоном. Он часто практиковал это на медсестрах, чтобы те давали ему дополнительные таблетки, – что мы поговорим как цивилизованные люди.

– Ну я тебя очень внимательно слушаю. – Демонстративно остаюсь на месте, даже приваливаюсь к косяку двери, всем своим видом давая понять, что с места я не сдвинусь.

– Может быть, ты присядешь?

– А я пока не страдаю проблемами со слухом, поэтому вполне прекрасно послушаю тебя отсюда. – И даже миленько ему улыбнулась, но тоном голоса намекала, что ему пора валить.

– Ну ладно, – он страдальчески вздыхает, будто бы я разбила ему сердце, и отставляет материн фарфор. – Я бы хотел извиниться, Евангелина. – И замолкает. Будто это его желание должно было перекрыть годы ребухи с ним, шрам на запястье, похеренную спортивную карьеру и все ожидания родителей? Он че, серьезно?

И страх отступил. Он не исчез окончательно, потому что я осознавала, на что Марк способен, но он немного притупился на фоне того, что могу я – теперь, если в какой-то момент я пойму, что Марк снова делает это, снова манипулирует мной, я просто сломаю ему ебало. Или Коля. Или папа. Ну или Соболев на крайний случай. На самый крайний случай.

– Мне не нужны твои извинения, Марк. – Все-так же холодно, даже немного насмешливо, и я вижу, как на дне его глаз плескается недовольство, уже потихоньку перерастающее в скрытую агрессию. – Если это все, что ты хотел мне сказать, то – вон дверь, вон нахуй. Провожать не надо?

– А ты стала редкостной стервой, – теперь он усмехается. Видно, что мой посыл ему не понравился, но ему нравлюсь та я, что он сейчас видит перед собой. Больной ублюдок.

– Сочту за комплимент, – чуть вздергиваю подбородок, всем своим видом показывая, где я видела эти беседы все. – А теперь собирай свою паутину, что ты уже успел навешать тут всем, и вали по холодку отсюда.

– Мы были такой прекрасной парой, Евангелина. – С намеком тянет парень, рукой поправляя свой идеальный светлый ёжик на голове. Что-что, а чувство стиля у него не отнять. Стоп, что?

– Чиво? – Теперь страх перед ним вообще потерялся, осталось лишь это долгое и возмущенное «чиво?». – Какой парой, Марк? Мы по малолетству терлись по темным углам на ребухе, все. Потом ты заставил меня порезать руку, испортил мне жизнь, и мы разбежались, как в море ядерные ледоколы.

– А мне вот так не кажется. Тебя забрали у меня.

Да блядь.

Он серьезно?

Мне скоро с такими приключениями придется татуху «да блядь» на лбу набить, чтобы не повторять её через каждое слово, а-то я уже устала, право слово.

– Забрали тебя с твоей планеты долбоёбов, Марк, а меня родители увезли куда подальше от тебя. А теперь и тебе пора. Забирай свои шмотки! Проваливай! Хочешь – мои уже забирай и уебывай. Видишь, какая я талантливая? Вот и ты прояви талант фокусника и исчезни из моей жизни.

Видимо, на задворках его больного мозга до него начало доходить, что это все – не прелюдия, что это не какая-нибудь изощренная ролевуха, после которой я подпрыгну, как ретивая козочка, с криками «Шутка!», и кинусь к нему в объятья. Когда даже мой батя сквозь свою огромную бороду испустил смешок, Марк резко поднялся, оскорбленно отбрасывая от себя мамин фарфор. Кажется, ручка у чашечки отломалась. На кой хер только доставала свой лучший и самый дорогой фарфор – не ясно, но зато мы получили мораль: за понты надо платить.

И пока мы всей семьей следили за фамильной реликвией, передающейся из поколения в поколение, – как бы мы втроем делили этот сервиз между собой – не представляю, но с удовольствием посмотрела бы на эту драку за чашки из китайского сервиза, – Марк пронесся мимо меня разгневанной фурией, снося с ног своей рукой, локоть которой угодил мне точно в голову. Ну конечно! Великанам же все можно. Куда уж мне уж со своим-то лилипутьим ростом. На меня можно просто наступить.

– Ты еще пожалеешь об этом! – Пыхтел парень, надевая свои наверняка чрезмерно дорогущие для подростка кроссы.

– Сильно? – скоромно спросила я, потирая ушибленную голову.

– Очень сильно! – Он гневно пышет пламенем из всех щелей, и вот передо мной уже не опасный паук, каким я рисовала его себе последние пару лет, а обычный ебанутый и закомплексованный псих.

– Ну слава богу, – показательно выдохнула я, – а я-то уж думала, что зря тебя нахуй посылала. И жить-то вдруг стало проще!

Он вылетел из квартиры обиженной пулей, напоследок так ебанув дверью, что я точно слышала, как в подъезде упала с потолка штукатурка.

– Дома холодильником так хлопать будешь, – пробурчала под нос себе и вернулась на кухню, где мать квохтала над разбитой-таки чашкой, на меня – ноль внимания. – А теперь, по-моему, пришла пора поговорить на тему, что родители из вас так себе.

Следующие полчаса, ей богу, прошли как в тумане – я орала, материлась на все и вся, кидалась в них посудой… в общем, доступно объясняла, почему родители из них так себе. Как не странно, мою мини-истерику восприняли на удивление спокойно: мать смотрела в пол, а отец даже иногда кивал на какие-нибудь мои особо красивые реплики.

– И, подводя итог, в следующий раз, когда в этот дом заявится очередной ублюдок, из-за которого ваша дочь в свое время резала руки и полгода спать не могла, сломайте ему ебальник, а не наливайте чай в лучшем сервизе, ага? – И ушла, оставив отчитанных как школьников родителей осознавать свои ошибки.

– Ты что, серьёзно на них наорала? – Скептично спросила Алина, крутясь на моем кресле, Коля же с ногами забрался на маленький диванчик и с интересом рассматривал мою комнату. Ну да, он же тут в принципе впервые с тех пор, как мы сюда переехали.

– Ну еще ты мне скажи, что я была неправа. Я тогда вообще раз и навсегда ебало завалю, ей богу. – Я падаю на кровать, устраиваясь как можно удобнее на животе и смотря на членов своей семьи. – Мне кажется, или мы никогда в жизни не проводили так много времени в таких замкнутых пространствах.

И они синхронно переглянулись и почему-то виновато посмотрели на меня.

– Прости нас, Евангелина, – начал Коля, и у меня глаза на лоб полезли: то ли от того, что этот тупой качок в состоянии выговорить что-то настолько сложное, как мое имя, то ли потому что он извинился.

– Стесняюсь прям спросить: за что из? – Поймала их удивленные взгляды. Пришлось объяснять: – За что из всего того, что я перетерпела, вы извиняетесь.

– Наверное, за то, что никогда не воспринимали тебя как сестру и вообще старались игнорировать? – Неуверенно начала Алина, еле заметно выламывая себе пальцы, что с головой выдавало её нервозность.

– За то, что стыдились меня, всю такую маленькую и ни разу не спортивную? Ты это хотела сказать?

– Твоим ядом можно травить тараканов в наших универских общагах. – Недовольно бурчит Коля, но отрицать факты не может даже он: до моих лет пятнадцати, пока я не начала активно огрызаться на всех и вся, на меня старались вообще не смотреть. И не потому, что я им в пупок дышу. А потому что я позор семьи.

– Меня воспитали волки. – Хмыкаю я и переворачиваюсь набок – больная спина без упражнений давала о себе знать. – И вы не можете меня за это винить. За мой эмоциональный диапазон, как у зубочистки.

Ненадолго в моей комнате, полной грамот за первые места в учебе и творчестве, полной медалей за все возможные школьные олимпиады и конкурсы, воцарилась тишина спокойствия. Спокойствия молчаливого и тягучего, словно мед. И когда его совсем чуть-чуть – это вкусно. Но сейчас мы все буквально захлебывались этим, не зная, куда смотреть – то ли в пол, то ли друг на друга.

И это было ужасно тяжело, когда они не знают, что сказать мне, а я не знаю, что сказать им, потому что сейчас, в этой комнате, собрались абсолютно чужие друг другу люди.

Мы будто дети разных родителей, которые видятся только на праздники, когда наши мамы и папы собираются за общим столом, тем самым обрекая нас на принудительное общение. Только была в этом всем одна проблема – мы были родными братом и сестрами, с разницей всего-то два года между каждыми.

Мы никогда не общались, кроме мелких шпилек от Коли. Алина же всегда предпочитала молча меня игнорить. Раньше мне казалось, что с высоты своего роста ей просто не пристало общаться с таким отбросом, как я. Сейчас же я понимаю, что ей просто нечего было мне сказать. И я ее понимаю.

Наверное, попытайся она заговорить со мной пару месяцев назад, я бы сделала ей какую-нибудь страшную гадость.

Хорошо, что как только детям этой семьи исполнялось восемнадцать, они хватали свои вещи и сбегали из этого дома. Коля даже не доучился в одиннадцатом – в середине ноября просто хватил свои вещи и вылетел из дома прямо ночью. Родители не были против, когда не нашли Колю с утра в кровати в своей комнате. Они лишь одобрительно покачали головами, ведь Коля уже тогда был членом Юниоров НБА. А с совершеннолетием мог уже бороться за место в команде. Поэтому и сбежал.

Алине повезло чуть больше: она, июльская девочка, свалила из дома сразу же, как сдала последний экзамен. Помню, она даже не заехала домой за вещами, ушла без всего. Родители тоже никак не отреагировали. Опять лишь одобрительные кивки головой. И вот тут-то, с уходом любимого Коли, и начался мой ад, где никто ничего не говорит, но смотрит так, что и без слов понятно – урод семейный.

Но смотря на них сейчас и анализируя прошлое чуть трезвее, без налета вселенской обиды на всех и вся, я вдруг осознала, что родительская любовь для них была гораздо хуже того, что испытывала я.

Ведь от меня ничего не ждали. Я изначально была заведомо проигрышным вариантом, поэтому особых надежд и не было. Весь свет софит доставался этим двум подросткам, у которых, я уверена, до восемнадцати лет даже первого поцелуя не было, потому что дом-тренировки-школа-тренировки-дом. Все. Это было их расписанием на протяжении долгих лет.

И если я спокойно могла прогулять школу, подраться с кем-то, не преуспеть в чем-то… То они не могли. У них просто не было шанса не быть идеальными. Наши родители отняли у них шанс быть детьми. И они буквально рвали жилы, чтобы выделиться. Чтобы быть идеальными в родительских глазах, потому что перед носом у них был живой пример нелюбимого ребенка. Я. Есть мнение, что долгие годы я была самым страшным кошмаром собственных брата и сестры. Точнее, не я, а отношение ко мне.

Почему-то ненависть к родителям культивировалась с удвоенной силой. А злобы на брата с сестрой не осталось вовсе. Потому что во всем, что происходило, их вины не было. Они выживали как могли. Во всем были виноваты лишь наши чертовы родители.

– Что ж, – голос Алины выводит нас всех из какого-то странного транса, в котором мы находились, каждый, вероятно, думая об одном же, – я не знаю, чем занимаются нормальные братья и сестры, но предлагаю стащить из холодильника что-нибудь, что хоть отдаленно напоминает сладкое и вкусное и посмотреть фильм. В знак примирения.

Ее улыбка, да и вся она выглядела так неуверенно и испуганно, будто Алина ожидает, что я сейчас взбешусь и начну орать и выгонять их, но вместо этого я задорно улыбаюсь обоим, чем вызываю невероятный ступор.

– Ого, – проглотив комок, я видела, как двигался его кадык, выдохнул Коля, – а ты, оказывается, очень миленькая, когда улыбаешься.

– Да я в принципе ничего так. – И я, словно герой из сказки, победивший дракона, оголяю перед родственниками свой самый страшный секрет: коробку греха, как сказала бы помешанная на правильном питании мать – лёгким движением руки я вытаскиваю из-под кровати ящик, полный всевозможных сладостей.

– Дважды ого. – Брови Алины не видно за густой челкой, но по голосу вижу, как она приятно удивлена. – Что ж, тогда фильм выбираю я.

[Я помирилась со своими!]

[Неужто с родителями?]

Ответ пришел незамедлительно, и я довольно улыбнулась, сбавляя яркость телефона и приглаживая длинные волосы лежащего на моем бедре брата. На втором утроилась Алина, а ниже колен нотбук, и как только мои руки освободятся, я не упущу возможность связать эти светлые гривы в одну косу. Даже тут мы явно отличаемся: они – яркие блондины, чуть ли не полностью белые, а я пошла в какую-то там прабабку – мои волосы черные, словно сам ад.

[Нет, с братом и сестрой. Мы сегодня впервые оказались втроем, и я как-то многое осознала в их отношении ко мне, и от этого даже жить легче стало. Сейчас, например, они лежат у меня на коленях, и мы смотрим ужастик.]

[Страшно? ;)]

Я снова улыбнулась, вполуха слушая происходящее на экране и успокаивающе поглаживая до ужаса впечатлительного и пугливого брата по плечу. Есть мнение, что парнишка сегодня спит со мной. Если не мы все трое тут останемся.

[Нет, скорее, как-то странно осознавать, что все это время мы не общались из-за идиотизма собственных родителей. На самом деле, это так тупо]

[Понимаю, я тоже скучаю по нашим выходным с родителями. Но нам надо учиться завтра, поэтому – сладких снов, принцесса.]

[Сладких снов, мой принц. Сегодня был воистину хороший день.]

И я откладываю телефон, довольно вздыхая и начиная переплетать между собой белые пряди, соединяя их в одну толстую косу.

– Я беременна.

И даже эта новость не смогла вывести меня из благодушного равновесия. Я продолжала с улыбкой заплетать волосы, потому что удивляться сил уже просто не было. Моё философское спокойствие непоколебимо.

– Да блядь!

И заметьте, в этот раз волшебную фразу сказала не я.

========== 7. “Вестник перемен” ==========

Мы с Алиной сидели в парке и откровенно любовались золотом листьев. Погодка сегодня была на удивление слишком теплой, поэтому я даже позволила себе сбросить оковы тяжелого пуховика и надеть ветровку, и теперь легкий ветерок трепал ее края и мои распущенные волосы, а я продолжала довольно подставлять лицо солнышку. Чудесный день.

И он был бы во всем прекрасен, если бы пару дней назад Соболь не начал меня игнорить. Нет, в школе, конечно, мы отлично общались, сидели вместе, смеялись, доводили историка, но вот стоило нам расстаться, то мы ограничивались пятью ничего не значащими сообщениями в день. И это чувство собственного пренебрежения просто убивало изнутри.

Еще и обстановка дома никак не способствовала моему душевному равновесию, потому что холодная атомная зима была теплее наших семейный взаимоотношений. И, кстати, в свете того, что последнюю неделю родители смертным боем нападали на сестру, слепо толдыча либо «аборт!», либо «карьера!», это показательное игнорирование было даже неплохим исходом.

Но поведение родителей доебало даже меня, потому что однажды я зашла на кухню на стандартный семейный завтрак, и опешила, увидев накрытый только на четырех персон стол. И мысль, что про меня забыли даже не появилась, потому что этикет. Потому что даже меня, семейного уродца, всегда усаживали за общий стол. А тут – накрыто только на четверых.

Ругалась я в тот момент с матерью знатно. Пришлось даже пригрозить разбить к ебиням ее дорогущий коллекционный фарфор, но место для Алины я отвоевала. Причем демонстративно накрыла ей сама и подальше от родителей. В моей части стола отщепенцев. Но она, кажется, была и не против.

Сестра скорее была люто подавлена таким отношением от любимой матери, ведь она для Алины всегда была исполином боготворения. А тут такое.

В общем, разочароваться в родителях больше, чем сейчас, я уже просто не могла.

Вот и сейчас мы откровенно сбежали из дома погулять в парке, лишь бы не слышать ругань. Кажется, мать даже пыталась настроить Колю против нас, но средненький, к нашему общему удивлению, не поддался. Отец же был нейтрален, как мать ее Швейцария, предпочитая не вмешиваться в наши «бабьи склоки», как он назвал их однажды. И мать от него поспешила отстать. Нам оставалось лишь завистливо сопеть.

– И ты вообще не боишься? – Я продолжала беспечно болтать ногами, осознавая, что она такой же неидеальный человек, как и я. Странное чувство, если быть до конца откровенной.

– А чего мне бояться? – Она довольно улыбается мне и откидывает длинные волосы за спину. – Денег у меня за пятнадцать лет карьеры – до ебени матери. Квартира есть, машина своя тоже. Все заработано честным трудом и все лично мое. Пойду учиться на переводчика, как и хотела всегда. Найду работу, тем более, с моим знанием языка это вообще проблемой не будет, рожу, окопаюсь, буду работать и воспитывать. Что еще делать?

– Мне бы быть хоть в половину такой же уверенной. – Недовольно бурчу себе под нос и задаю страшный вопрос, озвучивать который не решалась даже мать. – А отец?

– Интересно? – ее глаза блестят заметной хитринкой, а на щечках вырисовывается легкий румянец. Вне сомнений, беременность старшенькой шла только на пользу. – Это было на осенних сборах, в начале сентября. Он один из учредителей и спонсоров. Ему тридцать два, спонсирует такие вот собрания спортсменов по доброте душевной, сам иногда вспоминая свою спортивную юность. Столкнулись в холе, пару раз потренировались вместе, ужин, свечи, его номер… В общем, как-то закружилось-завертелось, я уехала, а через месяц, в середине октября, узнала.

– А почему сказала только сейчас?

– С духом собиралась, наверное, – она неуверенно наматывает белоснежную прядь волос на палец и расплывается в какой-то предвкушающей улыбке, увидев играющих чуть впереди детишек. – Свыкалась с мыслью и готовилась к тому, что происходит сейчас. Я ведь с самого начала знала, что будет. Смотрела на тебя и понимала, что будет так же, если не хуже. Потому что если ты всегда умела давать отпор им, то я была мамочкиной дочкой и услышать, что я разрушила все ее мечты и надежды, и вообще, лучше бы она меня не рожала вообще, если я такая херовая дочь, было ужасным.

– Представляю, – киваю я, вспоминая, что чувствовала сама все детство. Мерзко.

– Представляешь, – согласилась она, – и от этого было еще страшнее. Поэтому я тянула – готовилась. А когда сказала – она разоралась, что я неблагодарная и спустила в унитаз все, что она построила для меня. Даже схватила за руку и пыталась вытащить из дома – на аборт. Но отец вступился. Если честно, в первые пару секунд мне казалось, что он её убьет. Но все обошлось. Как-то так, короче.

А я сидела, немного ошеломленная, молча смотрела на играющих детей, где-то на задворках осознаваясь с мыслью, что скоро играющим на улице ребенком будет мой племянник, и откровенно ненавидела мать, понимая, насколько Алине было тяжело, и насколько она была напугана всем происходящем. Происходящим, которое я из-за собственной злобы на весь мир не хотела замечать.

– Нда, – наконец-то удалось проглотить этот мерзкий комок в глотке, – семейка у нас, конечно, я сосал – меня ебали.

И пока Алина смеялась с моей глупой фразочки, я в тысячный раз проверила телефон – в сети, но сообщение не читает уже часов пять-семь. Так ужасно брошено я себя в жизни еще никогда не чувствовала.

– Евангелина Вишневская? – Неуверенный, но от того не менее надменный вопрос заставил сестру замолчать, а меня буквально окаменеть. Даже шея, кажется, скрипела от напряжения, когда я поднимала голову.

– Когда я последний раз слышала «Евангелина Вишневская», я сломала позвоночник и отбила пару внутренних органов. – Делюсь я с удивленной сестрой, что продолжала пялиться за мою спину. Я туда смотреть откровенно боялась, потому что знаете, предчувствие. Вот животные перед землетрясением приходят в неистовство. Они чувствуют. Я тоже чувствую. Грядет знатная буря. – Допустим, я.

– Я хуй знает, как ты воспримешь эту новость, – по голосу было слышно, что ей этот разговор вообще встал поперек горла. И меня заметно передернуло. – Но привет, меня зовут Злата, и я – девушка Соболева Вани.

И я все-таки повернула к ней голову. Повернула настолько стремительно, что волосы хлестнули меня по лицу, а в шее что-то хрустнуло.

Это была та самая девушка со школьного двора, которая красивым грудным голосом говорила «показывай мышь, которая путается с моим Соболюшей». Только теперь она была не полностью черная, а очень даже белая. Белее даже Алины, а от длиннющих волос осталось каре по самую челюсть. Я неуверенно открыла рот, пытаясь сказать что-то, но не могла, продолжая пялиться на нее.

Высокую, в обтягивающих лосинах и легком свитере с ветровкой. Такой же растерянной и напуганной разговором, как и я. Казалось бы, девушка ожидала, что после этих слов я брошусь на нее с кулаками, но я даже пошевелиться не могла, ошеломленная этой новостью настолько сильно, что дышала через раз. Да и в принципе не уверена, что делала это.

– Ебануться! – пораженно выдохнула на заднем плане Алина, подбираясь ко мне ближе, чтобы быть в центре разворачивающихся событий.

А я продолжала смотреть на ее бедра, грудь, длинные ноги, невероятно тонкую талию и красивое, острое лицо. Она была такой же породистой, как и Соболев. И вдруг, поставив их в своей голове рядом, я осознала, насколько эти прекрасные создания подходят друг другу.

– А-а-а…

Я попыталась. Честно, я попыталась что-то сказать. Даже пыталась пошевелиться. Но я, если честно, просто не смогла. Я продолжала сидеть и смотреть на нее, абсолютно не желая осознавать увиденное и услышанное. Я будто застыла, не в силах издать даже звука.

– Понятно, это надолго. – Алина оглядывает застывшую меня и приветливо улыбается Злате. – Иди ко мне и все рассказывай. Только не плачь, а то я тоже заплачу, а мне нельзя.

– Ну, – она сначала неуверенно замялась, а потом взяла себя в руки, и вот теперь я точно узнаю в ней ту девушку из школьного двора – стервозную и уверенную в себе. – Мы вместе уже лет пять, наверное. – Я сделала вдох, но выдохнуть не смогла. Я не верю! Боже, я просто не хочу верить! – И первые два года все было нормально. И я думала, что все было нормально. Просто закрывала глаза, наверное. Но об изменах я узнала только вот недавно. Пару месяцев назад буквально. И как-то уже по приколу начала выяснять, что, как и откуда. Ева, насколько я знаю, в вашей школе седьмая или восьмая. Сколько их по всему городу и сколько было на его этих выездных соревнованиях – я даже думать не хочу. Я бы сама не подошла, честно! Просто мне про нее девчонки рассказали. Ну, что типа он совсем в открытую начал с ней кружить, и я сначала не поверила, что он обнаглел вот настолько… А потом как-то медленно дошло.

– Ебануться!.. – Выдохнула старшенькая, до глубины души пораженная историей. Я была поражена не историей. Я была поражена ситуацией. В самое сердце, причем.

Да, действительно ебануться. Кажется, это будет нашим новым семейным девизом. «Да блядь» уже как-то приелось.

– А как же… – Я набрала в грудь побольше воздуха и наконец-то нашла в себе силы к ним повернуться лицом. – А как же Брелочек для ключей?

– Брелочек для ключей? – Удивленно переспрашивает Злата, теребя ремень своей сумки. Да, это реально ебануться как-то.

– Блондиночка с настолько короткой стрижкой, будто до сих пор не определилась с гендером. – Слова даются мне очень тяжело. Как и вера в происходящее. Да я и не особо хочу верить, если честно. Где-то в глубине души все еще тлеет надежда на то, что это все – какая-то нелепая ебаная шутка.

– А, Аня? А Аня у нас особенная. Никто не знает почему и как, но Аню он трахает лет с четырнадцати. Стабильно и регулярно. Она самая долгая. Первая, так сказать. Сука. – Сказано было с такой яростью, будто она задушила бы эту Аню голыми руками. Я, если быть честной, тоже.

– Я все равно не верю. Просто… Не могу!.. – Слова даются как-то обессиленно. И слышится все так, будто проигрывается очень плохая запись. А громче всего стучит мое собственное сердце.

Но вместо слов Злата, спустя пару секунд, протягивает мне телефон, на экране которого светится фото, где они с Ваней вместе. Голые. В его кровати. А информация в верхнем левом углу говорит о том, что сделано оно было вчера в шесть вечера.

Вчера в шесть блядских вечера, когда он не ответил на мой телефонный звонок, а потом сказал, что делал с младшей сестрой уроки!

– Да как, блядь, так? – Вместо глухой печали пришла ужасная досада и чувство какой-то непонятной истерики. Меня трясло и колотило, а злой энергии было столько, что я вскочила и начала размахивать руками, громко ругаясь, чем привлекала к нам слишком много внимания. – За что? Просто, блядь, за что? Один – ебаный псих, второй – ебаный мудень! Господи, я так перед тобой согрешила, что ты наказываешь меня именно так? Да я в прошлой жизни была, по меньшей мере, Гитлером, если сейчас у меня такие страдания! Я его убью! Я его разорву нахуй!

– У-у, понятно, это надолго. – И Алина, совершенно не обращая внимания на то, как я беснуюсь прямо перед ними, принялась выспрашивать что-то у девушки, бережно взяв ее ладони в свои. По ней было видно, ей это нужно. А мне нужно было куда-то деть всю эту злость! Хотелось либо оставлять на себе синяки, либо физически качаться до потери сознания.

Но я просто сжала посильнее кулаки, начиная расхаживать из стороны в сторону и разъяренно орать и проклинать Соболева.

Да просто как он мог! Как он мог поступить так со мной! Как он мог так поступить с ней? Как?

– Да за что просто, блядь? – И я спрашиваю это у Златы. Спрашиваю так, будто она действительно знает ответ. Будто вот сейчас она развернет огромную диаграмму, где все будет наглядно: что, куда и почему. Но она этого не делает. Она обессиленно смотрит на меня, и на дне ее великолепных изумрудных глаз плескается такое адское горе, что тушит даже меня, и я будто сдуваюсь, как какой-то ебанный шарик, вмиг просто обессилев и опускаясь на корточки. – Щас бы сигаретку. Убила бы за сигаретку.

– И я даже не буду спрашивать, кто научил тебя курить, – тон Алины не предвещает ничего хорошего, и я бы даже шарахнулась от нее, потому что ну реально вдруг страшно стало, но старшенькая просто кидает в меня пачкой. Молча закуриваю, чувствуя, как начинает кружиться голова, и кислородное голодание окончательно добивает. – А почему ты до сих пор с ним?

– Люблю, наверное?.. – Она неуверенно смотрит на сестру и на меня, будто боялась. Не нас. Того, что чувствовала сама. Мне тоже страшно. – Не спрашивай у меня вообще такое! Я ебу, почему не расстались? Мы просто с Евой прекрасно знаем, каким удивительно обходительным, нежным, мягким и милым он умеет быть. И когда он улыбается – все внутри замирает, а вокруг ничего, кроме его улыбки и не существует. Как он умеет красиво говорить и втираться в жизнь. Что стоит ему посмотреть – и мира вокруг больше нет, только он. И я понимаю, что я тупая тёлка, но сделать с этим ничего не могу. Потому что каждый раз, когда вся эта херня достигает ее апогея, он включает режим мальчика-зайчика, бросает всех своих и концентрируется только на мне. И в эти моменты я ему все прощаю, потому что все мы знаем, каким он может быть, если захочет.

Она молчит, смотря на свои руки в ладонях Алины, и я вижу, как по щекам ползут дорожки слез.

– Ебануться! – Алина с замиранием сердца слушает. Она ведь тот еще романтик и тащится по таким историям.

– Ебануться, – с горькой усмешкой повторяет Злата, – а самое смешное, что его все прикрывают. И в вашей школе, и в нашей компании. Все его друзья всё знают, но все молчат, сколько бы я не спрашивала. И я бы и не узнала никогда ни о чем, если бы в том году в вашу школу мой брат с подругой не перевелись. Я себя, если честно, такой тупой в тот момент чувствовала. Я догадывалась конечно, но это было так… «Сердцем чувствовала». А фактов таких прям никогда никаких не было. И тут… такое…