Текст книги "Между нами (СИ)"
Автор книги: Beatrice Gromova
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)
– Ты не уезжаешь с ними? – Он видит, как я неприязненно смотрю на майку, которую придется испачкать, и, взяв салфетки, садится передо мной на колени. Я подзависаю на секунду, наблюдая за тем, как его длинные пальцы в марле скользят между моих грудей, вниз, к животу, а потом парень, совсем уж распоясавшись, сам ставит мою стопу себе на плечо и целует под коленом. Мне двойне поплохело.
– Нет, съезжают они. А у меня к этой старой суке свои счёты. – И я не могу оторваться от его прекрасного лица. – Возможно, ты слизал свою собственную сперму.
– Мой член сегодня был в твоем рту. Думаю, это наименьшая из моих проблем. – Ну как вообще можно противостоять этому обаятельному еврею, а? Зарываюсь пальцами в кудри и не могу оторвать глаз.
– Коен, ты просто восхитителен. На грани возможностей просто.
– Спасибо, миледи, – он снова целует меня под коленом и наконец-то опускает мою ногу. – Ваши комплименты выше всяких похвал.
Я пытаюсь открыть рот, чтобы отвесить очередную расистскую шутку про холокост, которыми любила выводить его лет в четырнадцать, но меня прерывает снова раскрывшаяся дверь.
Меланхолично наблюдаю за тем, как со стены осыпается дизайнерская позолоченная штукатурка, из-за которой я пару лет назад сцепилась с матерью не на жизнь, но на смерть и выиграла бой, и перевожу осуждающий взгляд на испуганную сестру.
– Вот поэтому я до сих пор надеюсь, что меня перепутали в роддоме. Что случилось?
– Мать только что звонила, – старшенькая тяжело сглатывает и, что удивительно, даже не шутит шутки про меня и Натана. Чувствую ее страх. Он осязается на кончиках моих пальцев. Начинаю испытывать какой-то животный восторг и возбуждение. Нет, мать все-таки не посадила меня на успокоительные. – Тётя Зоя выехала из аэропорта и надеется на очень теплый прием.
– Ну и хули вы тут стоите до сих пор? – Краем глаза ловлю в зеркале свое отражение, и помимо мысли о том, что сцена нашего секса могла бы получиться до безумия горячей, если бы мы сделали это прямо перед ним, вижу свою полубезумную улыбку. – Собрали вещи и в течение десяти минут съебали из квартиры.
– А как же ты? – кажется, Алина действительно обеспокоена, но на фоне предстоящего скандала, которого я жажду настолько, что у меня чуть подергиваются кончики пальцев, ее деланное беспокойство меркнет, и я спешу осадить ее, чтобы сестрёнка не заигрывалась в семью.
– За меня не беспокойся. В идеале – начни игнорить так же самозабвенно, как ты делала это последние… – Деланно задумалась, чтобы подчеркнуть важность момента. – Лет семнадцать, да, подружка? – Алина давится вдохом, и я не могу ничего сделать с этим черным чувством удовлетворения внутри. Только порадоваться его возвращению. Потому что теперь я и Соболевскую жизнь превращу в ад, и учителю курорт устрою, и Брелочек на место поставлю. Но начну отыгрываться на скупой до истерии тётке. Одного Натана пожалею. И то если он посадит меня к себе на лицо.
– Милая Ива, – шепот будоражит все внутри, и я невольно переступаю с ноги на ногу, стараясь оказаться с горячей спине чуть ближе, – тебе бы пора прекращать думать о моем лице, как о скандинавской мебели.
– Угловато, но удобно, – подметила я, и мое ухо опалило горячее дыхание его смеха. Через сколько там тётка приедет? Мы успеем на второй заход?
– Может быть и успели бы, милая Ива, но увы, сейчас больше чем тебя, я хочу только в душ. – Я не смотрю на потерянную старшенькую, я смотрю на то, как этот бугай нависает за моей спиной, чтобы шептать мне на ухо, и я еще не видела картины более прекрасной. Спасибо, боже, за мой карликовый рост! – И да, тебе пора перестать говорить вслух. Иногда это может ввести в заблуждение окружающих.
И, пока я продолжала пялиться на то, как его длинные руки, напоминающие змей обвивают мою талию, он раздавал указания по поводу экстренной эвакуации моих сородичей, и, когда входная дверь последний раз хлопнула, а квартира погрузилась в блаженную тишину, Натан снова наклонился к моему уху. Истинный змий.
– Знаешь ли ты, Ива, – его шепот воистину будоражит. И теперь я понимаю, почему Ева вкусила запретный плод, потому что если вместо библейского змея был кто-то настолько же прекрасный, как Натан Коен, я бы тоже не задавала вопросов, – как звали первую женщину на земле?
И мне оставалось лишь рассмеяться, сказав, что подумала ровно о том же самом и рассказав шутку про змея.
В душ мы, конечно, не сходили, но какой смысл, если сейчас этот библейский дьявол нависал надо мной на моей кровати смотрел так бессовестно, что у меня пальцы ног поджимались от предвкушения.
Но я была бы не я, если бы в момент, когда прекрасные кубы Коена почти коснулись моих, в дверь бы не позвонили.
И даже то, как часто сука по ту сторону двери нажимала на звонок, говорило о том, как она зла.
– Ну что, Натан, готов увидеть шоу? – И я, не дожидаясь ответа, накрываю его губы своими, намереваясь игнорировать женщину и её ебнутого сынка по ту сторону двери до тех пор, пока не почувствую горечь его спермы на языке. А для этого придется изрядно постараться.
Мы дошли до того момента, когда Бог перестал верить в Еву.
========== 11. “Экзистенциальный кризис и Ева” ==========
Комментарий к 11. “Экзистенциальный кризис и Ева”
Ненавижу ситуации, когда я полгода ничего сделать не могу, а потом за ночь рожаю главу.
Иногда стыдно за себя
(кстати, кто забыл или не знал, напоминаю: у меня есть инста. И я буду очень рада видеть вас там)
yourpinksnake
Все как-то с самого начала пошло не по плану. Начиная с того, что я-то, наивная, ожидала, что после нескольких минут игнора им надоест, и они уйдут, чего, как чуда, не произошло, заканчивая тем, что у Коена упал.
Парень переживал, упрямо сжимал губы, что-то пытался, но все равно ничего не мог сделать с тем, что звон нервировал его настолько, что парень просто не мог сосредоточиться.
Но, к чести Натана, когда он понял, что дело не пойдет, он сам прекратил эту пытку, объяснив, что сейчас не очень, но, когда он успокоится, все будет отлично.
Хотя сначала было бы неплохо сводить меня на свидание.
Но свидание в нашей с ним ситуации дело десятое.
Тех, кому кончают на лицо, по свиданиям не водят. О чем я и поспешила сказать парню, за что получила шлепок по попе и нагоняй на тему недостойного отношения к нему.
– Кто тут еще к кому недостойно относится, – я стараюсь не выказывать особого расстройства от ситуации, потому что еще не до конца насытилась тем, что происходит между нами. Не до конца вкусила этот запретный плод, который, мне кажется, будет тем самым Адамовым яблоком, за которое меня выгонят из рая.
Натан был проблемным. Господи, в которого я не верю, Натан был проблемнее всех их вместе взятых.
Проблемнее Алины, которая находится на стадии экзистенциального кризиса и безуспешной попытке конфликта с родителями.
Проблемнее Коли, который так до конца не определился со своей ориентацией. И если есть биполярные и бисексуальные люди, то есть Коля, который совсем… Би-би… С ментальным-то здоровьем у средненького все было в порядке, но вот нюанс внутреннего разрыва на «Я должен быть хорошим сыном» и «Иногда мне нравится трахать парней» был слишком колоссальным.
Проблемнее Вани… При воспоминаниях о Соболе, даже при внутреннем диалоге, внутри все предательски сжималось в каком-то странном предвкушении. И даже не смотря на то, что сейчас в моей душевой находился тот, о ком я мечтала все это время, мое сердце дрожит каждый раз, как телефон заходится в оповещающей эпилепсии, в надежде на то, что он написал. Я бы тоже сейчас не отказалась сдохнуть.
Но я смотрела в глаза Натана. Я видела там соблазнителя. Эдемского змея. Парня, от голоса которого ноги у меня раздвигались, как границы самопознания. Я видела там душу компании, шутки которого всегда острее и громче всех.
Натан похож на первую любовь, если бы она была человеком. Такая вот хуманизация того, что мы чувствуем, когда смотрим на того самого. Он пах весной, теплым маем, первым поцелуем и был… Первой любовью он был.
И говорил Натан, как первая любовь: так же сладко, тягуче медленно, от чего внутри все рвалось и снова собиралось в клубки возбуждения, где-то межу бедер затягиваясь в тугой узел.
Но я смотрела в глаза Натану. И видела там только пустоту за маской дружелюбного веселого парня, который и танцевал, и был душой компании, и шутил искрометнее всех! Но был абсолютно пустым и брошенным внутри.
Такие люди, как Коен, никогда не задерживаются надолго, не смотря на то, как сильно они любят тех, от кого уходят. И с этим совсем ничего нельзя сделать. Остается только ждать, когда эта бомба замедленного действия исчезнет из моей жизни, а пока можно круто провести время, получить классный секс и мою первую любовь рядом. Этого, на самом деле, вполне достаточно.
Я не успеваю открыть дверь сама, я просто щелкаю замком, как она распахивается передо мной настолько резко, что я еле успеваю отскочить в сторону, чтобы не получить по лицу. Руке все же достается, и на тыльной стороне ладони, прямо по сухожилиям, тянутся длинные рваные порезы, по которым уже струится кровь.
Боли почти не чувствую, только усталость. Потому что я правда как-то перекаталась на этих эмоциональных качелях, которые больше не приносят удовольствия, лишь вызывают чувство головокружения и тошноты.
Передо мной стояли двое: Ванечка, храни его господь, Соболев и его милейшая девушка. Я снова забыла, как её зовут. Соня? Стася? Не помню.
Сердце неприятно затряслось между ребер: как ему ума хватило привести ее в мой дом?
Знать, что у него кто-то был все это время на стороне, а, точнее, что это я все время была кем-то на стороне, это одно. А видеть этих влюбленных попугаев, держащихся за руку, прямо передо мной, это было… невыносимо. Невыносимо больно.
И поведение Соболя я могу понять: он молод, он может себе позволить. Поведение Стаси, Сони, кто она там, я понять просто не могу. Тебе, моя хорошая, самой не стрёмно от того, что он привел тебя в дом к бабе, в которую засовывал свой член? Тебе норм?
Бабы такие глупые.
И как у Соболя-то ума хватило привести ее под мою дверь? Ты настолько меня не уважаешь? Настолько считаешь меня никчемной?
Понимая, что начинаю злиться, я попыталась сконцентрироваться на этих Лупе и Пупе, что так упорно долбили в мою дверь, а теперь стояли и смотрели на меня, как бараны на новые ворота, причем с таким видом, будто бы совсем не ожидали меня тут увидеть. Меня. В моей квартире, ага.
Я просто молча смотрю вперед, ожидая пока они соберутся с силами, мыслями, с чем там еще обычно долбоебы собираются, и скажут: зачем-таки они пришли в мой дом. Но ребята молчали, продолжая пялиться куда-то в пол. Ситуация достигла потолка своего идиотизма, и я вдруг как-то догадалась: они реально не ожидали меня тут увидеть. Судя по всему, расчёт был на то, что мы все свалим с квартиры. Вопрос в другом: зачем они стучались?
– Я очень внимательно слушаю. – Не выдерживаю, потому что рука начала нестерпимо чесаться, а подо мной накапала уже приличная такая лужа крови. И обо что я вообще могла так поцарапаться?
– Вишня, – начинает Ваня, стараясь смотреть куда угодно, но только не мне в глаза. Его возлюбленная гневно его одергивает, тоже, почему-то, не смотря мне в глаза, но парень лишь шикает на нее. – Нам позвонила Алина и сказала, что тебе может понадобиться помощь…
– Поэтому вы, отряд спасения «Лупа и Пупа» вылетели в ту же секунду? – бровь взлетает вверх и прячется где-то в волосах. Я хуею просто с этих ребят. Честно. И с Алины в частности. Чего вот она хотела добиться? – Вы же помните, что в таких случаях Лупа получает за Пупу, а Пупа – за Лупу? Вы, господа хорошие, можете идти на хуй. И Алина вместе с вами. Можете позвонить прямо сейчас и передать ей мои слова.
– Ева, может, мы, все-таки, можем тебе чем-нибудь помочь? – мне остается лишь закатить глаза, а потом я вспоминаю, что Лупа и Пупа реально могут мне кое с чем помочь.
Я прошу парочку долбоебов подождать немного, а сама быстренько метнулась мимо встревоженного Коена на кухню.
Когда я распахнула дверь во второй раз, остановив этим самым тихую ругань сладких попугайчиков, у меня в руках было два пакета мусора, которые я быстренько впихнула Лупе и Пупе.
– Мусорка за домом. Спасибо за помощь. Очень благодарна. – И я захлопываю дверь, но тут же приникаю к дверному глазку, потому что интересно же, что они будут делать.
А Лупа и Пупа, тупо смотря то на пакеты, то на друг друга, потом тихо переговариваются, видимо, решая, что делать с мусором: бросить тут или таки донести до мусорки. Совесть победила, потому что ушли они задумчиво молча, держась за руки и с пакетами.
Как только смелости хватило появиться на моих глазах?
Как хватило наглости, господи, прости?
Как?
Но я не хочу больше мусолить этот вопрос. Я тихонько сползаю по стенке и пристраиваю себя в самый темный угол, за полку с обувью, и прячу лицо в коленях, потому ситуация, откровенно говоря, ебаная.
Хочется кричать, пинать стены, кидаться мебелью. Хочется вымещать свою внутреннюю обиду и истерику. Хочется сделать хоть что-то. Но я посильнее сжимаю руки в замок, от чего ногти впиваются в только переставшие кровоточить порезы, и переживаю это извержение вулкана внутри себя. Кажется, сейчас от эмоционального перенапряжения у меня лопнут вены на руках, и я действительно этого хочу! Но ничего не происходит. Вены не лопаются, я не истекаю кровью и не остаюсь в этом коридорном закутке навсегда. Нет.
Все внутри утихает, и на смену этому огненному шторму приходит холодная пустошь спокойствия, войдя в которую – умираешь от обморожения.
Я слезаю с этих эмоциональных качелей, открещивая из своей жизни всех: родственников, что так упорно продолжают толкать свою никому не нужную правду; Соболя со всеми его бабами; всех. Просто всех! Потому что… Заебали.
Выдыхаю в последний раз, собираясь с силами, и поднимаюсь на ноги.
В голове стрельнула мысль, что уже ноябрь, а я и не заметила. Октябрь пролетел слишком незаметно во всех этих переживаниях и признаниях. А потом меня вдруг осенило: если уже ноябрь, то до моего совершеннолетия остался какой-то месяц.
И крамольные мысли начали крутиться на веретено смуты: посчитать, сколько я смогу снять с родительских карточек, найти свой сберегательный счет, на котором деньги за страховку после травмы, за все выступления до нее, все выплаты от спортивной ассоциации после. Это же все откладывалось. И счет мой. И станет доступен мне ровно на следующий день после совершеннолетия!
И жизнь вдруг заиграла новыми красками! Солнышко засветило ярче, птички запели громче, Коен выглядел сексуальнее со своими этими хмуро сдвинутыми бровями.
Вдруг вспомнилась девчонка, что пару лет назад крутила с учителем в нашей школе, а в день совершеннолетия сняла огромные суммы со счетов отца и свалила в закат от ёбнутой семейки так далеко, как только могла. Я тогда была классе в восьмом-девятом, не помню, но все так ее осуждали – страсть. Мол, как она могла бросить таких хороших родителей, которые любили ее больше всего на свете. Все осуждали. А я понимала ее! Я сидела на первой парте, слушала их бессвязные споры и сплетни на этот счет и прекрасно ее понимала! Больше скажу: в тот момент я ей адски завидовала.
– Я вижу, как в твоей голове крутятся дьявольские мысли. – Коен все так же хмурится, смотря на мою солнечную улыбку.
– Что, милый Натан, впервые смотришь на меня и не понимаешь, какие мысли крутятся у меня в голове? – Улыбка моя из счастливой перерастает в адскую, потому что я действительно довольна. Адски довольна.
– Впервые вижу, чтобы ты настолько хитро улыбалась.
– А то-ли еще будет, милый Натан. То-ли еще будет.
Время перевалилось часов за десять вечера, Коен давно ушел, оставив меня одну в квартире, ебнутые родственники так и не приехали, и причины этого я выяснять как-то не намеренна, никто не звонил, никто не писал. Никто, даже так беспокоящаяся за меня сестренка не стремилась узнать, как я тут. Не трахнул ли меня еще в рот наш дорогой какой-то там юродный братик, и не принесли ли меня тут еще в жертву Христу. Показуха. Какая же скучная показуха.
Хотя, чего стесняться-то? На секунду я реально поверила, что старшие воспылали ко мне интересом. Но это был прекрасный опыт из серии «никому нельзя доверять». Иногда даже себе.
Так что я, убедившись, что дорогие гости смели из холодильника даже последнюю луковицу, радостно оделась и поскакала на улицу, в магазин.
Но, вылетев из подъезда, резко остановилась, попадая под первый снег.
И жизнь вдруг второй раз за день заиграла новыми красками. Ведь что может быть лучше снежочка? Такого белого, такого чистого! Я люблю снежочек! Потому что, когда все такое белое и заснеженное, на улице светло даже ночью. А еще можно делать снежных ангелов! И снеговиков! И рисовать своей кровью сердечки, как делал это Марк на ребухе в самом закате наших отношений. Не понимаю, почему мне тогда казалось это таким антуражным и романтичным? Я представляла нас в роли двух вампиров, перед которыми целая вечность, которую мы проведем вместе.
Стало нереально стыдно за себя.
И я, поглубже спрятав лицо в пушистый шарф, пошелестела о ближайшего кругляка, идти до которого добрые двадцать минут. Иногда даже у жизни в элитных жилых комплексах дохера минусов.
Комплексы, ха!..
Пробегая мимо ТЦхи, у которой и завязалось наше с Соболем «знакомство поближе» я на секунду запнулась и остановилась, пялясь на окутанную легким снегом остановку.
Интересно, а что бы было, если бы я тогда не пряталась за ним? Если бы я просто разбила хлеборезку учителю и ушла домой? Интересно, было бы мне сейчас так больно и обидно? Стояла бы я в ночь посреди улицы в почти метель и смотрела бы на гребанную лавочку на остановке, как баран на новые ворота?!
Я не виню Соболя. Правда, не виню. Не могу винить его. Но это не умоляет моего чувства ничтожности. Потому что за что? За что он так поступил со мной?
Хотя, наверное, это не так уж и важно…
От остановки меня отвлек гогот компании, идущей мимо, и, стоило мне поднять на них взгляд, как я пожалела буквально о всем на свете.
Потому что первым, что я увидела, была Соболевкая девушка… Никак не могу вспомнить ее имя! С рукой какого-то мужика на жопе, а вторым…
– Вишневская! – Радостное, задорное… превкушающее… От Антона Евгеньевича. Моего историка. Не сильно пьяного, но достаточно для того, чтобы припомнить все свои обиды и отыграться на своей ученице, что ростом ему чисто до ребер доставала.
Да блядь.
– Вишневская, а ты чего тут? – Он отделяется от компании и надвигается на меня. Больше Соболев меня не спасет. Больше он не выскочит, как черт из табакерки, чтобы забрать меня с улицы от ёбнутого на голову учителя. Поэтому я начинаю медленно расстегивать огромную пуховую куртку. – Из дома сбежала?
– Повторяешься, – недовольно хмыкаю, развязывая и шарф. Он не реагирует на мои движения. Не видит в них опасности. А я за свою жизнь буду плоть рвать до победного. – И не дождешься. А подойдешь еще ближе – простой лекцией от папочки не отделаешься, хотя я удивляюсь: как тебе ее не хватило?
И видимо, я задела очень больную мозоль.
В книжках и фанфиках часто описывают такие ситуации как «он бросился на меня, как дикий зверь» или «он стремительно понесся на меня»… Ничего такого не было. Учитель просто попытался попасть кулаком по моему лицу, даже не замахиваясь. Вообще, этого бы хватило, чтобы я отключилась. Проблема в том, что он был в огромной тяжелой куртке, а я свою сбросила за секунду.
Отец часто в детстве заставлял нас всех троих боксировать. Учить приемы, драться друг с другом. Что ж, наверное, в какой-то мере это приемлемый аспект воспитания. Хотя бы потому, что сейчас, благодаря ему, меня не изнасилует дурной мудень со своими друзьями.
Мой кулак прилетел ему четко в челюсть снизу-вверх, я слышала, как клацнули друг о друга зубы, и на снег брызнула кровь, что хорошо контрастировала с белым полотном в свете фонаря. Слава богу, мне хватило роста достать. Иначе вышло бы… Неловко.
Учитель, хотя так его теперь сложно назвать, попятился назад и повалился в сугроб, ошарашенно пялясь на меня, а потом, на секунду зажав глаза, сплюнул на руку кусочек… языка? Так вот откуда кровь.
Это теперь придется зашивать. И шепелявить.
Хохма.
– Я же обещала въебать так, что в воздухе переобуешься? Я сделала. Впредь – обходи меня седьмой дорогой, пожалуйста. – Я подняла со снега куртку и, слегонца отряхнув ее, впихнула себя в домик тепла и уюта, замотавшись сверху шарфом по самые глаза.
Историк продолжал пялиться на руку с куском своего языка, кровь все так же текла по его подбородку, заливая белую рубашку, чей ворот торчал в вырезе куртки, но он молчал. Видимо, алкоголь играет свою роль. Да все, в принципе, молчали. Видимо, отдавали честь моему боевому искусству.
Проходя мимо напуганной соболевской подружки, подмигнула ей, улыбаясь своим мыслям. Что ж, эти двое друг друга стоят. Определенно стоят.
Я толкала перед собой собравшийся клубок снега и была не с силах оторвать глаз от своего кулака. Кости зудели и будто чесались изнутри, прося большего. Прося найти каждого, кто меня обидел: родителей, сестру, Соболя, всех, и избить их в кровавую кашу.
Никогда не замечала за собой тяги к насилию. Я всегда была максимально спокойной, предпочитая гавкать, но не кусать. Но даже загнанная в угол собака однажды перепрыгнет через стену и загрызет обидчиков.
Я сжимала и разжимала кулак, перебирала пальцами, но никак не могла избавиться от этого покалывания на кончиках пальцев. Хотелось еще. Хотелось кричать и орать! Хотелось хоть как-то хоть с кем-то разделить этот бедлам, творящийся в жизни. Проблема заключалась лишь в том, что за семнадцать лет я не нашла никого, кому бы я могла довериться. Это угнетало. И больно ранило самолюбие.
Я выдыхаю пар в морозную ночь и, наблюдая за тем, как он тает в тусклом свете фонаря, пытаюсь вложить в этот пар всю свою обиду и боль. Все те недопонимания, ебаные ситуации, уродские поступки людей вокруг. Я пыталась успокоиться.
Получалось слабо. Вся моя душа требовала крушить и ломать. Отловить каждого поодиночке и сломать им все кости в их кожаных мешках, сделать из их тушек чучелки и создать собственный театр долбоебов!
Хотя, если честно, чтобы иметь свой театр не обязательно их убивать. Они и живые неплохо со своими ролями справляются.
– Весь мир – театр, а я в нем – дверная ручка. – Вопреки всему, мой тон не сквозит горечью, да и на душе вдруг стало чуть попроще от своих уебанских шуточек, поэтому я улыбаюсь и дальше шуршу по своему маршруту в круглосуточный магазин. – Если бы про меня писали сказку, ее бы обязательно назвали “Экзистенциальный кризис и Ева”.
И хотя на поверхности мое море успокоилось, в его глубине бушевал страшный шторм закопанных эмоций и обид. И пока мне удаётся его контролировать, но смогу ли я и дальше делать это так просто?
========== 12. “Ваня, какого хрена?!” ==========
Комментарий к 12. “Ваня, какого хрена?!”
Для тебя
Ради тебя
Во имя тебя
Люблю
Проснулись, улыбнулись, потянулись!
И я впервые за много лет открыла глаза и первое, что сделала, это улыбнулась! Потом была пятиминутка расслабляющей и настраивающей на работу йоги, потом завтрак под странные передачи по телику и медленные приятные сборы в школу.
И все это – в идеальной тишине!
Мать не стояла над душой, поторапливая меня каждую секунду, ведь если в спорте я никчемна не значит, что должна быть бесполезна и во всем остальном! А отец не сидел молчаливой горой на кухне за ноутбуком, то и дело бросая на меня жалостливые взгляды, будто я калека безногая, просто одна голова по полу катается, и сама ничего не может. Волки на мертвых детенышей с меньшей жалостью смотрят.
И не было старших. Что тоже меня вполне устраивало.
И единственная тучка этого утра, что висела надо мной и постоянно била меня молнией своего недовольства – это Натан. Тот самый милый Натан, который еще вчера засовывал свой член мне в рот, сегодня даже не читал мои сообщения.
И я бы могла позвонить, узнать, как у него дела, все ли нормально, не охуел ли он в край… Но я считаю это… недостойным себя. Ниже уровня достоинства. Хотя в рамках моего роста все шутки про «ниже» звучат максимально унизительно.
Ха.
Я просто все ловлю на лету.
И если Натан Коен не хочет общаться со мной, я не буду ему навязываться. Правила этой игры до страшного просты. Тем более, что я через это уже проходила.
Шарф приятно щекочет щечки в предвкушении крутого морозного солнечного утра, и я, последний раз подмигнув себе в зеркале, открыла дверь и выскочила в коридор.
И даже сидящий на полу моей лестничной площадки Соболев был мне где-то на уровне груди. И я бы дико хотела его проигнорить, пройти дальше, просто вот молча закрыть дверь и уйти. Но я этого, конечно же, не сделала. Я захлопнула дверь и села перед ним на корточки, поудобнее устраивая руки в складках огромной куртки.
– Ну и?
Лупа, сложив руки на коленях и спрятав в них лицо, выглядел максимально подавленно с этими его опущенными плечами и в принципе потерянным видом. Да Господи, то, что он сидит перед моими дверьми весть такой подавленный уже заставляет мою душу рваться на куски.
– Я расстался со Златой.
А, Злата! Так вот как ее зовут! А я все Соня-Оксана. Наконец-то выяснили!
– И что?
Ну действительно: и что?
– На этот раз окончательно. – И его плечи опускаются еще ниже. Хотя казалось бы: куда еще.
– Ой Ваня! – Я позволяю себе чуть усмехнуться. – Веры тебе – как моим родственникам!
И только сейчас он поднимает на меня свои почти зарёванные глаза.
– Мы с ней пять лет вместе были! А тут она захотела расстаться!
– Какое горе! – Пойти, что-ли, в театральный? У меня неплохо получается отыгрывать драматичную ситуацию! – То есть, тебя не смущает, что ты ей со всем городом изменял? Тебя смущает то, что она это инициировала?
– Я не знаю. – И он снова прячет лицо в рукавах своей куртки и затихает.
– От меня-то тебе что надо?
– Совет…
– И какой совет ты хочешь от меня получить? – Я поднимаюсь на ноги и пинаю парня, намекая, что пора идти. У нас история первым уроком. Нельзя опаздывать. Ядовитая ухмылка сама собой появляется на лице. – Вот конкретно от меня? Давай мы с тобой проясним ситуацию: мы с тобой трахаемся, и я думаю, что все вроде как серьезно. Потом ты начинаешь вести себя, как ёбань конченная, и я узнаю, что ты мне изменял с какой-то бабой. И пиздел об этом в лицо: «Да она просто бывшая!» или «Она просто подруга!». А потом я узнаю, что это не мне ты изменял, а со мной! Ты прикинь! Как тебе такие эмоциональные качели? А потом твоя бабца подходит ко мне на улице, а потом, ты прикинь, приходит в мой дом со всеми, кого ты ебал в этом городе. А потом вы, Лупа и Пупа, приходите в мой дом держась за руки. И никто почему-то ни на секунду не подумал: «А что чувствует Ева? Может, у Евы разбито сердце? Может, после стольких лет унижений, комплексов, проблем и личных заёбов Ева решила кому-то довериться, а этот кто-то ее на хую покрутил и выкинул?» Тебя ничего не смущает в этой истории? Меня вот очень многое! И после всех этих эмоциональных каруселек ты приходишь под мою дверь побитой собакой, чтобы что? Верно, чтобы получить от меня совет, ведь та, кому ты столько лет вешал лапшу на уши, неожиданно тебя кинула, и сама по мужикам запрыгала. Вот так, Вань, вся эта ебаная история выглядит с моей стороны. И, как думаешь, есть у меня хоть малейшее желание лезть в это вот всё? – Я смотрю на совсем уж голову повесившего парня и хлопаю его по плечу.
Хотела поступить в театральный, а поступила как сука.
Кстати, надо будет сегодня сесть и накидать список того, чем я хочу по жизни, потому что скоро придется потихоньку вузы подбирать.
– Ева, что мне делать?
– Муравью хуй приделать? – Сама пошутила, сама посмеялась. Какое же классное у меня сегодня настроение, кто бы знал! – Ванечка, ты пойми: иногда карма поворачивается к тебе своей не самой приятной стороной. И твои действия всегда вызывают противодействия. Ты изменил своей Жанне… Злате, в смысле, Господи, помилуй, и она тебя бросила. Ты поступил со мной, как конченный, и я еле сдерживаюсь от желания схватить твою накаченную шею и сжимать пальцы до тех пор, пока кожа не начнет медленно синеть, глаза не начнут закатываться, а ты не начнешь давиться своим собственным языком. Понимаешь? – Ну, судя по тому, что он отошел от меня на пару шагов – понимал. – Это жизнь. Надо думать головой прежде, чем делать. Осознавать, что будет дальше. И что могло бы быть, Ванечка, не будь мне слишком лень. – И предвещая его вопросы, которые посыпались бы из его прекрасного, вмиг открывшегося ротика, сразу добавила: – А могло бы быть много всякого. И вообще, Ваня, почему я тебе тут жизненные истины объясняю? – И специально сделала акцент на себе. Ну, потому что какого хуя?
– Ну потому что ты моя подруга. – И сказал он это как само собой разумеющееся. Будто не прописная истина, которую придумал сам господь бог, а мне сказать забыл. Вот всем в мире сказал, а мне забыл.
Вот тут я вообще на жопу присела.
Я смотрела на парня, как на подснежник среди зимы. Как на голую бабу на метле с молотком, как на… на… на…
– Я даже вопрос сформулировать не могу, Вань. Все вот пытаюсь и пытаюсь. А не могу. – А потом посмотрела на его растерянное лицо и поняла. – А нет. Могу. Ваня, какого хера?
– Что? – Он реально не понимает. Он машет бегущим на нас сокомандникам рукой, улыбается им издалека, потом вопросительно смотрит на меня, отвечает что-то на крики. Но не понимает.
– С чего ты решил, что мы с тобой друзья, Ваня? – Как раз подоспели его ручные колоссы, а у меня, кажется, лопнула последняя нервная клетка. – С какого, стесняюсь спросить, хуя, ты решил, что мы с тобой друзья? Вот эти еблановатые уроды – твои друзья. Тупой брелок для ключей, который ты трахаешь – твоя подружка. Ты даже можешь дружить со Златой своей. Но мы с тобой – не друзья. Никогда ими не были. И никогда не будем. Запомни это, пожалуйста.
– Но почему?
И он действительно, Господи, помилуй, не понимает. И кричит так отчаянно и обиженно, будто это просто катастрофа какая-то.
– Потому что друг из тебя, Ваня, так себе. Да и человек ты, в принципе, не очень. – И я ухожу, расталкивая плечами его баскетбольную команду, буквально вырывая себе путь к школе. А там еще сугробы.
Историк безбожно опаздывал. Часы медленно тикали, и я просто в каком-то безумном предвкушении сверлила взглядом минутную стрелку и не могла успокоиться. Когда же? Когда же?
Когда же?
Я хочу посмотреть на плод рук своих. На его разбитую физиономию. На стыд в его глазах. На осознание!
