Текст книги "Между нами (СИ)"
Автор книги: Beatrice Gromova
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)
Да блядь.
– Ну чего ты, Ев? – Она продолжает улыбаться, опираясь своим орехом на дверь подаренной ей олимпийским комитетом тачки, даже не обратив внимания на небольшое столкновение. – Ведешь себя так, будто мы не родня.
– Я все еще надеюсь на то, что я – приемная, и где-то там, очень далеко, живет моя настоящая семья карликов, которая скоро заберет меня, – я говорю очень ехидно, стараясь задеть ее максимально сильно, пряча за этой вуалью злости свою обиду и комплексы.
Но Алина не реагирует, хотя я вижу, как её это задевает. Она проглатывает обиду и снова натягивает улыбку, хотя в этот раз она у нее не очень искренняя. Кажется, своим ядом я только что потушила огонек в моей сестрёнке. Что ж, мне стыдно. Действительно стыдно.
– Ладно, – она вздыхает, доставая новый нынче айкос и закуривая. Первый раз вижу, чтобы она позволяла себе нечто подобное. Кстати, а почему она вообще вернулась, если соревнования в самом разгаре? – Как у тебя дела?
Дерзить мне почему-то резко перехотелось, подсознательно ощущая, что сейчас точно не время и не место, чтобы лить свой яд в массы.
– Ну, – неловко переминаюсь с ноги на ногу, не до конца понимая, как вообще с ней общаться, – зеркало вот с утра разбила. Теперь лет семь неудач жди.
Она начинает хихикать, но впервые мне кажется, что хихикает она не надо мной, а над моей шуткой, и я немного расслабляюсь, тоже начиная улыбаться.
И тут до меня доносится диалог двух щебечущих курочек за моей спиной, потому что диалог был наиинтереснейщий.
– Ты прикинь! А потом он берет её за руку, и они так идут до класса. Мы все в ахуе были. Максимальном. – Мадам-таран драматичным жестом закидывает огромную копнищу чернющих волос за спину и презрительно смотрит вокруг, будто выискивая кого-то.
Улыбка на лице Алины становится шире, когда она тоже прислушивается к разговору.
– Ну ладно, – у мадамы очень глубокий и грудной голос, заставляющий меня вибрировать вместе с ним. У моего бати такой же. – Давай, показывай ту мышь, которая с моим Соболюшей путается.
Троекратное «да блядь».
Мне кажется, я скоро такую татуху набью себе. Прямо на лбу.
– Вот об этом я и говорила, – очень медленно говорю я сестре, привлекая её внимание. – Сейчас ты открываешь дверь, я запрыгиваю в нее, ты быстро садишься в тачку и давишь по газам.
На секунду глаза сестры испуганно расширяются, а потом она, начиная весело и громко хохотать, открывает передо мной дверь своей спортивный машины, и, прежде, чем я успела закрыть её, Алина уже сидит рядом, заводя мотор.
– А ты умеешь развлекаться, маленькая. – Она продолжает весело хохотать, закручивая руль максимально влево, пугая тех девчонок, заставляя их, словно кошек, отпрыгнуть как можно дальше.
– Сейчас тебе будет еще одно развлечение, – шиплю я кошкой, начиная неплохо так накручивать себя на вертеле ревности. – Щас я наберу номерок, и весело будет вообще всем.
– Да, Вишня, – его голос раздается в трубке буквально секунду спустя, как я нажала вызов. Он заполошно дышит, значит, специально ради меня прервал тренировку. Ну что ж, начнем.
– Привет, Соболюша. – Сладенько тяну я, в точности копируя тон и голос той девушки, в злобной усмешке кривя губы. – Как делишечки?
– Ты узнала про Злату. – Не вопрос, не предположение. «Узнала». Что же я там, блядь, могла такого про нее узнать, блядь, а?
– Конечно узнала, Соболюша. – Я стукнула в плечо хихикающую сестру, которая своей довольной мордой полностью сбивала меня с настроя «доебаться». – Как я могла не узнать, когда она бегает по школе и ищет, кому бы ебало-то сломать за своего Соболюшу! Ты издеваешься, блядь? – И я уже даже не пытаюсь тут милую из себя строить. Потому что доебало меня все. Нервы мои уже просто на пределе, блядь!
– Вишня, между мной и Златой давно ничего нет. Мы расстались пару месяцев назад, просто она не хочет в это верить, думает, первоапрельская шутка затянулась.
– Соболь, блядь! Мы не в ебучем фанфике, чтобы я в таких приключениях участвовала! Я предупреждаю вас всех разом в твоем лице: подойдет ко мне, я ей ебальник сломаю. Ночью мы убедились, что ноги я умею профессионально раздвигать, так вот, раздвигаю я их еще и для того, чтобы вот таких, как вы, великанов, в землю втаптывать, понятно?
И я просто сбрасываю трубку, потому что Ваня сейчас – последний человек на планете, с которым я хочу разговаривать.
Сейчас проблема в моем не в меру длинном языке и Алине, которая во все глаза пялилась на меня, полностью игнорируя дорогу.
– Вперед смотри, – недовольно бурчу я, сползая по сидению вниз. – Не хватало сдохнуть сегодня для прекрасного завершения дня.
– Мы же поговорим об этом? – Она переводит свой взгляд на дорогу, но все равно продолжает недовольно и шокировано коситься на меня.
– Нет. – Беспрекословно. Даже грубовато, от чего сестра снова бросает на меня короткий взгляд. – Я не ребенок. Про пестики-тычинки мне объяснили еще в пятом классе, а про ППА я прочитала в интернете.
– Ты стала очень грубой.
– А вас всех резко и неожиданно начало ебать мое поведение. – Я устало вздыхаю, сползая еще ниже, хотя, казалось бы, куда. Но ниже можно всегда. В моем случае так точно. – А день так хорошо начинался. Я уж было подумала, что у меня тоже бывают белые полосы в жизни.
– Ты себя накручиваешь, Ева. Ты всегда была и будешь любимым ребенком родителей.
– Любимым ребенком? – Усмехнулась я, складывая руки на груди. Видимо, скорость она не сбавляет для того, чтобы я не выпрыгнула подальше от таких разговоров. – Тем самым, который из-за них пять лет в инвалидной коляске провел? Хотя откуда ж тебе знать такие подробности? Вы с Колей, золотые мои, идеальные, все это время были где угодно, только не дома, появляясь только на редкие праздники, на которых меня не было, потому что валялась на вечных реабилитациях. Да, охуеть какой любимый ребенок. Золотая моя, если бы все родители так бы любили своих детей, то человечество вымерло еще при зарождении, ибо австралопитеки сами бы засовывали свой выводок тиграм в пасть.
– Ева, я прошу тебя перестать быть такой язвой. – Наконец-то она останавливается у какой-то забегаловки с функцией заказа еды прямо не выходя из машины, перекидывается парой слов с оператором и поворачивается ко мне. – Хорошо, да, ты можешь злиться на родителей, но мы с Колей совершенно не заслужили твоей злобы.
– Алин, – устало вздыхаю я, понимая, что такого охуенного разговора по душам просто не избежать, – как только я научилась понимать человеческую речь, я слышала только «Скорее бы ты подросла, будешь как Алина с Колей!». Когда они вкупили, что мои метр пятьдесят со мной до гроба, на меня начали смотреть – на умирающих от рака с таким сочувствием не смотрят, и постоянно говорить «А вот Алина с Колей-то!..» и перечислять тысячу ваших достижений. А потом снова смотрели так, будто я вот-вот умру. А потом-то, когда я валялась в больнице с переломом всего тела и отбитыми легкими, ко мне приходили только медсестры, которые кормили меня. Обо мне предпочли забыть. Ребенок-калека не вписывается в семью олимпийских чемпионов. Мне осталось полгода, Алин, – бросаю на нее острый взгляд исподлобья, заставляя сестру вздрогнуть, – и я исчезну. Навсегда. Дай мне дожить эти полгода спокойно, пожалуйста. – И я, выхватив у нее из трясущихся рук пакет с едой, выхожу из машины, набирая номер Соболя, понимая, что гордость гордостью, а ночевать сегодня где-то надо.
– Да, Вишня. – Голос уставший и очень недовольный. – Что на этот раз? Опять позвонила мне разъебать по поводу какой-то моей бывшей?
– Завали ебало, дорогой, – нервно усмехнулась я, максимально стараясь сдерживать нервную дрожь и не сорваться на бег. – И бегом меня встречать, потому что мужик, который вчера караулил нас у моего подъезда, сейчас идет за мной.
Да блядь.
========== 5. “Девочка “да блядь”” ==========
– Трубку не бросай! – Рычит парень, начиная шуршать чем-то за телефоном. – Где ты?
– Бегу по Красной Передовой, – говорить тяжело, потому что легкие заходятся в какой-то предсмертной судороге. Я слишком часто говорила про олимпийскую сборную, но на деле полноценно занималась я последний раз на реабилитации года три назад. Может, даже четыре. Я настолько ненавижу спорт, что если видите, что я бегу – бегите за мной, потому что там, откуда я бегу, творится какой-то нереальный пиздец. – И я бы на твоем месте быстрее ногами перебирала, потому что я чувствую, как отказывают легкие. Это такое себе ощущение.
– Рот закрой и ногами шевели. К Перелыгиной сворачивай и до конца. Мой дом там.
– Ты в курсе, – психую я, потому что нервов просто не хватает ни на что, – что она тянется пять километров?
– Поэтому я и посоветовал тебе рот закрыть и дышать через нос. – И сбрасывает трубку.
– С-сука! – Шиплю и оглядываюсь на мужика, который, блядь, бежит, будто на прогулке, вообще ничуть не запыхавшись, а я, блядь, тут как собака – аж задыхаюсь. Самое обидное, что лица его не было видно из-за капюшона, который был натянут по самый нос, иначе я бы даже заморачиваться не стала – свалила бы по-тихому, а потом папе бы пожаловалась. А теперь беги, блядь, Ева, беги!
И я бежала, на пределе своих возможностей стараясь контролировать работу легких и ног, молясь лишь о том, чтобы ноги не запутались и не подвели меня в самый неожиданный момент. А на улице тем временем смеркалось.
В сумерках петлять в дворах многоэтажек становилось проще, поэтому, набрав в грудь побольше воздуха и задержав дыхание, я ускорилась, заходя на последний рубеж. И, если я сейчас не окажусь в безопасности, я просто-напросто лягу на землю и пусть уже со мной делают, что хотят. Уже, блядь, непринципиально.
– Вишня! – И я резко останавливаюсь, слыша голос Соболя и наконец-то выдыхаю, падая на колени и сдирая их в кровь.
– Я морально мертва. – Кровь шумела между ушей, заглушая остальные звуки и дезориентируя. От звука кровотока за ушами даже тошнило. Поэтому, когда Соболь поднял меня на руки, я даже не сразу заметила это, просто вцепилась ему в шею и, кажется, отключилась, сфокусировавшись лишь на стуке своего сердца.
Очнулась я дома.
Одна.
В своей кровати.
Вани нигде не было.
Какого, стесняюсь спросить, хуя?
За окном играла поздняя ночь, в квартире никого, по ощущениям, не было, а я стояла по среди комнаты и не понимала, что происходит, но решила сразу выяснить, позвонив Соболю.
– Какого, стесняюсь спросить, хуя? – Наверное, слишком агрессивно, но таково уж мое настроение.
– А ты не стесняйся. – Ехидничает парень, и я уже готовлюсь разразиться адской тирадой, как его голос смягчается, и парень очень нежно и заботливо спрашивает, – как ты себя чувствуешь? Ты не приходила в сознание, поэтому я отнес тебя домой. Дверь за собой захлопнул.
– А если бы я сдохла после твоего ухода? – Поинтересовалась так, на всякий случай.
Долгое молчание прекратилось тихим хмыком, и Соболь продолжил дальше извиниться. Немного поболтав, я закинула телефон на кровать и пошла отмывать кровь с колен и обуви. Такое себе мероприятие.
Утро началось с кашля и больного горла. Возможно, даже температуры, так что с кровати я встала с камнем вместо головы и сердца.
Не было горячей воды, домашние вернулись с дачи и орали на кухне, но сути спора я не слышала.
Настроение было на нуле. Хотелось кого-нибудь убить.
– Я тебя ненавижу! – Орала красная от злости Алина, стоя напротив такой же красной и разъяренной матери. Я тут уже десять минут сижу, хрустя беконом, и наслаждаюсь зрелищем. Просто отрада для моих ушей. А потерянный Коля, которому завтрак не шел, огромными глазищами смотрел на старших, не зная, что делать, и вид имел такой, будто сейчас расплачется. Красота!
– О, прекрасно! А я ненавижу тебя! – Для Алины такие слова матери были ударом, и сестра, что до этого держала руки на уровне груди, сжав кулаки, будто защищалась от чего-то, сейчас эти самые руки обессиленно опустила, словно мать задела ее за самую корку.
– А я ненавижу вас всех, – между делом вставила я, отправляя в рот очередной кусочек вяленого мяса. Вкуснота.
Головы родственниц резко метнулись в мою сторону, волосы хлестнули их по лицу, и они уставились на меня во все глаза. Будто я только что раскрыла им тайну мироздания. А я продолжала беззаботно поглощать завтрак, чтобы в следующую секунду уже схватить рюкзак, накинуть пальто и выскочить на улицу.
Где стояла стена шквального дождя.
Да блядь.
В школу я пришла мокрая, как та мышь из церкви, и настроение было настолько поганым, что хотелось просто сесть за свою парту, забиться под крыло к Соболю и обсудить вчерашний ебаный день, потому что мы еще не обговорили появление вчерашней дамы-мадамы, преследование и прочие неувязки. Еще вчера я раз сто сказала, как я ебала такую клишированность сюжета и «Моя жизнь, Соболюша, не ебучий фанфик для таких приключений».
Но моим фантазиям не суждено было сбыться, потому что за моей партой, на моем ебучем месте, рядом с моим, блядь, Соболем, сидела какая-то коротко стриженная прилизанная сука. Остановилась на месте, как вкопанная, смотря на эту ласкающуюся парочку, что мило щебетала и хихикала между собой.
– Семейная, блядь, идиллия. – Мой голос разносится по классу, и гомон резко прекращается – одноклассники ждут хлеба и зрелищ. Ну, блядь, щас я вам устрою кары, блядь, небесные. – Я стесняюсь спросить, что за клише из девчачьих грёз и фанфиков вы тут собрали?
– О, Вишня, привет! Познакомься, это Аня – она из моей старой школы! Представляешь, перевелась сегодня!
– Ох, ты ж мой радостный и восторженный щеночек.
– Да, я перевелась сюда специально ради Соболюши! – Моей недовольной рожи, казалось, никто не замел, скорее даже не хотели замечать.
– Да, прикинь! – Он улыбается радостно и весело. Казалось, счастливее Соболя сейчас не было никого на свете. Даже рядом со мной он не был таким счастливым. Так, блядь, я не поняла. Он что, любит этот мелкий брелок для ключей? Хотя про кого я говорю «мелкий». Сама – тумбочка на ножках.
– Прикидываю, – мрачно выдаю я, и за окном разверзается гром. – А теперь съебали нахуй с моего места.
– Вишня? – Он кажется потерянным, будто не ожидал от меня такого, но у меня сейчас абсолютно не было желания играться с ними.
– Нахуй, я сказала.
– Вишня, да что такое? – Соболь не понимал, что не так, поэтому и вел себя, как еблан конченный.
– Хуишня. – Говорю спокойно, сжимая кулаки максимально сильно, впиваясь в кожу ногтями, раздирая её в кровь. – Я скоро заебусь повторять «моя жизнь – не ебучий фанфик», а фраза «да блядь» у меня уже на перманентном репите. Поэтому, Соболь, с этого момента мы друг друга не знаем, а ты берешь свой брелок для ключей и, – набрав в грудь побольше воздуха, заорала на весь класс, – съебали с моего места!
С моей агрессией, когда она на своем пике, справиться достаточно тяжело, да и не при всем классе, поэтому Соболев, собрав свою сумку, берет за руку блондинистый Брелочек и уходит, бросая на меня странные взгляды.
– Соболь, – кидаю я в его сторону, наконец-то оказываясь на своем законном месте. Одна, – если однажды встретив тебя на улице, мой брат разобьёт тебе ебало – не спрашивай «почему».
И я замолкаю на следующие пару часов, полностью погрузившись в свой мрачный мирок, поливая ядом всё живое, что пыталось со мной контактировать.
Настроение было таким, что хотелось поджечь себя и бегать по школе, убивая все живое.
Просто ебучий случай.
Ненавижу все это. Я была настолько зла, что была готова расплакаться прямо на месте.
Таким образом об меня ноги еще не вытирали!
Я брела по коридору, прижимая учебники к груди и топя себя всё глубже и глубже в жалости к самой себе, когда мой лоб врезался в чужой подбородок, а перед глазами мелькнули редкие жиденькие волосики.
– Да блядь. – Сказала даже без особого энтузиазма. Просто по инерции. Уже даже для себя.
– Проваливай отсюда! – эта мелюзга, что была чуть выше меня самой, попыталась выбросить руку вперед, чтобы толкнуть меня в плечо. Но я легко увернулась, продолжая с интересом ее слушать. – Он теперь мой.
– Как меня все достало! – И я просто разворачиваюсь и ухожу подальше, потому что сил моих больше нет. А Брелочек продолжает орать мне что-то в след. Что-то похожее на угрозы. – Солнышко, ты же понимаешь, что все, что ты говоришь, слышит только моя жопа? – И она давится своими же словами, а я, уже с чуть приподнятым настроением, направилась в тренажерный зал недалеко от школы.
Пора наконец-то начинать тренировать раздвигать ноги не только в постели.
В зале было ужасно тяжело, но злость и ярость, что бурлили в душе, заставляли меня и дальше наворачивать километры на беговой дорожке, приседать со штангой весом чуть больше моего, и молотить грушу с остервенелой мощью.
– Я, блядь, вам не игрушка! – Кулак врезается в перчатку инструктора, и он делает небольшой шаг назад под моим напором и едва заметно довольно хмыкает. – Я вам, блядь, не девочка «на поебаться»! – Еще один удар, и я приседаю для контратаки и выкидываю ногу вперед, делая подсечку. – Доведите меня, и я устрою вам всем кары, блядь, библейские!
– Воу, золотце, у тебя такой горячий нрав. – Он улыбается, показывая клыки, и протягивает руку, чтобы я помогла ему подняться.
– Золотце – когда не ценят, солнышко – когда не светит, заюшка – когда есть что на уши вешать, крошка – на столе, а рыбка – только к пиву, так что выключай. – Я хмурюсь и снимаю перчатки, чтобы кинуть их в парня лет девятнадцати.
– Что ж, достойно, – хмыкает он, и от этого ужасно знакомого выражения лица захотелось по этому лицу еще разок съездить. – Не хочешь выпить сегодня?
– Ты же в курсе, что мне нет восемнадцати? – Я чуть приподнимаю бровь, намекая на неплохую статейку. На педофилию уже не тянет, но на изнасилование – вполне.
– Ну, во-первых, милая, я ни слова не говорил об алкоголе, во-вторых, о сексе тоже не шло речи, и в-третьих – семнадцать тебе-то есть. – И голубоглазая прелесть подмигивает мне, светя своими клыками. Ух, какая зая. Что ж, я знаю, кто скрасит мне этот вечерок.
Вопреки всем моим ожиданиям, Стас, тренер, даже не думал как-то ко мне приставать. Более того, в своей квартире он усадил меня на один край дивана, сам сел на другом, а между нами лежали пиццы, ведра с жареной курицей и еще много всяких сладостей. Он был прав, на секса намека и не было, и я была этому пиздец как рада, потому что даже на секунду представив, что меня коснется кто-то, кто не Ваня, меня передергивало.
Но в остальном – это был просто прекрасный день, и я откровенно кайфовала от общества невероятно умного парня со схожими интересами и взглядами на жизнь, потому что мы одинаково яростно ненавидели своих родителей, которые полностью разочаровались в нас. Только меня в спорт пихали, как кошку в воду, а его, наоборот, пытались отдать в музыкальное. Он тоже изгой – в семье потомственных музыкантов родился хуев спортсмен. Кто бы знал. Кто бы ожидал.
Поэтому со Стасичкой мы просидели до поздней ночи, и я даже попробовала сигареты! Это было из ряда вон, потому что в моей до ужаса правильной семье даже на причастии в церкви вино не пили. А уж об остальном не шло даже речи, поэтому, когда дым от моей первой сигареты заполнил легкие, я почти закашляла, но удержалась. А дальше уже все пошло как по маслу.
– Ну что, Евушка, – Стас стоит, опираясь задом на красивый мотоцикл, и улыбается мне, заправляя выбившуюся из хвоста прядь за ухо. – Сегодня снова у меня? Познакомлю тебя с Сашкой. Ты ей понравишься.
– Ой, Стасичка, спасибо! – Я так же противно улыбаюсь ему, каверкая имя. – А как мы ее будем называть?
– Санечка? – Предлагает он, но я недовольно кривлюсь.
– Тебе не кажется, что на фоне «Стасички» и «Евушки» Санечка звучит как-то слишком безобидно?
– Ты же в курсе, что это мне с ней потом спать на одной кровати? Ты-то в зале, да. А мне с ней закрытую комнату делить.
– Она тебя сожрет? – Хихикаю я в шарф, поглядывая на часы в телефоне.
– Именно, – Стас бросает взгляд над моей головой и снова улыбается мне. У него очень красивая улыбка. – Все, маленькая, беги на уроки.
– Сегодня в шесть?
– Сегодня в шесть.
И парень, надев шлем, сорвался с места, скрываясь за углом школы.
Отличное утро! Я наконец-то чувствую себя отдохнувшей. И счастливой.
И даже когда Соболь ловит меня за локоть в школьном коридоре, заставляя закинуть голову под самый потолок, я продолжаю довольно улыбаться, предвкушая еще одну отличную тренировку.
– Кто это был? – Его взгляд сквозит неприкрытой злобой и неприязнью, а огромная ручища сдавливает мой локоть.
– Не спросила. – Довольно ответила я, стараясь не особо беситься, хотя волна раздражения набирала свои обороты где-то внутри. – Рот был занят.
Рука немедленно разжалась, а сам парень аж отступил от меня на пару шагов, смотря так, будто я убила все святое и хорошее, что было в его жизни. Да, парень, даже я думала про наше «долго и счастливо», только…
– Прежде, чем говорить что-то обо мне. Давай вспомним про твой брелочек для ключей. Ой, кстати, смотри! Вон она, бежит, жизни радуется. Я бы на твоем месте развернулась и побежала к ней навстречу.
– Вишня, ну какого хера ты городишь? – Но мне не дали ответить – Брелочек запрыгнула чуть ли не на шею Ване и повисла на его локте.
– Ванечка, пойдем в буфет? Как раз есть парочка минуточек перед уроком! – И Брелок бросает на меня изничтожающий взгляд, как бы намекая, что мне пора. Только мне, родная, было нихера не пора.
– Да, Ванечка, – я встаю в позу, складывая руки на груди, и всем своим видом говорю, что если он сейчас уйдет с ней – это будет его Рубикон, перейдя который назад дороги не будет. – Иди в буфетик! А-то опоздаешь. – И, хмыкнув, развернулась уходя от них подальше, считая секунды.
Одна. Две. Три. Четыре. Пять…
– Вишня, блядь! – его злобный рык разносится по коридору, пугая шныряющих туда-сюда младшеклассников, и его рука снова смыкается на моем локте. – Нам надо поговорить!
И меня тащат на второй этаж, где у активистов был свой отдельный кабинет, где они могли собраться, поболтать, обсудить что-то… Вообще не ебу, чем они там занимались, актив школы всегда был для меня чем-то далеким и неинтересным.
– Ну говори, – хмыкаю я, устраиваясь на одной из парт, облокачиваясь спиной на стену. – Я тебя предельно внимательно слушаю.
– Вишня, – его тон очень грозен, и он медленно, словно очень опасный хищник начинает надвигаться на меня. Кому-то пиздец. Как хорошо, что этот кто-то – не я. – Если ты сейчас не перестанешь пиздеть – я тебя прямо на этом столе выебу и высушу, поняла?
– Ой, – я демонстративно рассматриваю свои длинные ноготки, чем вывожу парня из себя еще сильнее. – А как же Брелочек твой? Она против не будет? – глаза Соболя темнеют. – А то ж девонька специально ради тебя перевелась в нашу школу. А ты меня тут ебёшь.
– Ева, – голос звучит устало и как-то безысходно, а мое имя заставляет вздрогнуть и поднять на парня удивленный взгляд.
На трясущегося Ваню было страшно смотреть. Хуже, наверное, было только у меня дома в тот раз, когда он узнал про отца. Сейчас же он стоял передо мной, весь такой беззащитный, с затравленным взглядом и прячущий трясущиеся руки за спину.
Меня перемкнуло. Ей богу, меня так перемкнуло, что я вскочила на эту треклятую парту, которая страшно зашаталась под моим тщедушным весом, и притянула парня за шею к груди, обнимая его, пытаясь окружить собой.
– Успокойся, Вань. – Он оплетает меня своими руками и вжимается еще сильнее. – Все же хорошо. Сколько раз говорить, что это ты в этой истории – охотник, который всех спасает.
– А ты, – чуть усмехаясь, тихо спрашивает он, – красная шапочка?
– Нет, дорогой. Я большой и страшный серый волк. Я тут – главный антагонист. В общем, давай мы успокоимся. Выдохнем. И пойдем знаешь куда? Правильно, на историю. Ловить на себе недовольные взгляды историка, храни господи его и его семью. Хотя, после разговора с моими родными, он вряд ли вообще сможет смотреть. Но мы, конечно же, будем надеяться на лучшее.
Сцена в классе поменяла буквально все.
Ваня вытер слезы и, как только он был готов, мы вышли из класса и вдвоем пошли на историю, где он вообще не выпускал мою руку, а подскочивший было к нам Брелочек, парень осадил вообще на корню одним взглядом, после которого девчушка осела, буквально сдулась на глазах и по тихой грусти ушла куда-то назад, не мешая нам с Соболем переглядываться воистину влюбленными взглядами.
История шла своим скучным чередом, где историк бубнил, класс страдал хуйней, мы с Соболем играли в карты на телефоне, когда дверь кабинета распахнулась с оглушающим всех грохотом, и класс встрепенулся. Со всех будто спала пелена сна, и мы уставились на нашу полу-дохлую завучиху. Еще ни разу за четыре года ни один её приход не обещал ничего хорошего, вот и сейчас я вся собралась, будто гончая собака. То ли потому, что уже чуйка, то ли потому, что узнала запах.
– Антон Евгеньевич, – и даже её тон, похожий на мерзотнейший скрип стекла, не предвещал ничего хорошего. – Извините за беспокойство. Я к вам новенького привела, знакомьтесь. А ты чего там стоишь? Заходи.
Ну он и зашел.
– Евангелина, – он улыбается своими идеально ровными и идеально белыми зубами, своей идеальной улыбкой и карими глазами. Он улыбается мне всем своим естеством, и сердце мое уходит в пятки, а руки начинают мелко дрожать. – Привет.
– Да блядь.
========== 6. “Родительский фарфор” ==========
У каждого из нас есть свое прошлое. Мы – сплошной сборник плохих историй, рассказывать которые точно не стоит. Даже упоминать об их существовании всуе. Есть истории… ну, они просто есть. Истории, что оставили в нашей душе огромные шрамы. У некоторых – не только в душе.
Марк Волков был моей самой постыдной историей. Тем, от чего я старалась сбежать так далеко, как только могла.
Мы были в одном центре на ребухе, и на фоне всех остальных цац и принцев без короны, монолитный Марк был просто оплотом спокойствия. Парень попал в центр из-за порванных связок в локте, я – в инвалидной коляске. Все просто сошлось. На нас. Один зал, один тренер, одно время. Слово за слово, и вот уже два тринадцатилетних подростка думают, что любят друг друга. Ну, точнее, он любил. А я говорила, что люблю. Мне казалось, что чем больше я это скажу, тем быстрее сама поверю в это.
Но что мы, два больных подростка, у которых в жизни не было ничего, кроме родительских надежд, могли знать о любви? Я – ничего. А вот Марк упивался моей беспомощностью.
Тогда я этого не видела, мне было не до того, но каждый раз, как я говорила, что врачи не видят положительной динамики, и всё это вообще бесполезно, Марк улыбался. Тогда мне и в голову прийти не могло, что это не ради того, чтобы подбодрить меня. Он улыбался, потому что был рад моей беспомощности. Был рад тому, что больший процент моей жизни зависит от него. Марк упивался моей инвалидностью.
Я соврала Ване.
Девственности я лишилась не от растяжки. Это же нереально, черт возьми.
Девственности меня лишил тот же человек, что и лишил даже намека на спортивное будущее. Он же сейчас стоит передо мной.
Я уже говорила, что видов спорта дохера и больше. Не получилось в гимнастике, пошла бы в бег.
Но в день, когда я пришла к Марку на своих ногах, поливая все вокруг слезами нестерпимой радости, в моей крови, на последних анализах, нашли тяжелые и запрещенные анаболики. И меня закрыли в центре еще на год. И внесли в черный список Спортивной Ассоциации. Дорога в большой спорт мне была закрыта раз и навсегда.
Уже позже, случайно, пока лежала на его груди вся в слезах, а он укачивал меня своими огромными руками, увидела знакомое название на этикетке. И все.
Мозаика сошлась.
Родители поверили. У них не было повода мне не верить, тем более что чувство вины сыграло свою роль. И меня забрали. Ночью, чтобы он, этот паук ебучий, не смог меня перехватить, потому что свои лапы в мою душу он запустил конкретно.
И вот сейчас он стоит, улыбается мне своими жвалами, а у меня болит длинный шрам во всю ладонь. «Режь, если любишь меня». Я и резанула. Боли не почувствовала, потому что сидела на обезболивающих, а вот шрам остался навсегда. И я всегда буду помнить его полубезумную улыбку в свете фонарика от телефона. И я навсегда запомню это чувство, будто меня клеймили, словно племенную лошадь. Словно надели ошейник принадлежности.
Когда я сбежала, он долго пытался выйти на связь – звонил и писал везде, где звонилось и писалось. Даже написал всем людям, чтобы были у меня друзьями в соцсетях. Мне пришлось исчезнуть, и даже сейчас – столько лет спустя, везде, где можно, у меня левое имя, что мне уже роднее моего собственного.
Но как оказалось, я была не единственной его такой жертвой – спустя полгода, когда я в истерике подпрыгивала от любого оповещения, мне написала девочка, и первым сообщением было не «привет» или «как дела». Первым сообщением было фото точно такого же пореза на том же месте. Этот конченный фетишист клеймил каждую, с кем водил хороводы. Оказывается, общий маньяк-бывший очень сближает.
Но тогда нам было по тринадцать. Тогда мы были реально молоды и реально глупы. И от мысли, что же будет теперь, когда нам по семнадцать, а он стоит тут со своей улыбкой самого желанного мальчика на районе и откровенно очень хорошо скрывает то, какой он ебанутый псих, у меня пробежала нервная дрожь по телу.
– Да блядь, – тихо, обреченно и почти истерично. Ни на что другое меня просто не хватило и я, вытерев откуда-то взявшуюся слезу на щеке, встряхнула рукой, убирала ладонь Соболя, и подскочила на месте, вылетая из класса, снося все на своем пути.
Кажется, я даже задела завучиху своим лилипутьим ростом. Кажется, она даже упала. Но мне было так поебать – у меня была только одна мысль: «Девочка, беги».
Она пульсировала у меня в голове истерическим репитом, и я бежала.
Ноябрьские морозы брали свое, а я не брала с собой куртку, но этих холодных минус десять я даже не ощущала. Я заполошно двигала ногами, осознавая одну единственную мысль: остановлюсь – умру. Меня бы сейчас на олимпиаду: Усэйн Болт плакал бы от зависти к развитой мной скорости.
Дом был полон народу, что удивительно, потому что все сейчас должны заниматься своими великаньими делами, но вместо этого семейка громко оралась между собой на кухне, но когда я влетела в комнату, все замолчали. Оно и не удивительно – без куртки, в одних лёгеньких балеточках и с выражением крайней истерии на лице, я привалилась к косяку и не могла успокоиться, все дышала и дышала, и в этой напряженной и страшной тишине – мое дыхание точно набат, предвещающий ну такой до крайности лютый пиздец, что даже вечно спокойный медведеподобный батя выронил фарфоровую кружечку из маминого боготворимого сервиза, когда я прокаркала:
