Текст книги "Враг мой (сборник)"

Автор книги: Барри Брукс Лонгиер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 38 страниц)

– Видишь полицейского? Давай узнаем, где у них участок.

Мы подошли к яйцу в ремнях, и я начал:

– Не подскажете, где тут полицейский участок?

Я стоял прямо перед регулировщиком, но он долго вращался, пока не поймал меня одним глазом. Глаз расширился, яйцо отпрянуло.

– Миг баллума.

– Полицейский участок, – попробовал я еще разок. Придя в себя, полицейский шагнул к нам, навел на нас один глаз, потом другой.

– Эгер блей сиркис.

– Простите?

Он указал на меня, потом на Рыбу.

– Сиркис, сиркис, детер эт? Рыба схватил меня за руку.

– Слушай, он же про цирк!

Ротик яйца быстро расширился, тело закачалось.

– Сиркис, сиркис!

На перекрестке уже образовалось яичное скопление. Регулировщик вынул из-под белого ремня бело-красную карточку.

– Сиркис!

– Смотри-ка, это билет из брони на наше выступление, – сказал я Рыбе. – Да, цирк. – Это уже регулировщику. – Полицейский участок?

Он снова спрятал карточку под ремень и поднял ручонки.

– Нети бле эт "поцески утасток" дума?

Яйца ошибочно приняли жест регулировщика за сигнал двигаться и немедленно устроили кучу малу.

– Гаавуук! – И регулировщик врезался в толпу, крича и толкаясь. Вскоре порядок был восстановлен, и регулировщик вернулся на свой пост. Указав на дверь в нескольких шагах от угла, он произнес: – Агвуг, тухап тубба.

– Полицейский участок? – переспросил я.

Он опять поднял руки – видимо, это движение заменяет им пожимание плечами, – во второй раз спровоцировав столпотворение на вверенном ему участке.

– Ах, гаавуук! Нее паавуук!

И он опять ринулся разгребать свалку. Рыба потянул меня за рукав, указывая на дверь.

– Лучше идем, а то он рассердится. Думаешь, это и есть полиция?

– Давай проверим.

Мы подошли к двери. На ней были нарисованы какие-то непонятные линии, точки, завитки и пятна. Под этой мазней красовалась надпись: "Здесь говорят по-английски". Я удовлетворенно кивнул.

– Бюро переводов!

Я распахнул дверь, и мы оказались в захламленной коморке без окон. В глубине, за низкой конторкой, угадывался яйцевидный силуэт.

Рыба тронул меня за плечо.

– Спит, что ли?

Я подошел к стойке и постучал по ней.

– Простите? – Ответа не последовало. Я постучал сильнее. – Простите, вы говорите по-английски?

Яйцо открыло обращенный в мою сторону глаз, вздрогнуло, помигало, разинуло рот.

– Сиркис!

Встав, мой собеседник вынул из-под своего широкого коричневого ремня билет из нашей брони.

– Сиркис!

Я утвердительно кивнул.

– Точно, мы оба из цирка. – Я глянул на Рыбу. – Реклама сделала свое дело. Так вы говорите по-английски?

Рот яйца стал еще шире, глаза, наоборот, прищурились.

– Здесь говорят по-английски.

– Как вас зовут?

– Зовут Доккор-тут, да, господа. – И Доккор-тут наклонился вперед в яичной версии учтивого поклона.

– Нам бы переводчика, – объяснил я с улыбкой.

– Здесь говорят по-английски.

– Можете пойти с нами? Нам надо в полицию. В участок.

Доккор-тут повращался на месте, переместился вдоль своей конторки и вернулся с книгой. Поднеся ее к глазу, он начал перелистывать страницы.

– Полиция, полиция... Соблюдение общественного порядка. Общественного, общественного... Участок, участок... – Доккор-тут опустил книгу и уставился на меня одним глаз. – Желаете купить землю?

Рыба взял меня за плечо.

– Дай-ка, я попробую. – Она поманил Доккор-тута пальцем. – Иди сюда.

Доккор-тут нажал кнопку. Крышка конторки распахнулась, и он вывалился в образовавшийся проем, чтобы последовать за Рыбой к двери. Я замыкал шествие. Из двери Рыба показал пальцем на регулировщика.

– Полиция!

Доккор-тут прицелился одним глазом в Рыбу.

– Земля рядом с полицией?

Рыба покачал головой.

– Веди нас к полицейской шишке. Доккор-тут опять справился со своей книгой.

– Шишка... Соцветие и плод хвойных и некоторых других... Бугорок, округлая... Твердый шарик на конце... Рыба отнял у него книгу.

– Лучше я. – Найдя нужное определение, он показал его Доккор-туту. Важный, влиятельный человек. Начальник, понял?

И так далее. Недоразумения при переводе легли в основу таких обменов репликами в повести "Враг мой", как, например, этот.

... Нас в любую минуту могло снести с отмели.

– Джерри, ты напрасно так насторожился из-за этой железки, сам знаешь.

– Сурда. – Голос драка звучал покаянно, а то и жалостливо.

– Эсс?

– Эсс ех "сурда"?

Джерри помолчал.

– Дэвидж не знает не уверен что это нет?

Я отмел нагромождение отрицаний.

– Ты имеешь в виду "возможно", "может быть", "не исключено"?

– Аэ, возможноможетбытьнеисключено. Дракский флот корабли иркмаан имеет. До война покупать, после война захватить. Железка возможноможетбытьнеисключено драк-ская.

– Значит, если на большом острове есть секретная база, сурда она дракская?

– Возможноможетбытьнеисключено, Дэвидж.

А вот мои пометки к другому замыслу (нереализованному), повлиявшему потом на "Враг мой". Тут важно отметить, что я никогда не отвергаю с ходу никаких идей, как бы дурно они ни пахли. Таким образом, мне удается обуздывать свой критицизм, способный засушить все, что появится в непосредственной близости. В итоге кое-что все-таки выживает, потому и появился на свет "Враг мой". Неприятное в том, что мои файлы переполнены всякой ерундой, что сильно смутит любого, кто после моего ухода в мир иной сядет за биографию Барри Б. Лонгиера. Очень может быть, что биография выйдет под названием "Не могу поверить, что он написал всю эту чушь!".

Снова я уклонился от темы.

Вот что я пометил на тему о языке, когда приступал к сочинению очередного сюжета.

Без заглавия

Начать повествование по-английски, вставляя инопланетные словечки и выражения, пока читатель не освоится с языком инопланетян до такой степени, чтобы последний абзац текста можно было полностью написать по-инопланетному.

Первый шаг – изобретение чужого языка. При своей чуждости он должен быть простым для усвоения – ведь читателю предстоит без напряжения понять написанный на нем последний абзац истории. [Я разработал грамматику, орфографию, произношение, словарь примерно на триста слов. Получился гибрид испанского, японского, иврита и вульгарной латыни. ]

Придумать ситуацию, оправдывающую применение чужого языка. Один персонаж должен учиться языку у другого; во всяком случае, читателю придется кое-что усвоить.

Общая семантика учит, что некоторые термины ("семантические пустоты") как будто обозначают некие аспекты реальности (имеют смысл), но в действительности бессмысленны (не имеют реальных аналогов): "справедливость", "социализм", "разумный", "права" и многое другое. Теория гласит, что если двое, говорящие на разных языках, не понимающие друг друга и отказывающиеся от попыток понять чужой язык, изобретут для общения третий язык, то они не смогут болтать о "справедливости" или "социализме".

Скажем, показывает один на камень и называет его "блуг". Другой соглашается, после чего при произнесении слова "блуг" оба понимают, о чем речь. Но на что, спрашивается, указать, чтобы прийти к пониманию насчет "справедливости"?

Что получится, если переговорщики, отряженные разными политическими силами (людьми и инопланетянами), не будут иметь возможности прибегнуть к переводу и по необходимости станут изобретать особый язык? Преодолев технические трудности, они продолжат усилия, пока не наткнутся на проблему, во-первых, чреватую серьезной опасностью, а во-вторых, не подлежащую своевременному устранению. Значит, невозможность обратиться к услугам переводчиков (людей или приборов) должна быть достоверно обоснована.

Предположим, стороны чрезвычайно подозрительны, а условия переговоров таковы, что команда переговорщиков не может включать второстепенных лиц. Тогда переводчики (люди и инопланетяне) работают на расстоянии – например, обслуживают переговоры, ведущиеся на борту "шаттла", с корабля-матки. И вдруг – диверсия! Корабль взрывается, маленький "шаттл" с ограниченными запасами топлива и всего необходимого остается один в космосе. На борту только главы делегаций: инопланетяне трех разных рас и англоязычный человек. Им приходится сотрудничать ради выживания, а для этого надо прийти к взаимопониманию. Первые попытки...

А теперь приглядимся к персонажам. Начнем с человека. Передряга должна кое-чему его научить, так что пусть он будет сперва высокомерным дипломатом, приверженцем трескучих фраз. Чему он научится? Необходимость братства всех разумных существ, "все мы в одной лодке" – устаревшие словеса [это стало главной темой во "Враг мой"]. Теория: 99 процентов всех религий, этических кодексов, идеологий, моральных постулатов, концепций правильного и дурного опираются на трескучие фразы, семантические пустоты. Если за ними нет всеми признанной реальности, то словеса повисают в воздухе. Да, тут есть чему поучиться...

Каким образом дипломату, а вместе с ним и читателю будет преподан урок? Принцип "семантических пустот" требует объяснения. Вводим еще одно действующее лицо – переводчик при переговорщике-землянине, циник, всю жизнь учивший языки и наблюдавший, как их используют в различных переговорах в недобрых целях. Беседа дипломата и переводчика перед посадкой переговорщиков в "шаттл". Дипломат разглагольствует о "службе на благо человечества", а переводчик отвечает, что наелся этого добра досыта, и объясняет почему. Дипломат не соглашается и переходит на "шаттл".

Каков предмет переговоров? Первый тур дает ответ на этот вопрос. Территориальные споры, война, экономическое соперничество; напыщенные заявления сторон, лишенные смысла. Читатель владеет только английским, значит, он будет воспринимать происходящее глазами дипломата-землянина.

И тут – взрыв. От корабля-матки ничего не остается, действующие лица лишены способов общения. Как им быть? Они дипломаты, а не вундеркинды, способные смастерить из булавок и жевательной резинки суперкомпьютер или универсальный чип-переводчик. Их инструменты – слова, причем звонкие и бессмысленные; они ненавидят друг друга. Закон вероятности не позволяет им уповать на постороннее вмешательство, остается рассчитывать на себя. Первое условие спасения – хотя бы немного взаимного доверия. После этого можно указывать на предметы и давать им имена.

Серьезная проблема: развитие пригодного в данной ситуации языка займет бесчисленные страницы, тем более что вместе с героями язык предстоит учить самому читателю. Чтобы добраться до уровня: "Слушай, я бывший физик. Давай-ка попробуем вот что...", придется написать не один том. Конец истории? Персонажи заговаривают друг друга до смерти.

НЕ ПОЙДЕТ!

Увы, вышеизложенный сюжет оказался в мусорной корзине, однако возня с языками не пропала даром: из нее вылупился "Враг мой".

Кстати, о переводах. "Враг мой" переведен на множество языков, и мне очень любопытно, каково впечатление читателя, познакомившегося с моими писаниями на другом языке. Например, по-немецки мой сборник "Manifest Destiny" называется "Erbfeinde". У меня это слово рождает ощущение городского совета по планированию, связанного правилами, законами, инструкциями и запретами, который лишает городской ландшафт человеческого содержания. Я заглянул в словарь: немецкое словечко переведено там как "наследственный враг", "старый недруг". "Враг мой" назван в немецком сборнике "Mem lieber Feind", то есть, насколько я понимаю, "Мой возлюбленный враг". А помните солдатскую песенку, которую распевает Дэвидж? Вот как она зазвучала по-немецки:

Grof und prachtig, Christ allmachtig,

Wer zur Holle sind denn wir?

Zicke, Zicke, verfluchte Kacke,

Das Geschwader В sind wir.

Показал бы вам японский вариант песенки, но почему-то не могу его найти в тексте перевода.

Мне удалось-таки довести тему изучения чужого языка до такого уровня, чтобы многие уже могли читать по-дракски, когда Дэвидж начинает учить маленького Заммиса истории его рода: "Наата ну ента ва, Заммис зеа дос Джерриба естай ва Шиген асаам наа денвадар".

Решив свою задачу, я занялся другим. Но уже спустя год почему-то засел за продолжение "Врага" – "Грядущий завет". Там опять толкутся люди и драки. Пришлось сохранить язык из "Врага", а также дракские обычаи, придуманные для "Врага", а для этого освежить в памяти содержание первой книги и даже составить словарик. Структура "Грядущего завета" ориентирована на Талман, дракскую Библию – философский труд, составленный драками и рассказывающий про драков дракам. Словарный состав потребовал, естественно, серьезного расширения, не говоря уже о сочинении самой священной книги...

Покончив с "Грядущим заветом", я опять попробовал заняться чем-то другим, в частности, созданием еще нескольких инопланетных языков кропотливая работа, требующая изрядного прилежания. Правда, племя в моем фантастическом рассказе "Божья шкатулка" просто обходится без вспомогательных глаголов и местоимений: член племени, у которого подвело брюхо, говорит попросту "голодный", вместо того чтобы завернуть сложный грамматический период. Если бы Аристотель родился в этом племени, то его знаменитейшее утверждение звучало бы просто как "А – А", хотя шекспировское "быть или не быть", наверное, устояло бы.

Еще у этого племени фатальные проблемы со звуком "л". Но вместо того чтобы заменить его другим звуком, они просто его опускают; на письме это отображается апострофом. То есть "Аристоте' – фи'ософ". Написав несколько страниц диалога на языке этого племени, я начал ускоренно лысеть.

Шло время, мои дипломы "Небьюла" и "Хьюго", полученные за "Врага", покрывались пылью. И вот через 17 лет после первого "Врага" я подписал контракт на новую книгу про драков, "Последний враг", написанную от лица драка. Уже на предварительном этапе работы я был вынужден взглянуть в глаза суровой правде: мое представление о самом себе как о добросовестном авторе, делающем кучу записей и набросков, не очень-то отвечает действительности. Пришлось снова штудировать свои же книги в поисках имен и языковых принципов. В результате произошел прорыв: в книге помещен словарик (он в самом конце), так что теперь есть куда заглядывать.

Собственный опыт научил меня не только необходимости все тщательно планировать и записывать, но и той истине, что инопланетные языки, как и имена инопланетян, должны быть понятны землянам и активно ими применяться во всяком случае, те языки, что фигурируют в фантастической литературе. Это в кино можно обходиться щебетом, рявканьем и свистом: персонажи там все равно до того плоские, что их высказывания можно пропускать мимо ушей. В книжке по-другому: приходится запоминать имена, а на чужих словечках хотя бы не спотыкаться, хотя лучше их все-таки понимать.

Когда писателю нужно дать своему персонажу инопланетное имя, он почему-то чаще всего останавливается на какой-то автоматной очереди сплошь апострофы, дефисы и звездочки. Сам видел взрослых мужчин и женщин, которые синели от удушья, пытаясь выдавить из себя надлежащие звукосочетания. У меня свой подход: если я сам могу без запинки произнести мои инопланетные имена и словечки, то и у читателя не должно возникнуть проблем. На всякий случай подскажу: представьте себе испанские, японские, урду-фонемы – и вперед.

Если честно, то ничего этого не случилось бы, если бы не мистер Микл, мой учитель в восьмом классе школы в Гаррисбурге, что в штате Пенсильвания. Его цель состояла в том, чтобы облегчить нам выбор иностранного языка в колледже. Делал он это просто: в первой четверти мы изучали латынь, во второй – французский, в третьей – немецкий, в четвертой – испанский. Особенности грамматики, глагольных форм, лексикона и исключения из правил не прошли даром: в колледже я с трудом изъяснялся даже по-английски.

Вообще-то мне всегда хотелось овладеть каким-нибудь иностранным языком, но в школе моя мечта осталась неосуществленной. В колледже я избрал латынь, но почти сразу разочаровался в своем выборе и заявил преподавателю, что не собираюсь становиться учителем латыни, а других причин ее учить не вижу. Спустя годы, серьезно занимаясь древнеримской историей и пытаясь расшифровать различные надписи, я со слезами на глазах молил Господа, чтобы Он позволил мне забрать назад те необдуманные слова.

С испанским у меня тоже не больно сложилось. Своего пика в этом языке я достиг в 1966 году, когда учился в университете Уэйна в Детройте. Я грелся на солнышке, размышляя, на что бы направить остаток жизни, когда поблизости случился представительный и опрятный джентльмен в тройке в полоску. Он задал одному из студентов вопрос, но студент только пожал плечами и показал ему пальцами: мол, мир тебе, прохожий! А вопрос-то был задан по-испански! То есть мне подвернулся шанс совершить доброе дело и хоть как-то применить знания, которые я столько лет накапливал. Я вскочил, подошел к человеку в тройке и спросил на безупречном кастильском: "Habla espanol?"

В ответ прозвучало "Si!", далее последовал настоящий словесный обстрел на максимальной скорости. Когда у стрелка вышли боеприпасы, я криво усмехнулся и ответил: "Жаль, а я – нет". После этого я гордо удалился.

Последняя моя попытка овладеть языком связана с мечтой. Когда я служил в армии и находился на Окинаве, то не воспользовался возможностью выучить японский, а ограничился дурацким жаргоном, на котором объясняются друг с другом полуграмотная солдатня и обозленные жители оккупированной страны. Когда хочешь подружиться с японцем, к такому жаргону лучше не прибегать. Слишком многие на этой планете имеют черный пояс по карате.

А мечта моя, оформившаяся после того, как я занялся фантастикой и познакомился с несколькими японскими фантастами, такова: поехать в Японию, попутешествовать по стране, выступить на паре фантастических симпозиумов и, главное, свободно общаться на японском языке. Заботясь о здоровье, я ежедневно по полчаса потею на "бегущей дорожке". Чтобы не терять это время зря, я обзавелся плейером и японскими учебными кассетами. Должен признаться, что из-за специфических условий японский у меня запоминается со странным акцентом: "Конничива "уф-уф"! Ватакуши ва "вдох"! Барри Лонгиер десу "выдох"!

БЕГИ, ДРАК, БЕГИ

Дело было в феврале 1978 года, в разгар зимы, которая в штате Мэн так сурова, что даже медведи, прерывая спячку, переселяются в мотели. Я еще не открыл для себя лыжный спорт, пребывал в крайне раздраженном настроении, тяготился одиночеством и вообще был способен на преступление.

Безуспешно ловя писательское вдохновение, я отвернулся от электронного редактора и засмотрелся в окно, на метель. Снега навалило уже много и, судя по всему, снегопад не собирался прекращаться. Температура была низкая, ветер крепчал.

Падающий снег, туман, звездная ночь – вся эта метеорология оказывает на меня гипнотизирующее действие. Зачарованный снегопадом, я мечтал о сооружении в чаще шалаша для испытания своей способности выживать во враждебной обстановке. В детстве мне часто случалось убегать поздним вечером из родительского дома, забираться подальше в лес и строить там навесы и даже вигвамы. В шалаше я бы развел костер и спасся от охватывающего меня в кажущемся уюте безумия...

А потом мысли мои приняли новое направление. Что было бы, если бы меня вышвырнули голым в снег, вручив только нож? Выжил бы я без крова, одежды, тепла, пищи? Вряд ли я продержался бы больше десяти минут. Другое дело, если начать еще осенью, еще до снегопадов, построить укрытие... К этому потребовалась бы еда на зиму, хворост для костра, теплые одеяла, кровать. А как решать проблему туалетной бумаги?

В голове уже вызревала канва сюжета о выживании в экстремальных условиях. Я попытался проверить его логикой: что хорошего в такой лесной жизни? Предположим, был бы у меня шалаш – ни телефона, ни компьютера, ни радио, ни компакт-дисков, ни телевизора... Чем бы я там занимался?

Ждал бы!

Но чего?

Ответ на этот вопрос вернул меня к ранним воспоминаниям. Я ждал бы того же, чего ждал ребенком под своими навесами из веток в лесной чаще. Ждал бы кого-то, кто смог бы ответить на мои вопросы, поговорил бы со мной, подсказал решение несчетных проблем, повсюду меня сопровождавших...

Я сделал пометки, пошарил в своей "мусорной корзине" и кое-что выудил. Потом, уже в июле, когда Мэн плавился на солнце, в голове вдруг появилось название "Враг мой". Вспоминая заметки о выживании, сделанные в январе, и не прогоняя призраков, сохранившихся в подсознании с той детской поры, когда я трясся ночами в лесу под самодельным навесом, я стал писать. За считанные часы я сотворил инопланетянина, чей духовный багаж и воспитание позволяют ему сознавать, что он собой представляет и как должен поступать. Этот инопланетянин, Джерриба Шиген, ничуть не горюет о своей инопланетности. Ему чужды душевные противоречия. Хотелось бы и мне того же!

Он учит человека на своем примере, как любить и как позволить себе быть любимым. Заодно он учит человека быть человеком, хотя ни он сам, ни я не знаем, как к этому подступиться. Страницы так и слетали с пишущей машинки, моя жена Джин едва успевала их подбирать и читать. Когда Джеррибе Шигену настало время умереть, я прослезился. Я буквально лишился лучшего друга. Теперь человек был вынужден проверить на практике то, что познал в теории: сдержать обещание и вырастить дракского ребенка. Тут Джин зашла ко мне в кабинет и больно ущипнула меня за руку. "Это тебе за убийство Джеррибы Шигена!" – прошипела она и, схватив следующую готовую страницу, выбежала вон.

Дописав до места, где Дэвидж хоронит тело Джерри, заваливая его камнями, выковырянными из льда, я понял, что это не конец, а только середина повествования. Джорджу Скитерсу, тогдашнему издателю "Isaac Asimov's Science-Fiction Magazine", я говорил, что тружусь над произведением в 5 тысяч слов, но в действительности слов уже накопилось 10-11 тысяч, а конец даже не брезжил. Я выжал из себя кульминацию в 10 страниц и отослал все Джорджу, спрашивая, как быть. Интересно, что стоило мне отослать рукопись, как Джин призналась, что, по ее мнению, ее не примут – слишком хороша.

Спустя несколько дней раздался звонок Джорджа: помнится, он сказал, что есть кое-какие проблемы, и послал рукопись на рецензию самому Айзеку Азимову. Я страшно запаниковал, отложил всю прочую работу, срочно дописал "Враг мой", прочел и стал переделывать – раз, другой, третий... Наконец я отправил законченный вариант Джорджу Скитерсу, приложив такое письмо:

24 июля 1978 г.

Дорогой Джордж, я так усердно занимаюсь вещью, что слишком в нее врос и уже не знаю, как с ней быть дальше.

Из первоначального замысла вытекает сцена, где Дэвидж доставляет Заммиса на Драко для ритуальной декламации истории рода. Затем Дэвидж и Заммис возвращаются на Файрин IV и основывают там колонию. Однако, дойдя до этого места, я потерял над собой контроль: текст писался сам собой. Сейчас мне кажется, что так даже лучше.

Можно подумать об удлинении текста с момента рождения Заммиса за счет развития существующих конфликтов. Скажем, использовать ритуал посвящения Заммиса во взрослые драки, чтобы подробнее описать дракское общество, Готих, т. д. Но на данный момент мне представляется, что лучше оставить все как есть.

Все еще можно изменить. Будем ждать, что пропишет доктор.

Не помню, чем я занимался, пока спустя две недели не получил от Джорджа копию письма, которое ему прислал Айзек Азимов.

13 августа 1978 г.

Дорогой Джордж, я уже сказал вам по телефону, что прочел "Враг мой" и очень взволнован. Если бы не мой возраст и не затвердевший подход к фантастике, я бы позавидовал Лонгиеру. Если честно, мне очень понравилось.

Но у меня ощущение, что он попытался втиснуть две истории в одну. Лучше бы он закончил "Враг мой" на середине 51-й страницы, соорудив там более подходящую концовку. А потом разогнал последние 14 страниц примерно втрое, использовав конфликт, который он упоминает в своем сопроводительном письме. Получилось бы самостоятельное продолжение – "Сын мой".

Айзек.

То есть превратить один сюжет в два... Увы, "Сын мой" – несбыточная мечта: ведь драки – гермафродиты, у них не бывает сыновей-дочерей. Тем не менее я дописал окончание, эмоциональным стержнем которого стало чувство потерянности, испытываемое вернувшимся на Землю Дэвиджем. Сектор живет мирно, но Дэвидж продолжает воевать – с самим собой. Я отослал написанное и приступил к следующему произведению.

Через несколько дней Джордж позвонил мне и сообщил, что журнал опубликует "Враг мой" единым рассказом, а не в виде двух новелл. Получив кусок, начинающийся похоронами Джеррибы Шигена, Джордж дал его прочесть одному из читателей с просьбой поделиться впечатлением. Ответ был обескураживающим: "Главный герой убил инопланетянина и переживает". Потому и было решено не дробить текст. Я кое-что подправил, и "Враг мой" увидел свет в сентябрьском номере "Isaac Asimov's Science-Fiction Magazine" за 1978 год.

Почта, вызванная "Врагом", застала меня врасплох. Повесть задела много струн: материнские чувства, отчужденность, расизм, неприятие войн. Одна читательница рассказала, как читала повесть по дороге на работу и так плакала, что ей пришлось отбиваться от сердобольных пассажиров автобуса, не дававших ей дочитать вещь до конца.

А потом Стив Перри с тихоокеанского побережья рекомендовал "Врага" на премию "Небьюла". Видимо, он посчитал это забавным: ведь всего за несколько недель до этого я написал в комитет по присуждению "Небьюлы" злое письмо, осуждающее премию.

Перед банкетом в честь лауреатов "Небьюлы" того года в Лос-Анджелесе мне позвонили. От Мэйна до Лос-Анджелеса путь неблизкий, денег у нас с Джин было в обрез, поэтому мы остались дома. Джордж Скитерс сообщал, что едет. Я попросил его забрать премию в том маловероятном случае, если "Враг мой" ее выиграет.

За пару дней до объявления лауреатов мне позвонили из оргкомитета и спросили, буду ли я присутствовать. Я ответил, что не могу себе этого позволить.

– Вы уверены, что мне вас не уговорить?

– Уверен. Я на мели.

– Совершенно уверены?

– А что? – удивился я, не причисляя себя к любимчикам фантастического бомонда.

– Я не должен вам этого говорить... Но вам лучше прилететь.

– Неужели "Враг" выиграл?

– Ну да...

Вообще-то эта премия вручается не наличными, так что мы все равно не тронулись с места. Я всего лишь созвонился со Стивом Перри, раз уж это он все затеял. Он ничего не сказал, только посмеялся.

За "Небьюлой" последовала премия "Нориксон-2", а потом "Хьюго". Премии были удостоены "Враг мой" и еще одна моя вещица, меня выставили кандидатом на премию Джона Кэмпбелла лучшему начинающему автору. Если бы я выиграл и ее, то оказался бы первым писателем, заслужившим в один год "Небьюлу", "Хьюго" и премию Кэмпбелла.

Так и вышло. Нынче на таких церемониях не разрешено пользоваться фотоаппаратами со вспышками – это связано со страховыми выплатами, возникающими из-за ослепления людей, поднимающихся на сцену. Когда премии получал я, запрета еще не было. Оба раза, когда я смотрел в зал, меня слепили тысячи вспышек. Никогда в жизни не видал такой красоты! Вечер удался на славу.

Меня ожидало еще два сюрприза. Первый был преподнесен вечером, в гостиничном номере Джорджа. Туда набилось много поклонников, я сидел по-турецки на столе. Джордж выиграл номинацию "Лучший редактор", и Айзек, глядя на нас двоих, пробормотал: "Вот это вечер!"

Следующий приятный момент случился наутро, когда я входил в гостиничный ресторан с Джин и Юдит, своей сестрой-математиком, на которую мне всегда хотелось произвести впечатление. При нашем появлении завтракающие перестали жевать и зааплодировали. Вот каким полезным может оказаться самодельный навес в лесу!

Через несколько недель после съезда я подписал с издательством "Беркли" контракт на продолжение "Врага" в размере полноценной книги под названием "Грядущий завет". Главным элементом "Завета" стал Талман, Библия драков. Мне пришлось изобретать философию, историю, придумывать Талман и отчасти его сочинять. Но это были только подступы к горе, которая сейчас перед вами.

На писательском семинаре, который я вел за несколько месяцев до этого, одна дама спросила: "Почему у вас мало героинь-женщин?" Когда пришло время приступать к "Завету", я задался вопросом, так ли важно, кто главный герой – мужчина или женщина. Приступ невежества или зазнайства принудил меня ответить на этот вопрос "нет".

Придумав героиню, Джоанн Никол, я испытал прилив энтузиазма и выдал на-гора 10 тысяч слов, после чего стал читать написанное в постели. Уже через считанные минуты я полез под одеяло. Нет, невелика важность, кто в книге главный – мужчина или женщина. То есть не очень велика. Она всего лишь способна превратить 10 тысяч слов в полнейшую бессмыслицу.

Разумнее всего было бы расправиться с Джоанн Никол на месте и начать писать о мужчине. Так поступил бы настоящий профессионал. Но несмотря на непрописанный характер и нарушенные пропорции, Джоанн Никол жила и просила ее не убивать. Персонажи, в которых я уже вдохнул жизнь, отказываются гибнуть на чужих условиях. Пришлось посвятить Джоанн Никол целую книгу. Я был свидетелем ее рождения на другой планете, наблюдал, как она растет, как учится, вникал в ее надежды и мечты, присутствовал при ее любовных приключениях и на свадьбе, помогал произвести на свет дочь, скорбел об умершем муже, подглядывал за поступлением на службу в армейскую разведку Соединенных Штатов Земли, ждал, пока разразится сражение при Кетвишну – и она станет частью повествования. С этого места я начал писать "Грядущий завет" снова, с самого начала, только уже сделав героиней не просто женщину, а именно Джоанн Никол.

Существовала еще одна трудность. Все события в книге изображаются с ее точки зрения, а ведь она почти что в начале перестает видеть. Изложение от имени незрячей – до чего трудная задача! Я месяцами бродил в темноте по дому с закрытыми глазами, отбивая себе колени, обжигаясь при варке кофе, падая с лестницы. Это продолжалось до тех пор, пока я не освоил все свое жилище на ощупь, на слух, по запахам.

Пока я занимался сочинительством, на сей раз в Денвере, сценарный редактор из "Кингз род продакшнз" сказал, что "Враг мой" тянет на кинофильм. Там главное – характеры, поэтому фильм можно снять не слишком дорого, не разоряясь на спецэффекты. Когда я сказал Джин, что появился продюсер, собирающийся снять по моему "Врагу" кино, она не поверила.

Но поверить пришлось – после подписания контракта. Зато теперь вера пропала у меня самого. Мне не нравилось, как снимается фильм, хотя игра Дэниса Куэйда и Лу Госсетта была выше всяких похвал. Да, в фильме есть моменты, когда изобретенные мной персонажи произносят придуманные мной слова, позволяющие предположить, насколько хорош мог бы быть фильм; но в сослагательном наклонении маловато проку. И все же очень многие любители фантастики утверждают, что "Враг мой" – чуть ли не их любимый фильм. Возможно, проблема с фильмом – моя собственная, мало относящаяся к самому фильму.