Текст книги "Время Мечтаний"
Автор книги: Барбара Вуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)
16
«Дорогая Джоанна, – писал Фрэнк. – Я только что получил письмо от моего друга из «Сидни буллетин». Мне жаль тебя огорчать, но он просмотрел архивы и в материалах за интересующие тебя годы не встретил упоминания корабля, названного по имени мифического существа. Я нашел корабль, называвшийся «Единорог». К сожалению, выяснилось, что на этом корабле с 1780 по 1810 год перевозили только ссыльных, и свободных пассажиров на борту не было. Но я не оставляю надежду и продолжу поиски.
Теперь о другом. Мне очень хочется, чтобы ты убедила своего упрямца-мужа взять у меня деньги взаймы. Я чувствую себя в некотором роде ответственным за ваши невероятные убытки. Я отдал те злосчастные пять тысяч акров мужу Полин, и хотя мне не верится, что на Колине лежит ответственность, но возможность его причастности к этой беде полностью не исключаю. Пожалуйста, Джоанна, постарайся переубедить Хью и уговори взять у меня деньги».
Фрэнк откинулся на спинку кресла и задумался. Ему бы очень хотелось избавиться от неприятного чувства, связанного со всей этой историей. Очень уж подозрительным выглядело совпадение. Как только пять тысяч акров перешли к Колину, на «Меринду» обрушилось несчастье. В районе ходили слухи, что Макгрегор винил в смерти своей жены Уэстбрука и жаждал мести. Возможно ли было такое? Предположение выглядело чистым безумием, однако Фрэнк не мог отделаться от сомнений, но расспросить Колина, к своему сожалению, не имел возможности. Сразу же после свадьбы Колин с Полин отправились в свадебное путешествие и теперь плыли на корабле в Шотландию, а дальше их путь лежал на остров Скай – родину предков Колина.
Вспоминая свадьбу, Фрэнк думал о том, какой счастливой выглядела Полин, хотя торжество получилось не таким пышным, каким она планировала свадьбу с Хью Уэстбруком. Так как Колин женился во второй раз, церемония была скромной, и на ней присутствовало только несколько самых близких друзей. Фрэнк видел иронию судьбы в том, что Полин теперь стала мачехой девятилетнего Джадда, хотя в свое время она заявляла, что расторгает помолвку с Хью, потому что не хочет получать в наследство чужого ребенка. Но строить догадки по этому поводу у Фрэнка не было никакого желания. Он решил для себя, что понять женщин невозможно, и счел за лучшее оставить бессмысленные попытки. Как только ему начинало казаться, что он знает женщину, она ставила его в тупик. Так получилось, например, с Айви Дирборн. Сначала она отвергала его знаки внимания, затем согласилась их принять и вдруг исчезла. Он был рад, что перестал переживать из-за нее. Фрэнку не доставляли удовольствия тревоги такого рода, также не нравилось ему чувствовать привязанность к женщинам: она его тяготила.
– А когда же ты собираешься жениться, Фрэнк? – полюбопытствовала Мод Рид на свадьбе Полин. И Фрэнк понял, что его планы на этот счет интересовали не одну миссис Рид. После того как хозяйка оставила Лизмор, каждая мать в районе надеялась заполучить его в мужья для своей дочери. Как только священник объявил Полин и Колина супругами, Фрэнк оказался в центре внимания женщин: от молоденькой Верити Кемпбелл до немолодой свахи Констанс Макклауд.
– Не думаешь же ты навсегда остаться холостяком? – поддразнивала его Луиза Гамильтон. – Нехорошо мужчине быть одному.
Фрэнк отметил, что Луиза была верна себе. Она считала себя весьма утонченной дамой, чтобы произнести слово «целибат», но было ясно, что она имела в виду.
Однако Фрэнк отнюдь не был затворником, сторонящимся женщин. Мужчине, живущему в Мельбурне и располагающему средствами, не было нужды отказывать себе в плотских удовольствиях, когда ему того хотелось. У Фрэнка имелось множество знакомых женщин, которые были более чем сговорчивы и услужливы. Эти дамы охотно принимали от него деньги и подарки без каких-либо требований к нему и видов на брак с ним. И его это вполне устраивало. В свои тридцать шесть Фрэнк считал, что у него в запасе достаточно времени, чтобы пожить в свое удовольствие, наслаждаясь радостями жизни, прежде чем связывать себя обязательствами с одной женщиной и обзаводиться наследником.
– Фрэнк? – окликнули его от двери.
Он поднял голову и увидел на пороге репортера «Таймс» Эрика Грэхема, рыскавшего с утра в гавани в поисках новостей. Фрэнк знал, что этот высокий молодой человек в шляпе-котелке решительно настроен заработать себе имя в газетном мире. Фрэнк ценил Эрика как одного из своих лучших репортеров. Именно Эрик раздобыл для «Таймс» материал о поимке закоренелого преступника Дана Салливана, а репортеры «Эйдж» и «Аргуса» эту новость проворонили.
– Входи, Эрик, – пригласил Фрэнк. – Надеюсь, тебе удалось раскопать что-нибудь стоящее для завтрашнего выпуска. – Фрэнк взял за правило просматривать весь материал, прежде чем он направлялся к редакторам.
– Боюсь, Фрэнк, ничего особенного сегодня в порту выудить не удалось, – признался Эрик, снимая шляпу. Его напомаженные волосы были тщательно приглажены. – Сейчас посмотрим, что у нас есть, – говорил он, листая блокнот. – В порт пришел американский клипер, довольно впечатляющий на вид.
– Клиперы – это уже не новость.
– Думаю, да. Вот еще кое-что: в прибрежных водах замечена касатка.
– Как далеко в море?
– Пока я не смог выяснить.
– Ее заметили с берега?
– Нет.
Фрэнк покачал головой.
– Ну, тогда, – Грэхем снова порылся в записях, – вот, завтра ожидается прибытие парохода «Орион». Он станет пятым судном, пришедшим в Мельбурн по новому пути – через Суэцкий канал.
– Эрик, новостью был первый корабль, но никак не пятый.
В этот момент вошел рассыльный со стопкой оттисков. Пока Грэхем продолжал свой отчет, Фрэнк просматривал принесенные материалы.
– Тогда вот забавный сюжет. Группа благодарных завсегдатаев паба провожала официантку. Она направляется в Англию, и они, очевидно….
Но Фрэнк его не слушал. Первая заметка, подготовленная к печати, была о человеке, доставленном полицией из Куперз-Крик, том самом единственном выжившем участнике злополучной экспедиции 1871 года. Прежде чем его успели привезти в Мельбурн, он совершил самоубийство. Фрэнк даже выругался себе под нос от досады. Он собирался сделать из этого сюжета специальный выпуск: рассказ очевидца об экспедиции, начиная с выхода из Мельбурна, и далее описание всего пути, в том числе произошедшей резни, и заканчивая моментом, когда полиция обнаружила его среди аборигенов. Но теперь это было всего лишь короткое сообщение.
Эрик дошел до конца своего отчета и с огорчением сознавал, что заметке за его подписью, скорее всего, не суждено появиться в выпуске грядущего дня. Если бы можно было выжать что-либо стоящее из прихода американского клипера. В прошлом месяце, например, клипер доставил группу исследователей, намеревавшихся отправится на поиски Южного полюса. Единственное, что привез клипер из Америки, насколько удалось узнать Грэхему, было новое лакомство из сладкой кукурузы под названием «Крэкер Джек». Самому Эрику понравился сюжет о том, как постоянные посетители паба провожали свою любимую официантку. Хотя история мало подходила к разряду новостей, но ее отличал любопытный момент. Эта женщина оказалась способной рисовальщицей. На причале она делала наброски и раздавала их на память. Эрику тоже достался один. Он спросил, может ли она нарисовать премьер-министра колонии Виктории. Зарисовка получилась очень похожей и была выполнена с долей юмора.
– Так как, Фрэнк? – спросил Грэхем.
Но мысли Фрэнка были заняты уцелевшим участником экспедиции 1871 года. На сюжете рано ставить крест. Историю можно было представить как «написанную со слов…». Можно было договориться с одним из полицейских, чтобы он подтвердил, что все это рассказал сам бедняга, прежде чем лишить себя жизни. Фрэнк полагал, что в таком варианте история могла бы выйти даже лучше настоящих свидетельств, так как в нее можно было бы внести элемент творчества.
– Фрэнк, – напомнил о себе Эрик. – Ты сможешь использовать что-либо из этого?
– В завтрашний номер, Эрик, мне нужно какой-либо материал на политическую тему. У народа складывается мнение, что в парламенте все вымерли.
– К сожалению, ничего насчет политики у меня нет.
– Ну, хорошо. Напиши о касатке, добавь, что она близко подходила к рыбачьей шхуне или что-нибудь в этом роде. И сделай из касатки серого кита.
– Но серые киты не плавают в южных водах.
– Мне все равно. Они больше по величине.
После ухода Грэхема Фрэнк просмотрел остальные листы корректуры, внося незначительные исправления: где-то что-то убрал, где-то добавил. Затем он перебрал небольшую стопку личной корреспонденции: письма от читателей, деловая переписка, приглашения на различные приемы и торжества. Прилагалось послание из исследовательского отдела: «Нами были изучены самые современные карты и данные топографической съемки Квинсленда, Нового Южного Уэльса, Виктории, Южной Австралии и Западной Австралии. К нашему сожалению, должны сообщить, что названий Боуманз-Крик и Дурребар не обнаружено».
Фрэнк нахмурился. Он не ожидал такого итога. По словам Хью, мисс Толлхилл была совершенно уверена в правильности восстановленных ею названий в тексте документа о собственности на землю, но, как оказалось, она допустила ошибку. Теперь Фрэнку предстояла неприятная задача сообщить об этом Джоанне. Фрэнк надеялся, что когда Джоанна отправится в Карра-Карра, он пошлет репортера ее сопровождать. Он будет сообщать о ее путешествии читателям «Таймс».
Фрэнк взглянул на часы. Пора было отправляться обедать. Он настроился на пиво и пирог с мясом в «Карете с четверткой» в компании друзей-газетчиков и уже собирался надеть сюртук, но тут на пороге появился Эрик Грэхем.
– Мне пришла в голову мысль, Фрэнк, – с подъемом заговорил он. – Я знаю, что мы не печатаем в «Таймс» иллюстрации, но ты сказал, что надо что-то насчет политики. Что ты скажешь об этом? – Он протянул Фрэнку рисунок, полученный в гавани.
Фрэнк взглянул и ахнул.
– Боже, да это же сам премьер-министр! Но какая замечательная работа. Даже тот, кто не знает этого человека, поймет, что он собой представляет, как только посмотрит на этот рисунок. Где ты его взял?
– Я же рассказывал. На причале собрались завсегдатаи паба проводить официантку. Я слонялся рядом. Мне показалось, что из этого может получиться хорошая заметка об отношении людей друг к другу. Официантка рисует посетителей паба.
– Как ты сказал? – встрепенулся Фрэнк. – Где это было?
– В гавани. Она собиралась плыть в Англию.
– Господи, парень. Почему же ты мне не сказал? – Фрэнк схватил сюртук и ринулся к двери. – На каком корабле она отплывает?
– Мне кажется, «Принцесса Юлиана», но я думаю, судно уже отчалило.
Фрэнк выскочил из экипажа еще на ходу, сунул деньги вознице, который тут же запротестовал, что у него нет сдачи с такой крупной купюры, но Фрэнк, не слушая его, уже затерялся в толпе. Он обыскал всю гавань, причал за причалом, читая названия стоящих на якоре кораблей, проталкиваясь сквозь толпу. Наконец он остановил чиновника таможни.
– Где «Принцесса Юлиана»?
– «Принцесса Юлиана»? Она только что отплыла, сэр, – сказал он и показал на белеющие в море паруса.
– Я найму шлюпку и догоню их, – Фрэнк собирался уже направиться к небольшому причалу с выцветшей табличкой, предлагавшей лодки напрокат. Но чиновник остановил его.
– Лодок не осталось. Их все разобрали, после того как кто-то пустил слух о ките у берега. Всем сразу захотелось на него посмотреть.
Фрэнк чертыхнулся сквозь зубы и оглядел обычную суету порта. Незадолго перед этим бросили якорь два корабля, и оркестр, как всегда, играл «Боже, храни королеву». Обычная толпа встречала спускающихся по сходням пассажиров, тут же ожидали удобного момента любители пошарить в чужих карманах. В опустевшем углу пирса вдали от толпы и суеты сидела на большом сундуке хорошо одетая рыжеволосая женщина и смотрела в море, а ветер перебирал перья на ее шляпке. Он направился в ту сторону, и когда на нее упала его тень, женщина подняла голову.
– Здравствуй, Айви, – сказал Фрэнк. Она улыбнулась, качая головой.
– Я, наверное, сошла с ума, – сказала она. – Все так давно было спланировано, друзья устроили мне проводы, а я вот в последнюю минуту не смогла подняться по сходням.
– Почему?
– Репортер твоей газеты попросил меня сделать для него рисунок. Я знала, что ты его увидишь.
– Господи, – сказал Фрэнк, усаживаясь с ней рядом. – Я думал, что ты умерла от тифа. Почему ты уехала? Куда?
– Во время эпидемии я услышала, что твоя сестра объединила женщин района, чтобы собирать провизию и все необходимое для заболевших семей. Я отправилась в Лизмор и предложила помощь. Но они не захотели меня принять. Рабочих рук им определенно не хватало, но они решили, что для них я не подходящая компания. И тогда мне открылось реальное положение вещей. Церковные службы и воскресные пикники никогда бы не могли полностью заслонить тот факт, что я – простая официантка.
– Я помещал в «Таймс» объявления, разыскивал тебя.
– Знаю. Я их читала.
– Тогда почему ты не откликнулась? Почему скрывалась от меня?
– Потому что у меня к тебе такие смешанные чувства. А еще мне надо быть осмотрительной.
– Насчет чего?
Она повернулась и посмотрела на него. Он сидел рядом, очень близко. Айви могла различить черты его лица во всех подробностях, теплые карие глаза, пробивающуюся щетину на подбородке. В этот момент ей пришло в голову, что они впервые видят друг друга при свете дня. Он снова с ней рядом, а не в ее мыслях, они сидели под солнцем совсем близко, почти касаясь друг друга. Айви стало ясно, что в ее чувствах нет совершенно никакой путаницы.
– Фрэнк, – сказала она, – когда незамужняя женщина старается сохранить свою репутацию, она должна исключить близкие отношения с мужчинами. А самостоятельный одинокий мужчина, как ты, может себе позволить многое. И если ты спросишь, тебе подтвердят, что я порядочная женщина.
– Я никогда не сомневался в твоей порядочности, – сказал Фрэнк. Он не мог поверить своим глазам. Вот она рядом, живая и невредимая, и сидит так близко, что можно разглядеть черные крапинки в зеленых глазах, крошечные искорки света в сережках, тончайшие рыжие прядки, которыми играл легкий ветерок. Когда она улыбалась, в уголках глаз появлялись мелкие морщинки. Фрэнк вспомнил, что Финнеган как-то сказал ему, что Айви уже под сорок.
– Скажи, почему ты не уплыла на «Юлиане»? – тихо спросил он. – Куда ты собиралась уехать?
– Куда придется. Только бы… подальше отсюда.
– Дальше от меня?
– Может быть.
– Но ты осталась.
– Да.
– Пойдем со мной, Айви. Дай мне шанс.
– Ты ничего обо мне не знаешь, – сказала она. – Моя мать…
– А мой отец, – перебил он, – был десятым ребенком в семье рабочего с фабрики в Манчестере. Мне безразлично происхождение человека. Я знаю только то, что мне хорошо, когда я думаю о тебе или смотрю на тебя. Айви, прошу тебя, найди для меня место в своей жизни, – попросил он, подавая ей руку. – И, между прочим, ты обещала съездить со мной на пикник.
17
Сара знала, какую из комнат в пансионе снимает Филип Макнил, и теперь, затаившись у задней двери, она прислушивалась к голосам на кухне и поглядывала на его окно все с возрастающей тревогой. Она молила Бога, чтобы ей не опоздать. Дождавшись наконец, когда прислуживающие на кухне девушки ушли, нагруженные подносами с чаем и гренками, Сара проскользнула в дом. Она прокралась через прихожую и взбежала по лестнице наверх, беззвучно касаясь ступеней босыми ногами. Она подошла к комнате Филипа, дверь в нее оставалась открытой. Заглянув в комнату, она увидела пустой платяной шкаф, стол с чертежами и чертежными принадлежностями, кровать со смятыми простынями. Филип доставал вещи из ящиков комода и складывал в чемодан.
– Сара! – от удивления брови у него полезли вверх. – Какая приятная неожиданность. – Он выглянул в коридор. – Так ты одна? – удивился он еще больше.
Она промолчала.
– Но как же ты сюда добралась? – стал расспрашивать ее Филип. – Неужели пришла одна пешком из самой «Меринды»?
– Да.
– Зачем?
– Сказать до свидания, – помедлив, объяснила она.
– И ты прошла столько миль, да еще босая, только затем, чтобы сказать до свидания? – Сара молча потупилась, уставившись на покрытые пылью босые ноги.
– Знаешь, Сара, – заговорил он, возвращаясь к комоду, – за все то время, что я тебя знаю – сколько это уже? Полгода? Так вот, за все это время я не слышал, чтобы ты много говорила. Наверное, тебе сказали, что я уезжаю. Мистер Уэстбрук не имеет сейчас возможности продолжить строительство, кроме того, брат сообщил мне из Америки, что моя мать больна, поэтому я решил, что сейчас для меня самое время съездить домой. – Он поднял на нее глаза. – Я буду скучать по тебе.
Глядя на темнокожую девушку, стоявшую на пороге, он отметил, что она перевязала лентой собранные сзади волосы, чего раньше не делала. Думал он о том, как каждое утро, приезжая с рабочими к реке, встречал ее там. Едва заметная, бродила она поблизости среди эвкалиптов-призраков, наблюдая за его работой до самого заката, когда он собирал инструменты и уезжал.
– Мне жаль, – сказала она.
Он посмотрел на нее вопросительно.
– Жаль, что болеет ваша мама.
– Спасибо за сочувствие. А где твои родители, Сара? – спросил он, складывая рубашку, чтобы уложить ее в чемодан. – Ты никогда не говорила о них.
Она нерешительно топталась в дверях, словно боялась переступить порог.
– Ты знала своих родителей? – снова спросил он.
– Мой отец был белым, – тихо ответила Сара. – У него была ферма. Говорили, что ему нужна была женщина.
Как рассказывали, он тайком увез мать из ее лагеря и держал у себя на ферме, а потом отпустил.
Негромкий голос Сары плавно вписывался в утреннюю тишину. Филип замер с наполовину сложенной рубашкой в руках.
– Мать вернулась к своим, – продолжала рассказ Сара. – Но род сказал, что на ней табу. Они заставили ее уйти из лагеря. Она пришла в миссию. Там я и родилась.
– А что стало с ней после?
– Она ушла бродить и не вернулась.
Он пристально посмотрел на нее, затем бросил рубашку на постель и сказал:
– Пойдем, я отвезу тебя домой.
Они пошли в конюшню, где стояла уже оседланная лошадь. Макнил сел в седло и подал руку Саре. Она стояла в нерешительности.
– Ты никогда не ездила верхом? – догадался Филип. Она покачала головой.
– Ну, ничего, думаю, все будет в порядке, – улыбнулся он. – Поставь свою ногу на мою в стремени. Вот так, – он помог ей забраться на лошадь. – А теперь обхвати меня за талию.
Они ехали вместе солнечным утром мимо зеленых пастбищ, где белели стада, похожие на пушистые облака. Закрыв глаза, она прижалась лицом к его спине и чувствовала, как пронизывает ее волосы ветер, как бьется сердце Филипа у нее под рукой. Скоро они уже скакали галопом. Сара откинула назад голову, ощущая под собой силу несущей ее лошади. Она покрепче уцепилась за Филипа, ей хотелось ехать с ним, не останавливаясь и не оглядываясь, до самого горизонта и даже дальше. Но пути их пришел конец, и они приехали во двор «Меринды». Филип спустился на землю первый и помог сойти с лошади Саре.
– Я хочу подарить тебе его, – сказал он, снимая с руки серебряный браслет с бирюзой. – Возьми на память обо мне.
– А когда ты вернешься, Филип Макнил? – спросила Сара, глядя на браслет.
Он устремил на нее удивленный взгляд еще ни разу она не называла его по имени.
– Может быть, месяцев через шесть, – ответил он. – Через год, самое большее. Но я вернусь обязательно. К моему возвращению ты станешь взрослой, и толпы молодых людей будут добиваться твоего внимания. У тебя и времени не останется для такого старика, как я.
Филип привлек ее к себе и обнял.
– Храни тебя Господь, Сара, – сказал он и поцеловал ее в лоб.
Ей вспоминалась их первая встреча у реки, его рассказы о народе за океаном, также живущем родами и произошедшем от тотемных предков, представился его смех, когда он рыл с рабочими канавы и заливал бетон, и как, сидя с ними на земле, он рассказывал о своих путешествиях по Америке. Она думала и о том, как ответственно относился он к строительству дома, сверяясь с чертежами, советуясь с Хью. Филип тщательно изучал каждый дюйм грунта, и если ему казалось, что работа сделана не так, как следует, он заставлял рабочих исправить все, никогда не ругая их. Нередко его взгляд задерживался на Саре, и время от времени она ловила его улыбку, наблюдая за ним из-за деревьев.
Когда Филип скрылся из глаз, пятнадцатилетняя Сара Кинг точно знала, что ей следует делать.
У Джоанны возникло новое ощущение. Оно не оставляло ее на протяжении всего дня, мешая сосредоточиться на своей работе у реки, где она рассаживала имбирь. На это занятие у нее ушел весь день. Она разрезала корни свежего имбиря на кусочки и сажала во влажную землю. Имбирь следовало сажать весной, и следующей осенью, после того как опадут листья, можно было снимать урожай. Для посадки годились только очень молодые корни, особенно бледно-зеленого цвета, с глазками как у картофеля. Так как каждый кусочек должен был иметь не менее трех глазков, нарезка и посадка корней требовала особого внимания. Джоанна пыталась сосредоточиться, но давалось ей это с трудом. Мысли и чувства ее находились в смятении. Радость смешивалась в ее душе с тревогой.
На солнце набежало облако, и она подняла голову, оторвавшись от работы. Сентябрьский день в самом начале весны выдался жарким. Шел восьмой месяц ее беременности. Ей было тяжко, и работа шла вяло. Жужжание пчел дополняло гудение мух и щебет птиц. Тревога уже несколько дней следовала за ней неотступно, как тень. В конце концов она отложила лопатку и выпрямилась. Отчасти ее беспокойство было связано с тем, что завтра исполнялось два года со дня ее приезда в Австралию. Стоя тогда на палубе «Эстеллы», она рассчитывала за считанные дни выяснить что-либо о своем наследстве, о Карра-Карра. И вот позади остались два года. Сколько за это время усилий ушло на поиски, и сколько было счастья, но сейчас она находилась ничуть не ближе к разгадке Карра-Карра, чем тогда, когда покидала Индию. Надежды на Боуманз-Крик и Дурребар не оправдались. Хью с Фрэнком видели единственное объяснение в том, что названия могли измениться за сорок три года. Не порадовал и Патрик Лейтроп. Он писал, что пока ему не удалось расшифровать стенографические записи Джона Мейкписа. А из судовой компании «Бьюканан и Кº» в Лондоне ей сообщили, что корабли «Пегас» и «Минотавр» были построены в 1836 году – через шесть лет после отъезда в Австралию дедушки и бабушки Джоанны. Но Джоанна знала, что не это главная причина ее тревоги. Было еще что-то, коренившееся значительно глубже. И оно имело отношение к ее ребенку и песне-отраве.
Ребенок зашевелился. Она подумала, что ему, возможно, передалось ее волнение. С первых дней беременности ее радость омрачали предчувствия и страхи. Чем меньше времени оставалось до родов, тем тревожнее становилось у нее на душе. Была ли спета песня-отрава для ее семьи и сохранило ли зло силу спустя столько лет? Ей вспомнились остающиеся тайной записи ее деда. Может быть, это и есть песня-отрава, которая способна навредить ее ребенку?
Джоанна прислонилась к большому валуну, наслаждаясь теплом нагретого солнцем камня, и достала из корзинки дневник матери. От прикосновения к нему на душе у нее становилось легче и спокойнее. Полистав дневник, она начала читать: «1848 год, 23 февраля. Собирала корни одуванчика. Милый Петроний говорит, что название происходит от французских слов dent de lion, что означает «зуб льва» – у листьев растения края зазубренные». 14 марта 1850 года леди Эмили записала: «Старик Джасваран доказывает, что он – кладезь лекарственных знаний. Сегодня он показал мне, как готовить глазные капли из лакричного корня. Это прекрасное средство от воспаления глаз». Последней Джоанне попалась запись, помеченная 30 января 1871 года и сделанная леди Эмили за три месяца до своей смерти: «Я молюсь, чтобы отрава не перешла к Джоанне».
Внезапно поднявшийся ветер донес из равнин блеяние овец. Джоанна подумала о Хью. Он находился на пастбище, специально выделенном для ягнящихся овцематок. Хотя после бури поголовье овец в «Меринде» значительно уменьшилось, но уцелело около трех тысяч овец, покрытых новым бараном Зевсом. Они должны были скоро ягниться, и Хью дневал и ночевал возле них. Много опасностей поджидало новорожденных ягнят. Едва они успевали появиться на свет, а на них уже покушались орлы и соколы; падая камнем с неба, они хватали их и улетали. А хищники вороны только и ждали удобного момента, чтобы выклевать глаза у новорожденного ягненка. Джоанна хорошо понимала, как важны были для Хью эти ягнята. С них должно было начаться осуществление его мечты о возрождении «Меринды». Глядя на зеленые пастбища, Джоанна думала, не окажется ли потомство Зевса слабым? За прошедшие месяцы к ним приезжали овцеводы посмотреть на барана и прикинуть шансы Хью на успех.
– Думаю, ты делаешь ошибку, Хью, – высказывал свое мнение Иан Гамильтон, стоя у загона с зубочисткой во рту. – Тебе не получить шерсти высшего качества у потомства этого папаши. А только такое руно и требуется.
– Кое-кто в Новой Зеландии тоже пробовал этого добиться, – говорил, качая головой, Джон Рид. – Они скрестили линкольнских баранов с крупными мериносами, и результат получился плачевный. Ягнята все родились со слабыми лопатками и хвостами. На твоем месте, Уэстбрук, я бы отказался от этой затеи. Это все пустая трата денег, и ничего больше.
Поддерживал Хью в его начинании только Фрэнк Даунз. Он владел пятьюдесятью тысячами акров земли в Новом Южном Уэльсе, не пригодных для разведения обычных овец. Но он обещал купить первых баранов от Зевса, если они будут обладать теми качествами, которые ожидал получить Хью. Со дня на день надо было ожидать результатов эксперимента, поставленного Хью. Джоанна молилась, чтобы Хью удалась его затея. Она перевела взгляд на установленные Макнилом бетонные опоры. Их было всего четыре – половина от количества, нужного для всего дома. Она думала о предложении Фрэнка дать денег взаймы и о твердом намерении Хью не брать ни у кого в долг. Джоанна как-то предложила даже продать огненный опал, но Хью и слышать об этом не хотел. На беду из-за юридических проволочек она не могла пока получить наследство, поскольку, как объяснял ей в последнем письме мистер Дрекслер, неожиданно объявившийся родственник отца претендовал на часть денег. И хотя мистер Дрекслер заверял, что дело решится в ее пользу, рассчитывать на скорое поступление денег не приходилось. Потери от бури были огромны. Был ли на самом деле в этом виновен Колин Макгрегор, как о том шла молва? Она не могла представить себе, какая причина могла заставить его так ненавидеть Хью. Тем не менее Полл Грамерси намекнула ей, что здесь пахнет местью, но местью за что? Она также подозревала, что часть аборигенов продолжали гадать, не она ли навлекла несчастья на «Меринду». Но, по крайней мере, Иезекииль больше не настраивал их против нее.
Джоанне очень хотелось переселиться в новый дом, но она понимала решение Хью остаться жить в старом доме, пока у него не появятся деньги для возобновления строительства. Бревенчатый домик расширили, сделали удобнее. И Джоанна знала, что в свое время их большой и красивый дом будет стоять у реки.
Аромат цветущего имбиря туманил ей голову, и снова она вернулась мыслями к преследовавшему ее беспокойству. Она ничего не говорила Хью о своем тревожном чувстве. Он был так счастлив в ожидании ребенка, что ей не хотелось омрачать ему радость. А еще получило новое развитие его поэтическое творчество. Фрэнк Даунз взял на себя смелость публиковать последнюю балладу Хью под настоящим именем автора. Когда в Западном округе узнали, что стихи, появлявшиеся время от времени в «Таймс» под псевдонимом «Старый погонщик», написаны всем им знакомым Хью Уэстбруком, он стал центром всеобщего внимания. Джоанна понимала, почему всем так нравились стихи Хью, особенно его последняя и, по мнению друзей, лучшая баллада «Мечтания». «В дебрях края, где сильны аборигенов духи…» В этих стихах, как говорили, отразилась Австралия, она была там вся: в его стригалях и овцеводах, погонщиках и изгоях, в эму, соколах и Змее-Радуге, «чье тело из желтых и красных полос» и который «извивается лениво подле жены», что была «голубой с головы до хвоста». Люди признавали, что Хью ясно видел перемены и старался запечатлеть старую Австралию, которую, придет день, можно будет отыскать только в его стихах.
Солнце пригревало, и Джоанну потянуло в сон. Она подняла голову и увидела бледно-желтого какаду, усевшегося на ветку над ней. Она перевела сонный взгляд на высокие стебли имбиря, узкие, как мечи, листья, розовые цветки которого подрагивали от влажного дыхания водопада. Джоанна читала изящную вязь написанных матерью строк: «Ребенок родился на рассвете. Мы собираемся назвать ее Джоанна. Я больше не девушка, а настоящая женщина». Дневник выскользнул у нее из рук. В голове бродили рассеянные мысли о том, что причина ее тревоги, возможно, в происходящих в ней изменениях. Испытывает ли то же самое каждая женщина, ждущая первенца? Или этим отмечен переход от девичества к женской зрелости? До этого она считала, что такой переход совершился после первой близости с Хью или произойдет на следующий год, когда ей исполнится двадцать один год. Но теперь она осознала, что только сотворение ребенка служит настоящим подтверждением, что она женщина.
Джоанна закрыла глаза, стараясь прогнать ощущение беспокойства. Положив руки на живот, она почувствовала шевеление ребенка. Ей хотелось испытывать только счастье и радостные волнения в предчувствии перехода к материнству. Но к радостным переживаниям, вероятно, примешивался и страх. Уже погружаясь в сон, она размышляла о том, что расставание с собой прежней и встреча с собой, но уже обновленной, волнует и одновременно страшит каждую женщину, которой приходится это переживать. Она жалела, что с ней рядом нет матери, чтобы помочь советом при совершении этого чуда и разделить радость встречи с ним. Джоанна попыталась отыскать в памяти, что рассказывала ей Сара об обрядах посвящения у аборигенов: о матерях, дочерях и песенных линиях. Но сон сморил ее прежде, чем она успела что-либо вспомнить.
Сара шла по берегу реки с большой осторожностью, чтобы не потревожить встречавшиеся на пути места Мечтаний. Каждый раз, минуя знакомое место, она в знак почтения тихо пела его название: Мечтания Бриллиантовой Полосатой Горлицы, Мечтания Золотистого Какаду. В руках у нее был маленький узелок с глиной, охрой и перьями какаду. Все это она приготовила для ритуала, который собиралась совершить, когда у Джоанны родится ребенок, чтобы он рос здоровым и в окружении доброй магии. Но сейчас она хотела использовать собранное для другой цели. Поэтому в узелке еще находился позаимствованный из кухни страусиный жир, волосяной шнурок для поддержки волос, ею самой сплетенный, и туфли, давно купленные для нее Джоанной, которые Сара еще ни разу не надевала.
