Текст книги "Состоятельная женщина. Книга 2"
Автор книги: Барбара Брэдфорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 35 страниц)
Казалось, что Джим шагнул, приветливо улыбаясь, в ее гостиную прямо из далекого прошлого. Эмма сразу мысленно перенеслась в 1904 год на изысканный обед, который давала Оливия Уэйнрайт в Фарли-Холл. „Мне всегда казалось, что Джим похож на Эдвина”, – подумала Эмма. Он замер на месте, и Эмме показалось, что это Адам Фарли стоит перед нею. Джеймс Адам Фарли, последний в роде Фарли, был точной копией своего прадеда.
Эмма на секунду ощутила нервную дрожь, но она решительно отмела в сторону нахлынувшие на нее воспоминания и приветливо произнесла:
– Добрый вечер, Джим.
Она встала и протянула ему руку.
– Добро пожаловать в мой дом, добро пожаловать в мою семью.
Джим тепло улыбнулся в ответ. Он глубоко уважал и даже почти боготворил эту пожилую женщину с царственной осанкой, пожимавшую сейчас ему руку, и его преклонение перед ней ясно отразилось у него на лице.
– Добрый вечер, миссис Харт. Благодарю вас, для меня большая честь стать членом вашей семьи и быть в вашем доме.
Он задержал ее пальцы в своей руке и заглянул ей в глаза.
– Я всем сердцем люблю Полу и постараюсь быть ей хорошим мужем.
– Я в этом уверена, Джим, – ответила Эмма, высвобождая свою руку. – Разрешите предложить вам что-нибудь выпить, – спросила она, направляясь к георгианскому столику.
Останавливая ее, Джим сказал:
– Благодарю вас, я выпью бокал вина, но я налью сам. Прошу вас, не беспокойтесь.
Эмма наблюдала за тем, как с легкой грацией и непринужденностью, порожденными благородным происхождением и воспитанием, он движется по комнате. Она смотрела на него другими глазами и недоумевала, как она могла раньше не заметить его поразительного сходства с Адамом. „Наверно, их сходство особенно подчеркивает его вечерний костюм в эдуардинском стиле”, – решила она, переполненная воспоминаниями о прошлом.
Джим возвратился с бокалом в руке.
– Ваше здоровье, – сказал он, становясь у камина и опираясь на каминную полку.
Эмма подняла свой бокал.
– Ваше здоровье, Джим. Насколько я поняла из того, что сказала Пола, вы хотите переговорить со мной.
– Да, именно так, миссис Харт. Но сначала я должен кое-что передать вам.
С этими словами Джим опустил руку в карман и достал маленькую серебристую коробочку, которую он вручил Эмме.
Эмма взглянула на Джима.
– Что это?
– Откройте ее, – ответил Джим.
Эмма с растущим любопытством быстро открыла коробку. Внутри лежало что-то, завернутое в пожелтевший от времени шелковый носовой платок с ясно различимыми инициалами „Э. Ф. ”. Дрогнувшими пальцами Эмма развернула его, и, затаив дыхание, уставилась на камень, лежавший на старинном шелке. Это был тот самый плоский голыш с написанным на нем миниатюрным женским портретом, который они с Эдвином подобрали в пещере на Вершине Мира. Портрет удивительно хорошо сохранился, его краски почти не потускнели за эти долгие годы. Она взяла камень и принялась рассматривать его, а потом вопросительно взглянула на Джима.
– Мой дед отдал его мне в день своей смерти, – сказал Джим, следя за выражением ее лица. – Он велел мне отдать его вам. Он хотел, чтобы он остался у вас.
– Почему? – осипшим от волнения голосом спросила Эмма. Так, значит, Эдвин Фарли не забыл ее! Он вспоминал о ней на своем смертном одре!
– Я сию же минуту расскажу вам об этом, миссис Харт. Но вначале мне хотелось бы кое-что пояснить. Мой дед знал о наших отношениях с Полой. Видите ли, я отвез ее познакомиться с ним в Харроугейт, когда мы начали встречаться. В тот раз я не мог понять, почему, когда она вошла в дом, он смотрел на нее так, будто перед ним возник призрак. Так или иначе, он в скором времени полюбил ее и с энтузиазмом одобрил наши отношения. Казалось, это придало ему новые силы. Его сокровенным желанием стало, чтобы мы поженились.
Джим помолчал, зажег сигарету, затянулся и продолжил свой рассказ.
– Потом Пола внезапно порвала со мной, объяснив это тем, что вы никогда не допустите никого из Фарли в свою семью, что вы испытываете к нашему роду необъяснимую ненависть. Она сказала мне, что никогда не сможет причинить вам боль, поскольку в вашей жизни и так уже было достаточно горя и несчастий. Я уговаривал ее, умолял поговорить с вами самой или позволить переговорить с вами мне. Она с такой яростью отвергла мое предложение, что я решил оставить ее в покое, надеясь, что она изменит свое решение. Но, как вы знаете, этого не случилось.
Эмма кивнула.
– И вы рассказали обо всем своему деду?
– Да, я умолял пролить свет на все это много-много раз. Он решительно отказался. Я знал, что вы отобрали у него контроль над его газетой в 1950 году, и спросил его, не проистекает ли ваша ненависть из делового конфликта. Он снова отказался ответить или обсуждать вас со мной.
– Когда Пола оставила меня, он сразу стал резко сдавать. Он вырастил меня, как вы знаете, и мы были очень близки, но даже передо мной он не раскрывался полностью. В последние недели перед смертью он ужасно ослаб, и вот однажды в конце декабря он вызвал меня. Думаю, он сознавал, что умирает…
– И он отдал вам этот камень, чтобы вы передали его мне, – перебила его Эмма. – И еще он рассказал вам всю историю, не так ли? Он рассказал вам обо мне и о том, что произошло между нами в юности, – закончила она грустным голосом.
– Да, он мне все рассказал. Еще он сказал, что надеется на то, что вы смилостивитесь и благословите нас, но если этого не произойдет, он велел мне все равно пойти к вам с этим камнем. Он сказал, что вам обязательно надо знать, что это портрет вашей матери, а вовсе не Оливии Уэйнрайт, как он думал раньше, когда нашел его.
Джим замолчал и, внимательно глядя на Эмму, попытался угадать, что она чувствует, но ее лицо осталось непроницаемым, как маска. На самом деле Эмму не очень удивило его сообщение.
– Я подозревала, что это моя мать, – тихо пробормотала она. – Мне кажется, что я всегда знала об этом. Портрет ведь написал Адам Фарли?
– Да, это так. После смерти Оливии Уэйнрайт дедушка хотел отдать камень Адаму, полагая, что тому будет приятно иметь память о ней. Однажды он уже предлагал этот камень Адаму, но и тогда, так же как на этот раз, тот отказался взять его. Мой прадед объяснил деду почему. Он сказал деду, что это – портрет вашей матери, с которой они в юности были влюблены друг в друга.
Эмма медленно покачала головой.
– Да, это я тоже предполагала много лет назад: что они дружили друг с другом.
Джим глубоко вздохнул и сказал:
– Ваша мать, миссис Харт, и мой прадед были больше, чем друзьями. Они были любовниками.
Эмма стиснула пальцами камень.
– Вы уверены в этом, Джим?
– О, да! Прадед все очень подробно рассказал обо всем дедушке. Адам влюбился в вашу матушку, Элизабет, а она – в него. Она забеременела от Адама и убежала в Райпон. Он решил покончить со своей военной карьерой, оставить отца и эмигрировать в Америку с вашей матерью. Но было поздно. Когда он отыскал ее, она уже прервала свою беременность. Адам так и не узнал, был ли это естественный выкидыш или аборт, который делала какая-то повивальная бабка. Элизабет была тяжело больна, она была почти при смерти и отвергла предложение Адама бежать за границу. В конце концов, она поправилась, вернулась в Фарли и вскоре вышла замуж за вашего отца, Джека Харта. И она больше никогда не перекинулась ни единым словом с Адамом Фарли.
Эмма молчала, охваченная ужасной, саднящей ее душу печалью. „Я всегда знала об этом, – подумала она. – Возможно, это было одной из тех причин, по которым я всегда так неистово ненавидела Адама Фарли. Но откуда мне это стало известно? Может быть, я что-то слышала в детстве? Какие-то семейные ссоры? Взаимные упреки между родителями? Деревенские сплетни?” Она рылась в своей памяти, не находя ответа.
Джим подошел и сел на диван рядом с Эммой.
– Надеюсь, что я не слишком расстроил вас, миссис Харт, разбередив болезненные старые раны. Тем не менее, я чувствовал себя обязанным передать вам ту тайну, которую поведал мне дедушка, и мне хотелось, чтобы этот камень был у вас, несмотря на то, что вы по собственной доброй воле изменили свое решение в отношении нашего брака с Полой.
– Нет, вы не огорчили меня, Джим. Я рада, что вы прислушались к своему внутреннему голосу. Я очень любила свою мать, но у меня не осталось ее фотографии. Я буду хранить этот камень, как величайшее сокровище. А теперь, пожалуйста, продолжайте ваш рассказ: я уверена, что он еще не закончен.
– Да, это так. Когда дедушка отдал мне этот камень для передачи вам, он сказал, что женщины из рода Харт всегда играли фатальную роль для мужчин из рода Фарли, они неизбежно влюблялись друг в друга. „Видно, так им на роду написано”, – сказал он. Еще он сказал мне: „Передай Эмме, что этому пора положить конец. Пусть это поколение обретет счастье, которого были лишены мы с нею, а также мой отец с ее матерью. Скажи ей, что ей представилась счастливая возможность раз и навсегда прервать эту печальную традицию. Передай ей, что она и только она одна может наконец соединить наши семьи узами счастливого брака”. Он был очень взволнован, миссис Харт, и я обещал ему выполнить его просьбу.
Эмма взяла Джима за руку, ее старые и мудрые глаза были мокрыми от слез.
– Но почему вы не пришли ко мне раньше, Джим? Ведь ваш дед скончался уже три месяца назад.
– Я собирался к вам еще в январе, но вы с Полой неожиданно уехали в Америку. После возвращения вы заболели. Я собирался переговорить с вами несколько недель назад, но вы были слишком заняты, и мне не хотелось волновать вас, особенно после болезни. А потом, как гром среди ясного неба, вы вызвали меня и заявили, что не будете возражать против нашего брака с Полой, если мы сами еще любим друг друга.
– Я рада, что сама сделала первый шаг, – произнесла Эмма. – Это как-то воодушевляет меня.
Она удивленно покачала головой.
– Не правда ли странно, что три поколения мужчин Фарли влюблялись в женщин Харт и до сих пор что-то всегда разрушало их любовь. Три поколения, Джим, на протяжении почти целого века!
Она тяжело вздохнула.
– Как долго! И как много страданий! Да, ваш дед был прав: с этим надо кончать. Но теперь с этим покончено, не так ли, Джим?
– Да, слава богу.
К удивлению и смущению Эммы, Джим опустился на колени к ее ногам и крепко сжал ее руку. Умоляюще глядя ей в глаза, он сказал:
– Дедушка просил меня сделать кое-что еще, миссис Харт. Перед самой своей смертью он сказал: „Когда ты расскажешь обо всем Эмме, я хочу, чтобы ты на коленях попросил у этой женщины прощения за все, что сделали ей Фарли. А особенно попроси ее простить меня. Скажи ей, что я никогда не переставал любить ее и что без нее моя жизнь лишилась всякого смысла. Какая-то часть моей души умерла во мне в тот миг, когда я оттолкнул Эмму в розарии, и я дорого заплатил за это”. Я клятвенно обещал исполнить то, о чем он просил. Но дедушка неожиданно стал бредить, и он снова и снова заставлял меня обещать ему это. Печальным голосом он сказал: „Джим, я не успокоюсь в могиле, если она не простит меня. Умоли ее об этом, Джим, и тогда моя измученная душа обретет покой”. Я сказал ему, что вы обязательно простите его и тем неожиданно успокоил его. На какое-то время он заснул, но когда он снова открыл глаза, мне показалось, что он не замечает меня, таким отсутствующим было его лицо. Он долго-долго смотрел в окно, а потом откинулся на подушки, и мне показалось, что он заснул снова. Совершенно неожиданно он улыбнулся радостной, счастливой улыбкой. Очень громким голосом он вскричал: „Эмма! Эмма! Я возвращаюсь на Вершину Мира!”, а после этого мирно скончался у меня на руках.
Эмма, глотнув слезы, произнесла дрогнувшим голосом:
– Бедный Эдвин! Бедный Эдвин! Может быть, ваш дед страдал гораздо сильнее меня.
– Да, мне так кажется, – сказал Джим. Его лицо напряглось. – Вы ведь прощаете Фарли, миссис Харт? И моего дедушку в особенности?
– Я простила их, Джим, всех, и Эдвина – в первую очередь.
Она с нежностью дотронулась до лица Джима. Ей казалось, что это Эдвин сейчас стоит на коленях перед ней. „Я положила всю жизнь, чтобы отомстить тебе за то горе, что ты принес мне. Но, оказывается, в том не было никакой нужды. Твоя собственная совесть гораздо лучше поработала за меня. Если бы только я знала! Сколько усилий и душевных мук было потрачено зря. Ты сам хотел, чтобы я победила. Это хоть немного бы облегчило вину, переполнявшую тебя. Вот почему ты испытывал такое облегчение, когда я отобрала у тебя „Газет”: ты знал, что вендетта, наконец, кончилась”.
– Миссис Харт, с вами все в порядке? – испуганно спросил Джим.
Эмма встрепенулась и пристально взглянула на него.
– Да, со мной все хорошо. А теперь будьте любезны и одолжите мне носовой платок. Не могу же я вся в слезах спуститься вниз, чтобы объявить о вашей помолвке?
– Пока я жив, готов чем могу служить вам, – сказал Джим, протягивая ей платок.
Эмма высморкалась и сказала:
– Я собиралась сказать вам сегодня вечером, что у меня есть ребенок от вашего деда, Джим. Хочу, чтобы вы об этом знали. Это моя старшая дочь, графиня Дунвейл, и ваша тетка Эдвина, точнее ваша сводная тетя.
– Я в этом был почти уверен, когда сегодня встретил ее, – усмехнулся Джим. – Вы можете рассердиться на мои слова, но она выглядит как истинная Фарли.
Эмма рассмеялась.
– Это действительно так. В молодые годы она была вылитой копией вашей прабабушки Адель. Ну, а теперь предложите старой даме руку и помогите мне спуститься вниз поздороваться со всей моей семьей.
– Почту за честь, – ответил Джим.
Глава 60
Обед продолжался уже достаточно долго. Эмма восседала во главе длинного стола красного дерева в своей роскошно обставленной столовой в окружении своих детей, внуков, их жен и мужей. Подаваемые блюда были самыми изысканными, вина – великолепными, и за столом царил дух всеобщего веселого оживления. Все сидевшие за столом расслабились, а зависть, недоброжелательство и противоречия были временно похоронены или, по крайней мере, умело скрывались за улыбающимися лицами.
„Все клоуны одели свои маски”, – подумала Эмма, вспомнив строчку из когда-то прочитанного ею стихотворения и ощущая скрытое напряжение в атмосфере, хотя и менее отчетливое, чем раньше, когда она только спустилась в гостиную, опираясь на руку Джима Фарли. Внуки, обожавшие ее и бывшие неизменно ласковыми по отношению к бабушке, радостно, с энтузиазмом приветствовали ее. Дети также внешне были настроены дружелюбно, но Эмма чувствовала настороженность одних, скрытую враждебность – других, и озабоченность у всех, кроме Дэзи. Со своей стороны Эмма была радушна со всеми, ее лицо – как всегда, оставалось непроницаемым, в то время, как ее дети, отягощенные грузом коллективной вины, боялись смотреть ей прямо в глаза.
Эмму искренне забавляло, как четыре конспиратора старательно избегают друг друга. Для нее не остались незамеченными многозначительные взгляды, которыми временами обменивались между собой державшиеся на отдалении друг от друга Кит и Робин, когда, как им казалось, никто не наблюдает за ними. Даже Элизабет, бывшая по-прежнему близкой к своему брату-близнецу, старалась не пересекаться с ним и не отходила от Блэки, всячески подлизываясь к нему. В течение всего часа коктейлей Эдвина держалась рядом со своим сыном. Помолвка была объявлена, шампанское – выпито, поздравления принесены, хотя все дети Эммы были изумлены, узнав, что она принимает Фарли в лоно своей семьи.
Теперь за десертом в мерцающем свете свечей Эмма время от времени отрывала взгляд от своей тарелки и посматривала искоса на четырех заговорщиков, наблюдая за ними своими внимательными глазами из-под приспущенных век. У нее были все преимущества перед ними. Приобретенный за долгие годы опыт общения с самыми разными людьми только умножал ее естественное знание индивидуальных особенностей и способностей ее детей. Она давно раскрыла их планы, и теперь им нечем было удивить или ошеломить ее. Каждый из них был для нее словно раскрытая книга. После сегодняшнего вечера ей больше не о чем будет беспокоиться: игра будет сыграна.
Эмма на мгновение задержалась взглядом на Ките. Как с годами он стал похож на Джо Лаудера, такой же трудолюбивый, флегматичный, лишенный воображения и инициативы. И как этого большого дурака угораздило затесаться в одну компанию с Робином, который в два счета обставит его на ровном месте. Эмма перевела взгляд на младшего сына. „Как красив он сегодня”, – подумала Эмма, ощутив внезапный болезненный укол в сердце. Робин всегда был ее любимцем, и то, что он оказался инициатором заговора против нее, расстроило ее больше, чем она сама подозревала. Она не могла не признать, что Робин – прирожденный политик, обходительный, с изысканными манерами и хорошо подвешенным языком, настоящий деловой человек. К сожалению, подобно своему отцу, Артуру Эйнсли, Робин был склонен сильно преувеличивать свою фатальную неотразимость, и это постоянно мешало правильности его суждений.
Во многих отношениях его сестра была гораздо умнее и хитрее его, но она крайне редко пользовалась этими своими преимуществами. Эмма внимательно посмотрела на сверкающую бриллиантами Элизабет, упакованную в серебристую парчу и бирюзовый шифон. Главное в ее жизни – неутомимая жажда удовольствий. В этом отношении она тоже уродилась вся в отца.
В свои сорок семь лет Элизабет была по-прежнему ослепительна, самой красивой в семье, но она стала еще более нервной, чем в юности, оставалась хрупкой и во многих отношениях незрелой. „Она удивительно несчастная женщина”, – подумала Эмма. Вообще, была ли Элизабет когда-нибудь по-настоящему счастлива? И сколько же у нее перебывало мужчин после развода с Тони Баркстоуном? Эмма уже начинала сбиваться со счета. Среди них были Майкл Виллерс, а потом – Дерек Ланд, от которого Элизабет родила двойню, Аманду и Франческу. После их рождения она потеряла вкус к англичанам. Польского князя с труднопроизносимой фамилией скоро сменил итальянский граф, бывший на добрых пятнадцать лет ее моложе. „Это тот еще граф, – неприязненно подумала Эмма, – гораздо больше он смахивает на жиголо”.
Эмма заметила, что этот граф подчеркнуто внимателен к Эдвине, которая, в свою очередь, с участием играла роль вдовствующей графини Дунвейл, разговаривая со всеми снисходительно и с вызывающим тошноту видом глубокого превосходства. Насколько же ясна была для нее Эдвина. После сегодняшнего вечера, узнав, наконец, кто ее настоящий отец, она почувствует, что у нее теперь есть все основания задирать свой сопливый нос перед всем миром.
„Ну, будет, слишком много чести для этих четверых, – подумала Эмма. – Мало радости и покоя дарят они мне в мои годы. Но, правда, они подарили мне внуков, и за это я им искренне благодарна”. Эмма отложила вилку и откинулась на спинку стула, добродушно улыбаясь. Но ее глаза по-прежнему смотрели настороженно, и если бы кто-нибудь заглянул в них, то он заметил бы коварный блеск, притаившийся в их бездонной глубине. Она повернула голову и взглянула на Блэки, с важным видом сидевшего на хозяйском месте. Его волосы, по-прежнему густые и кудрявые, стали снежно-белыми, его лицо все еще излучало несокрушимое здоровье, а черные глаза оставались такими же живыми, как и шестьдесят лет назад. Фигура Блэки стала величественной, но не грузной, его ум был по-прежнему острым, и он с достоинством нес груз своих немалых лет. Он пережил Уинстона и Фрэнка, умерших друг за другом с интервалом в один год, в начале 60-х, и Дэвида Каллински, скончавшегося летом 67-го. „Нас осталось только двое, – подумала Эмма, – а Блэки еще поживает. Он старый боевой конь, как, впрочем, и я сама”.
Эмили, сидевшая довольно далеко от нее, старалась привлечь к себе внимание Эммы, закатывая глаза и шепча какие-то непонятные слова. Эмма нахмурилась и знаком подозвала ее к себе во главу стола.
– Ради Бога, что с тобой случилось, Эмили? Такое впечатление, что тебя того и гляди хватит удар.
Эмилия склонилась к ней и зашептала.
– Это все твоя Эдвина, бабушка. Она изрядно набралась и бросается на всех. Как всегда, она выпила массу вина, да еще четыре порции виски и шампанское перед обедом. Если хочешь знать мое мнение, то она просто спивается. Она ужасно невоспитанно ведет себя с Джианни. Я знаю, что ты недолюбливаешь его, но он безвредный и хорошо относится к маме и к двойняшкам. Мне кажется, что она непозволительно груба с ним и он чувствует себя очень неловко. И маме от нее тоже достается в последнее время. Не велеть ли Хильде подать кофе?
Эмма с чувством пожала руку Эмили.
– Ты хорошая девочка. Я рада, что ты меня предупредила. Теперь сделай мне небольшое одолжение и сбегай наверх. В гостиной ты найдешь мой кейс для бумаг. Принеси и поставь его в библиотеке за письменным столом.
– Сию минуту.
Эмили вернулась к своему месту за столом, протянула руку и взяла со стола свой бокал. Она встала позади своего стула и громко кашлянула.
– Пожалуйста, все, помолчите секунду, – громким голосом заявила она. Гул разговоров резко оборвался, и все удивленно посмотрели на нее. Самоуверенная Эмили, которую трудно было чем-либо смутить, воскликнула:
– Мне, как представителю самого молодого поколения этой семьи, неловко упрекнуть собравшихся за этим столом в невнимательности. Но хочу заметить, что ни один из нас не предложил тост за здоровье бабушки, которая только что оправилась после серьезной болезни. Я думаю, что мы обязаны пожелать ей сохранить здоровье на долгие годы. Поскольку мы все так преданно ее любим…
Эмили, как хорошая драматическая актриса, выдержала паузу, неотступно осуждающе глядя своими зелеными глазами, такими похожими на глаза Эммы, на Робина и Кита, которых она терпеть не могла.
– Итак, я предлагаю тост за нее. За Эмму Харт! За великую женщину, которой мы все стольким обязаны. Пусть она еще многие лета будет с нами. За Эмму Харт!
– За Эмму Харт! – хором повторили все, поднимая бокалы.
Эмма была тронута вниманием Эмили, но еще больше она гордилась своей внучкой. „У нее выработался твердый характер, и она в двадцать один год никого не боится и меньше всего – своих дядей”. Эмма заметила злобное выражение на лицах своих сыновей и, слегка улыбнувшись, поднялась на ноги.
– Благодарю вас, – произнесла она, поклонившись, – а теперь прошу всех перейти в библиотеку, где вас ждут кофе и ликеры. „И последний раунд”, – добавила она про себя, подумав, что все козыри находятся у нее в руках. И она величественно поплыла прочь из столовой, окутанная облаком черного шифона. С глазами, сверкающими так же ярко, как изумруды на шее, она шла, весело подняв седую голову, таким же уверенным и целеустремленным шагом, каким ходила полвека назад.
