Текст книги "Состоятельная женщина. Книга 2"

Автор книги: Барбара Брэдфорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)

Машинально он сунул руку в карман, и его пальцы сомкнулись вокруг коробочки с бриллиантовым кольцом, купленным им на прошлой неделе. Он намеревался сегодня вечером просить Эмму выйти за него замуж. После их недавнего разговора по поводу свидетельства о рождении Эдвины, он, наконец, принял решение, которое занимало его мысли последние месяцы. Недавно он пришел к выводу, что, хотя он не любил Эмму той возвышенной любовью, как Лауру, он все равно был влюблен в нее. Он любил ее всегда, еще когда она была невинным ребенком, тем заморышем, которого он повстречал на холодной, мокрой вересковой пустоши. Для него важно было сделать ее счастливой. Он находил ее физически очень привлекательной, она забавляла его, и ее дружбой он дорожил. Кроме собственной его глубокой привязанности к Эмме, он знал, что Брайан обожает ее, а его дорогому Брайану нужна мать. Потом, подумал Блэки, может быть, ему удастся, женившись на Эмме, смягчить тот удар, который ждет Эдвину, когда она узнает о том, что она незаконнорожденная. Он постарается обращаться с нею как отец и заменит Джо в ее привязанностях. Если она в свою очередь сумеет полюбить его, то не будет так потрясена, увидев его имя на своем свидетельстве о рождении, а он с готовностью даст ей свою фамилию официально…

Его идея казалась ему удачной во всех отношениях – но только до услышанных им несколько минут назад откровений Уинстона. Внезапно Блэки увидел Эмму совсем в ином свете. Перед ним была женщина, несомненно обладавшая неограниченной властью и огромным богатством. Нельзя сказать, что он раньше недооценивал ее, – он был слишком умен для этого. Он просто не заметил или, точнее, полностью не осознал, кем она стала, относясь к ней слишком субъективно, чтобы воспринимать ее как женщину с громадным жизненным опытом или как удачливого промышленного магната. Он сам многого добился в жизни, но она далеко и самым головокружительным образом обошла и его, и Дэвида Каллински. Более того, он начал понимать, что она никогда, как любая нормальная женщина, не сможет полностью посвятить себя мужу, семье и дому. Она никогда не расстанется со своим делом, которое во многих смыслах стало частью ее существа.

Он теперь был отнюдь не уверен в том, что она захочет принять его в качестве мужа, а главное – сомневался в своей способности удержать ее в руках. И вот Блэки О'Нил, тридцатитрехлетний очаровательный, красивый и самоуверенный мужчина, утратил какую-то долю уверенности в себе под впечатлением выдающихся достижений Эммы и был сильно поколеблен в своей решимости сделать ей предложение.

Он привлек к себе внимание Эммы, и она, извинившись перед Эйнсли, плавно подошла к нему.

– Славная вечеринка, Блэки, и я не могу прийти в себя от дома. Он грандиозен. – Она смотрела на него своими живыми глазами, сияющими на бледном лице. – И он точно такой, как ты описывал когда-то, в этих своих зеленых и голубых тонах, с чудесной георгианской мебелью. – Она рассмеялась.

Блэки заметил, что Артур Эйнсли смотрит на них, и, нахмурившись, сказал:

– Я вчера думал, что ты не выносишь молодого Эйнсли, но сегодня вечером, мне кажется, ты настроена весьма дружелюбно по отношению к этому парню.

– Он не столь плох и оказался намного умнее, чем я могла подозревать раньше. Действительно, я нахожу его довольно приятным.

Блэки сердито сверкнул глазами.

– Да, конечно. Если бы он не был англичанином, то я мог бы подумать, что он поцеловал бларнинский камень.[10]10
  По ирландскому преданию тот, кто поцелует камень в замке Бларни, обретает способность льстить.


[Закрыть]

Эмма засмеялась в ответ на этот саркастический выпад в адрес Артура и возразила:

– Да, мне тоже кажется, что порой он бывает слишком льстив, но зато он умеет развлечь даму, и с ним легко себя чувствуешь.

– Ты что, проводишь с ним много времени? – внешне спокойно спросил Блэки, почувствовав укол ревности.

– Вовсе нет, я встречаюсь с Артуром только по делу, а что?

Она бросила на него удивленный взгляд.

– Просто так, любопытно. Кстати, если мы вспомнили о делах, то где в Лондоне ты собираешься строить свой универмаг?

– Я нашла большой кусок земли в Найтбридже[11]11
  Фешенебельный район лондонского Уэст-Энда, славящийся дорогими магазинами.


[Закрыть] и могу купить его за умеренную цену. Я хочу, чтобы ты взглянул на него, – она тронула его руку. – Не мог бы ты поехать со мной в Лондон на следующей неделе?

– Конечно, и с большим удовольствием. Если ты поспешишь с покупкой земли, то я смогу начать проектирование немедленно. Я построю тебе отличный универмаг, Эмма, самый лучший в Лондоне.

Они поговорили какое-то время о будущем универмаге. Эмма рассказала о своих идеях, как всегда грандиозных, и ее энтузиазм оказался столь заразительным, что Блэки почувствовал неожиданное волнение и увлеченность тем вызовом, который ее проект бросал его способностям как архитектора и строителя. Поговорив с ней еще немного, Блэки сел к роялю и заиграл. Он спел несколько веселых ирландских джиг, и Эмма, как всегда, наслаждалась его чудесным голосом. Многие из гостей сгрудились вокруг рояля, как это было когда-то в „Грязной утке”, и Эмма, улыбаясь про себя, вспомнила былые дни. Мороз пробежал у нее по коже, когда густой баритон Блэки, чистый и свежий, зазвучал снова и пропел первые строчки „Дэнни Бой”. Знакомые слова пробудили в ней невероятную тоску, и грусть переполнила ее.

Его голос стал громче и заполнил собой всю комнату, когда он запел второй куплет:

„Но когда ты придешь, и все цветы завянут… ”

Эмма почувствовала, что она не в состоянии слушать дальше. Она выскользнула из комнаты, сердце трепетало в ее груди, горло перехватило. Она думала только о Поле, о нем одном, который покинул ее навсегда.

Фрэнк и Уинстон обменялись встревоженными взглядами, и Фрэнк, увидя, что Уинстон поднимается с места, покачал головой.

– Я пойду за ней, а ты оставайся здесь с Шарлоттой.

Фрэнк поспешил следом за Эммой и поймал ее в вестибюле. Он схватил ее за руку и потащил, не говоря ни слова за собой в библиотеку. Он закрыл дверь, обнял ее за плечи и сказал:

– Он не вернется, Эмма. Надо смотреть правде в глаза.

– Я знаю, Фрэнк, – тихим покорным голосом ответила она.

– Ты знаешь, что я никогда не вмешиваюсь в твою личную жизнь, но я не могу больше смотреть на то, как ты убиваешься, Эмма. Есть кое-что, о чем я должен тебе рассказать. То, что тебе следует знать. Я не могу больше об этом молчать.

Эмма вопросительно взглянула на него.

– Что ты имеешь в виду?

– Пол Макгилл женат.

– Я знаю, Фрэнк, дорогой. Я это всегда знала.

– Понятно.

Он твердо сжал свои чувственные губы.

– Полагаю, что Долли Моустен сказала тебе об этом, – предположила Эмма.

– Да, это она.

– Долли – сплетница. У нее не было никакого права…

– Я сам спросил у нее. Можно сказать, заставил мне рассказать. Естественно, вне всякой связи с тобой.

– Ох, – воскликнула Эмма и, опустив глаза, печально стала разглядывать свои руки.

– Итак, Пол сказал тебе, что он женат. Полагаю также, что он обещал тебе развестись с женой.

– Он говорил, что утрясет все это после войны, – прошептала Эмма, напуганная язвительным тоном Фрэнка.

Она замолчала, а Фрэнк гневно продолжил:

– Он говорил тебе, что женат на дочери одного из наиболее влиятельных политиков в Австралии, и о том, что мать его жены принадлежит к одной из самых богатых семей Сиднея?

– Нет, он никогда не обсуждал свою жену со мной.

– Я могу поспорить, что он этого тебе не сказал. Держу также пари, что он никогда не рассказывал тебе о своем ребенке.

Эмма изумленно взглянула на Фрэнка, ее губы задрожали.

– Ребенок!

– Да, мальчик. Я так понимаю, что он предпочел не обнародовать эту важную информацию.

– Да, – подтвердила Эмма. Сердце ее упало: еще с женой, с которой он был не в ладах, она могла конкурировать, но не с ребенком. Тем более, с сыном. Состоятельные мужчины, вроде Пола Макгилла, все свои мечты связывают с наследниками, продолжателями династии. Он никогда не пожертвует своим сыном ради нее.

– Мне надо выпить, – сказал, вставая, Фрэнк, – и тебе, по твоему виду, это не повредит.

Он налил бокал шампанского для Эммы и бренди себе, не отрывая от сестры пристального взгляда. „Боже мой, ну и сильная она женщина!” – уважительно подумал Фрэнк.

Он знал, насколько она была шокирована и расстроена, но полностью сохранила самообладание. Он сказал:

– Прости, что огорчил тебя, любимая, но ты должна была это узнать.

– Я рада, что ты рассказал мне, Фрэнк, – она горько рассмеялась. – Ты, полагаю, устроил для Долли настоящий допрос с пристрастием, не правда ли?

– Тебя удивит, что женщина может быть насколько откровенна со своим любовником, особенно в постели.

– Ты и Долли! Фрэнк, я не могу в это поверить, – недоверчиво воскликнула Эмма.

– Да, по крайней мере, в данный момент.

– Но она намного старше тебя!

– На десять лет, чтобы быть точным. Но, я думаю, мои отношения с Долли сейчас не предмет для обсуждения, не так ли?

– Нет, конечно. – Эмма подалась к нему. – Откуда она так много всего знает о Макгилле?

– Несколько лет назад она была любовницей Брюса Макгилла.

– Слабость к женщинам, кажется, их семейное качество! – презрительно воскликнула Эмма. – Что еще она тебе рассказала? Я должна все знать, до мельчайших подробностей.

– На самом деле, не слишком многое. В основном, Долли говорила об их богатстве и могуществе. Действительно, как мне кажется, она мало что знает о жене Пола и его сыне. У меня создалось впечатление какой-то таинственности вокруг его жены. Долли как-то сказала, что Пол всегда появляется на людях один. Даже в Сиднее до войны, и она определила, что он… – Фрэнк запнулся и посмотрел в свой бокал.

– Что?

Фрэнк откашлялся.

– Хорошо, если хочешь знать, то Долли полагает, что он – бабник.

– Я не удивлена, Фрэнк. Не переживай, что сказал мне об этом.

Фрэнк залпом допил бренди.

– Я и не переживаю об этом. Меня возмущает, что он обидел тебя.

Он поднялся, направился к консоли и вернулся с бутылками шампанского и коньяка. Наполнив пустой бокал Эммы, он сказал:

– Мне всегда нравился Пол. Не думал, что он такой прохвост. Это лишний раз доказывает, как обманчива бывает внешность. Почему ты ничего не рассказываешь мне, Эмма? Иногда полезно исповедаться.

Эмма угрюмо улыбнулась.

– Я в этом не уверена. Но я расскажу тебе все, что ты хочешь узнать. Может быть, ты сумеешь объяснить мне его поведение, Фрэнк.

Пока Эмма откровенничала с Фрэнком, она медленно выпила целую бутылку шампанского и, первый раз в жизни, напилась вполне намеренно. Когда часом позже Уинстон появился в дверях, он с изумлением уставился на сестру.

– Ты пьяна вдребезги, Эмма, – воскликнул он, с необыкновенной быстротой входя в библиотеку.

Эмма подняла бокал и помахала им в воздухе, расплескав половину шампанского. Она что-то попыталась сказать заплетающимся языком, проглатывая слова и громко икая.

– Как ты мог допустить, чтобы она напилась до такого состояния, Фрэнк, – выговаривал ему укоризненным тоном Уинстон, глядя на Эмму, томно раскинувшуюся на диване. Ее глаза были полузакрыты, губы кривились от беззвучного смеха.

– У нее завтра будет тяжелая голова, – сердито бормотал он.

– Ну и что с того? Не будь занудой, Уинстон, – тихо сказал Фрэнк. – Я думаю, что хоть раз в жизни ей надо расслабиться по-настоящему.

Глава 48

Эдвин Фарли, стоя перед братом с угрюмым лицом и глядя на него с холодным гневом в глазах, произнес:

– Ты собственноручно накинул себе петлю на шею и затянул ее Я абсолютно ничем не могу тебе помочь.

Джеральд остолбенело уставился на него, его маленькие хитрые глазки, глубоко сидящие на оплывшем лице, казались еще меньше и злее обычного.

– Ты хочешь сказать, что они теперь законные владельцы „Проктор и Проктор”? Что они могут вот так, запросто забрать себе мои фабрики? – сердито спросил он.

– Боюсь, что дела обстоят именно так, Джеральд. Неоспариваемый вексель потому так и называется: неоспариваемый! А поскольку ты приложил к нему документы на право владения фабриками, то все твои претензии беспочвенны, если у тебя нет денег, чтобы выкупить вексель. Это было более чем глупо с твоей стороны. Зачем ты это сделал?

– Мне нужны были деньги, – пробормотал Джеральд, избегая встречаться глазами с прямым взглядом брата, устремленным на него.

– Чтобы расплатиться со своими проклятыми карточными долгами! Я это знаю. Думаю также, что ты выложил бумаги на владение фабриками, не спросив совета у юристов. Если не у меня, так хотя бы у нашего семейного поверенного.

– Они все равно не посоветовали бы мне ничего толкового. Мне были нужны деньги немедленно. Мне некуда было деться, а это было единственным условием, приемлемым для „Проктор и Проктор”. Любые разговоры с юристами никак не повлияли бы на их условия. У меня не оставалось иного выхода. Кроме того, я был уверен, что Алан будет более лоялен и даст мне время выкупить вексель. – Злобная гримаса исказила лицо Джеральда. – Так или иначе, но Алан Проктор предал меня. Вор проклятый! Он украл у меня фабрики.

– Не будь смешным, Джеральд, – неприязненным тоном заметил Эдвин, пораженный отсутствием у своего брата всякой деловой сметки. – Алан ничего не воровал у тебя, ты сам преподнес ему фабрики на блюдечке. Я поражаюсь, насколько ты не способен хоть немного смотреть вперед. Кроме того, насколько я понял твой рассказ, Алан еще проявил лояльность по отношению к тебе. Вексель был дан на шесть месяцев, но его трижды продляли, в общей сложности еще на восемь месяцев. Должен заметить, что Алан был исключительно сговорчивым, причем ты ведь был должен не лично ему, а его компании. У него же есть совет директоров, перед которым он обязан отчитываться.

Джеральд, как всегда, преисполненный жалости к себе, уронил голову на руки, но несколько минут спустя поднял ее и требовательным тоном заявил:

– Ты обязан ссудить меня деньгами, Эдвин!

Тот изумленно взглянул на Джеральда.

– Ты шутишь? Где я возьму двести тысяч фунтов, не считая набежавших процентов? Ты, верно, сошел с ума, если вообразил, что у меня есть такие деньги.

– Отец оставил тебе неплохое состояние. У тебя должны быть деньги! Просто ты не хочешь помочь мне выбраться из западни.

– Доходы с моего состояния ничтожны, и ты это хорошо знаешь, – вскричал взбешенный Эдвин. – Отец всю жизнь прожил экономно и тратил деньги очень скромно, особенно после женитьбы на тете Оливии. Наследство, которое он оставил мне, сущие пустяки по сравнению с тем, что получил ты, но ты пустил большую часть своего состояния по ветру. – Эдвин презрительно взглянул на брата. – Кроме того, как бы не были малы мои доходы, они нужны самому. У меня есть жена и сын, которых я должен обеспечивать, и есть дом, который надо содержать.

– Но ты же имеешь хорошие деньги от своей адвокатской практики…

– Да, но их недостаточно, чтобы оплачивать твои дурные привычки, – безапелляционным тоном возразил Эдвин.

– Отец оставил тебе большую часть акций „Йоркшир морнинг газетт". Ты мог бы заложить их, – сказал Джеральд, хмуро глядя на брата.

– Конечно, мог бы, но не имею никакого желания этого делать. Я обещал отцу сохранить их и принимать активное участие в делах газеты. Я не намерен нарушить это обещание, – твердо отказал ему Эдвин. – Не могу все же понять, как ты умудрился загнать себя в такое положение…

– Проклятье! – заорал Джеральд. – Нечего снова читать мне нотации!

Он вскочил и принялся бегать взад и вперед по библиотеке. Даже со стороны было хорошо заметно, что его обуял страх. „Он не только дурак, но и трус”, – подумал Эдвин, с изумлением наблюдая за братом. С годами врожденная склонность Джеральда к обжорству только усиливалась. Его слоноподобная фигура стала жирной до омерзения, распутный образ жизни оставил неизгладимые следы на его и так малосимпатичном лице. На взгляд Эдвина, Джеральд выглядел просто непристойно, и он подумывал, как бы ему поскорее уйти отсюда.

Джеральд шагнул к темному буфету из орехового дерева и налил себе большую порцию виски.

– Я забыл предложить тебе выпить. Хочешь? – не оборачиваясь, пробормотал он.

– Нет, спасибо, – огрызнулся Эдвин, – мне пора идти.

Усевшись напротив брата, Джеральд принялся сверлить его своими хитрыми глазками.

– Ты всегда считал себя самым умным в семье. Так подскажи, что мне теперь делать, братец, – насмешливо спросил он.

– Послушай, Джеральд. То, что я сейчас скажу, тебе наверняка не придется по душе. После всего случившегося, у тебя еще остались фабрика здесь, в Фарли, и кирпичный завод. Я предлагаю тебе ужаться до предела, сократить все расходы на себя, бросить азартные игры и экономить на всем. Сосредоточь все внимание на единственной оставшейся у тебя фабрике. Я мало что смыслю в текстильном деле, но мне кажется, что только круглый идиот может не воспользоваться тем бумом в торговле тканями, который сейчас наблюдается. Я на самом деле не понимаю, почему фабрика Фарли не может работать лучше. Безо всякого сомнения, ты должен наладить там дело как следует.

Всегда готовый к самооправданию Джеральд принялся возражать и защищаться.

– Времена изменились с тех пор, как отец вел дела фабрики. Ты не представляешь, какие трудности приходится преодолевать. Теперь стало чертовски много конкурентов, Эдвин. „Томпсон” производит такие же ткани, что и мы. Они за последнее время переманили многих моих постоянных покупателей. То же самое делает твоя проклятая Эмма Харт. Чтобы ты знал, она владеет фабрикой Лейтона и тоже заставляет меня побегать за моими деньгами. По правде говоря, именно она поспособствовала моему разорению. Все мои проблемы начались с того дня, когда она сманила Бена Эндрюса и нескольких моих лучших работников с фабрики Томпсона в 1914-м. – В голосе Джеральда послышался обвинительный пафос, когда он заявил: – Да, твоя проклятая шлюха все эти годы была для меня бельмом на глазу. Проклятая маленькая шлюха! Она…

– Попробуй только еще раз при мне назвать Эмму шлюхой! Ты слышишь меня, ты, грязный ублюдок! – закричал Эдвин, крепко схватив его за руки и угрожающе подаваясь вперед.

Джеральд насмешливо осклабился.

– Все еще страдаем по служанке, а, Эдвин? Интересно, что бы сказала леди Джейн, знай она, что у тебя по-прежнему зудит в промежности при мысли об этом кусочке рабочего сословия.

– Довольно, паршивая свинья! – завопил Эдвин, взвиваясь с места. Он собрал остатки самообладания, чтобы удержаться и не надавать пощечин Джеральду. – Я ехал в Фарли с самыми лучшими намерениями, надеясь помочь тебе, как юрист, советом, но я приехал не за тем, чтобы слушать твои гадости по поводу Эммы, – гневно сказал он.

Он с ненавистью смотрел в упор на брата, и его лицо так ясно говорило о его истинных намерениях, что Джеральд отшатнулся и вжался в кресло.

Эдвин продолжил:

– Я счастлив, что могу гордиться Эммой. Она кое-чего добилась сама, и, уж, черт побери, ее дела идут намного лучше, чем у тебя. Ты же – просто кусок дерьма!

Эдвин быстро отступил назад, испугавшись, что изуродует брата, если тот будет продолжать провоцировать его.

– Прощай! Надеюсь, что ты еще долго не увидишь меня.

– Тебя видно насквозь, Эдвин, – не унимался Джеральд. – Итак, Эмма Харт все еще у нас в крови, да? Ах, ах, ах! Должно быть, у нее есть что-то необыкновенное между ногами, если твой интерес к ней не ослаб за столько лет. Я было пытался тоже поиметь ее однажды, когда нашел ее в Армли.

– Что ты сделал???

Эдвин, который был уже на полпути к двери, быстро развернулся и бросился назад. Он подлетел к Джеральду, схватил его за лацканы и принялся бешено трясти.

– Если ты еще посмеешь только взглянуть на Эмму, то, клянусь Богом, я убью тебя!

Лицо Эдвина, находившееся перед глазами Джеральда, исказила гримаса отвращения пополам с угрозой, и Джеральд, внезапно испугавшись, попятился назад. Эдвин отпустил его и, скривившись, брезгливо вытер руки о брюки.

– Не хочу пачкаться, – прошипел он. – Ты отвратителен, самый вонючий образец презренной человеческой породы.

Он круто повернулся на каблуках и вышел, дрожа всем телом и тряся головой от ненависти и отвращения к брату.

Глава 49

Эмма скинула с ног туфли, стащила сшитое на заказ черное платье, в котором всегда ходила в универмаг, сняла драгоценности и сложила их на туалетный столик. Сбросив нижнее белье, она накинула приготовленный горничной шелковый халат и поспешила в ванную.

Стоя перед овальным зеркалом в золоченой раме и повязывая газовым шарфом недавно коротко остриженные волосы, она улыбнулась себе, как улыбалась всегда, заходя в эту, особенно любимую ею комнату в своем новом особняке. Ванная комната была даже слишком роскошна, и, когда Блэки впервые показал ей эскизы отделки, Эмма заявила ему, что ванная комната, на ее взгляд, представляет смесь зеркального зала Версаля и будуара куртизанки. Правда, она никогда и не видела последнего, а вот в Версале она побывала, когда три года назад ездила в их с Артуром Эйнсли свадебное путешествие в Париж. Не обращая внимания на ее слабые протесты против излишней помпезности, Блэки настоял на выполнении первоначального проекта, упросив ее довериться его вкусу. К своему удивлению, она полюбила эту комнату, когда отделка ее была полностью завершена, получая определенное чувственное удовлетворение от ее роскошного убранства.

Стены ванной были выложены перламутрово-розовой плиткой, перемежаемой широкими зеркальными вставками от пола до потолка, в которых множились бесконечные отражения. Куполовидный бледно-бирюзовый потолок был расписан розовыми дельфинами, весело резвящимися в окружении морских ежей, тонких побегов морских водорослей, ярко-розовых и розовато-лиловых анемон. Бирюзовая овальная ванна была утоплена в выложенном розовой плиткой полу, и два серебряных дельфина, каждый ростом в фут, застыли в прыжке в противоположных концах ванны. Краны также были выполнены в виде миниатюрных серебряных дельфинчиков. На низкой зеркальной полке, выступающей из стены, теснились бесчисленные флаконы французских духов и шампуней фирмы «Флорис» для ванны, хрустальные вазочки с серебряными крышками для кремов и примочек. Блэки даже предусмотрел диванчик на колесиках перед зеркальным кофейным столиком в стиле арт-деко, с одной стороны обтянутый розовым шелком. С другой стороны диванчика была прикреплена громадная, выкрашенная в розовый цвет садовая корзинка, переполненная последними иллюстрированными журналами и финансовыми газетами. Обстановка в ванной комнате была истинно женской, и она стала для Эммы любимым местом в доме, местом для отдыха, ее убежищем, где она могла без помех расслабиться и поблаженствовать после переполненных заботами рабочих дней в универмаге.

Эмма налила в воду, предусмотрительно приготовленную горничной, „флорисового” шампуня с запахом гардении, сняла халат и погрузилась в ванну. Она вытянула длинные ноги в благоухающей воде и обратилась мыслями к званому ужину с танцами, который она устраивала вечером. Выйдя замуж за Артура Эйнсли, Эмма стала гораздо больше средств тратить на приемы гостей, но сегодняшнее событие было вне всякого сомнения самым значительным из всех приемов, устраиваемых ею ранее, и она тщательно к нему готовилась. Бал устраивался в честь помолвки Фрэнка с Натали Стьюарт, дочерью влиятельного лондонского политического деятеля. Эмма с самого начала одобрила этот брак и с энтузиазмом способствовала его свершению. Помимо того, что Натали, по ее мнению, была прелестной молодой женщиной, Эмма надеялась таким способом вырвать брата из цепких клешней Долли Моустен. Натали была прирожденной леди, и эта белокурая изысканная красавица, внешне казавшаяся даже несколько хрупкой, обладала, как было известно Эмме, мужественным сердцем и стальным внутренним стержнем. Она сильно напоминала Эмме ее незабвенную Лауру.

Эмма не пожалела денег на устройство бала, желая придать торжественность помолвке Фрэнка. Дом выглядел ослепительно. Каждая из его просторных парадных комнат была украшена превосходными картинами и предметами старины, массой весенних цветов. Поскольку ее новый особняк был примерно втрое больше по своим размерам, чем прежний, в Армли, это позволяло придать ее приемам более грандиозный размах, а сама Эмма приобрела манеры очаровательной хозяйки, что делало пребывание гостей у нее в доме простым и приятным.

Продовольственный отдел ее универмага „Харт” получил заказ на приготовление великолепного ужина, блюдами для которого был сервирован длинный буфетный стол в парадной столовой. Эмма осталась довольна меню: супы двух сортов, разлитые по бульонным чашкам, – консоме в желе и крем из водяного кресса; мусс из лосося; копченая лососина с каперсами и лимоном; пирожки с начинкой из омаров; рыба турбо под майонезом; тюрбаны из цыплят с языком; кнели из фазана; ростбиф „Веллингтон!”; жареная ягнятина под мятным соусом; томаты „Тартар”; фасоль по-французски и яблочное суфле. На десерт предлагались: ромовая баба; компот из фруктов; бисквит, пропитанный вином и залитый заварным кремом с миндалем и фруктами; абрикосовое мороженое и миндальное печенье. Были приготовлены самые разнообразные напитки: шампанское, кларет, белые и красные вина, сидр, фруктовые соки, чай и кофе. „Выбор блюд и напитков должен удовлетворить самый изысканный и привередливый вкус”, -решила Эмма и дала себе слово поздравить шеф-повара кафе универмага „Харт”, который по этому случаю превзошел себя самого.

Почти сотня гостей должна была ужинать за маленькими столиками, покрытыми розовыми скатертями, с приставленными к ним позолоченными стульями, расставленными в столовой, парадной гостиной и в библиотеке. После ужина намечались танцы в длинной, отделанной мрамором галерее, выходящей в сад. Те же, кто не хотел танцевать, могли насладиться беседой в двух очаровательных малых гостиных.

Уже прибыл приглашенный на вечер оркестр, и когда Эмма выходила из галереи, музыканты настраивали инструменты. Оркестр начал разогреваться, и первые робкие звуки популярной мелодии потревожили тишину наступающей ночи. Все было продумано и предусмотрено Эммой, не упустившей из виду ни единой мелочи. В помощь постоянной прислуге была нанята целая армия горничных и официантов, которые должны были ухаживать за гостями. Как-то Артур в шутку сказал Эмме, что она любое дело организует с такой же тщательностью, с которой планируют большие военные маневры. Эмма закрыла глаза, ощущая, как отпускает ее дневное напряжение, и сладкая истома охватила ее.

Тем временем Артур Эйнсли, переодевавшийся к вечеру в соседних апартаментах, был погружен в заботы о своей внешности не меньше, чем была озабочена Эмма приготовлениями к балу. Он отступил от высокого зеркала и с особым вниманием разглядывал свое отражение, явно довольный увиденным. В свои тридцать два года Артур все еще сохранял юношеский вид, подчеркиваемый одеждой в стиле молодого денди и элегантными, порой граничившими с женственными, манерами. Он выпустил манжеты рубашки из рукавов вечернего костюма и вдел в них запонки из черного оникса с бриллиантами, после чего направился к комоду за гребешком. Он несколько раз провел гребнем по своим мягким светлым волосам, добиваясь того, чтобы каждый их локон занял точно отведенное место, и пригладил наманикюренным пальцем ниточку усов, которыми он очень гордился. Наконец, он отложил гребень и вытянулся перед зеркалом в полный рост, поглощенный изучением собственной внешности.

К сожалению, о характере Артура Эйнсли нельзя было сказать ничего примечательного. Всю свою сознательную жизнь он был так сосредоточен на своем внешнем облике, что мало времени уделял внутреннему самосовершенствованию. В конце концов, он превратился в пустышку, а собственная ограниченность заставляла Артура еще больше заботиться о своей внешности. Неглупый от природы, учившийся в лучших школах Артур Эйнсли был настолько ленивым и самовлюбленным, что не мог надолго сосредоточиться ни на одном серьезном деле. Он был одержим только тягой к удовольствиям и развлечениям, а потребность к немедленному удовлетворению любых своих прихотей выдавала инфантильность его натуры. Хотя Артуру нравились внешние признаки богатства и успеха, он, будучи неспособным к напряженному труду, не обладая должным прилежанием и сосредоточенностью, никогда не сумел бы их добиться самостоятельно.

Артур отошел от зеркала и взглянул на свои платиновые карманные часы, усыпанные алмазами. Он оделся слишком рано, и теперь до начала съезда гостей, назначенного на десять вечера, у него оставался почти час ничем не заполненного времени. Артур выдвинул ящик комода и достал бутылку бренди. Он было начал наливать себе выпивку, но заколебался и состроил гримасу, подумав о том, что Эмма опять будет им недовольна.

Артур Эйнсли стал искать успокоения в бутылке после того, как полтора года назад он неожиданно обнаружил, что стал импотентом в отношениях с Эммой. Он был уверен, что его постоянное пьянство было вызвано этим обстоятельством, но на самом деле он пил, чтобы оправдать собственное бессилие. Ему было проще лакать ликеры вместо того, чтобы трезво разобраться в довольно запутанных психологических причинах своей импотенции. Но способность к самоанализу была заказана тщеславной натуре Адама, и он предпочел оставаться в неведении относительно причин своей неспособности исполнять супружеские обязанности. А правда заключалась как в его скрытых гомосексуальных наклонностях, так и в решительном превосходстве над ним его жены, обладавшей в избытке теми достоинствами, которых так недоставало Артуру. Но Эмма была не виновата в утрате им его мужских способностей. Просто будучи такой, как она есть, она послужила причиной мучительного для Артура разрушения прежней, явно завышенной самооценки. Это заставляло его искать общества других женщин, способных поддержать и укрепить в нем его мужское достоинство. Чаще всего объектами его притязаний становились продавщицы и официантки, которые, польщенные вниманием такого джентльмена, легко уступали ему.

Чувства Артура к Эмме постоянно и сильно колебались. Он часто желал ее, но постоянный страх оказаться сексуально несостоятельным отталкивал его от нее. Он нуждался в ее силе и мудрости, которыми сам не обладал, и был не прочь прихвастнуть достижениями жены, но в душе завидовал ей, поскольку в своей карьере был неспособен и близко сравниться с нею. По-своему Артур любил Эмму, но, к несчастью, часто испытывал раздражение против нее, причины которого коренились в его собственной несостоятельности. Он был вынужден подавлять его в себе, но порой просто ненавидел свою жену.

Артура влекло к Эмме еще в ту пору, когда она была замужем за Джо Лаудером. После войны, вернувшись из армии, он много месяцев подряд безуспешно пытался ухаживать за ней, но вдруг, совершенно неожиданно для себя, во время приема у Блэки О'Нила, на второй день Рождества 1919 года, он почувствовал, что она слегка оттаяла в своем отношении к нему. В новом году Артур решил воспользоваться предоставившейся возможностью и, подстегиваемый своими амбициозными родителями, усилил натиск, проявив при этом редкую для него настойчивость. После бурного трехмесячного ухаживания они поженились весной 1920 года.