Текст книги "Состоятельная женщина. Книга 2"
Автор книги: Барбара Брэдфорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 35 страниц)
– Ну что ты, я так растрогана.
В палату вошла медсестра и прервала их разговор. Эмма взяла ребенка и с сияющим лицом принялась рассматривать крошечный сверток, покоившийся у нее на руках. „Это первая внучка Пола, – подумала она, и ее сердце учащенно забилось. – Если бы он только был жив и смог увидеть ее: Полу Макгилл Эмори, первую представительницу нового поколения династии Макгиллов”.
Неделю спустя Дэзи вернулась домой на Белгрэйв-сквер, где ее старая нянюшка уже все прекрасно подготовила для встречи нового обитателя дома. Ребенок сразу стал смыслом жизни Эммы, и хотя порой она узурпировала у Дэзи ее некоторые материнские обязанности, та не сердилась за это на мать. Она была счастлива видеть Эмму радостно улыбающейся и с энтузиазмом поддерживала мать в разговорах о будущем Полы. А ее будущее действительно начинало казаться безоблачным.
– Такое впечатление, что рождение Полы стало хорошим предзнаменованием, – сказала Эмма как-то утром, взмахивая газетой, которую она читала. – Союзники наконец-то прорвали фронт. Думаю, что война близится к концу.
Она оказалась права в своем предсказании. С приходом весны нового года вся Англия облегченно вздохнула. В марте Первая американская армия захватила мост у Ремагена и, переправившись через Рейн, обеспечила вторжение союзников в Германию. С 20 по 25 апреля русские заняли Берлин, а пятью днями позже Гитлер и Ева Браун покончили с собой. Третий Рейх, которому фюрер предвещал тысячелетнюю жизнь, потерпел сокрушительное поражение. 7 мая немцы подписали в Реймсе, во Франции, пакт о безоговорочной капитуляции.
8 мая, которое в Британии стали потом отмечать как День Победы, Эмма была в Лидсе. Вечером она обедала с Уинстоном и Шарлоттой, и они выпили две бутылки шампанского в честь праздника. Но при виде бесчисленных флагов свисавших из окон и развевавшихся на всех флагштоках Лидса, общего веселья, царившего на его улицах, Эмма испытала не ликование, а чувство громадного облегчения. Впервые за шесть лет она смогла перевести дух. Ее сыновья были целы и невредимы так же, как и зятья и сыновья ее брата и ближайших, дорогих друзей – Блэки О'Нила и Дэвида Каллински. В их семьях не было потерь, и Эмма горячо благодарила Бога за это.
Постепенно все они стали возвращаться домой.
– Я забежал на минутку, чтобы поздравить тебя, Эмма, – сказал Блэки О'Нил, врываясь в ее гостиную в „Пеннистоун-ройял", – Уинстон говорит, что твоя „Йоркшир консолидейтид ньюспейпер компани" взяла под свой контроль „Йоркшир морнинг газетт". Итак, ты одержала окончательную победу!
Эмма улыбнулась ему.
– Да, я победила. Но ты же всегда был уверен в моей победе, не так ли?
– Конечно, – ответил Блэки и, коротко взглянув на Эмму, поинтересовался: – Как тебе это удалось? Я просто сгораю от любопытства.
– Главное – настойчивость, да и противник оказался слабым.
Эмма сложила руки на коленях, обтянутых юбкой, и взглянув на изумруд Макгиллов, сиявший у нее на пальце, оживленно принялась рассказывать.
– Мои газеты оказались самыми удачливыми в Йоркшире и постепенно захватили всех бывших читателей „Газет”. После окончания войны ее доходы отчаянно падали. Говоря честно, я совершенно сознательно разорила „Газет” и сделала это безо всяких угрызений совести. Эдвин Фарли оказался плохим бизнесменом. Ему следовало бы ограничить свои занятия правом, – сухо рассмеялась Эмма. – И он допустил несколько фатальных ошибок, из которых не последнюю роль сыграла продажа им большого числа своих акций два года назад. Тем самым он подорвал свои позиции и уже не мог долго удерживать их с прежней силой.
– Но он оставался председателем правления? – перебил ее Блэки.
– Да, это так, но его ошибка в том, что он вовремя не заметил неустойчивости своего положения. Он также недооценил возможностей других держателей акций, как новых, так и старых. Он просто не учел, что их лояльность быстро исчерпывается по мере падения доходов. Члены правления были озабочены неуклонным ухудшением финансового положения газеты и, когда „Харт Энтерпрайзис” предложила выкупить у них акции, они согласились продать их все, до последнего человека. Я много лет скупала акции газеты, а с новым приобретением в моих руках оказался контрольный пакет. Те держатели акций, которые не продали их мне раньше, поддержали меня, когда я предложила сменить руководство компании. Все оказалось просто: Эдвина Фарли забаллотировали на последнем заседании правления, и он потерял место председателя. „Харт Энтерпрайзис” предложила ему продать оставшиеся у него акции, и, к моему удивлению, он согласился.
– Неожиданный подарок для тебя, а, Эмма? – заметил Блэки. – Но я удивлен, что ты не присутствовала на том заседании правления, чтобы своими глазами увидеть унижение Эдвина. Уинстон мне сказал, что он представлял твои интересы.
Выражение лица Эммы резко изменилось, ее глаза холодно блеснули.
– Сорок пять лет тому назад я сказала Эдвину Фарли, что до конца моих дней не взгляну на него, и я сдержала слово. Неужели ты мог подумать, что я захочу нарушить обещание теперь?
Блэки пожал плечами.
– Думаю, что нет, – тихо ответил он. – А что рассказал Уинстон о том, как Эдвин отреагировал на то, что именно тебе он обязан утратой влияния в „Газет”.
Эмма кивнула.
– Внешне он остался невозмутимым. Ты же знаешь, все адвокаты – хорошие актеры. Потом он произнес: „Я знаю”. Но Уинстон мне рассказал, что Эдвин как-то странно взглянул ему в лицо, и он не смог истолковать этот взгляд.
Эмма помолчала, пристально глядя на Блэки.
– Уинстону показалось, что Эдвин выглядел обрадованным. Это странно, не правда ли? Что ты скажешь по этому поводу?
– Да, действительно. Трудно себе представить, чтобы Эдвина радовало то, что ты отобрала у него газету.
Он озадаченно покачал головой.
– Этой газетой владели три поколения его рода.
– Бог его знает, – промолвила Эмма, – это остается для меня загадкой. Я сказала Уинстону, что вероятнее всего Эдвин просто испытал облегчение.
Она иронично рассмеялась.
– Ты можешь сказать, что я просто сняла груз с плеч Эдвина.
– Наверно, крошка, – сказал Блэки и с непроницаемым лицом принялся раскуривать сигару. „Может быть, она права, и Эдвин Фарли действительно испытал облегчение, но вовсе не по той причине, как ей кажется”, – подумал он.
Эмма поднялась с места.
– Я должна пойти взглянуть на Полу. Сейчас ей пора кушать свой ленч. Я на минутку, извини меня, Блэки.
Блэки кивнул головой и вышел вслед за ней на веранду.
Прищурившись от яркого августовского солнца, он следил глазами за Эммой, торопливо идущей по саду. Она остановилась у клумбы с лилиями в глубине сада и склонилась к Поле, игравшей на лужайке. Эмма осталась такой же стройной, как прежде, и сейчас, издалека, в своем легком летнем костюме и с пышными волосами, выкрашенными в рыжевато-золотистый цвет, какой был у нее в юности, она показалась ему той юной девушкой, которую он встретил на вересковой пустоши много лет назад. Неожиданно все эти десятилетия куда-то растворились, и он ясно увидел маленькую служаночку из Фарли-Холл. Блэки улыбнулся. Прошло уже почти полвека, и как много они вместили в себя того, о чем он не мог даже мечтать. Какая необыкновенная жизнь ими прожита! И Эмма осталась в этой жизни такой же неукротимой, как прежде. Блэки моргнул и прикрыл глаза ладонью. Он видел, как Эмма ласково погладила внучку по голове, а потом выпрямилась и быстрым шагом направилась назад к веранде.
Блэки с обожанием посмотрел на нее.
– Ты самая обязательная бабушка из всех, что мне приходилось видеть, – усмехнулся он. – А крошка – ну просто вылитая твоя копия.
– Думаю, что мы представляем собой странную пару: старая женщина и пятилетняя девочка, но мы прекрасно понимаем друг друга.
Эмма обернулась, чтобы посмотреть на внучку. Ее лицо сразу смягчилось.
– Все мои мечты, ожидания, надежды сконцентрировались на ней, Блэки. Она – мое будущее.
VI
ЧАСТЬ
ДОЛИНА
1968
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жить прожить – не поле перейти.
Борис Пастернак. Доктор Живаго
Глава 59
Эмма сидела за письменным столом в своей прелестной верхней гостиной в „Пеннистоун-ройял", просматривая разложенные перед ней юридические документы. Ее острые глаза быстро пробегали страницу за страницей. Наконец, она удовлетворенно кивнула, убрала бумаги в кейс, защелкнула замки и поставила его на пол рядом со столом. Слегка улыбнувшись, она прошла к маленькому столику в георгианском стиле, чтобы налить себе немного шерри и с бокалом в руке вернулась к камину, где встала спиной к огню, стараясь отогреть ледяные руки и ноги.
Эмме Харт-Лаудер-Эйнсли шел семьдесят девятый год. Примерно через месяц, в конце апреля ей предстояло отметить свой день рождения, но, несмотря на преклонный возраст, взгляд ее глаз оставался таким же поразительно живым и ясным, как в юности. Уже много лет назад она бросила красить волосы, и сейчас они, тщательно завитые и уложенные, приобрели цвет чистого серебра. Вдовий мысок на ее широком лбу был так же хорошо заметен, как прежде. Ее бесподобные зеленые глаза теперь были окружены морщинами и стали немного меньше, чем прежде, но зато приобрели еще большую проницательность и замечали все вокруг. Прожитые годы отпечатались сеткой морщин на ее лице, на шее появились складки, но время пощадило ее осанку, а бело-розовый цвет лица и полупрозрачная кожа остались теми же, что в молодые годы. Приверженность Эммы к простой пище и умеренность в еде позволили ей сохранить стройную фигуру без особых ухищрений, поскольку склонность к чрезмерному увлечению заботами о своей внешности никогда не входила в число ее пороков. На вид Эмме можно было дать не более шестидесяти лет.
Этим вечером Эмма была одета в роскошное черное вечернее шифоновое платье от Болмейна, скроенное в виде кафтана с длинными широкими рукавами. Изумруды на ее шее, в ушах и на тонких запястьях переливались всеми оттенками зеленого, гигантских размеров фамильный изумруд Макгиллов зеленым огнем горел на пальце ее миниатюрной левой руки. За последние десять лет ее красота приобрела новые оттенки, стала более строгой и властной, и теперь Эмма выглядела так, как и должна выглядеть женщина, обладающая таким богатством и могуществом. Она во всех отношениях стала настоящим матриархом, но при всей своей требовательности и категоричности в суждениях Эмма сохранила сердечность и понимание. Даже ее недруги угрюмо признавали ее одной из самых выдающихся женщин своего времени. Будучи на одиннадцать лет старше своего века, Эмма все пережила и испытала в своей жизни и стала живой легендой.
Отпив глоток шерри, Эмма повернулась и поставила бокал на каминную полку. Задумчиво глядя в огонь, она размышляла о предстоящем вечере. Все ее дети и внуки прибыли в „Пеннистоун-ройял", одни – вчера вечером, другие – сегодня ранним утром. Она вызвала их провести с нею уик-энд формально в честь ее выздоровления от воспаления легких, но на самом деле – для того столкновения, к которому Эмма готовилась несколько недель. Ее лицо погрустнело и глаза затуманились, когда она подумала о детях, особенно о первых четырех – Эдвине, Ките, Робине и Элизабет. Магнитофонная запись позволила раскрыть их заговор и поймать с поличным, но Эмма до сих пор с трудом могла поверить в их двуличность и нелояльность отношения к ней, в то, что они обманывали ее.
Эмма была шокирована, когда ее секретарь, Гей, в январе дала ей послушать в Нью-Йорке запись разговора между ее детьми. Но Эмма не позволила своим чувствам взять верх над ее рассудком, над ее живым умом, столько раз спасавшим Эмму от всех несчастий в прошлом. Она сумела заставит себя посмотреть на вещи трезво и без сантиментов и принялась действовать с обычной для себя быстротой, не жалея средств, как поступала всякий раз при виде возникающего перед нею препятствия. Пока они в своих интригах беспомощно ходили вокруг да около, Эмма предприняла все необходимое, чтобы обезопасить себя.
Эмма грустно покачала головой. Завоевав „Йоркшир морнинг газетт”, она утратила вкус к сражениям и много лет назад, образно говоря, вложила свой меч в ножны. Когда ее дети заставили Эмму вновь обнажить его, чтобы защитить то, что было создано ею за шесть десятков долгих лет неустанной борьбы и тяжелого труда, она с удовлетворением обнаружила, что ее меч еще не заржавел. Она была бы рада избежать той сцены, которая предстояла ей вечером, но Эмма была обязана спасти свое дело и созданную ею династию.
Открылась дверь, и в гостиную, прервав размышления Эммы, вошла Пола. С учащенно забившимся сердцем она застыла в дверях, пристально глядя на бабушку. „Она что-то затевает, – подумала Пола. – Что бы там не говорила бабушка, но повод для этого уик-энда какой-то другой, а не тот, о котором она мне говорила. Она готовится дать бой: слишком хорошо мне известен этот взгляд и выражение глаз”.
– Ну, бабушка, ты выглядишь просто сказочно, – воскликнула Пола. Поцеловав Эмму, она отступила назад в восхищении. – Ты собираешься просто ослепить нас всех этим платьем и своими драгоценностями.
– Надеюсь, – ответила Эмма. При виде любимой внучки ее глаза потеплели, непреклонное выражение покинуло ее лицо, и она приветливо кивнула головой Поле, одетой в темно-лиловое шелковое вечернее платье, так шедшее к цвету ее глаз и подчеркивающее матовую белизну ее кожи. Иссиня-черные распущенные волосы красиво обрамляли ее лицо, придавая ему трогательную беззащитность, так всегда нравившуюся Эмме.
– Ты выглядишь совершенно очаровательно, Пола, прямо, как кусочек весеннего неба.
– Спасибо, ба.
Пола подошла к георгианскому столику и налила себе бокал белого вина.
– Но ты еще не видела Эмили. Она просто ослепительна в твоем красном шифоновом платье и твоих бриллиантовых серьгах. Я заметила, как ее мать алчно пожирает их глазами.
– Элизабет всегда была стяжательницей, – сухо сказала Эмма. Она взяла свой бокал и, отпив глоток шерри, продолжала:
– Полагаю, что они уже все собрались там внизу и ждут, когда я спущусь, сгорая от любопытства узнать, как выглядит старуха.
Она иронично улыбнулась.
– Уверена, что им казалось, что на этот раз я обязательно протяну ноги, но я еще поживу и, надеюсь, достаточно долго.
– Да, они все собрались в парадной гостиной, где дядя Блэки занимает их разговорами. Он такой крепкий, просто невозможно поверить, что ему уже восемьдесят два года. Он – чудо! Не правда ли?
– Несомненно, – ответила Эмма. Она почувствовала прилив теплоты, подумав о Блэки. Они дружили уже шестьдесят четыре года, и он всегда был рядом, когда она нуждалась в нем. „Мой самый дорогой и преданный друг”, – добавила чуть слышно Эмма, а потом громко спросила:
– Джим уже приехал?
– Да, он здесь. Все дяди и тети выглядели совершенно ошеломленными, увидев представителя семьи Фарли в этом доме, да еще на семейном собрании. Особенно дядя Робин.
– Ничего удивительного. Он недолюбливает Джима, ты знаешь об этом, считая, что я дала ему слишком много власти в газетной компании, что я позволяю ему действовать слишком самостоятельно. До известной степени это правда, но я не собираюсь нанимать человека руководить своими газетами и связывать ему при этом руки.
Взгляд Эммы стал суровым.
– С тех пор, как твой дядя Робин стал членом парламента от юго-запада Лидса, он вообразил, что мои газеты обязаны быть проводниками его социалистических идей. Но я никогда не разделяла их и не собираюсь этого делать впредь. Он необоснованно обвиняет Джима за то, что он в газетах поддерживает политику тори, не понимая, что политику диктую я. Так было и так будет. Впрочем, мнение Робина меня мало трогает, – категорически заявила Эмма. – Его взгляды, на мой вкус, слишком левые.
– Политическая философия Робина плохо вяжется с его образом жизни, – заметила Пола. – „Равное участие в прибылях” – вот его лозунг для избирателей, но этот прекрасный принцип кончается там, где речь заходит о его собственных доходах. Если хочешь знать мое мнение, то он лицемер и оппортунист.
Эмма откинула голову и громко расхохоталась.
– Сегодня ты слишком строга, дорогая. Впрочем, довольно о Робине. Джим уже переговорил с твоим отцом?
– Он этим занят именно сейчас. Они уединились в библиотеке. Джим мне сказал, что он хотел бы встретиться и поговорить с тобой отдельно, бабушка. Ты согласна принять его?
– Без всякого сомнения. Он может вскоре зайти, но сначала я должна встретиться с тетей Эдвиной. То, что я хочу ей сказать, не займет много времени. Теперь подойди сюда, дорогая, и посиди здесь, рядом со мной, несколько минут. У нас еще уйма времени.
Она с затаенной злобой улыбнулась.
– Пусть они подождут.
Пола с встревоженным взором своих фиалковых, так похожих на Пола Макгилла, глаз опустилась на диван рядом с Эммой.
– Что-нибудь случилось, бабушка? Ты выглядишь озабоченной.
– Нет, – ответила Эмма, – не смотри на меня с такой тревогой.
Своей маленькой сильной рукой она взяла узкую руку Полы с длинными тонкими пальцами и внимательными, изучающими глазами посмотрела прямо в лицо внучки.
– Ты счастлива?
– О, да, бабушка, очень.
Лицо Полы сияло.
– Я вне себя от радости. Я так люблю Джима. Большое тебе спасибо за то, что ты изменила свое решение и дала согласие на наш брак. Ты перевернула всю мою жизнь дала мне то, о чем я мечтала больше всего на свете.
– Я очень, очень рада этому, дорогая, – прошептала Эмма. – Твое счастье это самое главное. Как я тебе уже говорила вчера вечером, было бы слишком несправедливо позволить старческим гордыне и упрямству одержать верх и растоптать твое будущее.
Она заглянула Поле глубоко в глаза.
– Фарли вероломно вмешались в мою жизнь и нанесли глубокую обиду, когда я была четырнадцатилетней девочкой. Может быть, хоть в конце жизни Фарли подарят мне радость.
Эмма задумчиво покачала головой.
– Это странно, если задуматься. Я всю свою жизнь изо всех сил старалась защитить своих детей от этой семьи, стремилась к тому, чтобы их жизненные пути никак не пересеклись, но мне никогда не приходило в голову защищать от них своих внуков, особенно тебя. Наверно, потому, что от всего их рода остался один Джим.
– А ты еще дала ему работу в газетной компании.
Эмма усмехнулась.
– Да, я сделала это. Должна признаться, что, когда он обратился ко мне, я была заинтригована и любопытство взяло во мне верх. Несмотря на всю мою предубежденность по отношению ко всем Фарли, он произвел на меня впечатление своими способностями, приехав с Флит-стрит брать у меня интервью. Я поняла, что он – тот человек, который мне нужен, лучший из всех кандидатов. Было бы глупо не привлечь его к работе.
Лукавая улыбка тронула губы Эммы.
– Потом мне кажется, что я получила большое удовлетворение при мысли о том, что один из Фарли будет работать на меня. Но при самом пылком воображении я не могла себе представить, что вы встретите друг друга, тем более, что ты не имела никакого отношения к издательской стороне деятельности „Харт Энтерпрайзиз”.
Эмма подалась к Поле.
– Как вам удалось познакомиться? Меня всегда это интересовало.
– Если это тебя успокоит, бабушка, то мы познакомились не в Лидсе. Я встретила его в самолете, когда возвращалась из Парижа с показа мод, а он был там в отпуске.
Пола усмехнулась.
– Он начал пялить на меня глаза еще в аэропорту, а в самолете лез из кожи вон, чтобы сесть рядом со мной. Но когда он назвал свое имя и сказал, на кого работает, сердце у меня чуть не лопнуло. Для меня не было секретом, что ты ненавидишь всех Фарли, и я знала, что ты не одобришь продолжение наших отношений. Одно дело – принять отпрыска этого семейства на работу, но совсем другое – допустить, чтобы он ухаживал за твоей внучкой.
Эмма испытующе взглянула на Полу.
– Но, несмотря на мое возможное неудовольствие, ты продолжала знакомство с ним, – многозначительно улыбнулась Эмма. – Полагаю, что ты такая же независимая и упрямая, как я сама.
Пола спокойно выдержала бабушкин взгляд. „Я точно такая, какой ты хотела бы меня видеть”, – подумала она про себя. Понимая интерес Эммы ко всему, что связано с ее знакомством с Джимом, Пола добавила:
– Оглядываясь назад, я должна сознаться, что влюбилась в него с первого взгляда. Он пригласил меня пообедать с ним на следующий вечер. Я понимала, что не должна соглашаться, чтобы не нарваться на неприятности, но ничего не могла с собой поделать: мне очень хотелось увидеться с ним снова. К чести Джима надо сказать, что он абсолютно не имел представления о том, кто я такая. Мы обедали в „Мирабель”, и твой любимый официант, Луис, узнал меня. Естественно, он засуетился вокруг меня и принялся петь тебе дифирамбы. Он поинтересовался, когда ты снова приедешь в город и будешь обедать у них. Естественно, Джим был заинтригован и захотел узнать, что из себя представляет моя знаменитая бабушка.
Эмма живо представила себе эту сценку, и глаза ее весело заблестели.
– И что ты ему сказала?
Давясь смехом Пола ответила:
– Я, конечно, повела себя не лучшим образом, но не устояла против того, чтобы не указать: „Моя бабушка – председатель правления „Йоркшир Консолидейтид Ньюс-пейпер Компании” и ваш босс”. Джим чуть было не упал со стула. Он ошарашенно уставился на меня, а потом сказал, что у нас обеих волосы растут одинаковым вдовьим мыском и что, наверно, в молодости ты была – вылитая я. Я знаю, что ты не находишь, что мы с тобой внешне похожи, но я в этом уверена. Я видела все твои старые фотографии и уверена, что сходство есть.
– Твой дядя Блэки согласился бы с тобой, но я в этом не уверена. Может быть, потому, что всегда считала тебя похожей на твоего деда. И что же произошло потом, после вашего совместного обеда? – спросила Эмма.
– Я продолжала рассудку вопреки встречаться с Джимом. Мы были не в силах устоять друг против друга. Но когда я поняла, как далеко зашли наши отношения, какие серьезные намерения питает Джим по отношению ко мне, я стала избегать его. Остальное тебе известно.
Эмма с задумчивым выражением лица разглядывала собственные руки.
– Наверно, вы должны были встретиться, независимо от того, работал бы Джим у меня или нет. Полагаю, что даже от меня тут ничего не зависело. Может быть, это судьба.
– Думаю, ты права, бабушка. Джим – моя судьба, а я – его.
Эмма встрепенулась и удивленно взглянула на Полу.
– Как странно, что ты сказала это. Твой дед говорил мне полвека назад, что я – его судьба.
Прежде, чем Пола успела ответить, раздался стук в дверь, и на пороге с решительным видом появилась Эдвина со стаканом виски в руках.
– Ты хотела меня видеть, мама, – холодно сказала она и коротким кивком, без улыбки приветствовала Полу.
– Это так, Эдвина. Я вижу, у тебя уже налито, так что входи и садись. Пожалуйста, извини нас, Пола, дорогая моя. Передай Джиму, что мы сможем вскоре встретиться с ним.
Эдвина, вдовствующая графиня Дунвейл, величественно вплыла в гостиную и уселась напротив Эммы, не слишком заботясь о том, чтобы скрыть свою антипатию к матери. С воинственным выражением на лице она уставилась на Эмму, ожидая продолжения разговора.
Эмма, в свою очередь, с интересом рассматривала дочь. „Если бы Адель Фарли дожила до возраста Эдвины, – подумала она, – то выглядела бы точно такой же”. Эдвине сейчас было шестьдесят два года, но она не так хорошо сохранилась, как ее мать. Ее красота была слишком хрупкой, чтобы противостоять натиску прожитых лет, и поэтому давно увяла. Волосы Эдвины были по-прежнему серебристо-золотыми, но только благодаря краске, а ее когда-то очаровательные серебристо-серые глаза – потускнели и были прикрыты набрякшими веками.
– У тебя замечательное платье, Эдвина, – сказала Эмма, отпивая глоток шерри и глядя поверх бокала на свою старшую дочь.
– Зачем я тебе понадобилась, мама? – ответила с ледяной холодностью Эдвина. – Полагаю, что ты позвала меня не за тем, чтобы похвалить мое платье.
– Ты абсолютно права, – слабо улыбнулась Эмма, подумав про себя: „Годы совсем не смягчили Эдвину”. – Позволь мне задать тебе один вопрос перед тем, как я отвечу на твой. Почему ты приняла мое приглашение приехать ко мне сюда на уик-энд?
– Приглашение! – воскликнула Эдвина, и ее глаза налились злобой. – Это был приказ, как обычно, мама. А разве кто-либо из нас может ослушаться твоих приказаний? Я была против того, чтобы ехать сюда. Но ты сказала, что желаешь видеть и Энтони тоже, и он настоял на этом приезде.
Эдвина наградила Эмму враждебным взглядом.
– Мой сын обожает тебя. Ни желания его матери, ни табун диких лошадей не в состоянии удержать его от участия в этом маленьком сборище. Он также тревожится по поводу твоего здоровья. А поскольку я люблю своего сына и хотела доставить ему удовольствие, я была вынуждена согласиться. Уверяю тебя, что, если бы не Энтони, я бы ни за что не явилась сюда.
Эмма тяжело вздохнула.
– Когда в 1952 году твой дядя Уинстон настоял на примирении между нами, я думала, что мы сможем стать друзьями. Но это было и остается вооруженным перемирием, я права?
– Да, мама. Если хочешь знать правду, то это Джереми заставил меня снова встречаться с тобой. Мой муж всегда страдал избытком родственных чувств. Он считал, что мы должны помириться.
– Вот оно что, – резко ответила Эмма. – Хорошо, не будем больше препираться. Я хотела повидаться с тобой потому, что у меня есть нечто важное, чтобы сообщить тебе. Я хочу поговорить с тобой о твоем отце.
Лицо Эдвины окаменело.
– Не могу себе представить, что еще ты можешь сказать мне о нем, – огрызнулась она, заливаясь краской гнева. – Он в эту минуту с барским видом восседает там, внизу. Честное слово, я просто не знаю, как можно быть такой нещепетильной, чтобы принимать его здесь в моем присутствии и в присутствии моего сына, который, кроме всего прочего, еще и пэр Англии. Этот несносный человек заставляет меня чувствовать себя дискомфортно. Но я полагаю, что тебе доставляет удовольствие смущать нас и наблюдать, как мы корчимся. Ты же обожаешь манипулировать людьми, правда ведь, мама?
– Ты всегда плохо знала меня, Эдвина, – вздохнула Эмма, – и я не вижу причин, по которым Блэки О'Нил мог бы смущать тебя или чувствовать себя неудобно в его присутствии, поскольку он вовсе не твой отец.
У Эдвины отвисла челюсть от изумления. Она уставилась на Эмму, не в силах вымолвить слово. Обретя снова дар речи, она вскричала:
– Но его же имя значится в моем свидетельстве о рождении!
– Да, значится, но совсем по другой причине, чем ты думаешь. Блэки был лишь моим другом, когда я носила тебя, шестнадцатилетняя, одинокая, без гроша в кармане, сама еще почти ребенок. Из дружеского ко мне расположения, я полагаю, он уговаривал меня выйти за него замуж, но я отказалась. Он настоял, чтобы я вписала его имя в твое свидетельство, считая, что запись „Отец неизвестен” ляжет клеймом на всю твою жизнь. Он полагал также, что этим защитит нас с тобой на какое-то время, и он был прав.
Эмма закончила свою речь и замолчала. Боже! Откуда у нее тогда взялись силы и смелость отрицать перед Джеральдом Фарли, что его брат был отцом Эдвины.
– Так кто же был или является моим отцом? – потребовала ответа Эдвина.
– Твой отец – Эдвин Фарли.
Эдвина взволнованно подалась вперед к матери.
– Ты имеешь в виду сэра Эдвина Фарли, Королевского адвоката? Самого известного юриста, который умер в прошлом году? Одного из семейства Фарли из Фарли-Холл?
– Да, именно его, – облегченно сказала Эмма, довольная тем, что наконец открылась вся правда.
– Боже мой! – Ошеломленная Эдвина откинулась в кресле и сделала большой глоток скотча из своего стакана. Минуту спустя она спросила:
– Почему же ты не сказала мне правду в тот день, когда я показала тебе копию моего свидетельства о рождении?
– Ты просто не дала мне возможности что-нибудь объяснить. Если ты помнишь, ты сразу улетела к кузине Фреде. Кроме того, я была не уверена в том, что мне тогда следовало открывать его отцовство. Может быть, я должна была это сделать, но меня одолевали сомнения. Семейство Фарли принесло мне много горя, и я не хотела подвергать тебя риску и заставлять страдать тоже. Кроме того…
– Но почему сейчас? Почему ты вдруг решила сообщить мне об этом именно сегодня? Чем вызван этот, столь запоздалый приступ откровенности с твоей стороны?
– Потому, что сегодня вечером я собираюсь объявить о помолвке Полы с Джимом Фарли, единственным внуком твоего отца. Он станет членом нашей семьи, а, кроме того, – ты его единственная оставшаяся в живых родственница. Его родители погибли в 1948 году в авиационной катастрофе. Я думаю, он должен знать, что ты его тетка. Я хочу разделаться с прошлым раз и навсегда.
– Я хочу, чтобы ничто не омрачало свадьбу и начало совместной жизни Полы и Джима. Чтобы не было никаких „скелетов в шкафу”, никаких старинных тайн, которые могли бы омрачить их счастье. Но, кроме всего прочего, я чувствовала, что должна, наконец, сказать тебе правду, Эдвина. Это мой старый долг перед тобой.
„Признание века”, – с горечью подумала про себя Эдвина и медленно выговорила:
– Эдвин Фарли был блестящим адвокатом, известным по всей стране, но, может быть, самое главное, что он был настоящим джентльменом. У него было хорошее происхождение и воспитание. Мне вовсе не стыдно иметь такого отца. Если хочешь, можешь сказать обо всем Джиму. Более того, я даже хочу, чтобы ты все ему рассказала.
– Благодарю тебя, Эдвина.
Эдвина встала.
– Как было бы хорошо, если бы ты была откровенна со мной много лет назад. Наши отношения сложились бы совсем по-другому.
„Сильно сомневаюсь в этом”, – подумала Эмма, но вслух произнесла:
– Может быть.
Не произнеся ни слова больше, Эдвина направилась к дверям, а Эмма была уверена, что в глазах ее старшей дочери стоит довольное выражение. „Сколько в Эдвине смешного снобизма, – сказала про себя Эмма, – незаконность ее рождения давно не волнует ее, а теперь она знает, что ее отец – дворянин”.
Эмма окликнула дочь.
– Пожалуйста, попроси Джима подняться ко мне.
Эдвина обернулась.
– Хорошо, мама.
Она, поколебавшись немного, спросила:
– Ты сказала, что Фарли принесли тебе много горя, но ты, ты все-таки назвала меня в честь моего отца…
– Боюсь, что твое имя невольно сорвалось у меня с языка тогда, – грустно сказала Эмма, – но это – совсем другая история…
Несколько минут спустя в гостиную вошел Джим Фарли, и Эмма, любезно улыбаясь, поднялась ему навстречу. Тридцатилетний Джим был высок, выше шести футов ростом, и хорошо сложен, с широкими плечами, тонкой талией и длинными ногами. У него было привлекательное лицо с чувственным ртом, довольно заметно контрастирующим с аскетическими чертами и серо-голубыми, полными жизни глазами. Его светло-каштановые волосы с отдельными более светлыми прядями были аккуратно причесаны на хорошей формы голове и подстрижены немного длиннее, чем диктовала мода. Его внешность была безупречной. Он всегда был безукоризненно одет и имел вид настоящего английского джентльмена с головы до кончиков своих ботинок ручной работы. Одет он был в превосходно сшитый по последней моде вечерний костюм в стиле Эдуарда, выходная рубашка была отделана на груди кружевами и украшена сапфировыми запонками.
