Текст книги "Состоятельная женщина. Книга 2"
Автор книги: Барбара Брэдфорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 35 страниц)
Глава 47
Дэвид Каллински поставил автомобиль на стоянку перед домом Эммы и повернулся к ней.
– Спасибо, что ты поработала со мной этим утром, Эмма. С твоей стороны было крайне любезным пожертвовать частью своего выходного дня, оторвав это время у детей.
Эмма улыбнулась в ответ.
– Ничего, Дэвид, я даже рада, что мне удалось закончить эскизы летней коллекции „Леди Гамильтон” и выбросить это дело из головы. Я знаю, что тебе не терпится запустить ее в производство немедленно.
Она открыла дверцу машины.
– Ты уверен, что не хочешь зайти выпить чего-нибудь?
– Нет, я должен ехать. В любом случае, спасибо за приглашение, но я обещал отцу забежать навестить его.
Неожиданно Дэвид задержал Эмму за руку.
– Эмма, мне надо сказать тебе кое-что.
Его голос прозвучал с таким напряжением, что Эмма невольно встревожилась.
– Что-нибудь произошло, Дэвид?
– Я собираюсь развестись с женой.
Пораженная, Эмма недоверчиво взглянула на него.
– Развестись? Боже мой, Дэвид! – Поколебавшись секунду, она спросила: – Разве ваши отношения с Ребеккой не наладились?
– Они стали ничуть не лучше, чем были до войны. – Дэвид откашлялся и продолжил: – После того, как я вернулся, моя жизнь кажется мне нестерпимой. Я хочу быть с тобой откровенным… – Он запнулся, пристально глядя на нее. – Я все еще люблю тебя, Эмма. Я подумал, что если стану свободным… Одним словом, я надеялся, что в этом случае ты выйдешь за меня замуж.
Эмма, застигнутая врасплох его предложением, замерла, потрясенная.
– Ох, Дэвид!
Она тронула его за руку, крепко стиснувшую руль, и сказала:
– Мой дорогой, ты сам хорошо знаешь, что это невозможно. Я девять лет тому назад, когда ты еще не был женат, принесла в жертву нашу любовь вовсе не затем, чтобы сейчас разрушить твою семью. Это убьет твою мать. Кроме того, у тебя двое маленьких сыновей, да и у меня двое детей. Я должна думать о других, а не только о себе. Например, о тебе и Ребекке. Давно, много лет назад, я уже сказала тебе, что нельзя построить свое счастье на несчастье других, и я уверена, что была тогда права.
– Ну, а как быть с нами, с тобой и со мной, Эмма? – спросил со страданием в глазах и голосе Дэвид.
– Мы с тобой – не одно целое, Дэвид. – Остро ощутив охватившее его разочарование, Эмма мягко добавила: – Надеюсь, что я не оскорбила тебя своим отказом, Дэвид? Понимаю, что не оправдала твоих надежд, не так ли?
Он печально усмехнулся.
– Конечно, не оправдала. Я не говорил с тобой об этом раньше потому, что долго колебался в душе. Наконец, на прошлой неделе, я решился сказать тебе о своих чувствах, ведь молчанием ничего не добьешься. Видишь ли, я всегда думал, что ты любишь меня, даже после того, как вышла замуж за Джо. Всю войну я верил в это. Эта вера поддерживала меня, позволила мне выжить. Так мне кажется. Мои чувства к тебе остались точно такими же, как прежде, и я надеялся, что и твои – тоже. Но ты больше не любишь меня, правда?
– О, Дэвид, дорогой! Я очень люблю тебя. Как самого близкого друга. Сказать по правде, я все еще продолжала любить тебя, когда была замужем за Джо. Но теперь я сама стала другой, и моя любовь к тебе стала совсем иной. Превратности жизни влияют на нас и на наши чувства тоже. Я пришла к пониманию того, что единственная вещь в мире постоянна – это перемены.
– Ты влюблена в другого? – воскликнул он с проснувшейся проницательностью.
Эмма ничего не ответила. Она опустила глаза, крепко стиснула сумочку, а ее губы сжались, превратившись в тонкую ниточку.
– Я знаю ответ, хотя ты и молчишь. Тебе не надо щадить мои чувства. – В его прерывающемся голосе не было злобы. – Я должен был догадаться сам: девять лет – слишком долгий срок. Ты собираешься за него замуж?
– Нет. Он уехал. Он не живет в этой стране. Думаю, что он никогда не вернется, – глухо ответила она.
Видя ее грусть и отчаяние, Дэвид, несмотря на свою обиду, ощутил, что в нем поднимается сочувствие к ней. Он действительно любил ее и всем сердцем желал ей счастья. Он накрыл ее руку своей и крепко сжал ее.
– Мне ужасно жаль, Эмма!
Она посмотрела на него тусклым взором.
– Все в порядке, Дэвид. Моя рана почти затянулась. По крайней мере, я надеюсь на это.
– Значит, у меня нет никаких надежд, Эмма? Даже имея в виду, что он сошел со сцены?
– Ты прав, Дэвид. Я всегда говорю тебе только правду, хотя ее иногда бывает неприятно услышать. Ни за что на свете мне не хотелось бы обижать тебя, но мне нечего сказать тебе в утешение. Пожалуйста, прости меня.
– Здесь нечего прощать, Эмма. Я не имею права упрекать тебя за то, что ты разлюбила меня. – Его взгляд смягчился. – Надеюсь, что ты еще найдешь свое счастье, Эмма, Дорогая.
– Я тоже надеюсь на это.
Она открыла дверцу.
– Нет, не уходи, пожалуйста.
Эмма поцеловала его в щеку.
– Подумай как следует перед тем, как разорвать свой с Ребеккой. Она хорошая женщина и любит тебя. И помни, что ты мне очень дорог, Дэвид. Я твой друг, и ты всегда можешь на меня рассчитывать, когда в этом возникнет необходимость.
– Спасибо тебе за это. И я твой преданный друг тоже, Эмма. Если в моих силах хоть как-то облегчить твою жизнь, сейчас или в будущем, ты знаешь, что я всегда готов для тебя на все. – Он улыбнулся. – Кажется мы оба потерпели крушение в любви. Если тебе нужно сильное плечо, чтобы опереться на него, – вот оно!
– Спасибо тебе за то, что ты такой добрый и хорошо понимаешь меня. – Она попыталась улыбнуться. – Увидимся на фабрике, как обычно, на той неделе. До свидания, Дэвид.
– До свидания, Эмма, дорогая моя.
Опустив голову, Эмма, не оглядываясь, прошла по садовой дорожке, снег скрипел у нее под ногами. Сочувствие к Дэвиду переполняло ее, она была расстроена своим вынужденным отказом и переживала его страдания, как свои собственные. Ее лицо, освещенное холодным зимним светом, казалось застывшим, а ее мысли неожиданно возвратились к Полу. Перед входной дверью она остановилась и сделала глубокий вздох перед тем, как войти в дом. Она сняла пальто и шляпу в холле, заглянула к миссис Фентон, готовившей ужин на кухне, и стала устало подниматься по лестнице в детскую наверху.
Шла предрождественская неделя 1919 года. Ровно двенадцать месяцев назад Пол Макгилл был здесь, в этом доме, вместе с ней, с ее детьми и ее братьями. В ноябре кончилась война, и Пол, перед тем, как возвращаться для демобилизации в Австралию, остановился погостить у них. Это было радостное Рождество, переполненное любовью и весельем. У Эммы от счастья голова шла кругом, и она любила Пола сильнее, чем даже сама могла себе представить. Ей казалось тогда, что судьба наконец и навсегда подарила ей все, о чем она мечтала. Но теперь, год спустя, у нее не осталось ничего, кроме разбитого сердца, одиночества и горького разочарования. Какой же дурой она была, когда надеялась, что все теперь будет по-другому! Личное счастье всегда обходит ее стороной. Как это Рождество будет отличаться от предыдущего!
Эмма задержала свою руку на круглой ручке двери в детскую. „Я должна ради детей казаться веселой”, – подумала она и вошла. Кит был занят рисованием, сидя за столом. Его глаза зажглись, он соскочил на пол, вприпрыжку пронесся вихрем через комнату и повис на Эмме.
– Мамочка! Мамочка, как я рад, что ты уже дома, – кричал он, обнимая ее колени.
Она нежно поцеловала его в макушку.
– Хорошенькое дело, Кит, чем это ты занимаешься? По-моему, на тебе самом краски намного больше, чем на бумаге. А что ты рисуешь, мой сладенький?
– Я покажу тебе потом. Это картина! Для тебя, мамочка, рождественский подарок!
Кит, которому уже исполнилось в этом году восемь лет, улыбаясь и сморщив нос, смотрел на Эмму.
– Впрочем, если хочешь, то можешь взглянуть на нее.
– Нет. Ведь предполагается, что это сюрприз.
– Она может тебе не понравиться, мамочка. Тогда я нарисую другую. Нет, будет лучшейшим, если ты посмотришь прямо сейчас. Пошли.
Кит схватил Эмму за руку и поволок ее за собой к столу.
– Не лучшейшим, а самым лучшим, мой дорогой, – поправила его Эмма и взглянула на „картину”. Рисунок был совершенно детский, неуклюже скомпонованный, с полным отсутствием всякого понятия о перспективе. Безвкусно подобранные краски были положены как придется. „Картина” изображала мужчину в военной форме. Эмма невольно затаила дыхание, у нее не было никаких сомнений в том, кого нарисовал Кит. Достаточно было взглянуть на черную полоску над верхней губой, обозначавшую усы, и на ярко-синие глаза.
– Очень хорошо, дорогой, – с задумчивым лицом проговорила Эмма.
– Это дядя Пол. Похож, правда? Ну что ты скажешь? Тебе действительно нравится, мамочка?
– Да, действительно. А где твоя сестра? – спросила Эмма, меняя тему разговора.
– А, эта старая надутая Эдвина закрылась у себя в комнате, читает там или еще что делает. Она не захотела играть со мной утром. Ну и ладно, подумаешь какое дело! Лучше я закончу этот рисунок, мамочка.
Кит вскарабкался на стул, схватил кисточку и с новым рвением и пылом набросился на свою картину. Его веснушчатое лицо изображало крайнюю степень сосредоточенности.
– Я должен привести его для тебя в полный порядок, мамочка. Думаю поместить сюда еще кенгуру и белого медведя.
– Ты, наверное, хотел сказать – мишку-коала, Кит?
– Да-да, мишку, мамочка. Дядя Пол говорил, что у них в Австралии много таких мишек.
– Да, дорогой! – рассеянно ответила Эмма. – Ужин через полчаса, Кит. Не забудь привести себя в порядок перед тем, как сойти вниз.
Эмма погладила его по голове, взъерошив волосы, и поспешила в свою спальню, чувствуя, что ей необходимо побыть одной, собраться с мыслями.
Зимнее солнце заливало комнату чистым светом через высокие окна, придавая золотистый оттенок персикового цвета стенам и такому же ковру. Мягкие и сочные цвета георгианских антиков оживляли комнату. Зажженные лампы с хрустальными плафонами тепло светились на фоне розоватых стен, огонь весело пылал в камине. Но Эмма почти не замечала обстановки, окружавшей ее. Она стояла перед камином, протянув к огню озябшие руки и дрожа от холода, с раннего детства, казалось, накопившегося в ее жилах. У нее стучало в голове, и она чувствовала себя еще более подавленной, чем обычно в последнее время.
Неожиданное объяснение Дэвида в любви и ее отказ снова оживили в ее душе слегка притупившуюся муку, причиненную ей Полом Макгиллом. Постоянно таившееся в глубине ее мозга чувство сейчас мучило ее сильнее прежнего, и она чувствовала себя совершенно разбитой. Несколько мгновений спустя она подошла к комоду и выдвинула нижний ящик. Запустив руку под кипу шелковых ночных сорочек, Эмма достала фотографию Пола, которую она сама запрятала сюда несколько недель назад, будучи не в силах ежедневно видеть ее на своем туалетном столике. Эмма долго и пристально всматривалась в любимое, такое знакомое ей лицо, видела его открытый взгляд из-под густых темных бровей, широкий улыбающийся рот, и ее раненое сердце мучительно заныло в груди. Приступ дикого гнева неожиданно охватил ее, и, яростно сверкнув глазами, она изо всех сил швырнула фотографию через всю комнату. Но стоило портрету вылететь у нее из рук, Эмма горько пожалела о содеянном и побежала поднять его. Серебряная рамка погнулась, стекла разлетелось вдребезги, но, к счастью, сама фотография не пострадала. Эмма опустилась на колени и принялась собирать осколки стекла в корзину для бумаг. Потом она села в кресло и, прижав к груди фотографию, задумалась о Поле. Эта фотография была сделана в январе прошлого года, перед самым его отъездом из Англии, когда они жили вместе в отеле „Ритц”. Пол тогда еще носил военную форму, делавшую его необыкновенно красивым. Мысленным взором Эмма видела Пола, стоявшего на причале в Юстоне в ожидании катера, который должен был отвезти его на пароход. Он сжимал ее лицо в своих ладонях и смотрел прямо в глубину ее глаз своими истекающими любовью глазами.
– Я вернусь, моя самая любимая. Клянусь, что я буду здесь раньше, чем ты успеешь заметить мое отсутствие.
И она, глупая, поверила ему! Эмма взглянула на фото.
– Почему ты не вернулся, Пол? Ты же обещал мне! Ты же клялся, что ничто не сможет разлучить тебя со мной!
Ее вопрос глухо прозвучал в пустой комнате, но она не услышала ответа на него. Лишь еще сильнее стало охватившее ее горе и отчаяние Пол дважды написал ей, и она немедленно ответила на его письма. К своему удивлению, она не получила ответа на свое второе письмо. Думая, что оно могло затеряться, через некоторое время она написала ему снова, но и это ее письмо осталось без ответа. Тогда, переступив через собственную гордость, она послала ему короткую осторожную записку и стала ждать от него хотя бы слова в ответ. Но Пол хранил полное молчание. Потрясенная, находившаяся в полном замешательстве, Эмма не знала, что ей предпринять. Она совершенно растерялась.
В октябре Эмма с горечью убедила себя в том, что у Пола просто не хватило мужества сообщить, что он больше не любит ее. Все было кончено – вот единственное разумное объяснение, которое она, глубоко переживая, могла подобрать его молчанию. Он просто больше не нуждался в ней. Она сыграла свою роль, пока Пол был в Англии один, вдали от семьи, а теперь он вернулся к своей обычной жизни – ведь он женатый мужчина.
Эмма с холодным безжизненным лицом откинулась на спинку кресла, отрешенно глядя перед собой широко Раскрытыми сухими глазами. Она выплакала свои слезы раньше, когда многие месяцы подряд ночи напролет рыдала по Полу Макгиллу. Она больше не нужна ему – вот и все, ничего с этим не поделаешь…
– Можно войти, мама? – спросила Эдвина, приоткрыв дверь и заглядывая в спальню матери.
– Да, дорогая, – ответила Эмма, торопливо сунув фотографию под кресло и заставив себя улыбнуться дочери. – Ты хорошо провела утро? Я прошу прощения за то, что мне в твой день пришлось поехать на фабрику, но это было крайне необходимо.
– Ты слишком много работаешь, мама, – укоризненно произнесла Эдвина, опускаясь в кресло напротив и расправляя юбку из шотландки.
Не обращая внимания на замечание и наставительный тон дочери, Эмма бодрым голосом сказала:
– Вы с Китом так и не сказали мне, что вам хотелось бы получить в подарок на Рождество. Может быть, на следующей неделе вы поедете со мной в универмаг и выберете себе подарки сами?
– Я не знаю, что мне хочется на Рождество, – ответила Эдвина, холодно глядя на мать своими серебристо-серыми глазами, – но я точно знаю, что мне нужно мое свидетельство о рождении, мама.
У Эммы все сжалось внутри, но ее лицо осталось спокойным.
– Зачем тебе понадобилось твое свидетельство, Эдвина? – спросила Эмма, стараясь говорить как можно мягче.
– Затем, что мне требуется получить паспорт.
– Боже правый, для чего тебе паспорт?
– Мисс Мэтьюз будущей весной вывозит наш класс в Швейцарию, и я хочу поехать тоже.
Эмма сердито сдвинула свои раскидистые брови.
– Я замечаю, что ты просто ставишь меня в известность о своих намерениях, не спросив моего разрешения. Мне это кажется немного странным и вызывающим.
– Можно мне поехать, мама?
– Нет, Эдвина, нельзя, – твердо произнесла Эмма, – тебе еще только тринадцать лет. Я считаю, что тебе еще рано ездить в путешествия на Континент без меня.
– Но у нас ведь будут сопровождающие, и большинство девочек из класса едет. Почему же я не могу?
– Я уже сказала почему, дорогая: ты слишком молода для этого. Кроме того, мне трудно поверить в то, что едет большинство девочек. Сколько их будет всего в группе, только точно?
– Восемь.
– Вот это больше походит на правду! Восемь человек из класса, в котором двадцать четыре ученицы. Это ровно треть. Порой ты склонна к преувеличениям, Эдвина.
– Так я не смогу поехать?
– Нет, не в этом году. Может быть, через пару лет. Я должна это обдумать повнимательнее. Извини, что мне пришлось разочаровать тебя, но этот вопрос надо было предварительно обсудить со мной. Имей в виду, что мое решение – окончательное, Эдвина.
Хорошо зная, как бесполезно спорить с ее железной матерью, Эдвина театрально вздохнула и встала. Она сейчас ненавидела свою мать. Вот если бы папа был жив, он наверняка позволил ей поехать за границу! Тщательно скрывая свою неприязнь, Эдвина улыбнулась Эмме.
– Впрочем, это не столь важно, – пробормотала она, направляясь к туалетному столику матери. Выбрав подходящую щетку, Эдвина принялась расчесывать распущенные длинные серебристые волосы, любуясь своим отражением в зеркале. Эмма с нарастающим неудовольствием молча следила за ней. Ее глаза гневно сузились, когда она заметила в зеркале самодовольную улыбку Эдвины.
– Знаешь, Эдвина, ты ужасно тщеславна для такой маленькой девочки. Мне кажется, я в своей жизни не встречала никого, кто бы так часто смотрелся в зеркало, как ты.
– Теперь это ты преувеличиваешь, мама, – надменным тоном парировала Эдвина.
– Не дерзи мне, – резко оборвала ее Эмма. Ее нервы были сегодня натянуты до предела, а терпение – на исходе. Но подавив вспышку гнева, Эмма непринужденно заметила:
– Твой дядя Уинстон приезжает к нам сегодня на чай. Ты ведь рада этому, дорогая?
– Не особенно. Он стал совсем другим после того, как эта женщина заполучила его.
Эмма выдавила из себя принужденную улыбку.
– Тетя Шарлотта не заполучила его, – это странное и неуместное выражение, Эдвина, а просто вышла за него замуж. Она ужасно милая женщина и очень тебя любит, ты сама это знаешь.
– Все равно, он стал не таким, как прежде, – упрямо сказала Эдвина. – Я должна идти заканчивать свои уроки, мама, извини меня, пожалуйста.
– Хорошо, дорогая.
Оставшись одна, Эмма убрала фотографию Пола обратно в комод. Теперь все ее мысли были заняты требованием Эдвины выдать свидетельство о рождении. Вот чего она не предусмотрела раньше, и это было ужасно. Эмма торопливо сбежала вниз в свой кабинет, плотно притворила за собой дверь и набрала номер телефона Блэки в Харрогейте.
– Привет, дорогуша, – радостно откликнулся тот.
– Блэки, произошло нечто ужасное!
Он понял по ее голосу, что Эмма страшно напугана.
– Что случилось, Эмма?
– Эдвина только что потребовала у меня свое свидетельство о рождении.
– Иисус! Чего ради оно ей так срочно понадобилось?
– Чтобы получить паспорт для школьной экскурсии на Континент в следующем году.
– Полагаю, что ты ей отказала?
– Конечно, но рано или поздно я не смогу больше ее удерживать. Что мне делать?
– Тебе придется отдать ей свидетельство, но не раньше, чем Эдвина станет достаточно взрослой, чтобы правильно оценивать некоторые вещи. – Блэки вздохнул. – Так или иначе, но однажды это должно было произойти.
– Но как я объясню ей, почему твое имя записано в свидетельстве. Она уверена, что ее отец – Джо.
– Ты просто скажешь, что ее настоящий отец – это я.
– Но ведь это такая ответственность для тебя, Блэки.
Он рассмеялся.
– Ничего, дорогуша, у меня спина широкая – выдержу. Ты это давно знаешь. – Изменившимся голосом он спросил: – Конечно, ты можешь рассказать Эдвине, кто действительно является ее отцом, но, полагаю, ты не собираешься этого делать?
– Нет, это категорически исключено.
Поколебавшись секунду, Эмма приняла решение, давно зревшее в ее душе.
– Ты ведь знаешь, кто он, Блэки?
Блэки тихо вздохнул в трубку.
– Я имел несчастье догадаться. Эдвина слишком похожа на Адель Фарли, чтобы сомневаться в этом. Это Эдвин, правильно?
– Да, Блэки, – тихо ответила Эмма, почувствовав облегчение. Будто камень свалился с ее души, когда она, наконец, сказала Блэки всю правду. – Но Эдвина никогда не узнает об этом, не должна этого знать. Я обязана на всю жизнь защитить ее от Фарли.
– В таком случае тебе не остается ничего иного, как заставить ее поверить, что я – ее настоящий отец. Я не против, Эмма, – тихо посмеялся Блэки. – Ладно, дорогуша, расслабься, твоя напряженность доходит даже до меня по проводам. Забудь на какое-то время об этой маленькой проблеме и тяни время, сколько удастся. Ты – достаточно умна, чтобы оттянуть объяснение с Эдвиной еще на несколько лет, по крайней мере, пока ей не исполнится лет семнадцать-восемнадцать.
– Надеюсь, что мне это удастся, – медленно ответила Эмма. – Прошлое не желает оставлять нас в покое.
– Да, крошка, это грустно признавать, но боюсь, что ты права. Но давай не будем больше ворошить прошлое, это бесплодное занятие. Теперь вот что. Надеюсь, что ты не забыла про мой прием на второй день Рождества, – Блэки пытался хоть как-то развлечь ее. – Про прием в моем новом доме. Он получится просто замечательным, я могу тебе это сказать смело, Эмма.
– Конечно, помню. Я ни в коем случае не смогу пропустить такое замечательное событие. Фрэнк на Рождество приезжает в Йоркшир, и он обещал отвезти меня. Я просто изнываю от нетерпения увидеть твой дом – ты развел вокруг него такую таинственность!
– Ага, но ты узнаешь его в ту же минуту, как только увидишь. Он в точности такой, каким я описывал его тебе много лет назад, на вересковой пустоши, мой Георгианский дворец.
– Я так рада за тебя, Блэки. Ведь это было твоей самой большой мечтой.
– Да, ты права, Эмма. Но мне пора вешать трубку. Я вижу, что мой несравненный Брайан тащит сюда свою нянюшку. Не волнуйся из-за этого проклятого свидетельства, забудь о нем на год или еще дольше. В случае крайней нужды мы придумаем, что с ним делать.
– Я постараюсь. И спасибо тебе, Блэки, ты всегда так хорошо умеешь меня успокоить.
– Поверь, что все образуется, крошка.
Эмма повесила трубку и осталась сидеть, погруженная в беспокойные мысли о своей дочери. В ней было нечто непостижимое для Эммы, какая-то внутренняя холодность. Эмму всегда страшила странная отчужденность в Эдвине, и она часто терялась, обращаясь с ней. „Наберусь ли я когда-нибудь смелости рассказать ребенку всю правду? – спрашивала она себя. – Как мне сообщить ей все, не утратив остатков ее и так не слишком сильной привязанности ко мне?” Эмму пугала мысль о будущем объяснении с дочерью, и впервые за многие месяцы она забыла о собственном горе, перестала думать о Поле Макгилле.
Блэки О'Нил, обняв за плечи Уинстона, пересек вместе с ним величественный вестибюль своего Георгианского дворца в Харрогейте. Он провел Уинстона в библиотеку и плотно закрыл громадные двойные двери.
– Зачем ты это делаешь? – с удивленным видом спросил Уинстон. – Я думал, что мы просто зашли спокойно выпить.
– Это так и есть. Но я хочу с тобой приватно поговорить и не хочу, чтобы нас прерывали.
– Кто может нам помешать? Все, кажется, слишком заняты вечеринкой.
– Например, Эмма.
– А, ты собираешься поговорить о моей сестре, не так ли?
– Разумеется.
Блэки хлопотал у консоли, наливая в коньячные бокалы две добрые порции „Курвуазье”.
Уинстон со своего места у камина наблюдал за Блэки, стараясь угадать, что у того на уме. Он восхищенно кивал головой, с одобрением осматривая обстановку, поражаясь элегантности мебели и тем, как она была расставлена. Белые сосновые панели стен перемежались книжными полками и оживлялись зелеными бархатными драпировками, того же цвета ковер в центре комнаты прикрывал паркетный пол красного дерева. Множество глубоких диванов и кресел были обтянуты светло-зеленым бархатом и розовой камкой, чей теплый цвет оттенял холодность зелени. Комнату украшали столы, консоли и красивый письменный стол смешанных стилей „Шератон” и „Хепплуайт”, с высокого потолка спускалась изысканная уотерфордская хрустальная люстра. Библиотека, как и все остальное в новом доме, была прекрасной иллюстрацией того, как Блэки чувствовал пространство и цвет, как тонко разбирался в декоративных стилях эпохи Георгов.
Блэки, выглядевший очень красивым и представительным в своем смокинге, вручил Уинстону бокал с коньяком. Они выпили за здоровье друг друга.
Блэки выбрал сигару, откусил кончик и медленно раскурил ее. Сделав несколько затяжек, он, наконец, сосредоточил взгляд своих блестящих черных глаз на Уинстоне.
– Когда она думает, в конце концов, покончить с этими своими глупостями?
– Какими глупостями? – нахмурившись, потребовал ответа Уинстон.
– Разбрасываться деньгами. В последние шесть месяцев она совершенно сходит с ума, так мне, по крайней мере, кажется.
– Эмма никогда не швырялась деньгами. Она по своей натуре вовсе не склонна к экстравагантным поступкам.
Блэки насмешливо поднял свои черные брови, легкая усмешка тронула его губы.
– Вот что, Уинстон, не разыгрывай передо мной простачка. Ты, черт побери, прекрасно знаешь, что я имею в виду. Я говорю о том, что она пытается внедриться на товарную биржу. Безрассудно пытается, могу добавить.
Уинстон усмехнулся.
– Вовсе не безрассудно. Она уже создала себе состояние, Блэки.
– Да, и может легко его потерять. В одну ночь! Спекуляции на товарной бирже – самая опасная игра, и ты это знаешь.
– Да, я знаю. И думаю, что Эмма знает это не хуже. Она похожа на азартного игрока в бизнесе, Блэки, и мы оба это знаем. Тем не менее, она очень проницательна и хорошо знает, что делает…
– Все это, на мой взгляд, слишком рискованно! Ее легко могут разорить.
Уинстон рассмеялся.
– Кого угодно, только не мою сестру! Ты должен признать, что надо быть настоящим гением, чтобы, начав буквально с нуля, добиться такого блестящего положения, как у нее. Только полный идиот может рисковать потерять все, но Эмма никогда не была дурой. Кроме всего прочего, она еще несколько недель назад прекратила покупать и продавать товары.
– Слава Богу! – облегченно сказал Блэки, но его тон оставался обеспокоенным, когда он продолжил: – Потом меня беспокоит быстрое расширение дела, которое она затеяла. Конечно, ее новые универмаги в Брэдфорде и Харрогейте – несомненно выгодные приобретения, но те перестройки, которые она заставляет меня делать в них, слишком дорого стоят. А сегодня я не мог поверить собственным ушам, услышав, что она намерена строить универмаг в Лондоне. Как всегда, ее идеи грандиозны, но, положа руку на сердце, Уинстон, я был просто ошарашен ими. Как, черт побери, она собирается за все это платить, интересно мне знать. По моему мнению, она начинает зарываться.
Уинстон отрицательно покачал головой.
– Вовсе нет! Она стремительна, как удар хлыста, но никогда не поступает безрассудно. Как она собирается за все платить, ты спрашиваешь? Я только что тебе сказал, что она сделала чертовски много денег на операциях с товарами. И еще она за очень высокую цену распродала всю оставленную ей Джо недвижимость, кроме того куска земли в центре Лидса. Его она пока оставила за собой, так как думает, что он должен сильно вырасти в цене, и ты знаешь, что она права. Универмаг в Лидсе дает неплохую прибыль, а бум на рынке тканей, начавшийся после войны, превратил ее „Лейтон” в самое доходное предприятие, каким никогда не был. Заказы сыплются со всего света, и Бен Эндрюс, чтобы справиться с ними, перевел большинство рабочих на сверхурочные. „Грегсон” снова работает на полные обороты, а еще не забывай, что Эмма – партнер Дэвида Каллински… – Сделав паузу, Уинстон весело взглянул на Блэки. – Разве все это не дает ответа на вопрос, как она собирается за все расплачиваться?
Блэки рассмеялся.
– Да, мой мальчик, дает… – Он удивленно покачал головой. – Она, очевидно, становится очень богатой женщиной, судя по тому, что ты мне сказал, гораздо богаче, чем я себе представлял.
Уинстон кивнул с гордой улыбкой на лице.
– Сколько, думаешь, сейчас стоит ее состояние? – спонтанно спросил он и тут же пожалел об этом, поскольку не имел права сказать всю правду.
– Не знаю, боюсь даже представить себе.
Уинстон отхлебнул глоток бренди, чтобы скрыть свою растерянность. Он не мог открыть настоящие размеры состояния Эммы, поскольку поклялся никому не говорить о существовании „Эмеремм Компании” и ее роли в ней. Поэтому он выбрал довольно низкую цифру и сказал:
– Миллион фунтов. Конечно, в ценных бумагах.
– Иисус! – воскликнул Блэки. Он знал, что Уинстон не врет и не преувеличивает. Поэтому названная сумма произвела на него сильное впечатление. Он поднял свой бокал.
– Это заслуживает тоста. За Эмму! Как я смотрю, она обошла нас всех.
– За Эмму! – Уинстон задумчиво посмотрел на Блэки. – Да, она несомненно нас обошла. А знаешь почему? Ты знаешь, в чем секрет грандиозных успехов моей сестры?
– Конечно, знаю. Я их связываю со многими ее качествами. Проницательность, смелость, честолюбие, энергичность в достижении поставленной цели – вот лишь немногие из них.
– Патологическое честолюбие и патологическая энергия, Блэки! Вот что отличает Эмму от большинства других людей. Она никогда и ничему не позволит остановить ее, и она всегда доберется до горла противника, особенно, если знает, что ее тыл надежно защищен. Но не только в этом причины ее успехов. Эмма обладает инстинктом убийцы в своем движении наверх.
– Инстинкт убийцы! Страшные вещи ты говоришь про нее. Ты изображаешь ее совершенно безжалостной.
– В некотором смысле так оно и есть.
Уинстон не смог удержаться от смеха, видя изумленное выражение на лице Блэки.
– Не вздумай мне рассказывать, что не замечал за ней этой черты прежде.
Тот задумался, вспоминая различные случаи из прошлoгo.
– Порой я думал о ее способности быть безжалостной, – медленно пробормотал он.
– Ладно, хватит об этом. Думаю, что я развеял твои тревоги по ее поводу.
– Да, это так. Я рад, что мы поговорили об этом, Уинстон. Я очень волновался из-за этих ее забав с товарами с тех пор, когда она впервые упомянула о них. Если хочешь знать, то я был напуган до смерти. Ну, а теперь, когда мы выяснили, что все в порядке, пошли присоединимся к вечеринке.
– Как только ты этого захочешь. Кстати, об убийцах. Я заметил, что один такой сегодня вечером вышел на охоту. Он не может оторвать глаз от Эммы и буквально делает стойку перед ней.
Блэки встревожился:
– Кого ты имеешь в виду?
– Ну, конечно, Артура Эйнсли, „великого героя войны”, если его послушать. Самодовольный ублюдок!
– Мне всегда казалось, что Эмма недолюбливает его.
– Я об этом ничего не знаю. Если помнишь, меня здесь раньше не было. Но она сказала мне, что он изменился, и, как мне кажется, сегодня вечером его ухаживания не возмущают ее.
– Я этого не заметил, – коротко сказал Блэки и резко поднялся.
Он казался озабоченным, когда они вернулись в гостиную. Войдя, Уинстон сразу же оставил его и присоединился к Шарлотте и Фрэнку, а Блэки направился к роялю. Он с небрежным видом застыл рядом с ним, сосредоточив внимательный взгляд на Эмме, увлеченно беседующей с Фредериком Эйнсли и его сыном Артуром.
Блэки подумал, что Эмма выглядит сегодня вечером особенно очаровательной, хотя немного бледной и грустной. Ее волосы, заплетенные в косы, были уложены короной, и эта прическа придавала ее лицу особую прелесть. На ней было надето белое бархатное платье с низким вырезом и открытыми плечами. К одному из коротких рукавчиков, на котором держалось платье, была приколота брошь с изумрудом, которую он подарил ей к тридцатилетию. Она была почти точной копией той дешевенькой подделки, что он подарил ей на пятнадцатилетие. Эмма долго благодарила его и была приятно удивлена тем, что Блэки помнит свое обещание, данное ей так давно. Одновременно она выругала его за такой дорогой подарок, чего она не любила. Сейчас же, на его взгляд, его подарок выглядел дрянной побрякушкой по сравнению с великолепными изумрудными серьгами, сиявшими в ее ушах.
