Текст книги "Женщины в его жизни"
Автор книги: Барбара Брэдфорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 37 страниц)
14
Древний, причудливого вида замок стоял на невысоком холме. Его башни и башенки четко вырисовывались на фоне неба и поблескивали под яркими лучами солнца. Заиндевелая темная зелень соснового бора охватывала белокаменный дворец сзади, словно гигантское жабо. Ярко разодетые детишки играли на снегу под хрустально-прозрачным небом, напоминавшем синее отполированное стекло.
Такая сцена предстала взорам Зигмунда и Курта, когда они вынырнули из-под полога леса, где прогуливались и беседовали на протяжении последнего получаса. И сцена эта была столь умилительна в своей первозданной простоте и невинности, что оба невольно остановились и залюбовались ею, перенесясь в собственное детство. Они переглянулись, поняв, что в этот миг на них нахлынули одни и те же воспоминания.
Зиги негромко, как бы самому себе, сказал:
– Курт, с этими детьми ничего не должно случиться. Они не должны попасть ни в какую беду.
– Не попадут… если это хоть сколько-нибудь зависит от меня… – клятвенно заверил Курт.
Его собственные дети – тринадцатилетний Кристиан и девятилетняя Диана – в этот момент помогали Максиму лепить огромного снеговика, рядом с которым меньшой мальчуган выглядел еще меньше, что, впрочем, последнего, похоже, ни мало не беспокоило. Восьмилетняя Гретхен фон Тигаль толкала груженную снегом тачку к своей няне Ирмгард, собиравшей вместе с Тедди ледяной дом для Гретхен. Обе юные женщины старательно трудились, целиком поглощенные своим делом.
– Эгей! Ку-ку! – прокричал Курт. Он и Зигмунд помахали детворе, повернувшей к ним головы.
– Ку-ку-у! – дружно отозвались дети и няни, замахав руками и хохоча, но через секунду возвратились к прерванным занятиям.
– Они хотят все завершить до завтрака, – рассмеялся Зигмунд. – С тем чтобы мы могли прийти и восхититься их творчеством.
Курт тоже усмехнулся, они свернули влево на дорожку, что вела на холм к боковому крыльцу дворца; дорожка была недавно расчищена кем-то из садовников, так что теперь по ней можно было идти быстрым шагом.
Войдя в прихожую, стены которой были отделаны деревянными панелями, а пол черно-белой плиткой, они скинули верхнюю одежду, переобулись в туфли и по узкой витой каменной лестнице направились на второй этаж к кабинету Рейнхарда.
Дверь была чуть приоткрыта. Зигмунд распахнул ее и вошел, за ним последовал и Курт.
Адам фон Тротт цу Зольц уже прибыл. Гость и Рейнхард стояли у пылающего камина и пили шампанское. Состоялся обмен приветствиями, после которого Рейнхард предложил вернувшимся с прогулки друзьям:
– По бокальчику? Или предпочитаете подкрепить себя чем-нибудь поосновательней?
– Мне, пожалуй, шампанского, – сказал Зигмунд.
– А как ты, Курт?
– Спасибо, – кивнул барон, – мне тоже. – Он достал из кармана твидового пиджака золотой портсигар, раскрыл и предложил сигареты Зиги и Адаму. Зиги взял, Адам отказался.
Закурив, Зиги посмотрел на Адама фон Тротта. Он успел забыть, насколько хорош собой был Адам. Высокий, довольно худощавый, он был весьма привлекателен и от природы наделен большим шармом.
В противоположность ему внешность Рейнхарда была попроще: среднего роста темный шатен с карими глазами и несколько грубоватым обветренным лицом, какое бывает у людей, проводящих много времени на воздухе. По натуре он был жизнелюб и хохотун, хотя в нынешнем году смеялся все реже.
С серьезнейшим выражением лица он поднес Зиги и Курту хрустальные бокалы с шампанским, затем взял с полки огромного камина свой бокал и поднял его.
– Ваше здоровье!
– Ваше здоровье! – отозвались гости. Отпив несколько глотков, Рейнхард заговорил.
– По-моему, Гитлер теряет контроль над самим собой. Как мне стало известно, в последнее время имели место совершенно дикие выходки в недрах Рейхсканцелярии, в ее святая святых. Ну и наконец Хрустальная ночь. Всю вину за это бессмысленное злодеяние я возлагаю целиком на него. Никто не убедит меня в том, что оно совершено без его санкции, что он не науськал банды хулиганов. Его мания величия становится просто необузданной. И неизвестно, что он выкинет в следующий раз, какое совершит злодейство, если его не остановят.
Курт нахмурился:
– К чему ты клонишь, Рейнхард?
– Тираноубийство. Он не уйдет подобру-поздорову, а значит, он должен быть убит.
– Послушай, попридержал бы ты язык! – зашипел на него Курт, подскочил к полуприкрытой двери и выглянул в коридор. К счастью, там никого не было; он плотно закрыл дверь и вернулся к камину. – Вот так где-нибудь ляпнешь без разбору, а за такие слова может пострадать много людей. – Он с укоризной посмотрел на Рейнхарда. – Я понимаю, ты хочешь сказать, что доверяешь своим слугам и всем, с кем живешь под одной крышей, однако мы не должны бросаться такими словами нигде.
– Я не собираюсь убивать Гитлера. Я лишь теоретизирую по поводу, – заметил Рейнхард. – Но ты, конечно же, абсолютно прав, Курт.
Возникла небольшая пауза, после чего он добавил гораздо тише:
– Разве вы со мной не согласны, что тираноубийство – единственный выход?
Все промолчали.
– Недостаточно убить Гитлера, – заговорил Зиги после небольшой паузы. – Должны быть также убиты и все сообщники его злодеяний.
– Это верно, – быстро согласился Курт. – Убийство тирана – это еще не все; необходимо помнить и о его правительстве. Любой заговор с целью убийства Гитлера должен быть очень обстоятельно продуман. Потребовался бы план незамедлительного захвата власти в ту самую минуту, когда тиран будет мертв. Заранее должен быть составлен список лиц, которые смогут сразу же взять на себя управление правительственными органами.
– Н-да, – задумчиво произнес Рейнхард.
Он подошел к окну и стал глядеть на снег, потом круто повернулся к гостям:
– Я хочу для Германии демократии, не диктатуры.
– Разумеется. И не ты один. Мы все этого хотим, – сказал Адам.
– Знаю, – кивнул Рейнхард. – Но у нас этого никогда не будет, покуда у власти будут наци. Для того чтобы радикально избавиться от наци, в первую очередь необходимо обезглавить вожака стаи. Что и возвращает меня к исходному пункту… Есть немало готовых на риск антинацистов… кому-то следует взять на себя разработку плана убийства Гитлера.
– Да, но… – начал было Курт и осекся, заслышав стук в дверь.
Мужчины тревожно переглянулись, через долю секунды дверь распахнулась. На пороге стояла Рената.
– Ты нас напугала! – воскликнул Рейнхард.
– О, простите, ради Бога, я не хотела. Можно сюда зайти дамам на бокал шампанского перед ленчем или же вы сойдете вниз и присоединитесь к нам?
– Мы сейчас к вам спустимся, – ответил за всех Рейнхард.
– Прекрасно. – Она улыбнулась и исчезла, тихонько притворив за собой дверь.
– Вам понятно, что я имею в виду. Это мог оказаться кто угодно, – не замедлил пояснить свою мысль Курт, указав на дверь. – Полагаю, у нас хватит ума прекратить этот разговор, во всяком случае хотя бы на время.
Рейнхард согласно кивнул. Он еще раз поглядел в окно и воскликнул:
– Интересно, кто бы это мог прикатить до ленча? Парень на мотоцикле, притом совершенно мне незнакомый.
– На мотоцикле, – повторил за ним Зиги, сразу подумав о Вилли Герцоге. – Возможно, это приятель Теодоры. Воскресенье – у нее свободный день, когда мы живем в Берлине, – пробормотал он, подбегая к окну. Он взглянул вниз и увидел молодого человека, ставящего на подножку мотоцикл. – Да, это Вилли, – сказал Зиги. – Наверное, приехал со своим обычным воскресным визитом.
– Тедди! Тедди! Смотри-ка, вон Вилли! – крикнул Максим и стал махать рукой юноше, стоявшему на широкой каменной террасе, тянувшейся с тыльной стороны дворца.
Теодора посмотрела на Максима, затем взглянула наверх, туда, где терраса, и воскликнула:
– Господи Боже, это же Вилли! Я уж подумала, что ты меня дразнишь, Максим. – Воткнув лопатку в сугроб, она стала подниматься по склону, на ходу старательно поправляя свой шотландский берет.
Вилли сгреб ее в охапку, как только она до него добралась, крепко прижал и стал целовать в щеки, не давая ей слова вымолвить. Когда он наконец выпустил девушку, та воскликнула:
– Господи, Вилли! Как ты тут очутился?
– Понятно как. Приехал тебя повидать.
– Я, конечно, понимаю… но в такую даль, Вилли.
– Не бог весть какая даль. Несколько часов езды, и я тут. Когда ты мне вчера сказала по телефону, что фрау Вестхейм намерена пожить в замке Тигалей несколько недель, я решил, что надо приехать. Мне надо с тобой кое-что обсудить, и лучше всего это делать лично, а не по телефону.
– Что-нибудь не в порядке? – Она тревожно всматривалась в его лицо.
Он помотал головой.
– Как, по-твоему, я мог бы пройти в дом и получить чашку горячего кофе или чаю? Довольно прохладно было ехать на этом драндулете.
– Ну конечно, Вилли. Какая же я недотепа! Сперва я покажу тебе, где раздеться, а потом попрошу у Кока что-нибудь горяченькое. Ну и, конечно, ты останешься на второй завтрак. Фрау Вестхейм и баронесса фон Тигаль наверняка будут на этом настаивать… Я надеюсь, ты не станешь возражать позавтракать с детьми, Ирмгард и со мной?
– Нет, конечно. И спасибо! Я с удовольствием останусь. Кто такая Ирмгард?
– Это здешняя няня, – пояснила Тедди и, подойдя к краю террасы, позвала: – Максим!
– Что, Тедди? – ответил он, стоя у подножия склона и подняв на нее свое личико. Рукой малыш прикрывал глаза от солнца.
– Я повела Вилли на кухню напоить горячим.
– А мне можно прийти?
– Нет, Максим! Ты оставайся и еще поиграй.
– А я хочу поздороваться с Вилли!
– Ты с ним потом поздороваешься. Он будет с нами завтракать.
– Ура! Ура! – радостно завопил Максим, размахивая лопаткой.
– Не беспокойся! – крикнула Ирмгард. – Я пригляжу за Максимом.
– И я тоже, Тедди! – предложила себя в помощь девятилетняя Диана фон Виттинген.
– Я не маленький! – крикнул Максим.
– Спасибо вам обеим, – бросила Тедди и взяла Вилли за руку. – Пошли, попросим для тебя кофе. Ты сможешь его выпить в гостиной у Ирмгард – она у нас на двоих. Там горит большой камин, и ты согреешься. Ты, должно быть, совсем замерз.
– Что да, то да.
Теперь Теодора посмотрела на него пытливо.
– А сейчас ты мне можешь сказать, что тебя волнует настолько, что тебе приспичило гнать в такую даль на мотоцикле, лишь бы поговорить со мной?
Под взглядом девушки Вилли выдержал для солидности паузу.
– Дело в следующем, – сказал он, глядя на Теодору. – Мой отец не смог достать въездные визы в Америку, но ему обещали одну в Палестину через еврейскую организацию в Берлине, через нее же получают и выездную. Он их обе получит через неделю или две.
– И он хочет, чтобы ими воспользовался ты? Верно?
– Да, – буркнул Вилли с несчастным видом.
– Стало быть, ты должен.
– Я не могу! – воскликнул Вилли. – Ты что, не понимаешь, что я не могу ехать без тебя, Тедди?
– Ты должен, Вилли, у тебя нет выбора, – сказала Тедди очень мягко, подавшись вперед и положив свою руку на его.
– Я не могу оставить тебя в Берлине, – запротестовал он, голос у него начал дрожать.
Казалось, он вот-вот расплачется, но Тедди была готова к такому повороту дела, и все нужные слова у нее были приготовлены заранее. И ложь тоже, если понадобится. В ноябре, когда герр Вестхейм попросил у нее паспорт и сказал, что надеется вывезти ее из Германии вместе со своей семьей, он взял с нее клятву молчать об этом. «Никто не должен об этом знать», – предупредил он. Наци могли помешать Вестхейму уехать, если их планы раскроются, из-за того, что они очень нужны министерству финансов страны. Она все поняла и дала слово хранить тайну.
Как раз в эту самую субботу днем она рассказала Вестхеймам о своей неофициальной помолвке с Вилли, призналась, что у Вилли была надежда уехать с отцом и сестрой в Америку и забрать туда ее, Тедди. Вестхеймы тревожно переглянулись, и фрау Вестхейм сказала: «Конечно, мы не можем заставить тебя силой уехать вместе с нами, Тедди, и мы бы этого не хотели. Однако не забывай о моей опеке над тобой. Я дала слово твоей маме заботиться о тебе, и мне будет очень тяжко оставлять тебя здесь. Если говорить совсем честно, то я считаю, что вы должны уезжать, как только сможете. И Вилли тоже, при любой возможности, даже если это означало бы отъезд без тебя. Ведь все-таки нет никакой гарантии в том, что профессору Герцогу повезет с визами».
Герр Вестхейм тогда заметил: «Очень мала вероятность, что ему повезет, Теодора. Соединенные Штаты не намерены больше принимать евреев из Европы. Квоты исчерпаны». Узнав эту трагическую новость, она перевела взгляд с герра Вестхейма на фрау Вестхейм и воскликнула: «Но не могу же я ни с того ни с сего исчезнуть! Вилли сойдет с ума». Урсула Вестхейм взяла ее за руку, сказала: «Нет, Тедди, можешь. И когда мы прибудем к месту назначения, ты сможешь позвонить Вилли по телефону и все объяснить. Для него будет облегчением узнать, что ты в безопасности. Поверь, так оно и будет».
И вдруг до нее дошло, что фрау Вестхейм во всем была права. Так или иначе, у Вилли было намного больше шансов благополучно выбраться из Германии в одиночку, нежели с обузой в виде нее. И вот еще что ее испугало в тот день: что она скажет Вилли, если он вдруг попросит у нее паспорт? «Не попросит, – заверил ее герр Вестхейм. – Американцы больше не выдают въездных виз. Но если бы он вдруг попросил, то ты должна просто сказать ему, что отдала свой паспорт на продление. Не говори, что он у меня, и помни: ни слова о наших планах, что бы ты ни делала». И она во второй раз дала слово соблюсти все в тайне.
В конце разговора Вестхеймам, разумеется, удалось убедить ее смириться и поступить по их планам. Как-никак ее мать безгранично им верила и отдала в их руки ее благополучие до совершеннолетия, и она, Тедди, должна с этим считаться. Они были старше и опытнее и знали все лучше.
По мере того как одна за другой шли потихоньку недели, она начала мало-помалу признавать, что Вестхеймы и в самом деле правы в том, что ей говорили. Наступила и прошла Ханука, за ней Рождество, пришел и канун Нового года. И вот на дворе уже год 1939-й, а профессор Герцог до сих пор ни слова не услышал от своего франкфуртского друга с его знакомым из американского консульства. Однажды вечером Вилли признался ей, что махнул рукой на идею когда-либо добыть американскую визу. Несколько раз она была на грани того, чтобы рассказать про усилия ее лондонской тети Кетти, которые та прилагала, чтобы достать для нее британскую визу, но всякий раз непонятно почему Тедди проглатывала язык.
И вот теперь Вилли со своими последними новостями перед ней в замке.
Она смотрела на его осунувшееся лицо, и у нее щемило сердце. Он, видимо, очень переживает из-за того, что вынужден покинуть ее, но она не смела утешить его, раскрыть правду, рассказав Вилли про планы Зигмунда Вестхейма. Ничто на свете не заставило бы ее подвергнуть опасности это семейство. Она верила Вилли Герцогу, могла бы поручиться за него жизнью. А с другой стороны, она была не вправе подвергать какому бы то ни было риску маленького Максима и его родителей.
Значит, она обязана уговорить Вилли воспользоваться визой, которую предлагал ему отец, и покинуть Германию, к какой бы лжи ей не пришлось прибегнуть ради достижения этой цели.
Она встала и пересела к нему на диван перед камином. Взяла его руку в свою и крепко сжала, поднесла к лицу и нежно потерлась о нее щекой.
– Я хочу, – проникновенно сказала она, – чтобы ты уехал в Палестину, Вилли. Да, я настаиваю на твоем отъезде. Послушай теперь меня. Фрау Вестхейм собирается жить здесь неопределенно долго. Вчера, когда ты звонил, я тебе сказала, что мы здесь пробудем несколько недель, потому что не хотела тебя огорчать. В действительности же мы очень, очень долго не вернемся в Берлин. Вестхеймы считают, что здесь, в деревне, безопаснее. И в самом деле так. Нам тут будет хорошо жить вместе с фон Тигалями. А когда ты приедешь в Палестину, ты сможешь попытаться достать въездные визы для своей семьи. И для меня тоже. И когда ты это сделаешь, я приеду к тебе.
– Мне страшно уезжать без тебя и…
– У тебя будет гораздо больше шансов получить эти визы в Палестине, чем здесь, – перебила она.
– Это еще неизвестно, – возразил Вилли с неясным подтекстом.
– Да, да, наверняка. Честно, Вилли. Герр Вестхейм сказал мне, что легче получить въездную визу в страну, когда ты в ней уже фактически находишься. Визу для другого лица, я хочу сказать. Он в таких делах понимает. Он ведь банкир, не забывай про это. – Тедди сделала паузу, глубоко вздохнула. – Моя тетя Кетти в Лондоне пытается достать для меня въездную визу в Англию, – выложила она наконец свой главный козырь, чтобы уговорить его.
Вилли с неподдельным удивлением уставился на Теодору.
– Отчего же ты мне не говорила раньше?
Тедди кусала губу.
– Прости меня, Вилли, конечно, мне надо было это сделать. – Она вздохнула. – Наверное, потому молчала, что не хотела тебе говорить, что могу уехать из Берлина раньше тебя, и еще потому, что не люблю обсуждать то, что может и не произойти. Я на этот счет немного суеверна. Хотя тетя Кетти очень надеется. Да, вероятность есть, и немалая. – Последнее утверждение не слишком строго соответствовало истине, но Теодора улыбнулась и с воодушевлением продолжала: – Я дам тебе адрес тети Кетти до того, как ты отсюда уедешь, просто на всякий случай. Послушай, к тому времени, когда ты попадешь в Тель-Авив или Иерусалим или куда ты там отправишься, я, возможно, буду уже сидеть со своей тетушкой в Белсайз-Парк-Гарденс. Подумай об этом, Вилли. Это тебя подбодрит. – Она откинулась на спинку дивана и доверительно смотрела на него, всем выражением своего личика свидетельствуя искреннюю правдивость.
Вилли, сузив глаза, внимательно изучал ее.
– А ты уверена в том, что тетя Кетти сможет достать для тебя британскую визу?
– Да, конечно, у нее есть нужные связи, – быстро ответила Тедди. – Так что, как видишь, ты должен ехать в Палестину. Мы встретимся, когда закончится эта кутерьма… Герр Вестхейм говорит, что назревает война. – Поскольку Вилли молчал, она воскликнула преувеличенно весело: – Ну вот, Вилли, либо ты приедешь в Лондон, либо я в Палестину, и мы вместе отправимся в Америку!
Вилли улыбнулся первый раз с того момента, как приехал в замок.
– Америка! Да, Тедди, вот оно где, наше будущее. Замечательно помечтать об этом… о том, что ждет впереди и что будет нас поддерживать в разлуке. – Он обнял ее и привлек к себе. – Ты будешь писать мне письма? – спросил он с тревогой, крепче прижимая к себе.
– Каждую неделю, – пообещала Теодора, испытывая чувство облегчения оттого, что ей удалось уговорить его отправляться в Палестину без нее.
И она была счастлива от сознания, что если он будет там, то окажется вне опасности.
15
Максим сидел на диване в купе вагона поезда, глядя снизу вверх на отца.
– Папа, а почему ты с нами не едешь? – спросил он дрожащим голосом. До последнего момента ему не говорили о том, что Зигмунд остается в Берлине. И когда он узнал, на его детском лице отразилось острое разочарование, во взгляде карих глаз промелькнула тревога.
– Потому, Максим, что на следующей неделе я нужен в банке. Но как только покончу с работой, сразу приеду к вам в Париж, – рассказывал Зигмунд сынишке, чтобы успокоить его.
– А когда, папа?
– Приблизительно через две недели. И когда приеду, мы сразу же отправимся отдыхать на море.
– А куда, папа?
– На юг Франции – в Монте-Карло или в Канн. А возможно, мы поедем в Италию, в Сан-Ремо или даже на Корсику. Я обязательно выберу какое-нибудь теплое место, чтобы мамочка как следует отдохнула и мы с тобой хорошо провели время вместе.
Губы мальчика тронула улыбка, но тотчас погасла, и он жалобно проговорил:
– Папочка, ты приезжай поскорей. Пожалуйста!
– Конечно, малыш, я тебе обещаю, – сказал Зигмунд. – А теперь давай помогу тебе снять пальтишко: в купе довольно тепло.
Он спустил Максима на пол, раздел его и отдал пальто Тедди, которая положила одежку сверху на три их чемодана, лежавших на багажной полке. Зигмунд нагнулся и обнял уткнувшегося головой ему в плечо малыша. Они очень любили друг друга. Чуть погодя он отпустил его, улыбнулся и посадил обратно на диван. Поправил на нем синий бант, любящей рукой пригладил светлые волосенки.
– Будь пай-мальчиком, Максим, – сказал ему, улыбаясь, отец, – и заботься о маме и о Тедди тоже. Ты теперь вместо меня до тех пор, пока я не приеду к вам.
Максим кивнул с очень важным, почти торжественным видом.
– Да, папа, я буду, но ты не задерживайся долго, ладно?
– Ладно, ладно, я скоро. – Зигмунд опять нагнулся и поцеловал Максима, а тот обнял отца за шею и прильнул к нему.
Они никогда не расставались больше, чем на день или на два, и то, что отец остается в Берлине, тревожило и пугало его, несмотря на то что с ним в поезде были Тедди и мама.
Зигмунд еще раз обнял мальчика, но тут же отпустил и отвернулся, чтобы откашляться, быстро заморгал вдруг повлажневшими глазами, и ему не сразу удалось взять себя в руки. Поборов минутную слабость, он повернулся к Тедди и протянул ей руку. Она крепко ее пожала, и тут внезапный дружеский порыв побудил Зигмунда стянуть ее с дивана и сердечно обнять.
– Береги их, Тедди, теперь ты заменишь им меня. И себя побереги тоже, – уже спокойно сказал он, выпуская ее из объятий.
– Я буду стараться, герр Вестхейм, вы только не волнуйтесь.
Зигмунд кивнул и глянул на сынишку, неотрывно смотревшего на него.
– Тебе понравится ехать в поезде, Максим. Это будет для тебя целое приключение, и ты не успеешь оглянуться, как вы будете уже в Париже… Мамочка с Тедди поведут тебя смотреть Эйфелеву башню и всякие другие интересные места.
– Да… Папа, а бабушка с тобой приедет?
– Конечно, а как же.
Лицо Максима озарила веселая улыбка. Он был счастлив узнать, что бабушка приедет к ним на каникулы. Скоро все те, кого он любил больше всех на свете, будут снова с ним рядом. Он устроился поудобней на диване и взял деревянную лошадку, подаренную накануне отцом. Она была в точности, как обещанный ему пони. Папа так ему и сказал: «И пони у тебя будет очень скоро, обещаю тебе». Ох, как невозможно трудно ждать! Так чудесно иметь пони. Ему давно хочется пони. Летом он будет кататься на нем верхом в парке в Ваннзее.
Видя, что Максим занялся резной лошадкой, Зигмунд быстро вышел из вагона, чтобы сократить затянувшееся прощанье, столь болезненное для него и для всех. Душа его разрывалась, и он знал, что Урсула тоже с трудом сдерживает слезы. Она вышла вслед за ним из вагона; они стояли на перроне и разговаривали.
Максим прижался носом к стеклу и глядел на родителей. Но ему не было слышно, о чем они говорили, и потому он вернулся к своей деревянной лошадке и сидел, постукивая пятками по основанию дивана, пока Тедди не сказала ему строго, чтобы прекратил, и он сразу послушался.
Несмотря на шум и толчею на перроне, Урсула говорила очень спокойно и негромко, не желая быть услышанной посторонними.
– Я согласна наперекор себе, – призналась она, держа Зигмунда за руку. – Ненавижу оставлять тебя одного. Нам надо было ехать всем вместе. Зиги, ну пожалуйста, давай, пока не поздно, снимем с поезда Максима и Тедди.
– Ни в коем случае, – возразил он тихо, но твердо. – Я тебе сказал, я не хочу, чтобы вы тут сидели до конца месяца. Будет гораздо лучше, если мы станем уезжать по двое, по трое – не так заметно. Это во-первых. Через десять дней к вам в Париже присоединятся Хеди, Зигрид и Томас, а потом за ними и я с мамой.
– Да, Зиги, я знаю. Но для меня это невыносимо, правду тебе говорю. Я так волнуюсь за тебя. Всякое может случиться, – прошептала она.
– Случиться ничего не должно. Я хочу, чтобы ты с Максимом уехала из Берлина. Мне будет намного легче дышать, если я буду знать, что вы в безопасности.
Паровоз дал громкий гудок, выбрасывая клубы пара, окутавшие их, и дежурный с красным флажком, торопливо проходя по перрону, тоже засвистел в свой свисток. Поезд Берлин – Париж отбывал, и запоздалые пассажиры спешили погрузиться в последнюю минуту.
Зигмунд и Урсула тесней прижались друг к другу, он обнял и поцеловал ее.
– Я люблю тебя, Урсула.
– Я люблю тебя, Зиги, люблю всем сердцем.
Голос ее дрогнул от эмоционального напряжения.
Зиги взял Урсулу за подбородок и повернул ее лицо к своему, заглядывая в дымчато-синие глаза жены.
– Успокойся, не надо плакать, любовь моя. Скоро я буду с тобой и с Максимом. Вся моя жизнь в нем и в тебе, и ничто не в силах разлучить нас. Во всяком случае, надолго.
– Да, – стараясь сохранить спокойствие, сказала она, стискивая его в объятиях.
На протяжении всей своей жизни они любили друг друга, были почти неразлучно вместе за исключением нескольких школьных лет. И сейчас, расставаясь с ним, она чувствовала себя так, будто у нее удалили часть ее тела.
– Тебе лучше войти в вагон, – сказал Зиги и шепотом добавил: – И будь в поезде осторожна. Будь бдительна, дорогая. Гляди и слушай в оба, и поменьше говори с посторонними. Будь вежлива и не более. Никаких длинных разговоров.
– Да-да, – шепнула она в ответ.
– Я вижу, поезд набит офицерами СС, армейскими начальниками и гестаповцами, но в этом нет ничего необычного, ты не волнуйся. Кто-то из них, очевидно, едет в отпуск, другие по служебным делам.
Она кивнула.
– И помни еще, – в том же тоне быстро добавил Зиги, – на границе будут полицейские, а также таможенные и иммиграционные власти. И агенты гестапо. Но это нынче нормальное явление, рутина. До тех пор, покуда ты будешь сохранять свое обычное спокойствие, все будет в порядке.
– Да, Зиги, я все понимаю. – К горлу Урсулы подступил комок, и она не смогла более вымолвить ни слова. Она резко повернулась к нему спиной и отправилась к вагону.
Зигмунд пошел за ней и помог подняться на ступеньки.
– Входи в вагон! – сказал он и захлопнул за ней дверь, но, остановившись в коридоре, она тотчас опустила окно и протянула к нему руку. Он схватил ее.
Колеса начали медленно поворачиваться, поскрипывая на рельсах и попискивая тормозными колодками, вагон черепашьим ходом двинулся. Зиги шел рядом по перрону, не выпуская руки Урсулы, глядя ей в лицо, знакомое и любимое с детства. Это милое лицо сейчас было бледным, но прощальная улыбка жены была храброй, и он тоже напутствовал ее улыбкой, но тут ее лицо вдруг сморщилось и из глаз неудержимо покатились слезы.
– Не надо, родная, крепись, – сказал он, подбадривая ее последним рукопожатием, однако поезд набирал ход, и Зиги пришлось выпустить ее пальцы.
Он поднял руку в прощальном жесте, и поезд ушел за перрон, а он остановился и неподвижно стоял, провожая взглядом вагон, покуда тот не скрылся из виду.
Лишь тогда Зиги повернулся и отправился с Силезского вокзала к себе в «Вестхейм банк» в Гендарменмаркте.
