Текст книги "Женщины в его жизни"
Автор книги: Барбара Брэдфорд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 37 страниц)
– Нет, – возразила она, качая головой. Он молча смотрел на нее.
Тедди почти слышала, как работает его мозг, и затаила дыхание. Ему было всего одиннадцать лет, но он был блестяще одаренный мальчик, и потому его было не провести. Он все равно дознается. У нее пересохло во рту, и она ломала голову над тем, где взять нужные слова. Глаза ее заволокло, и она ничего перед собой не видела.
Он тотчас заметил это.
– Они что… они… умерли?
– Прости меня, милый мой, прости ради Бога, – прошептала она голосом, преисполненным любви, и протянула руку к его руке.
Он взял ее за руку, прижался к ней и спросил тихо и мягко:
– Как умерли папа с мамой?
Тедди не могла говорить.
– В бомбежку или… или… в концлагере? – спросил он неуверенно, еще более тихим голосом.
Тедди все никак не могла собраться с силами, чтобы сказать хоть что-то, но слезы залили глаза и свободно покатились по щекам.
– Это было в лагерях, – прошептал он так тихо, что она едва расслышала. – Мамочка и папа умерли в концлагерях, да?
– Да.
– В каком?
– Твой отец в Бухенвальде… мама в Равенсбрюке.
– Как?
– Этого я не знаю. Действительно, не знаю. Даю тебе слово, Максим, мне не известно, как они умерли, – сказала она спокойно и твердо.
Он сидел и безмолвно смотрел на нее. Лицо его выглядело серым, глаза почернели от боли.
– О Тедди… Тедди!.. – воскликнул он, и рожица его сморщилась.
Она потянулась к нему, а он – к ней, она обняла его, а он выплакивал в рыданиях боль и скорбь по матери и отцу. Она покачивала его, пытаясь хоть как-то унять его горе.
– Я всегда буду ухаживать за тобой и помогать, и Марк тоже. Я знаю, что разница велика, но все-таки у тебя будем мы. Ты будешь наш мальчик.
Он не отвечал, но она знала, что он ее слышит и понял, хотя он еще плакал, и сердце его разрывалось.
Позднее, когда он немного успокоился, Тедди велела ему сесть на диване ровно. Когда он утер мокрое лицо носовым платком, она опустила руку в карман жакета.
– В тот день, когда мы уезжали из Парижа в тридцать девятом году, твоя мама вручила мне коричневый конверт. Ты помнишь, Максим?
Он кивнул.
– Это лежало в нем, – пояснила она и отдала ему белый конверт меньшего размера с его именем, надписанным рукой Урсулы.
Он взял письмо и уставился на него. Спустя минуту прошептал:
– Я, пожалуй, пойду к себе в комнату, ты не возражаешь, Тедди?
– Нет, конечно. Я понимаю, – сказала она. Тедди отклонилась на спинку дивана и смотрела, как он медленно уходил из комнаты. Сердце у нее защемило. Он был еще такой маленький во многих смыслах слова и все-таки сильный и смелый мальчик.
Максим сидел на стуле лицом к комоду, на котором стояли портреты его родителей. Несколько минут он смотрел на них до того, как вскрыть письмо матери и начать его читать.
Париж. Март, 10, 1939
Мой дорогой Максим!
Я возвращаюсь в Берлин с мыслью, что рискую больше никогда тебя не увидеть. Однако возвращаюсь с меньшей тяжестью на сердце, нежели тогда, прежде, потому что знаю: скоро ты будешь в безопасности в Англии с Тедди. И тебе не будет грозить никакая беда. Твое благополучие и счастье всегда имели для нас с твоим папой наиважнейшее значение, помни об этом всегда. Единственная цель моего возвращения в Берлин – помочь папе в уходе за бабушкой и вывезти ее из Германии в безопасное место. Папа и я очень долго ожидали тебя, и самым счастливым днем в нашей жизни был день, когда ты появился на свет. Из тебя вырастает замечательный мальчик, Максим, и мы с папой очень гордимся тобой.
Если мы не приедем в Англию, Тедди будет о тебе заботиться, пока ты не станешь взрослым. Доверяй ее суждениям и мудрости и всегда люби ее так, как она любит тебя.
Что бы ни случилось, знай, что папа и я очень тебя любим. Ты – самое лучшее, что есть у нас.
Ты всегда в моем сердце, родной.
Любящая и преданная тебе мама.
Он отложил письмо и нашарил носовой платок. Вытер текущие из глаз слезы, сунул платок обратно в карман, долго-долго сидел на стуле, мучимый внутренней болью, чувствуя, что часть от него отрезана.
В конце концов он вложил письмо обратно в конверт и подошел к комоду. Выдвинул ящик, достал бумажник отца, спрятал в него письмо, после чего положил бумажник рядом с резной деревянной лошадкой и закрыл ящик.
«Мамочка, мамочка», – прошептал он печально и с болью. Ему была невыносима мысль, что никогда больше он не увидит ее, не услышит ее голоса, не угреется в ее объятиях, не почувствует аромат ее духов «Лилии долины», которыми она всегда пользовалась. Он не мог поверить, что никогда больше ему не гулять по лесам с отцом и не ходить с ним под парусом по озеру и что им уже не работать вместе в «Вестхейм банке», когда он станет взрослым. Эти планы они всегда строили вместе. «Папа, папа», – почти беззвучно воскликнул он и почувствовал, как защемило сердце. Он зажмурился. В голове у него раздавалась музыка в исполнении отца, он слышал звуки фортепиано в отцовском доме на Тиргартенштрассе…
Он взял фотографию матери и отца в вечерних туалетах и, застыв, смотрел на нее, а слезы опять капали на стекло. И вдруг Максим понял, что эта печаль внутри него никогда не уйдет. Она поселилась в нем навсегда. На всю жизнь.
ЧАСТЬ 4
АНАСТАСИЯ
ПАРИЖ, 1959
Возлюбленный мой начал говорить мне: встань,
возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!
Вот зима уже прошла; дождь миновал, перестал;
цветы показались на земле; время пения настало,
и голос горлицы слышен в стране нашей.
Песнь песней Соломона, 2; 10, 11, 12
38
Поднимаясь по широкой лестнице, она слышала голос девушки. Голос этот плыл сверху ей навстречу, струясь в теплом июльском воздухе, легкий, лиричный, исполненный музыкальности голос, особенно пленительный еще и потому, что он был такой естественный, лишенный всякого кокетства.
Идеальный голос для сцены или экрана, подумалось Марго Деревенко, но, слава Богу, амбиции девочки в этом направлении не простирались. А если даже и было бы так, ее отец никогда не разрешил бы дочери стать актрисой. Он слишком хорошо знаком с этим жестоким и призрачным миром, чтобы рисковать своей дочерью, позволив ей окунуться в него. У площадки второго этажа она задержалась, чтобы послушать еще; одной рукой она взялась за полированные дубовые перила, в другой была маленькая корзинка со свежесрезанными белыми цветами из сада. Теперь слова девушки были слышны ясней и отчетливей, и Марго догадалась, что та разговаривает с портнихой.
– Вот, Мари, я и говорю этому оборванцу: «Пойдем со мной, бродяжка, я знаю, ты голоден. Приглашаю тебя вон в то кафе позавтракать».
Мари охнула.
– И что же, мадемуазель, пошел он с вами в кафе? – с недоверием поинтересовалась она.
– Да конечно же нет, Мари! Посмотрел на меня так, будто я пригласила его на похороны. На его собственные. Тогда я говорю ему: «Хорошо, если вы не желаете позавтракать со мной в кафе, тогда пойдемте домой к моим родителям. Наш повар Маруба приготовит вам великолепный завтрак, все, что только ни пожелаете». И вы можете себе представить, Мари, что произошло дальше?
– Нет, мадемуазель, не могу.
– Он отказался.
– Это он правильно сделал, – помедлив, сказала Мари сухо. – Не думаю, чтобы ваши родители были слишком рады, если бы вы превратили их прекрасный дом в приют для бродяг.
– Да уж конечно! Рады бы мы не были, – прошептала Марго слушая.
Некоторое время было тихо, затем портниха произнесла весьма озадаченно:
– Не понимаю, мадемуазель Анастасия, зачем вам с первого же раза надо было предлагать этому оборванцу завтрак?
– Это же так ясно, Мари, потому что он голоден!
– Но это же его забота. И вообще, все эти бродяги с Сены – наглые негодяи.
– Как вы можете так говорить! Не их вина, что они попали в тяжелое положение и дошли до такой жизни. Я всегда разговариваю с ними, беседую, и, поверьте, Мари, эти бездомные, что живут под мостом, ничуть не в восторге от своей жизни, ночуя в любую погоду без крыши над головой, без средств к существованию, роясь в отбросах в поисках пищи.
– Они сами виноваты в своих бедах.
– Я так не думаю и стараюсь помочь им.
Поскольку Мари не отреагировала на последнюю фразу, девушка продолжала с жаром:
– Мне удалось помочь одной женщине-бродяжке. Теперь она сама заботится о своем благополучии.
– Да уж конечно, – весьма скептически отреагировала Мари.
– Ну правда же, я в самом деле помогла ей. Я убедила ее расстаться с бутылкой, что она и сделала, и теперь у нее есть работа, и где-то она ютится.
– Понятно. А скажите мне, мадемуазель, ваши родители знают о ваших заботах об участи этих оборванцев на Сене и о том, что вы с ними знаетесь?
– Разумеется, и они одобряют.
«Мы одобряем? – удивилась Марго. – Интересно, с каких это пор?» Она быстро поднялась по широкой деревянной лестнице и оказалась в просторной гостиной, где главным украшением интерьера была бронзовая балеринка Дега, а на стене справа висели «Голубые танцовщицы» работы того же художника. Дега и Моне – любимые живописцы ее мужа – были хорошо представлены в их домашней коллекции.
Огромные двойные двери, ведущие в малый салон, были распахнуты. Марго секунду помедлила перед тем, как войти, заглянула в комнату и застыла от удивления и восторга.
Ее восемнадцатилетняя дочь стояла посреди комнаты, медленно поворачиваясь, расставив руки в стороны, а Мари старалась и хлопотала вокруг, завершая подгонку вечернего туалета, сшитого ею накануне. Платье – нечто эфемерное из шифона нежно-голубых и бледных тонов – колыхалось и струилось вокруг стана девушки, подобно клочьям морского тумана. Если платье можно было счесть шедевром, то Анастасия была само совершенство.
Утреннее солнышко сквозь высокие окна заливало комнату, девушка купалась в потоках света. Ее белокурые волосы ниспадали до тоненькой талии и, казалось, были пронизаны лучами солнца. Прелестное личико с чуть выдававшимися скулами напоминало по форме сердечко, кожа светилась, как полированная слоновая кость. Широко расставленные глаза в опушке тяжелых ресниц были изумительного дымчато-синего цвета. При среднем росте у девушки были длинные изящные ноги и руки. Линия рук угадывалась под невесомой тканью расширенных книзу рукавов, ниспадавших с великолепных плечей, а кромка подола в движении приоткрывала прекрасной формы щиколотки и очаровательные ножки.
Она так красива, что кажется нереальной, подумала Марго. Впрочем, она никогда и не казалась реальной, даже будучи ребенком. Утонченная сверх всякой меры и чересчур добра и деликатна, чтобы думать о себе. Идеалистка и мечтательница. Что я буду с ней делать? Слишком уж она непрактична и доверчива для этого жестокого мира, в котором нам выпало сегодня жить. Вздохнув, Марго вплыла в комнату.
– Вот ты где! – воскликнула она, улыбаясь дочери.
– Мамочка! Правда ведь восхитительно? – Анастасия слегка приподняла подол, сделала небольшой пируэт и, вопрошая, посмотрела на мать.
Марго одобрительно кивнула и обернулась к портнихе:
– Доброе утро, Мари. Я вижу, вы сотворили свой очередной шедевр.
– Bonjour, madame.[15]15
Здравствуйте, мадам (фр.).
[Закрыть] Его сотворила не я, а вы, – ответила Мари, со значением глядя на Анастасию. Тем не менее комплимент был ей приятен, и она улыбнулась мадам Деревенко.
– Боюсь, не смогу все похвалы в адрес платья принять на свой счет, – сказала Марго с усмешкой. – Полагаю, создание этого чуда произошло не без участия ее отца.
Анастасия рассмеялась вместе с матерью. Смех ее был легкий, мелодичный, такой же, как ее голос – звонкий, словно колокольчик.
– Платье и впрямь чудесное, не так ли? Мари действительно превзошла саму себя. Merci beaucoup,[16]16
Спасибо (фр.).
[Закрыть] Мари, – сказала она и присела в реверансе.
Лицо портнихи расцвело от счастья. Ничто не доставляло ей большей радости, чем похвалы заказчиц, в особенности если ими были ее любимицы – женщины семьи Деревенко. За долгие годы она сшила для них множество нарядов, хотя с недавних пор они предназначались главным образом для Анастасии. Мадам обожала Haute Couture,[17]17
Высокая мода (фр.).
[Закрыть] как никто в эти дни. Но истинным наслаждением было шить для этой девочки, чье изящество, великолепная осанка и редкостная красота придавали туалетам дополнительную прелесть.
Марго, думая о чем-то, разглядывала дочь и вдруг воскликнула:
– Опалы! Вот оно! К новому платью ты должна надеть мои опалы. Они прекрасно подойдут к синим и серым тонам.
– О, спасибо тебе, мамочка! Чудесно, что дашь их мне поносить.
– Ты будешь потрясающе выглядеть и станешь королевой бала. О тебе все будут говорить.
– Едва ли, лидировать будет Иветта, да ей и положено. Это ведь ее день, – возразила Анастасия.
Марго лишь улыбнулась и обвела взглядом комнату. Соланж – горничная – расставила вазочки с водой на всевозможные столики. Марго подходила к каждой, брала из корзинки цветы, ставила их в маленькие цилиндры и горшочки, а затем отходила на шаг назад и, склонив набок светлую голову, оценивала букеты критическим взглядом.
Анастасия наблюдала за действиями матери, поражаясь, до чего же та талантлива, эстетична, как ловко и со вкусом расставляет цветы. Она восхищалась матерью, зная, что ей нет равных и в сервировке стола, и в создании интерьера.
Неожиданно Марго резко обернулась и устремила взгляд своих карих с зеленоватым оттенком глаз на дочь.
– Опять предалась мечтаниям?
– Нет, мамочка, – рассмеялась Анастасия. – Пойду-ка переоденусь, сниму это платье. Мари, вы не могли бы пойти со мной и помочь мне?
– Конечно, мадемуазель.
– Ленч в час, в саду, Анастасия.
– Да, я помню, ты говорила, – отозвалась девушка и уплыла на облаке шифона и аромата духов «Ма Гриф».
Особняк семьи Деревенко на фешенебельном бульваре Сен-Жермен был лишь одним из многих шикарных частных домов, скрытых за высокими каменными стенами. Фобур Сен-Жермен – Седьмой округ Парижа – представлял собой квартал одного из прославленных районов Левого берега, населенного аристократией и служившего излюбленным пристанищем студентов, художников и писателей.
Неподалеку от дома были расположены музей Родена, Французская академия, Военная школа и Дом инвалидов, в котором помещалась гробница Наполеона I. Рядом с историческими зданиями и постройками находились очаровательные маленькие бистро, антикварные магазинчики и художественные галереи, а также два наиболее знаменитых кафе, облюбованных писателями и художниками Парижа – «Де Маго» и «Флора».
Дом Деревенко был скрыт от взоров прохожих массивными темно-зелеными воротами. За ними в типично парижском дворике, вымощенном булыжником, с фонтаном посредине и конским каштаном близ увитых плющом стен стоял домик консьержа.
Особняк имел удлиненный классический фасад с большим количеством высоких окон со ставнями, с широкими каменными ступенями, ведущими к двойным дверям главного входа. Помещения в доме были просторные, с высокими потолками, полные воздуха и света. Элегантностью и красотой убранства особняк был обязан безупречному вкусу Марго Деревенко, самолично подбиравшей антиквариат и мебель. Свидетельства ее таланта, способствовавшего сочетанию и расположению всех декоративных элементов обстановки, можно было встретить в доме на каждом шагу.
Из холла первого этажа несколько стеклянных дверей выходили в сад, являвший собой в свою очередь некий шедевр, тщательно и искусно создававшийся годами под любовным взором Марго. Несмотря на то что с юных лет Марго жила во Франции и образование получила в Сорбонне, по рождению и воспитанию она была англичанкой. В поисках идеи для разбивки сада в сердце Парижа она обратила свой взор на один из знаменитейших английских садов – Уайт Гарден замка Сиссингхерст, откуда и черпала свое вдохновение. Подобно образцу из графства Кант, парижский садик, значительно уступавший по размерам, выходил под стену Дома инвалидов и в зелени листвы и трав расцветал только белыми цветами: и клумбы и кусты украшали соцветия одного цвета. Это создавало впечатление простоты и чистоты, зелено-белая гамма обеспечивала ощущение прохлады, покоя и придавала строгую изысканность этому островку флоры в центре Парижа.
Газон завершался прудом с белыми лилиями, окаймленным известняковыми плитами, по периметру которых буйно и пышно цвели белые цветы всех сортов: азалии, розалии, тюльпаны, нарциссы, хризантемы или подснежники – в зависимости от времени года.
Над цветочными клумбами произрастала сирень и конские каштаны, а также цветущие кусты – рододендроны и древовидные гортензии. Весь сад был обнесен высокой стеной из древнего камня, увитой лоснящимся плющом.
Вдоль всего дома, господствуя над садом, тянулась каменная терраса. Марго с Анастасией расположились на ней за железным садовым столиком, затененным от солнца большим зонтом. Маруба, повар родом из Северной Африки, приготовил простую еду: испеченную на решетке рыбу, зеленый салат и ломтики персика в шампанском.
– Я, хотя и не подслушивала, но не могла давеча не услышать твой разговор с Мари, когда поднималась по лестнице, – прожевав очередной кусочек рыбы, призналась Марго. – Ты должна прекратить знаться с бродяжками и бездомными с Сены. Это никуда не годится.
– Я только хотела им помочь, мама!
– Ты не можешь им помочь. На мой взгляд, они сами выбрали себе образ жизни.
– Как ты можешь говорить такое, мама! Ты как Мари! И вообще, кто сам выбрал для себя такую отвратительную жизнь?
Марго покачала головой.
– Ах, дорогая, не будь наивной… – Голос ее умолк, она задумалась. Спустя мгновение сказала: – Мы с отцом волнуемся за тебя. Я не уверена, что ты отдаешь себе отчет, насколько ты привлекательна, и кто знает, что на уме у этих бродяг…
– Они добрые люди! – перебила ее Анастасия. – И совсем не опасные, как тебе кажется. Они вовсе не хотят напасть на меня или попытаться изнасиловать. Тебе нечего беспокоиться, и, пожалуйста, не сердись на меня. Для меня невыносимая мука, когда вы с папой сердитесь.
– Господи, мы же не сердимся, мы только боимся за твое благополучие. – Марго улыбнулась. – Кстати, мы с отцом очень обрадовались результатам твоих экзаменов на бакалавра. Диплом с отличием – ты зачислена в Сорбонну! Скажу тебе честно, мы были даже больше чем обрадованы, дорогая. И тем не менее мы…
– Я знаю, мамочка, что ты собираешься сказать! – воскликнула Анастасия, опять перебив ее. – Тебе не хочется, чтобы я зналась с клошарами.
– Совершенно верно.
– Они такие бедняги. Мне прямо страшно представить себе их страдания, их несчастную жизнь.
– Да, все это печально, Анастасия. Но мир наш полон кошмарнейших несправедливостей, и так было всегда. Боюсь, у тебя или у еще кого-то слишком мало возможностей, чтобы облегчить участь этих несчастных созданий.
– Не верю этому, мамочка. По-моему, даже один человек может что-то сделать для них.
Марго посмотрела на дочь и поняла, что самое умное будет на время отложить разговор на эту тему. При всей своей прелести, девочка была не глупа, напротив, умна и смекалиста. Но по натуре исключительно упряма. Если бы Марго стала продолжать отговаривать ее, дочь только еще упорней стояла бы на своем. Через несколько дней им предстояло отбыть в Канн, где они хотели провести остаток июля и часть августа на своей вилле, после чего Анастасия собиралась отправиться в Лондон пожить у бабушки. Она будет вдали от своих клошаров, а осенью начнутся занятия в университете, и у нее не останется ни минуты свободного времени.
И Марго заговорила о другом:
– Я сегодня намерена пойти с Лукрецией по магазинам. Не желаешь ли присоединиться к нам, дорогая?
– Спасибо, но я никак не могу. Мне необходимо купить несколько книг по истории, хочу пойти поискать. Иветта сказала, что скорей всего их можно найти у букинистов на набережной Сен-Мишель.
Марго кивнула:
– Не забудь, сегодня мы ужинаем вместе. У отца будут гости из Голливуда.
– Он говорил мне. Куда мы пойдем?
– В «Ля Тур д'Аржан».
– Там наверняка будет полно богатых иностранных туристов. Ты же знаешь, как бывает в июле.
Марго улыбнулась:
– Но все равно там очень красиво. Вспомни, какой роскошный вид на Нотр-Дам и на Сену. И утка там роскошная. И потом, туда хотят пойти голливудцы.
– Они всегда ходят туда, – проговорила себе под нос Анастасия и затем спросила: – Папа делает очередной американский фильм?
– Похоже на то. Предстоит небольшой аперитив дома, потом около девяти отправимся в ресторан.
– Не волнуйся, мама, не опоздаю. Я знаю, какое значение имеют эти бизнес-вечера для папы. Со своей стороны обещаю тебе примерное поведение. – Она лукаво взглянула на мать и добавила, чуть скривив губы: – И ни словом не обмолвлюсь о клошарах.
Марго рассмеялась:
– Что ж, должна сказать, я рада, что твое новое гражданское сознание не отразилось на твоем чувстве юмора.
