Текст книги "Зачарованное сердце"
Автор книги: Барбара Картленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
Он говорил почти весело, но все же в его голосе слышались нотки обиды, которые не ускользнули от Микаэлы. Она подняла брови:
– При данных обстоятельствах не благоразумно ли будет мне иметь дуэнью, которая станет представлять меня? Возможно, какую-нибудь леди из этого графства? Мужчины не всегда годятся для таких дел!
Роберт рассмеялся.
– Дуэнью? – повторил он. – Я как-то упустил это из виду, но теперь… – Он задумчиво посмотрел на дочь. – Может… Не знаю… В любом случае, предоставь это мне. У меня появилась идея, отличная идея!
– Пока все ваши идеи были замечательными, – мягко заметила Микаэла.
Они посмотрели друг на друга, отец и дочь, совершенно разные и все же объединенные в этот момент цепью, что была гораздо сильнее привязанности или общего интереса, цепью кровного родства.
– Мы бросим миру вызов… – внезапно произнес Роберт.
– …вместе! – закончила Микаэла.
– Вместе! – повторил Роберт и, взяв девушку под руку, гордо повел к двери.
– Я хочу показать тебе дом, хочу познакомить тебя с Зелли. Она тоже приехала из солнечных земель. И она – личность!
– По-моему, я встретилась с ней, когда приехала, – сказала Микаэла. – Она была очень рада меня видеть. Мне она понравилась.
Как Роберт и ожидал, Зелли ждала их в холле. Возбужденно запричитав, толстуха поспешила впереди них к лестнице.
– Зелли для меня как экономка, – объяснил Роберт, когда они поднялись на площадку.
Негритянка направилась к полуоткрытой двери и, широко распахнув ее, воскликнула:
– Эта комната подходит для королевы!
Микаэла вошла. Она увидела большую спальню с огромной кроватью под пологом в дальнем конце, накрытой зеленовато-голубым дамастом, и серебристого цвета мебелью с выгравированными дельфинами и русалками, которые поддерживали своими изогнутыми телами столешницы из бледно-розового мрамора.
В простенках между многочисленными окнами висели зеркала, оправленные в серебро и многократно отражающие друг друга, отчего помещение светилось и мерцало, как залитая солнцем вода. Комната была восхитительной, и Роберт, видя удовлетворение на лице Микаэлы, понял, что его надежды и расходы полностью оправдались.
– Тебе нравится? – спросил он.
Дочь подарила ему взгляд, говоривший лучше всяких слов. Зелли оставила их одних. Микаэла, пройдя по толстому голубому ковру, остановилась посередине, осмотрелась и, разведя руки в стороны, как будто этим жестом обнимала и спальню, и самого Роберта, спросила:
– Почему вы это для меня делаете?
– Потому что я хочу бросить якорь, – признался Роберт. – Наверное, мне тоже хочется иметь что-то постоянное и для себя.
– Я могу это понять, – серьезно заметила Микаэла.
Роберту показалось, будто она заглянула в самую глубину его жизни, полную тайн и приключений, и увидела, какой она была беспокойной!
Глава 5
Его первым воспоминанием была молитва перед едой, длинная, затрудняющая дыхание, когда он стоял, закрыв глаза, чувствуя болезненный голод в своем маленьком желудке. Уже доносился запах овсяной каши и жареного бекона, а голос все продолжал и продолжал бубнить! Наконец заключительное «Аминь!». Но ему все еще не позволяли сесть, не позволяли смотреть жаждущими глазами на дверь, ведущую в кухню.
– Дай мне взглянуть на твои руки, Роберт. Они недостаточно чистые! Иди и вновь умойся!
Он все помнил очень ясно: свое возмущение, усилие, с которым едва проглатывал слова протеста, готовые сорваться с губ, слезы, заполнявшие глаза, и над всем этим жадную настойчивость голода.
Всякий раз, когда он чего-то страстно желал, время двигалось с такой медлительностью, которая была похожа на пытку. Он всегда ждал, всегда предвкушал удовольствия, отдалявшиеся, казалось, от него все дальше и дальше, вместо того чтобы приблизиться. И зачастую он так и не добивался желаемого.
– Нет, Роберт, ты не сможешь пойти в цирк!
– Нет, Роберт, сегодня ты должен остаться дома!
– Нет, Роберт, ты еще не закончил решать задачи!
Нет! Нет! Нет!
Казалось, само это слово лишало его свободы, связывало по рукам и ногам и держало в оковах.
Конечно, тогда он еще не смог бы выразить словами даже самому себе то чувство разочарования и лежащий в его основе импульс сопротивления, которые он постоянно испытывал. Он знал только, что несчастлив, что жизнь кажется ему серой, убогой и монотонной.
Суровое обращение было для него делом обычным, чтобы придавать этому какое-то значение. Его наказывали за то, что шумел, за неаккуратность, за то, что испачкался. Его наказывали за то, что он грубо ответил, хотя ему так не казалось, и чаще всего за то, что он не способен был запомнить длинные тоскливые отрывки из Библии, которые требовалось учить наизусть.
Со временем он смутно начал осознавать, что наказания были результатом не столько его оплошностей, сколько чего-то еще, каких-то неопределенных, не поддающихся описанию вещей, к которым он имел отношение. Еще не совсем понимая это, он все же решил, что дело касается кого-то еще, «ее», о ком они говорили тихо, но злобным тоном.
– Она написала опять!
– Она говорит…
– Он сказал, что она уехала…
– Она хочет…
Обрывки предложений ни о чем не говорили, но все же он понял, что они каким-то образом связаны с ним. Он понял, что они ненавидят «ее», кем бы она ни была. Их ненависть сквозила в холодном блеске глаз, когда они говорили о «ней», в тонких, сурово поджатых губах и в манере произносить слова, как будто выплевывать их в воздух.
Они часто говорили с ним об отце. Он иногда даже получал от него почтовые открытки с видами каких-то больших и неинтересных городов. Они читали их ему, но фразы, формальные, не дающие пищи воображению, почти ничего для него не значили.
– Открытка от твоего отца, – весело говорили они, слишком весело, как будто пытались внушить ему важность этого события. – Ну разве это не приятно? Он всегда думает о тебе, помни это!
– Почему?
Односложное слово бросало вызов, и они, уставившись на него, обдумывали ответ.
– Почему он думает о тебе? Потому что он очень любит тебя, дорогой мальчик. Ты ведь знаешь, что твой папа любит тебя, да?
– Тогда почему он не приедет повидать меня?
– Ну, Роберт, мы так часто объясняли тебе это. Твой папа за границей. Он очень много работает, зарабатывает деньги, чтобы заплатить за твое образование и за все те хорошие вещи, что у тебя есть. Он скоро должен вернуться домой, ну а пока он думает о тебе. Ты счастливый мальчик, потому что имеешь такого доброго папу… очень счастливый мальчик!
Он размышлял, почему он такой счастливый, пытался найти хоть какое-то оправдание этому утверждению, но всякий раз терпел неудачу.
Так тянулись годы, и его одолевала ненависть к серому каменному дому с убогим заброшенным садом.
Он ненавидел школу, которую посещал, где ребята смеялись над ним, потому что ему не позволяли участвовать в их играх.
Он ненавидел свою одежду, отличавшуюся и по виду и по покрою от той, что носили другие мальчишки, Он ненавидел двух чопорных теток, старых дев, единственных родственниц, которых он знал.
Чем старше он становился, тем больше понимал, что их антипатия к нему почти так же сильна, как и его к ним. Он знал, что их охватывает дрожь отвращения каждый раз, когда он шумно врывается в холл.
Он знал, что они прислушиваются к звукам, которые он издает, топая вверх по лестнице в свою крошечную комнатку под самой крышей.
День тянулся за днем. Дни, серые и бесконечные, казалось, складываются в тоскливую вечность, вытягиваются в длинную цепочку из наказаний, угроз и религиозных наставлений.
Затем внезапно наступил конец. Последние несколько месяцев он уже чувствовал, что что-то назревает. Разговоры резко прекращались, как только он входил в комнату, лица становились жестче, а голоса ворчливее.
Он был уверен, что «она» вновь как-то связана с этим. Он даже уловил обрывок разговора: «Она завела судебное дело. Разумеется, нет шансов, что она его выиграет, но попытается сделать все возможное!»
Больше он ничего не услышал и принялся размышлять, что бы это могло значить. Лично с ним ничего не случится, с ним ничего не сможет произойти никогда!
Однажды он возвратился из школы подавленным и угрюмым – ребята из класса уезжали с разрешения родителей на пикник. Роберт знал, что ему не позволят поехать.
Рывком распахнув калитку сада, он медленно, очень медленно зашагал к входной двери. Поднял руку к звонку и вдруг услышал шум проезжавшей мимо машины. Он обернулся. К его полному изумлению, автомобиль остановился у их калитки.
Из машины выскочил лакей, и, когда он открыл дверь, Роберт увидел женщину. Открыв рот, он стоял и смотрел, как она выходит из машины. Он не помнил, что когда-либо прежде ее видел, но с первого взгляда на нее сердце забилось сильнее и его охватило странное возбуждение.
Она была очень красивой, эта незнакомая леди, которая шла в его сторону по узкой тропинке сада. Для Роберта она была красивее всех женщин, которых он видел в своей короткой жизни. Не очень высокая, в шляпе с перьями и в изумительно элегантном платье, она казалась ему богиней.
Женщина подошла совсем близко, а он по-прежнему стоял не отводя от нее глаз даже сейчас, когда она сама на него смотрела. И прежде чем она заговорила, он уже все понял.
– Роберт! Ты ведь Роберт, да? – задала она вопрос и поняла ответ по выражению его лица. Женщина опустилась перед ним на колени и обвила его руками. – О, мой дорогой… мой дорогой, мой родной мальчик… наконец… наконец!
Он чувствовал ее прикосновение, мягкость ее рук и сильный изысканный аромат духов, который, казалось, обволакивал его.
– О, мой дорогой! – не могла остановиться женщина, и щека, прижатая к нему, вдруг стала мокрой.
– Что все это значит?!
Голос заставил их обоих вздрогнуть, и они одновременно повернули головы. Дверь в дом была открыта, и они стояли там, обе седые, старые, съежившиеся и бесконечно мрачные и злые от своей беспомощности.
Женщина поднялась, медленно, без спешки, тщательно отряхнула пыль с юбки и только потом заговорила. Голос ее звучал неописуемо ликующе:
– Это значит, что я приехала забрать своего сына!
– Забрать его? – Вопрос был задан хриплым, как отметил Роберт, голосом.
– Да! Я выиграла дело! Я приехала сюда прямо из суда. Судья дал мне полную и абсолютную опеку над моим ребенком – полную и абсолютную опеку!
Она намеренно повторила слова, чтобы они врезались в их память, и затем театральным, но для Роберта таким же прекрасным, как будто она открывала для него ворота в рай, жестом указала на машину:
– Поедем, дорогой, больше нам нечего здесь делать.
Взяв Роберта за руку, она потянула его на тропинку. Он последовал за ней, ни разу не оглянувшись. И только когда машина отъехала, заметил, что они по-прежнему стоят в тени дверного проема, вероятно слишком ошеломленные, чтобы спорить или протестовать.
Теперь для Роберта началась новая жизнь, незнакомая и волнующая, такая, о которой он и не смел мечтать. Автомобили, поезда, пароходы следовали один за другим в дикой неразберихе.
Именно тогда он впервые пересек Атлантику и начал понемногу узнавать о незнакомой до этого стране под названием Америка, гражданкой которой, как оказалось, была его мать. Лишь тогда он полностью понял, что с ним произошло. С невыразимым облегчением он осознал, что его старой жизни пришел конец.
В первый раз он завел друзей. Это были странные друзья для мальчика: юноши-носильщики в отелях, горничные, конюхи, шоферы, газетчики и продавщицы фруктов, хранившие для него самый отборный товар, потому что им нравилась его улыбка.
Он видел в них дружелюбие и доброту, которых был лишен все предыдущие годы своей недолгой жизни, и постепенно он обнаружил множество вещей, о которых никогда прежде не подозревал. Он узнал, что все, что можно получить от жизни, зависит от того, что ты сам в нее вложишь. Он узнал, что за деньги можно купить почти все, но гораздо больше ты получишь, будучи очаровательным человеком, имея то, что люди обычно называют «обаянием».
Прежде чем хоть что-то узнать о своей матери, он узнал о человечестве в целом. Поначалу он просто слепо обожал ее – для него она была ангелом освобождения, чье волшебное прикосновение перенесло его из неописуемого ада в неземной рай, полный радостей и приключений.
Мать впервые подарила ему настоящую нежность, и, когда она его целовала, он с трудом сдерживался, чтобы не заплакать.
Они предлагали ему Бога, но все, чего он хотел, была материнская любовь. Мало-помалу, когда первое изумление и смущение прошли, он начал узнавать и свою мать. Она сражалась за него во всех возможных инстанциях двух стран, что стоило ей огромных денег, но в конечном счете выиграла! И не только из любви к нему.
Роберт понял это не сразу. Это была ее месть – месть человеку, который не выдержал ее любви и который осмелился осуждать ее, месть его родственницам, которые цитировали Библию и говорили, что она скверная женщина.
– Может, я и плохая, дорогой, – призналась она Роберту, – но я предпочту быть самой грешной личностью в мире, чем такой правильной, как они!
И он не мог с ней не согласиться: она была такой изысканной, с волосами цвета полированной меди, большими зелеными в крапинку глазами и красиво очерченным красным ртом, казалось созданным для поцелуев.
Роберту потребовалось мало времени, чтобы обнаружить, что она, в общем-то, и не хочет, чтобы он постоянно был рядом с ней, но готова терпеть и даже наслаждаться обществом молодых мужчин, которые говорили бы ей, как она прекрасна, осыпали бы ее комплиментами, служили бы ей на посылках и были бы достаточно тактичными, чтобы исчезать, когда в них не было нужды, и, наоборот, появляться, как только нужда возникала.
Но Роберт не обижался. Его больше коробили ласки, которые мать оказывала ему на публике и предназначавшиеся больше для возбуждения желания и ревности в сердцах тех мужчин, которые за этим наблюдали. И он стал критическим взглядом изучать поклонников матери.
Она обсуждала их с ним, он оказался чрезвычайно полезен в выяснении важных деталей их частной жизни путем бесхитростных вопросов и необременительного шпионажа среди его простых, но обычно очень осведомленных друзей.
Они путешествовали от одного берега к другому. Для его матери не было ничего слишком фантастичного или слишком рискованного, ей всего хотелось попробовать. Нечего удивляться, думал Роберт, что многие из ее поклонников не успевали ею пресытиться, как и она ими.
Если город не был наполнен развлечениями, каких она ожидала, если деревенский день выдался пасмурный и холодный или прислуга в отеле оказалась посредственной либо дерзкой, этого было вполне достаточно, чтобы они вновь тронулись в путь, пересекали моря и континенты в надежде открыть для себя Эльдорадо или, по крайней мере, нечто заманчивое.
Обучение Роберт получал урывками. Иногда он посещал школу несколько месяцев, иногда к нему приглашались репетиторы, но все это играло малую роль в его образовании. Он так много и быстро учился у самой жизни, что книги, цифры и языки занимали лишь небольшую часть его внимания.
Когда он подрос настолько, что мог видеть глаза матери прямо перед собой, их отношения несколько изменились. Теперь он стал присматривать за ней, стал лидером и подстрекателем в разработке их совместных приключений. Конечно, ее прихоти и импульсивность оставались господствующими, и все же, как истинная женщина, она обращалась за последним подтверждением и окончательным одобрением именно к нему.
Он согласился со своей новой ролью, как соглашался со всем, что она когда-либо требовала от него. Однажды она попросила его перестать называть ее мамой и звать просто по имени – Флер.
Имя очень ей подходило, и Роберт обнаружил, что произносит его с нежностью и любовью, что было не совсем обычно для отношений матери и сына. Но между ними все было необычным, поэтому-то они и были счастливы.
Иногда Роберт ревновал ее к мужчинам, появляющимся и исчезающим из их жизни, но они так мало значили для самой Флер, что ему трудно было воспринимать их более серьезно, чем это делала она сама.
«Он прелесть, я без ума от него!» – восторгалась мать своим последним поклонником. Затем забывала о нем, всю ночь просидев за карточным столом или отправившись на прогулку под луной, которую предлагал Роберт.
Она была как дитя, которому дали поиграть с коробкой дорогих украшений. Она выхватывала то одно, то другое и прежде, чем могла оценить по достоинству, чем в данный момент обладает, бросала, чтобы вцепиться во что-то еще.
Флер всю жизнь баловали, как единственного в семье ребенка, рожденного не очень молодыми родителями. Ее отец был практичным и искушенным в делах бизнесменом и после нескольких неудач все же смог разбогатеть. Богатство свое он тратил экономно, даже неохотно – деньги слишком тяжело ему достались, и он копил, отказывая себе и жене даже в мелочах, но был безрассудно расточителен во всем, что касалось дочери.
Как это часто бывает, у ребенка имелось все, чего были лишены его родители. Флер была щедрой, сумасбродной, беспечной, расточительной и по природе веселой. Все, что долгие годы сдерживалось в ее матери и чего не одобрял ее отец, воплотилось в ней самой.
Но очарование матери не затмило для Роберта ее недостатки, как это случалось с мужчинами, которые ее боготворили. Всеми мужчинами, за одним исключением, и этим исключением оказался человек, за которого она вышла замуж.
Флер влюбилась в отца Роберта, во-первых, потому, что он был англичанин, и, во-вторых, потому, что он не влюбился в нее с первого взгляда и, таким образом, отличался от всех ее знакомых мужчин. Месяц с небольшим потребовался ей, чтобы пленить Бертрама, и еще полтора месяца, чтобы заставить жениться. И почти двенадцать лет, чтобы избавиться от него и взять опеку над их сыном.
Она не могла бы выбрать кого-то более не подходящего своему темпераменту и более трудного в общении. Бертрам был воспитан в строгости. Его родители, спокойные сельские жители западной Англии, имели небольшое имение, находившееся в сильно запущенном состоянии из-за нехватки средств.
Бертрам окончил привилегированную частную школу для мальчиков и решил попробовать себя в инженерном деле. По протекции родственников ему предложили работу в Америке. Именно там он и познакомился с Флер.
С первого момента, как Бертрам ее увидел, в нем заговорил пуританин. В девушке было все, что его учили осуждать. Но она оказалась слишком большим испытанием не только для его морали, но и для его решительности. Он влюбился в нее и, лишь когда они поженились, начал размышлять о том, что скажут о ней его родители. И всю оставшуюся жизнь его мучила вина за то, что его мать чуть не умерла от потрясения.
Но страдания его родителей были ничто по сравнению с тем ужасом, который испытала сама Флер, познакомившись с ними. Ей хватило одного взгляда на холодный неуютный дом без элементарных удобств и центрального отопления, чтобы тут же решиться вернуться домой. Когда она сказала об этом мужу, тот лишь удивленно посмотрел на нее:
– Но теперь это твой дом!
Флер засмеялась в ответ. Бертрам ненавидел этот смех – ему казалось, жена насмехается над всем тем, что он считал священным и неприкосновенным.
Но даже тот факт, что у нее будет ребенок, не смог примирить Флер с аскетизмом английской деревни. Она уехала в Лондон, купила там дом и наполнила его веселыми людьми, многие из которых были ее земляками.
Там и появился на свет Роберт, не в родовом поместье предков, а в роскошном особняке, в котором его собственный отец ощущал себя одновременно иностранцем и посторонним.
Флер неважно чувствовала себя после рождения ребенка. Прошел почти год, прежде чем она достаточно оправилась, чтобы путешествовать, и поспешила назад через Атлантику, как выпущенный на свободу почтовый голубь. Она хотела забрать с собой Роберта, но этого не позволили ни Бертрам, ни его родители.
Вернувшись на следующий год в Англию, она недвусмысленно дала мужу понять, что хочет развода. Бертрам был в ужасе. В его семье разводов никогда не было, и он не собирался стать первым. Флер спорила, умоляла, плакала, но все безуспешно. Она уехала домой и вскоре вернулась опять, однако так ничего и не добилась.
Когда началась война с Германией, Флер находилась в Америке. В течение четырех лет у нее не было случая повидать сына. Бертрам уехал во Францию и оттуда был направлен со своим полком в Индию.
Пока он пребывал на Востоке, ему удалось установить связь с одной инженерной фирмой, нуждавшейся в менеджере для австралийского филиала. Как только его демобилизовали, он занял предложенное ему место.
Тем временем Флер продолжала писать ему, требуя свободу и своего ребенка. Бертрам через адвокатов дал ей ясно понять, что не собирается давать ей ни того ни другого. От себя лично он приложил краткую записку, в которой говорилось: «Тех, кого соединил Господь, никто не сможет разлучить». Он также добавил, что считает ее жизнь греховной и надеется, что из уважения к приличиям она воссоединится с ним в Австралии как жена.
Ханжески-упрекающий тон его письма был оскорбителен для Флер. С этого момента она приняла решение бороться с Бертрамом всеми средствами, что были в ее власти. А поскольку она была очень богатой, этих средств оказалось у нее предостаточно.
Бертрам и не подозревал, какие силы он вызвал. Он вел интересную жизнь, был обеспечен и молод, Англия и Америка казались ему такими далекими, что он позволил себе запутаться в легком и довольно прозаичном флирте с одной фермерской дочкой. Часто проводя выходные на ферме, он даже не подозревал, что Флер устроила слежку за ним, что его похождения фиксируются до мелочей и что несколько поцелуев, сорванных с уст девицы под стогом сена в лунном свете, смогут привести к таким плачевным результатам.
Адвокаты Флер оказались умелыми, и им хорошо платили. Бертрам же мог руководить делом лишь с другого конца земного шара и платить своему поверенному скромные гонорары. Оба его родителя к тому времени уже умерли, и в Англии не было никого, кто мог бы посоветовать ему что-то вразумительное. Когда же Бертрам узнал, что Флер удалось развестись с ним и добиться опеки над сыном, он чуть было не отправился в Америку, готовый застрелить ее. Но, будучи человеком благоразумным и уравновешенным, вместо этого просто женился на фермерской дочке и позабыл о своей прежней жизни.
Роберт не интересовался своим отцом. Бертрам со слов Флер и по тем редким открыткам, что он когда-то получал от него, представлялся личностью довольно скучной.
Флер была совершенно другой.
Мало-помалу, живя с ней бок о бок, Роберт тоже начал видеть ее недостатки. Но он любил ее, и не вопреки, а зачастую благодаря им. Она была как ребенок, милый, озорной и очаровательный.
Роберту исполнилось восемнадцать, когда он безумно и опрометчиво влюбился. Его избранницей стала мать Микаэлы. Но, несмотря на пламенное чувство, несмотря на то, что именно с ней он выпил свой первый опьяняющий глоток страсти, он знал, что его жизнь полностью посвящена любви и служению одной только Флер.
И так будет до тех пор, пока она будет в нем нуждаться.
