Текст книги "Встречи и разлуки"
Автор книги: Барбара Картленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Господи, дай ему благополучно вернуться ко мне…
Мой любимый Гарри!.. Вот и он! Его самолет кружит над полем аэродрома… он, наверно, не слышит сейчас, как все приветствуют его… Сам принц Уэльский перед отлетом сказал: «Удачи вам, Гарри!»
Из-за этих окаянных слез все как в тумане… я ничего не вижу… Вот он уже исчезает вдали…
До свидания, Гарри, береги себя, любимый, я буду молиться за тебя каждую минуту, каждую секунду… До свидания, дорогой, хотя ты меня и не слышишь.
Подумать только, сколько народу собралось здесь сегодня утром. Они любят Гарри, но не так, как я. И все же они любят его, они приветствуют его. Когда он только появился, все его окружили. Какая-то женщина протянула ему веточку вереска, и он вдел ее себе в петлю.
Пусть и эта веточка принесет ему удачу, как и мой золотой аэроплан. Он положил его в карман, у самого сердца, вместе с моей фотографией.
Мне хотелось, чтобы он выбрал другую, на этой я на пляже в купальном костюме и смеюсь, потому что солнце светит мне прямо в глаза.
Я хотела, чтобы он взял ту, где я выгляжу так красиво на фоне деревьев, но он выбрал эту.
– Это моя Линда, – сказал он, – такой я вижу тебя, любимая, – на других снимках ты позируешь, та Линда мне не нравится.
Как жаль, что я не могла полететь с ним у него в кармане вместо фотографии… Я уже больше не вижу аэроплана, он скрылся из виду. Сейчас должен взлететь следующий, стоит такой шум – все снова кричат и машут руками…
Когда мы приехали сюда, была такая суета, что я не могла собраться с мыслями.
Все говорили разом, желали ему удачи, давали последние инструкции и Бог весть что еще.
Какое-то время я бродила одна, а потом кто-то закричал: «Рамфорд, на вылет!» – и его аэроплан появился на взлетной полосе.
Я с ужасом подумала, что он улетит, не простившись со мной. Но он вышел на поле с принцем и еще с толпой разных людей.
Он подошел прямо ко мне и поцеловал меня у всех на глазах.
– До свидания, Линда, – прошептал он мне на ухо. – Не беспокойся, дорогая!
– Береги себя, любимый, – сказала я, и он ушел.
Наверно, сегодня вечером в газетах появятся снимки нашего прощания, но мне все равно!
Через две недели мы поженимся, и наши имена соединятся, нравится это кому-то или нет.
А вот и машина.
Слава Богу, мне не придется ни с кем разговаривать по дороге. Я смогу думать о Гарри, и, если я заплачу, никто об этом не узнает.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Гарри впереди! Я читаю это повсюду, на плакатах и афишах. Я так рада, мне просто не верится.
Немецкий аэроплан второй, затем голландский, а еще два английских намного отстали.
О, я так горжусь Гарри, так горжусь! Самое трудное – чтобы никто не узнал, как много он для меня значит, потому что все говорят только о нем и о соревновании.
Когда я вижу его имя в газетах, сердце у меня замирает от радости.
Как он должен быть доволен! И все это благодаря моему талисману и, быть может, моей фотографии у него в кармане.
Интересно, думает ли он обо мне столько же, сколько я о нем?
Вчера я легла и никак не могла уснуть. В газетах писали, что видимость плохая и что некоторые самолеты попали в шторм.
О Гарри там только говорилось, что с ним все в порядке. Сегодня утром я нарочно встала пораньше, чтобы купить утренние газеты, и первое, что я увидела на улице, был плакат с именем Гарри.
В «Дейли экспресс» его фамилия во всех заголовках и снимки, где он целует меня на прощание, но моего имени там нет. Подпись под снимком гласит:
«Гарри Рамфорд, надежда Англии в перелете Лондон – Монголия, прощается с подругой».
Придя в ателье, я не сказала никому ни слова, и только Клеона знала, чего мне стоит держаться естественно и непринужденно. Как медленно тянется время! Я думала, что день никогда не кончится.
Когда я наконец смогла вырваться, я побежала в «Баркли» взглянуть на последние сводки новостей, но их было мало, говорилось только, что Гарри пролетел несколько городов.
Сейчас уже около часа, и через пять минут я смогу опять пойти в «Баркли», чтобы узнать последние известия. Мне придется позволить Пупсику угостить меня завтраком, чтобы прочитать новости прямо с телеграфной ленты.
Вероятно, Пупсик снова сделает мне предложение, у него это вошло в привычку. Я надеюсь, что, несмотря на то состояние возбуждения, в котором я нахожусь, я не делаю ничего такого, чтобы поощрять его. Впрочем, он и не нуждается в поощрении.
Еще три минуты… кажется, машина Пупсика уже у дверей. Какое счастье! Еще несколько минут, и я узнаю все о моем любимом!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Я очень жалею, что вечером не осталась дома. Мне совсем не хотелось выходить. Но Пупсик уговорил меня, и мы отправились на вечер к леди Мэриголд.
Не знаю, почему мне раньше казалось, что «Савой» – самое замечательное место в мире.
Сегодня здесь ужасно. Мне противны все эти люди, и оркестр мне тоже противен, а больше всего раздражает наша компания.
Если бы я не боялась обидеть леди Мэриголд, я бы давно уже ушла, но она всегда была очень любезна, и мне не хочется показаться невежливой, в особенности поскольку мне известно, что это Пупсик настоял на приглашении, не спросив ее согласия.
Пупсик дуется, потому что я нагрубила ему, и пригласил танцевать какую-то американку с таким пронзительным голосом, которая просто увивается за ним.
Я была резка с Пупсиком, так как не могла придумать, что ему ответить, когда он спросил, почему я не надела его кольцо.
– Потому что не захотела, – сказала я.
– Думаю, вам лучше было бы надеть мой подарок, чем эти дешевые бриллианты.
Он сказал это о кольце, подаренном мне Гарри, что, естественно, вывело меня из себя.
– Оставьте меня в покое. Неужели я не могу надеть что хочу, не спрашивая у вас разрешения? Если вы будете продолжать в таком духе, я перестану с вами видеться, только и всего.
Пупсик удалился с видом оскорбленного достоинства, оставив меня с одним из этих бесцветных юнцов. Уж не ускользнуть ли мне отсюда, чтобы узнать новости?
Я могу притвориться, что мне надо, например, попудрить нос – да, это отличная идея…
Мне все удалось. Я опасалась, что этот идиот привяжется и тогда действительно придется идти в уборную. Интересно, где у них здесь телеграф? Спрошу у этого мужчины…
Что? Что он говорит? Он сам не знает, что он говорит! Неправда! Это неправда! Он лжет! Он сам не знает, о чем он говорит! Где же телеграф? Что там написано? А, вот! Я читаю:
«Гарри Рамфорд на «Спидвее 660» разбился о склон горы Леникс, самолет загорелся, пилот погиб».
Не может быть, этого не может быть! Здесь какая-то ошибка… Гарри, мой Гарри… мертв! Я порвала ленту… Нет, не хочу, неправда… Почему эти люди смотрят на меня так странно?
Я должна отсюда выбраться – уйти, неважно куда, лишь бы уйти… Не может быть… Гарри погиб, сгорел, какой ужас! Я задыхаюсь… Мне дурно… Наконец я вышла на улицу, здесь прохладнее… О Гарри, мой Гарри! Куда же деваться?
Что мне делать? Почему я тоже не умерла? Почему я до сих пор жива? Смеющаяся Линда у него в кармане сгорела, и маленький золотой аэроплан, он тоже разбился вместе с ним…
Мне дурно… Я не знаю, где я, я раньше никогда не бывала на этой улице… У меня такое чувство, что я сейчас упаду, потеряю сознание, умру… Но это глупо… как я могу умереть, ведь я не в горящем самолете… Нужно чего-нибудь выпить…
Теперь мне лучше, голова уже не так кружится… Мне не следовало пить портвейн, а что я хотела, я не помню…
Я должна еще выпить, прежде чем вернусь домой. А ведь мне придется когда-нибудь вернуться, вернуться туда, где мы были так счастливы с Гарри вдвоем…
Гарри уже никогда не вернется домой, я не стану его женой, нам никогда больше не жить в маленькой гостинице в Девоншире…
Странно, как это огонь может сжечь кого-нибудь, сжечь совсем. Гарри такой сильный, у него такие широкие плечи, такие сильные руки, – и все это сгорело, – а я осталась, я одна. Боже мой!.. Ведь я так и сказала ему однажды…
Осталась Линда – вот эта Линда, – не та, которая смеялась, та сгорела вместе с ним, у него в кармане…
Почему этот человек повторяет все одно и то же: «Пора, джентльмены, пора…» Что пора? О, я знаю – пора домой, мне пора возвращаться домой.
Идет дождь, сильный дождь… Дождь должен потушить огонь. Если бы шел дождь, самолет бы не сгорел… Забавно, правда? Неплохая получилась шутка – дождь потушил горящий самолет…
Надо рассказать Гарри… Кругом вода, везде вода, сверху, снизу, – я вся промокла. Бедная Линда, так сыро и холодно, а до дома ей еще далеко, и она так устала…
Если бы сейчас подъехал Гарри в своей большой машине, он бы довез меня домой… в целости и сохранности… в целости и сохранности.
Господи, как далеко, сколько мне еще идти? Почему же Гарри не едет?
Что написано на этом плакате? Я не могу разобрать, да что же это? «Гарри Рамфорд погиб!» Неправда! Этого не может быть! Я не верю, слышите, не верю, будьте вы прокляты! Сорвать его, разорвать в клочки, растоптать! Ложь, возмутительная ложь!
Не мог он погибнуть, я не верю, он жив! О Боже, что я здесь делаю? Почему я вся мокрая?
О Гарри, Гарри!..
Какой симпатичный человек, поймал мне такси, а у меня нет денег. Нет, есть! Вот десять шиллингов, сколько я ему должна?
О Гарри! Гарри больше нет!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Я не могу думать. Я ни о чем не могу думать. Понять не могу, о чем они все говорят. Мне становится немного легче, когда я выпью – тогда все забывается.
Не помню, как я вчера добралась домой, должно быть, шла пешком. Туфли насквозь мокрые, как и все вещи, которые валяются посредине комнаты, где я их бросила.
Я не буду плакать. Я не хочу плакать. Я послала сына хозяйки за газетами. Он принес мне их. Во всех газетах фотографии Гарри.
Все это как сон, может быть, это и есть сон. Фотографии все смазанные, и он ничуть на себя не похож. Я не стану смотреть на них. Лучше выпью бренди, а потом встану и пойду в ателье.
Мне как-то не по себе. Может быть, это из-за вчерашнего. Я помню только, как вышла из ресторана, а что было дальше, не знаю.
Гарри мертв! Я плакала, когда умерла Бесси, но о Гарри я не плачу. У меня нет такого чувства, что он умер. Я вообще ничего не чувствую и, наверно, никогда уже больше не смогу ничего чувствовать.
Кто-то говорил мне о смерти. Да ведь это Гарри и говорил! Что он сказал! «Умереть – это удивительное приключение!»
А как же я? Что мне делать? Я жива, что в этом удивительного? Я спокойна, даже странно, до чего я спокойна. Вот это и правда удивительно!
Может быть, я из тех, кто вообще не способен глубоко переживать? Ведь бывают же такие люди, которые ничего не чувствуют.
Но раньше-то я чувствовала. Как давно это было… В Девоншире, я лежу на песке, а Гарри говорит мне:
– Ты любишь меня, Линда?
– Не знаю, – сказала я, чтобы подразнить его.
Тогда он взял меня на руки и понес в воду. Я была одета, поэтому закричала, чтобы он немедленно отпустил меня.
– Тогда скажи, что любишь меня.
Но я не говорила, хотя он и грозился бросить меня в море.
– Ты противная ледышка, – сказал он наконец.
Он бросил меня на песок и побежал по пляжу далеко, далеко.
Я кинулась за ним, крича и задыхаясь, но догнать его не смогла.
Тогда я села, задохнувшаяся, разгоряченная, почти в слезах, и так и сидела, пока он не подошел ко мне.
– Жалеешь теперь, что не сказала? – спросил он.
– Я люблю тебя! Люблю тебя! Люблю! – сказала я, и мы кинулись в объятия друг к другу, и все опять стало хорошо.
Я любила тогда Гарри с таким чувством, с такой страстью! А теперь его нет, и я больше ничего не чувствую. Я не могу его догнать, у меня нет сил, я больше ничего не могу…
Бренди жжет огнем мои внутренности. Я спокойна, я тверда и спокойна.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
О Господи! Как болит голова, прямо раскалывается – никогда у меня не было такой головной боли!
Что-то должно случиться сегодня. Но что? Не помню! Мне снился Гарри, будто он скоро вернется… Но он не вернется, он больше никогда не вернется – он мертв, его больше нет.
О, как мне плохо, я совсем больна. С чего бы это? Вчера что-то случилось. Что? Никак не могу вспомнить. Мозги как ватные, и ужасно болит голова.
Сейчас я должна встать, раздвинуть шторы и идти в ателье… Ах, вспомнила! Сегодня я никуда не иду – мы вчера договорились, что сегодня я на работу не выйду.
Но почему? Как это досадно ничего не помнить! Хотела бы я сейчас заснуть и видеть во сне Гарри. Ох, как болит голова! Уж не шампанское ли вчерашнее действует? Да нет, шампанское было как шампанское, если бы что не так, я бы заметила.
Что же я должна сделать сегодня? Я кому-то что-то обещала. А что обещала? Наверно, что-то важное, потому что я тогда еще подумала про себя: «Я совершаю очень важный поступок».
А, не имеет значения. Зато потом мы пили много бренди, чтобы это отметить. Я же знаю, что это было что-то важное, потому что кто-то все время повторял: «Ты в этом не раскаешься, я тебе обещаю, ты никогда не раскаешься, никогда не пожалеешь, что согласилась…» А потом мы пили еще и еще. Почему у меня такие горячие руки?
Я должна встать… мне пора вставать. Но я не могу оторвать голову от подушки. А у меня сегодня очень важное дело.
Я вижу что-то белое на кресле – что это такое? Что-то белое, и серебряная отделка… А, я знаю! Это белое с серебром платье. Ведь я была в нем вчера.
Мы так веселились, пили, танцевали, а потом все поехали домой в машине Пупсика.
Да, я помню кое-что. Помню, как Пупсик спросил:
«Где твое кольцо с сапфиром, Линда?»
А я сказала:
– В закладе!
Кажется, он рассердился, а может быть, и нет, не помню, что он потом говорил. Вообще-то я не хотела признаваться, но зачем-то сказала.
Я очень хорошо помню, как я ответила ему: «Оно в закладе!» И все засмеялись. Наверно, они подумали, что я пошутила.
Кто-то открывает дверь. Кто бы это мог быть? Клеона! Я скажу ей, что у меня болит голова. Она даст мне бренди, и мне не нужно будет вставать.
Она раздвигает шторы. Славная моя Клеона, как это мило с ее стороны – навестить меня!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Что я делаю? Надо остановиться! Остановиться немедленно! Я не должна этого делать. Кажется, я сошла с ума.
Какое смешное лицо у священника – и он совсем лысый! Я не понимаю, почему свадьба происходит в церкви. Да я и вообще не собиралась замуж. Надо прекратить это, надо помешать, остановить… Но сейчас это невозможно, когда он читает молитву.
Я не хочу выходить за Пупсика. Боже, как он отвратительно выглядит! И зачем он все время теребит свой галстук?
Я не понимаю, почему мистер Канталуп мой посаженый отец. Никто мне не сказал, что у него такие намерения, а когда Клеона и я вышли из такси, он подскочил и предложил мне руку, и вот мы уже у алтаря.
Я понятия не имею, кто всем этим занимался и все устраивал. Полагаю, раз мистер Канталуп одолжил мне это голубое платье и накидку из чернобурок, он счел за благо лично проследить, чтобы я чего не испортила.
Не помню, ничего не помню. Не забыла ли я подкраситься? Наверно, нет. Клеона уж наверняка бы напомнила.
Боже мой, как нудно этот священник все бубнит и бубнит!
Я не хочу выходить за Пупсика. А что, если бы я сказала: «Пожалуйста, не надо…» Нет, нет, я не должна так говорить, только ученицы в школе говорят «пожалуйста», лучше просто сказать: «Прекратите, перестаньте, остановитесь!» Остановятся они или нет?
Было бы ужасно, если бы никто не обратил внимания и священник продолжал бы молиться. Но я все-таки сказала:
– Остановитесь! – Но никто не обратил внимания.
Еще раннее утро. Кто выходит замуж так рано утром? Разве свадьбы бывают по утрам? И в любом случае я не собиралась выходить замуж. Я и не знала, что меня ждет. Только после того, как я начала одеваться и выпила немного бренди, Клеона сказала:
– Поторопись, если не хочешь опоздать.
– Куда опоздать? – спросила я.
И тут она мне все рассказала.
Так вот что я пыталась вспомнить, вот что мне предстояло сделать сегодня!
– Чудачка ты, Линда! – сказала она. – Но я считаю, ты поступаешь правильно.
И мы с ней выпили еще по рюмочке за мое здоровье…
И что это Пупсик все время дергается, никак не может стоять спокойно! Священник спрашивает его – берет ли он меня в жены.
«Белинда Мэри…» Какое смешное имя! Белинда Мэри. Но я не стану его женой, я не хочу, я сейчас скажу:
«Нет, я, Белинда Мэри, не обещаю…»
Но я не могу этого сказать, уже поздно, я говорю совсем другое:
«Я обещаю!»
Я слышу свой собственный голос, но это не я. Я не хочу быть его женой!
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Все кончено. Я замужем. Дворецкий говорит:
– Я положил ваш чемодан в багажник, миледи.
Надо же, я леди Глаксли, а вовсе не Белинда Мэри Снелл – мне становится смешно от этой мысли. Так глупо!
Я теперь так и буду подписываться «Линда Глаксли». Ах, как сжимает грудь и голову!
Мама плакала в церкви. Я не знаю почему. Я очень удивилась, увидев ее.
– Как ты сюда попала? – спросила я.
– Уж конечно, не по вашей милости, мисс! – ответила она. – Я бы ничего и не знала, если бы не увидела вчера объявление в «Ивнинг стандард», неблагодарная ты девчонка! А потом эта милая дамочка, твоя соседка, сказала мне, в котором часу, вот я и здесь!
Я обняла ее, потому что была рада ее видеть, а она меня расцеловала и настояла на том, чтобы поцеловать и Пупсика.
Из его семьи я никого не видела. Непонятно, почему не приехала леди Мэриголд.
Мы сначала едем в Париж, а потом в южную Францию. Почему это люди всегда проводят медовый месяц в Париже?
Нам надо спешить, а то мы опоздаем на паром. Нужно приехать заблаговременно, чтобы успеть погрузить машину.
У Пупсика еще более розовое лицо, чем обычно, и он очень быстро ведет машину. Если он не поторопится, мы опоздаем… Ну что за идиот!
Когда мы прошли в ризницу, чтобы расписаться в церковной книге, он сказал: «Наконец-то ты моя жена!» – и поцеловал меня, словно какой-нибудь герой в мелодраме.
А за ним и все остальные начали меня целовать, и мистер Канталуп, уж от него-то я этого не ожидала.
Там были все девушки из ателье, и все они привели своих друзей.
Не понимаю, зачем нужно было так спешить со свадьбой. Я думаю, Пупсик боялся, что если дать мне время, то я передумаю.
А самое смешное, что в этой спешке я и не сообразила сразу, что выхожу замуж.
Почему я вышла за Пупсика? Гарри только два дня как погиб, а я уже чья-то жена. Почему? Я сама не знаю почему!
А потому, что мне наплевать, потому, что я пьяна.
Я должна остановить Пупсика, я должна поговорить с ним. Только надо подождать, пока мы обгоним вон ту машину. По этой дороге трем в ряд не проехать.
Боже! Осторожнее – куда же ты?.. Что ты делаешь, берегись!
О Гарри, мой Гарри!..
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Я здесь уже месяц – это кажется невероятным, потому что первые три недели я не помню вообще. В первое утро, когда ко мне вернулось сознание и я вспомнила, что произошло, я спросила:
– Сестра, как давно я здесь?
– Сегодня три недели, – ответила она.
Я подумала, что она, вероятно, шутит, а она добавила:
– Вы были очень больны, леди Глаксли.
– Это из-за несчастного случая? – спросила я.
– Да, и еще воспаление легких, но сейчас вам больше не следует разговаривать, постарайтесь заснуть, если можете.
Рука у меня еще забинтована, но рана на лбу заживает прекрасно, и кровоподтеки на теле постепенно бледнеют.
Со вчерашнего дня я чувствую себя нормально. У меня появился аппетит, что, по словам сестры, всегда добрый знак, и я стала задавать вопросы о случившемся и спросила, где Пупсик.
Сестра мне не ответила, поэтому сегодня утром я настояла на встрече с доктором и добилась от него истины.
Доктор – шотландец – очень славный человек, и сестра говорит, что ни один специалист в мире не сделал бы для меня большего. Меня доставили со сломанной рукой и с высокой температурой, так как развивалась пневмония.
Он предположил, что я где-то сильно промокла и простудилась, но не лечилась, и в результате получила осложнение.
Пупсик же отделался лишь легким сотрясением мозга и несколькими царапинами.
Удар пришелся с моей стороны, и я ничего не помню о катастрофе, кроме собственного пронзительного крика в момент столкновения.
К счастью, больница оказалась поблизости, а то бы я истекла кровью, а самая большая для меня удача, что в больнице нашелся блестящий специалист, доктор Макгрегор.
Он очень близорук, и, когда я спросила его, как все произошло, он стоял, мигая сквозь толстые стекла очков, и несколько мгновений длилось неловкое молчание.
Я поняла, что что-то не так и он явно нервничает.
– Я хочу знать правду, доктор Макгрегор, – сказала я. – Я чувствую себя сегодня намного лучше и вполне в силах услышать все, даже самое худшее. Я хорошо спала и плотно позавтракала – можете спросить сестру, – так что выкладывайте!
– Все это очень неприятно, леди Глаксли, – ответил он, – чрезвычайно неприятно, и мне очень жаль, потому что здесь в какой-то степени моя вина. Вы были в бреду и все время звали кого-то. Я предположил – скорее всего по недомыслию, – что вы зовете вашего мужа. Я пошел к нему, убедился, что он почти не пострадал, а только находился в шоке, несколько царапин не представляли серьезной опасности. Я сказал ему, что вы зовете его, и он сразу же выразил желание увидеть вас и успокоить, насколько это было возможно. На моем опыте часто случалось, что больных в возбужденном состоянии успокаивало присутствие близких людей… Так вот, я привел его к вам в палату…
Я не смогла удержаться от смеха.
– Бедный Пупсик! – сказала я. – Ведь я звала Гарри?
Доктор Макгрегор утвердительно кивнул.
– Да, вы все время говорили о каком-то приморском местечке, где вы были с ним… вспоминали… ну… что вы пережили когда-то. Я сразу же понял, что я натворил, и настоял, чтобы лорд Глаксли ушел. Но, боюсь, было уже поздно – он ужасно расстроился. Он назвал мне себя, и я тут же связался с его родственниками.
– Они приезжали?
– Да, и, простите меня за откровенность, леди Глаксли, по правде говоря, они были неприятно поражены известием о вашей свадьбе… но я полагаю, это вам известно.
– Нет. Видите ли, доктор, надо сказать, что на самом деле я мало что помню о своей свадьбе. Думаю, я была все это время… не в себе. Во всяком случае, я была пьяна… Да, ну и положение! А что, Пуп… я хочу сказать, мой муж ничего не просил мне передать?
– Он оставил вам письмо. Я должен был передать его вам, когда вы поправитесь. А его отец, лорд Марленд, оплатил ваше пребывание здесь по сегодняшний день.
– Очень любезно с его стороны, – сказала я. – Можно мне взглянуть на письмо? Не беспокойтесь, оно чрезмерно не взволнует меня.
Несколько неуверенно доктор Макгрегор достал из кармана письмо.
Оно было написано знакомым мне нетвердым почерком и, очевидно, в сильной спешке, возможно, как раз в тот момент, когда за ним явилась его семья.
« Я понимаю теперь, какой я слепец. Вы были в «Шлюпе» с Гарри Рамфордом в тот день, когда я приезжал туда. Мне больше нечего сказать, кроме того, что чем скорее мы получим свободу друг от друга, тем лучше. Пожалуйста, дайте мне знать через ваших поверенных, как только поправитесь.
Искренне ваш, Глаксли»
Подпись вызвала у меня улыбку. Пупсик, старающийся соблюдать достоинство, был еще более нелеп и смешон, чем Пупсик, обожающий и страдающий от безнадежной любви.
Разумеется, я понимаю, что его теперешнее ко мне отношение вполне оправданно, хотя его вина в том, что он поспешил жениться на мне, когда я, насколько я могу судить, была не в состоянии что-либо соображать.
У меня, наверно, все время держалась высокая температура, не говоря уже о том, что я допилась до потери сознания и была совершенно не способна ни на что после потрясения, вызванного гибелью Гарри.
Мне очень стыдно. Самое ужасное, что я сознаю, насколько презирал бы меня Гарри за то, что я опустилась до такого состояния. Он бы никогда себе этого не позволил.
О Гарри! Гарри!..
