Текст книги "Встречи и разлуки"

Автор книги: Барбара Картленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

Вчера мы вернулись в Лондон, и я в восторге от того, как выглядит дом.

Моя спальня прелестна; вся отделка в светло-зеленых тонах с золотом. А столовая, которую я всегда не выносила, теперь одна из самых красивых комнат в доме, со стенами, обитыми сосновыми панелями и вишневого цвета бархатными портьерами в тон мебели.

Сидни позволил мне на следующей неделе устроить прием, и я смогу использовать гостиную, которая годами стояла запертой и которую я целиком переделала.

Клеона была просто вне себя от восхищения, когда ужинала у нас вчера.

– Надо же, Линда, – то и дело повторяла она, – я и не думала, что ты такая умница! Как вспомню, какой ты появилась в прошлом году у Канталупа – в ужасном туалете, с жуткой косметикой и завивкой в мелкий барашек, просто поверить не могу, что это все твоих рук дело.

– Погоди, скоро и «Пять дубов» ты не узнаешь, – сказала я.

Стоило мне упомянуть про эту усадьбу, выражение у нее изменилось, и, когда она снова заговорила, я сразу поняла, что Норман передал ей мои слова о фабрике.

– Линда, – сказала она. – Я не хочу вмешиваться или даже что-то советовать. Но ведь ты не забыла, милочка, как просила меня всегда говорить тебе правду. Я очень горжусь твоим доверием и всегда старалась его оправдывать. Поэтому, надеюсь, ты не сочтешь с моей стороны назойливым или неуместным, если я скажу тебе, что ты совершаешь большую ошибку, пытаясь вмешиваться в дела Сидни. Он странный человек, Линда, и прости за откровенность, но он известен как самый суровый и неумолимый домовладелец и жесткий предприниматель во всей стране. Ты знала это еще до того, как сошлась с ним, и тебе не удастся изменить его.

– А почему бы и нет? – спросила я.

– Да будь же наконец благоразумна, Линда! – сказала Клеона. – У тебя сейчас прекрасное положение – ты устроена благополучно и надежно. Чего ради ставить под угрозу свое будущее?

– Иначе говоря, ты полагаешь, что, если я стану вмешиваться в его дела, Сидни просто выкинет меня вон?

– Именно этого Норман и опасается, – отвечала она. – Конечно, он знает, что Сидни обожает тебя и проявил просто невероятную щедрость, но он не потерпит вмешательства в свои дела. Много лет назад у него была секретарша, все думали, что без нее он не может обойтись, что она ему абсолютно необходима. О, вовсе не красавица или что-нибудь в этом роде, – поспешно добавила Клеона. – Но она была не просто секретаршей, а домоправительницей, доверенным лицом, всегда в курсе всех его дел, и он во многом на нее полагался. Как-то у них вышла стычка из-за улучшения условий жизни в прилегающем к фабрике районе, и, к всеобщему ужасу, он уволил ее тут же, заплатив за месяц вперед вместо предупреждения, – и это после того, как она прослужила у него годы! Поразмысли об этом, Линда, и не делай глупостей. В конце концов, все мы должны думать и о себе, так ведь?

Я подумала обо всем, что она мне говорила, и должна признаться, что ее рассказ и ее тревога за меня поколебали меня немного.

Не знаю, велика ли привязанность Сидни ко мне, что я вообще для него значу. Быть может, это не более чем каприз, причуда, мимолетное увлечение, которое исчезнет при первой же размолвке.

Но я чувствую, что в его отношении ко мне есть нечто большее. И не только потому, что он удивительно щедр, иногда он бывает так внимателен, почти нежен – если такое можно сказать о нем, само это слово как-то к нему не идет.

Вспышки его дурного настроения меня мало волнуют. Он по-прежнему набрасывается на прислугу, а иногда и на меня, но я, очевидно, получила прививку против боязни подобных выходок, еще когда жила с мамой и Альфредом.

Как меня пугало в детстве, когда он расходился и нападал на маму! Но теперь, когда Сидни повышает голос и стучит по столу кулаком и вообще выходит из себя, я остаюсь совершенно спокойной.

Мне кажется, это не только удивляет его, но вызывает уважение. Я уверена, что, если бы я заплакала или тоже вышла из себя, он бы меня презирал, во всяком случае было бы куда хуже.

А так, после первой вспышки гнева он только молча смотрит на меня, а потом снова обретает выдержку, становится сговорчивым и благоразумным.

Потрясающая новость! Я свободна, и я вдова!

Пупсик погиб во время землетрясения в Японии. Наверно, мне следовало бы огорчиться и расстроиться, но я не умею притворяться.

Я настолько забыла о нем, что мне даже трудно вспомнить, как он выглядел.

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ

Три дня назад я бросила кольцо Гарри в Серпентайн. Я следила за тем, как оно скрылось в воде.

Мне было тяжело расстаться с ним, и все же я чувствовала, что хранить его дольше невозможно: каждый раз, глядя на него, я вспоминала Гарри.

Я становлюсь разумнее и сознаю, что нельзя желать невозможного. Гарри больше нет в моей жизни.

Я постаралась запереть память о нем в самом сокровенном, самом глубоком уголке моего сердца. Это прекрасное и драгоценное воспоминание я буду хранить там, пока не состарюсь и не придет день, когда уже никто не захочет говорить со мной о любви.

Но среди житейских будней и повседневных забот, среди насущных проблем я прихожу к убеждению, что мои грустные размышления не приносят ничего хорошего – ни мне, ни кому-нибудь другому.

Никто никогда не сможет стать для меня тем, кем был Гарри.

Но я счастлива с Сидни, жизнь приносит мне только радости. Это кольцо было последним звеном, связывающим меня с прошлым.

На днях я пожаловалась, что икра недостаточно хорошего качества, и неожиданно расхохоталась от этих своих жалоб.

– Чему вы смеетесь? – осведомился Сидни.

– Мне стало смешно, – сказала я, – что я жалуюсь на икру. А всего лишь год назад я вообще не знала о ее существовании!

– Вздор, – сказал он. – Как вы могли этого не знать?

– В монастыре мы не знали роскоши. И всегда благодарили Бога за небольшие милости, а некоторые были и совсем малюсенькие!

Конечно, богатство и бедность – все познается в сравнении. Я считала себя вовсе неимущей, когда у меня оставалось три фунта, а для рабочего на фабрике Сидни это большие деньги.

Я только сейчас снова вспомнила об этих людях и снова вижу перед собой их лица. Если я заговорю о них с Сидни, станет ли он слушать меня или, как думает Клеона, я только разозлю его?

В некоторых отношениях он очень странный человек. Иногда мне кажется, я хорошо знаю его, а временами он представляется мне совершенно чужим человеком.

Он ни разу не заговорил со мной о жене, но часто говорит о том, что хотел бы иметь детей – сына, который бы унаследовал его дело и его состояние.

Иногда мне кажется, что он намекает, что я могла бы дать ему наследника. Я бы ничего не имела против – мне и самой хотелось иметь ребенка.

Ну и что в том, что у него не было бы имени? Я сама незаконнорожденная, но мне это ни в какой мере не повредило в жизни.

Сейчас все решают деньги, а сын или дочь Сидни не оказались бы обделены жизненными благами.

Когда я думаю о ребенке, мне чаще представляется, что это мальчик, темноволосый и светлоглазый, с упрямым ртом и серьезным взглядом. Как бы я любила его!

Нет, я решительно желала бы иметь ребенка, но не могу же сама предложить это Сидни. А что, если он откажется? Это было бы ужасно! Я стала бы подозревать, что он находит меня недостойной быть матерью его ребенка, и мы бы, чего доброго, возненавидели друг друга. Уж пусть лучше все останется как есть. А если бы он не отказался? Что тогда?

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ

Случилось так много всего, что я с трудом выкроила минуту, чтобы обдумать все происшедшее.

После ужина Сидни скрылся, и я представить себе не могла, чем он занялся.

«Куда он мог деться?» – думала я по дороге в кабинет Нормана.

И не успела еще открыть дверь, как Норман вышел мне навстречу.

– Я позвоню сверху, сэр, – сказал он кому-то в кабинете и закрыл за собой дверь. – Вам туда нельзя, – сказал он.

– Почему? – спросила я. – Что случилось?

– Только что приехал Симпсон с управляющим с фабрики, у них совещание.

– Так поздно? – воскликнула я. – Господи, неужели они не могли подождать до утра? Ведь уже полночь.

– Забастовка никого не ждет, – сказал Норман мрачно.

– Забастовка? – повторила я.

– Разве он вам не говорил? Вы что, газет не читаете?

Мы уже поднялись в гостиную, и Норман заказал междугородный разговор.

– Я давно не видела газет. Так была занята приготовлениями к приему, что у меня минуты не было свободной.

– Только не говорите, что узнали об этом от меня, – попросил Норман. – Может быть, сэр Сидни не хочет, чтобы вы знали. Хотя он предупредил бы меня.

– Но забастовка уже началась? – спросила я.

– Да, да, – с нетерпением ответил Норман. – При мне уже было две или три. Сэр Сидни вообще в таких случаях не ложится спать, как и все мы, кто с ним работает!

Я развернула «Ивнинг ньюс» и нашла там маленькую заметку.

« ЗАБАСТОВКА НА ФАБРИКЕ РЭКСВОРТА.

Переговоры между владельцем и рабочими зашли в тупик. Идет уже пятый день забастовки, и, если соглашение не будет достигнуто в ближайшее время, это приведет к серьезным осложнениям для населения района. В результате прошлогодней и весенней стачек средства профсоюза на исходе. Представители забастовщиков готовы продолжить переговоры».

– А что делает Сидни в таких случаях? – спросила я.

– Выжидает, – сказал Норман. – Он может себе это позволить.

Тут раздался телефонный звонок.

– Это личный разговор, Линда. – Норман посмотрел на меня. – Вы не будете так любезны…

Я вышла.

Сидни вернулся примерно через час.

– Все в порядке? – спросила я.

– В отличном, – кратко ответил он.

Я хотела воспользоваться возможностью и поговорить с ним о забастовке, но он быстро продолжил:

– Не будем сейчас говорить, дорогая, у меня впереди тяжелый день, и я бы хотел немного отдохнуть. Спокойной ночи.

Он поцеловал меня и вышел, прежде чем я успела что-нибудь сказать.

Я так устала, что сразу же заснула, а когда проснулась на следующее утро, было уже десять часов и моя горничная раздвигала шторы.

Я открыла глаза, потянулась и тут увидела на подносе, на котором мне принесли завтрак, записку. Узнав почерк Сидни, села и развернула ее.

« Я уезжаю на север с первым поездом. Вернусь, как только смогу. Позвоню вам вечером. Ни о чем не беспокойтесь и берегите себя.

Сидни»

Весь день я бродила в тревоге, думая о том, что происходит. И очень жалела, что не поехала с ним.

Каждый раз, когда звонил телефон, я думала, что это Сидни, что он сейчас скажет мне, что все уладилось и он возвращается. Сидни позвонил лишь вечером, часов в девять.

– Что происходит? – спросила я сразу же.

– Все в порядке, – ответил он.

– Значит, забастовка закончилась?

– Еще нет, но скоро закончится. И на моих условиях.

После небольшой паузы мы заговорили о посторонних вещах, потом мы простились, и он повесил трубку. Я долго сидела неподвижно, глядя на пылающий огонь в камине.

Я чувствовала, что должна быть там, рядом с ним, даже если бы он и не позволил мне вмешиваться.

Бедные оборванные бледные дети не шли у меня из головы. Им придется страдать больше всего. Если у профсоюза кончатся деньги, что будет с детьми?

Внезапно я решилась. Позвонила горничной и попросила принести мне расписание поездов.

Выяснив, что есть поезд, который уходит в полночь и прибывает в семь часов утра, я приказала горничной укладываться.

Какое-то смутное соображение не позволило мне позвонить Сидни и предупредить о приезде.

«Это будет сюрприз», – подумала я и даже не стала звонить Клеоне, зная, что из преданности Норману она может выдать меня, рассказать ему о моем решении.

В поезде я не могла заснуть, хотя вагон был очень комфортабельный. Я долго лежала, глядя перед собой в темноту, и в стуке колес мне слышались одни и те же слова:

«Что ты будешь делать? Что ты будешь делать?»

Предупреждения Клеоны и Нормана приходили мне на память, и я спорила с собой:

«Дурочка ты, Линда! Ну зачем тебе все это нужно? Люди сами могут о себе позаботиться. Ты же ведь сумела? Если у человека есть мужество, он всего добьется… А откуда взять мужество на пустой желудок?»

Когда поезд наконец прибыл и я вышла из вагона, под глазами у меня были темные круги, да и вообще в половине седьмого утра я никогда не бываю в наилучшем виде. Я глубже надвинула свою фетровую шляпу и плотнее завернулась в меховое манто. На платформе гулял ветер.

Конечно, никакой машины мне никто не приготовил. Я запихнула вещи в обшарпанное такси и сказала горничной:

– Поезжайте в «Пять дубов» и ждите меня там. Я приеду позже.

Она посмотрела испуганно, словно подозревая меня в каких-то сомнительных замыслах.

Когда машина отъехала, я подозвала другое такси и спросила шофера:

– В городе есть какие-то социальные службы?

Он поскреб в затылке.

– Не знаю.

– Куда мог бы обратиться человек, чтобы помочь беднякам?

Он сплюнул.

– Немного здесь найдется таких.

– Вы хотите сказать, что никто не пытается помочь?

– Священник, пожалуй, – медленно сказал таксист. – Он-то старается.

– Отвезите меня к нему, – приказала я.

Машина тряслась и подпрыгивала на колдобинах узких улиц, казавшихся еще грязнее, чем когда я их видела раньше. Утро было сырое, промозглое, и город выглядел убогим и унылым.

По углам на мокрых грязных тротуарах топтались дети и мужчины в разбитой обуви.

Дом священника стоял в стороне от улицы, рядом с маленькой церковью. Он выглядел немного получше, чем соседние дома.

Линолеум в передней был вытоптан и местами порван, а в комнате, куда меня провели, облезлые обои кое-где висели клочьями. Мебель была дешевая и уродливая, камин пустой и холодный.

«Если священник походит на свою комнату, – подумала я, – мне от него будет мало толку».

Открылась дверь, и вошел мужчина, молодой, высокий, с тонкими, благородными чертами серьезного лица. Я бы сказала, почти красивый, не выгляди он таким больным. В наружности его было что-то чахоточное. Одежда, как я заметила, сильно поношенная.

Но пожатие его руки было твердым и сердечным. Он мне сразу понравился.

– Вы хотели меня видеть? – спросил он, явно удивленный моим появлением.

Видимо, я очень отличалась своим костюмом от обычных его посетителей.

– Хочу посоветоваться с вами, – сказала я. – Но прежде… не дадите ли вы мне чашку чая? Я только что с поезда.

– Мы с сестрой как раз завтракаем, присоединяйтесь к нам, а потом мы поговорим, – сказал он.

Мне не только хотелось чаю, важно было как-то осмотреться, разобраться, что к чему. Ведь я приехала сюда под влиянием порыва, и мне было немного не по себе.

Что я делаю? Чего я хочу?

Навстречу мне из-за стола поднялась женщина. Внешне она походила на брата, только с виду поздоровее и с манерами немного суетливыми, но добродушными, которые невольно привлекли меня.

– Моя сестра, мисс Вестон, – сказал он. – А ваше имя…

– Глаксли, – сказала я, – леди Глаксли.

В глазах его промелькнуло что-то, ясно сказавшее мне, что ему знакома эта фамилия и что он знает, кто я такая.

Брат и сестра оказали мне самый теплый прием.

Мисс Вестон налила чаю и извинилась, что может предложить только хлеб с маслом и с джемом.

Я так проголодалась, что приняла все с благодарностью. Я сразу же определила, что так называемое масло было на самом деле дешевым маргарином – этот вкус я еще не забыла.

Чай был прекрасный, горячий, и через несколько минут я уже могла приступить к разговору.

– Пожалуйста, скажите мне правду – бедствия от забастовки очень серьезные?

– Боюсь, что да, – ответил священник. – Вы хотите знать правду, и я скажу без обиняков – рабочие в отчаянном положении, а их семьи и того хуже. Большинство из них последнее время без постоянной работы, и сбережений у них уже не осталось.

– А профсоюзная помощь? – спросила я.

– Прекратилась вчера. Моя сестра работала весь день и сегодня тоже продолжит. Мы открыли для женщин и детей бесплатную столовую, где раздавали суп, но средств у нас мало, и, если не поступит никакой помощи, не знаю, сколько мы еще сумеем продержаться.

– Дело не только в голодных детях, – перебила его сестра. – Некоторые женщины совсем больны, они отказывали себе во всем неделями. А многие из них беременны. Но мы даже и помыслить не можем помочь им, чтобы не лишить детей последнего.

– Но, если я достану деньги, вы организуете помощь детям и женщинам? – спросила я.

Я понимала, что для рабочих мы ничего не сможем сделать, но дети не должны были страдать.

У священника засветились глаза.

– Вы действительно могли бы достать деньги, леди Глаксли? Хотя бы только на суп, это все же лучше, чем ничего. Правда, детям полезнее было бы молоко.

– Они получат и то, и другое, – сказала я, – обещаю вам, клянусь, чего бы мне это ни стоило. Я хочу только знать, возьмете ли вы на себя организацию?

– С радостью! С радостью! – воскликнула мисс Вестон. – Я и передать вам не могу, леди Глаксли, какая это была бы помощь. Невозможно объяснить, пока вы сами не увидите несчастных женщин и детей, молящихся о том, чтобы эта ужасная забастовка скорее закончилась.

Они схватили мои руки и горячо пожимали их. У мисс Вестон были слезы на глазах, и у ее брата глаза тоже подозрительно блестели.

Такси ожидало на улице, и, когда я попросила шофера отвезти меня в «Пять дубов», он выразительно плюнул, но ничего не сказал.

По дороге я все время размышляла о своем поступке, и при мысли о том, что скажет Сидни, мужество изменяло мне. Я сознавала, что боюсь его.

«Ну что он может тебе сделать? – уговаривала я себя. – Даже если случится худшее и он прогонит тебя, вернешься туда, откуда пришла, а там, глядишь, что-нибудь подвернется – так всегда бывает».

Приехав, я сразу же направилась к себе в спальню, умылась и причесалась, и почувствовала себя спокойнее. Ко мне вернулась былая храбрость.

Затем я спустилась в кабинет Сидни, рассчитывая застать его там. Как я и предполагала, он работал за столом, где стоял и поднос с завтраком, который ему всегда подавали в кабинет.

Я открыла дверь. Увидела, что он один, и несколько мгновений стояла, ожидая, пока он поднимет голову и взглянет на меня.

– Линда! – воскликнул он удивленно, поспешно вставая. – Какой сюрприз – почему вы не сообщили, что собираетесь приехать? Зачем вы приехали?

Он подошел ко мне. Я сделала жест рукой.

– Не надо, не целуйте меня, Сидни. Лучше я сначала скажу вам, зачем я приехала.

– Так зачем? – спросил он резко.

– Я приехала, – начала я медленно, моля Бога, чтобы мужество не изменило мне, – помочь женщинам и детям в этом вашем мерзком, грязном, поганом городишке!

Сидни молчал, потом повернулся и направился к столу. Он сел, а я подошла и остановилась перед ним.

– Значит, вы приехали, чтобы вмешиваться в мои дела, – сказал он медленно, выпячивая нижнюю губу.

– Я не собираюсь вмешиваться в дела на фабрике, – сказала я. – В этом я ничего не понимаю и не хочу понимать. Но я понимаю, что значит забастовка для женщин и детей, и не намерена оставаться в стороне и ждать, пока вы победите в этой схватке, в то время как они умирают с голоду.

Сидни взял сигару и чиркнул спичкой. Он молчал, и меня всю трясло от напряжения.

– Значит, вы собираетесь помогать, вот как? – наконец сказал он. – А могу спросить, за чей счет?

Я ожидала этого вопроса, и у меня был готов ответ. Я сняла кольцо с бриллиантом, браслет и брошь, которую он подарил мне на Рождество, и положила все на стол перед ним.

– Дайте мне за это наличными, – сказала я, – а когда деньги будут истрачены… у меня еще есть соболя. Если вы не дадите мне денег, я отнесу все это куда-нибудь, где мне заплатят. Я обратилась сначала к вам, потому что…

Я не могла больше говорить. Слезы мешали мне. Я замолчала, широко раскрыв глаза, чтобы не дать слезам пролиться, и судорожно стиснув руки.

– А если я не дам вам денег, что тогда? – спросил Сидни.

– Я возьму их под залог моих драгоценностей, – вызывающе ответила я. – Вы можете меня… выгнать, но это меня не остановит. Я все равно помогу этим людям, даже… даже если мне самой придется голодать.

У меня вырвалось сдавленное рыдание.

– Вы… вы подавили этих людей, но со мной… со мной вам этого не добиться. Я все равно сделаю по-своему, и вы… вы не остановите меня.

Медленным нарочитым жестом Сидни достал бумажник и отсчитал пятьдесят фунтов.

– Остальное я положу в банк на ваше имя, – сказал он.

Я начала пересчитывать банкноты. Внезапно Сидни поднялся и с яростью отшвырнул кресло.

– И убирайтесь отсюда к черту! – закричал он.

Я выбежала из комнаты и за дверью прислонилась к стене, дрожа и заливаясь слезами.

«Все кончено! Ты своего добилась!» – пронеслось у меня в голове.