Текст книги "Над бездной"

Автор книги: Барбара Делински

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц)

– Чего же ты, собственно, добиваешься? Мальчик собрался было сказать что-то, но промолчал. Энджи пересела к нему поближе и настоятельно произнесла:

– Ты волен высказать все, о чем думаешь. Обещаю выслушать тебя. Я всегда тебя слушала. Итак, чего же ты хочешь?

– Я хочу больше времени проводить в школе, – бросил Дуги. – Мне противно быть приходящим учеником. Приходящие ученики не получают и половины всех удовольствий от школы.

– Так вот в чем дело, – сказала Энджи с ноткой удивления в голосе. – Ты хочешь получить вторую половину и в то же время жить в семье?

– Я хочу быть с ребятами и жить в общежитии. Предложение мальчика показалось Энджи абсурдным.

– Извини, но об этом не может быть и речи…

– Но почему?

– Потому что я тебя не для этого растила. Я отдала тебя в Маунт-Корт, так как чувствовала, что там преподавание поставлено лучше, чем в средней городской школе… Полный же пансион – совсем другое дело.

– Но почему мне нельзя попробовать?

– Потому что тебе только четырнадцать. Я не против, чтобы ты время от времени оставался ночевать в общежитии, как в прошлом году, но совсем неразумно, чтобы ты отдалялся от семьи.

– Это всего лишь в пяти минутах езды! Она снова покачала головой.

– Скоро тебе придется поступать в колледж, и тогда ты в полной мере будешь наслаждаться вольной жизнью. А сейчас в этом нет необходимости.

Дуги некоторое время смотрел на мать, затем повернулся на каблуках и вышел.

Удивленная настойчивостью сына, Энджи перевела взгляд на Бена.

– Что это такое с ним приключилось?

Бен тем временем заканчивал пережевывать хороший кусок мяса.

– Это называется самовоспитанием или, вернее, самоотгораживанием.

– От чего ему отгораживаться? Он ни разу не говорил, что ему плохо дома.

– Он и сейчас ничего подобного не утверждает. Он только считает, что ему будет веселее жить в Маунт-Корте на полном пансионе.

– И ты тоже считаешь, что там ему будет веселее?

– Если бы мне было четырнадцать и я обладал такой же уверенностью в себе, как наш сын, я, возможно, тоже считал бы так же. Дуги начинает осознавать собственные силы. Он слушает всевозможные истории, которые рассказывают его приятели о жизни в общежитии, чаще всего с преувеличением, и их жизнь ему представляется очень заманчивой.

Но Энджи тоже создала нечто заманчивое – собственный очаг, и ей казалось, что многие дети были бы в восторге, получив возможность жить в таком доме. Она представить себе не могла, что ее Дуги мечтает о жизни в общежитии.

– Это каким-то образом связано с Марой… – решила она. – Мы все переживаем депрессию с тех пор, как она умерла. Мальчик скучает по ней, ему хочется забиться в какой-нибудь угол, где бы он не чувствовал ее отсутствия. А в этом доме он постоянно его чувствует.

Бен постучал вилкой по тарелке.

– Да нет же. Черт возьми, Энджи, перестань искать объяснения в области метафизики. Все очень просто. Наш мальчик подрастает.

– Уж мне ли об этом не знать.

– Тогда прекрати его опекать.

Энджи, что называется, лишилась дара речи от удивления.

– Да я и не думала его опекать.

– Как же ты его не опекаешь, когда буквально глаз с парня не спускаешь?

– Нет, это не опека. Это проявление материнской заботы.

Бен отложил вилку и наградил ее таким же странным взглядом, который она только что перед этим заметила у Дуги.

– Да, так можно было говорить, когда ребенку было четыре года, семь, даже десять лет. Но ему четырнадцать, а ты все еще каждую удобную минуту учишь парня, что он должен делать, а что нет. Ты складываешь на ночь его одежду, проверяешь домашнее задание и следишь, с кем он разговаривает по телефону.

– Ну и что в этом особенного? – спросила она с изумлением. – Мне что, повернуться к нему спиной и сделать вид, что я не слышу, как он разговаривает чуть ли не всю ночь Бог знает с кем? Если позволить ему это, он вообще перестанет делать домашнее задание. Что ты скажешь тогда?

– Что ж, он провалит пару зачетов, но в конце концов поймет, что бывает, когда не выполняешь своих обязанностей. В определенном смысле инициатива должна исходить от него. Он должен развивать в себе чувство ответственности. Но ты боишься его к этому подпускать. Ты, что называется, его облизываешь, и это ясно как день.

«Ничего подобного», – подумала Энджи. Она совершенно отказывалась понимать, что происходит. До сих пор Бен не подвергал критике ее действия. Он всегда был доволен, что бы она ни делала.

– Неужели это Мара?

– Что Мара?

– Причина всего этого. – Энджи сделала рукой круговой жест.

– Нет, черт возьми! Отчего ты все время повторяешь эти слова?

– Поскольку не понимаю, что еще могло вызвать такой взрыв, – заключила она. – Смерть друга настолько опечалила всех вас, что вы уже начали придираться к тому, что раньше казалось совершенно естественным.

Бен хмуро молчал, ковыряя вилкой в остатках еды. В его молчании Энджи, как ни странно, чувствовала облегчение. Значит, она все-таки права. Именно смерть Мары способствовала проявлению маленького домашнего бунта. Как только боль от утраты затихнет, все снова пойдет прекрасно.

Но вот Бен поднял глаза. Его взгляд был проникновенным, а голос звучал несколько напряженно.

– Вполне возможно, смерть Мары оказалась катализатором, она сделала всех вас более разумными, и потому некоторые вещи, которых мы не замечали раньше, стали так очевидны. Но я по-прежнему стою на том, о чем говорил раньше. Мальчик занят формированием своей личности. Скоро это скажется на его образе мышления. По-прежнему я готов утверждать, что ты слишком опекаешь Дуга. Ему уже четырнадцать, а в этом возрасте необходимо встречаться с друзьями в местном видеоцентре по вечерам в пятницу. Подросткам, знаешь ли, свойственно проводить время таким образом.

– Некоторым – да, а некоторым – нет.

– Кажется, что Дуги это нравится, а учитывая то, что он во время похорон находился с нами, а потом еще принял участие в поминках, то легко понять, что ему необходимо было расслабиться.

– Я предложила ему поиграть в баскетбол.

– Да, со мной. Но ведь я его отец, а это не одно и то же. Ему необходимо больше времени проводить со своими сверстниками, чем ты позволяешь.

Энджи прикоснулась к запястью Бена, что выражало новый приступ удивления с ее стороны.

– Я не понимаю, Бен. Откуда этот неожиданный критицизм? Ты ведь всегда соглашался со мной.

– Нет, – сказал он медленно. За этими словами последовала многозначительная пауза. – Я просто никогда не возражал тебе, но это совсем не значит, что я всегда соглашался с тобой.

Она почувствовала прилив гнева.

– Отчего же ты не хотел поговорить со мной?

Казалось, он и сам не понимал причины своего молчания. Он поднялся из-за стола, подошел к раковине и, посмотрев в окно, снова вернулся назад.

– Потому что у тебя всегда все находилось под контролем, черт возьми. Еще с того времени, когда Дуги был совсем маленьким, ты знала ответы на все вопросы. – Он протестующе поднял руку, не давая себя перебить. – Да что я говорю. Ты знала, что и как делать со дня нашего знакомства. С самого начала ты знала, что хочешь стать женой, матерью и врачом. Ты выбрала меня, как только перешла на последний курс, с тем чтобы мы поженились сразу же, как ты получишь диплом.

– Ой-ой-ой, – запротестовала Энджи. – Звучит так, словно с моей стороны это было тщательно продуманное хладнокровное действие. Но, между прочим, ты звал меня на свидания, а не я, и продолжал это делать. Вполне естественно, что я в тебя влюбилась и продолжала любить все сильней, когда ты сделал мне предложение.

– То есть все сработало великолепно, не так ли? Ты закончила колледж, сразу же выскочила замуж, и даже наш медовый месяц завершился как раз тогда, когда наступило время твоего поступления в ординатуру. Ребенок у нас родился тоже только после того, как ты закончила ординатуру и прошла практику. Он также вовремя вышел из младенческого возраста и даже успел поступить в школу, когда ты перебралась сюда и вы вместе с Пейдж организовали здесь практику. Именно ты, Энджи, отрежиссировала все до мелочей, и, на удивление, все сработало как часы. Ты чрезвычайно способная женщина. Если ты задумываешь что-то, твои задумки претворяются в жизнь как по-писанному. И ты никому не позволяешь себе помогать. Я был бы куда более деятельным отцом, когда Дуги был маленьким, если бы чувствовал, что моя помощь нужна. Но я даже не успевал выступить с предложением, как оказывалось, что все задуманное, словно по мановению волшебной палочки, уже осуществилось.

– Я стараюсь облегчить тебе жизнь, – запротестовала Энджи. – У тебя имелось собственное дело и сроки, которые необходимо было соблюдать. Тогда мы жили на деньги, которые зарабатывал ты, и я считала своим долгом заботиться о Дуги и воспитывать его.

– Даже после того, как ты вернулась к работе? Хорошо, к тому времени он уже учился в школе. Тем не менее и я мог бы быть хоть чем-нибудь ему полезным. Я же весь день сижу дома. Я умею водить машину и, между прочим, люблю своего сына. Но ты организовала все так, что сама отвозила его в школу по пути на работу и привозила домой, возвращаясь с работы. И все каникулы и выходные ты проводила с ним тоже.

– Но ведь в выходные дни и во время каникул мы занимались с ним по-настоящему полезными и увлекательными делами, – напомнила Энджи. – Мы ходили в походы, совершали путешествия на самолете, ездили в Бостон, чтобы осмотреть музей и исторические памятники.

– Да не в этом дело, – продолжал настаивать Бен. – Дело в том, что ты одна планировала и, так сказать, организовывала детство нашего сына. Моя помощь тебе и здесь не потребовалась. Через некоторое время я уже перестал предлагать свои услуги. Намек на то, что мое участие в воспитании сына – это излишняя роскошь, дошел до меня вполне отчетливо. Я просто был пассивным наблюдателем всего происходящего в течение долгих лет, и не более того.

Энджи проглотила клубок, застрявший в горле. Бен продолжал свою линию. Он просто давил изо всех сил. Она была абсолютно обескуражена.

– Разве я делала что-нибудь не так?

– Нет. Ты поступала правильно. Ты всегда поступала правильно. Жена, мать и врач – ты делала все, что было необходимо, даже если на это уходило все твое время с утра до вечера. Но времена меняются, и Дуги уже не ребенок. Теперь ты не в состоянии программировать его жизнь, как бывало когда-то. Он подрастает. Ему нужно свободное пространство для жизни.

– Я всегда предоставляла ему это пространство.

– Крайне ограниченное. Ты говорила ему, что он должен делать, когда и почему. Отчего бы не позволить ему принимать решения самостоятельно?

– Я только пытаюсь помочь. Жизнь – трудная штука.

– Ты не даешь ему стать настоящим мужчиной, Энджи.

– Но ведь это невозможно. Какой он еще мужчина?

– И он никогда им не станет, если ты будешь продолжать свою прежнюю политику. Ты лишаешь его возможности делать то, чем он может гордиться. Правильно, сейчас он весьма самоуверенный юнец, но со временем, когда он поймет, что не в состоянии принимать собственные решения, так как за него всегда решала ты, мальчик может оказаться в беде. Ты отнимаешь у него чувство собственной значимости, невольно внушаешь ощущение беспомощности, а это настоящая беда. Я знаю. Так ты поступала со мной многие годы.

Она со всхлипом втянула в себя воздух.

– Неправда.

Он утвердительно кивнул головой, медленно и значительно.

– Ты обращаешься с нами как с детьми, словно нам нельзя доверить заботу о самих себе. Ты спланировала наши жизни так, как это устраивает тебя.

– Бен, но это не так! – в отчаянии выкрикнула Энджи.

– Все так, а когда мы пытаемся протестовать, ты поглаживаешь нас по головке и отсылаешь погулять, словно мы слишком неразумны для того, чтобы понять, что такое человеческая жизнь. Это по меньшей мере оскорбительно, Энджи. Оскорбительно и унизительно. Это может привести в ярость кого угодно.

Она видела, как костяшки пальцев рук Бена, лежавших на краю столика, побелели и напряглись. Однако она не придала этому большого значения. Ведь Бен был таким мягким человеком. И своей работой он занимался тоже без всякого шума, без помпы. Он даже где-то был пассивен – в смысле полного отсутствия агрессивности. Эта вспышка ярости была совершенно не в его ключе. Изо всех сил она пыталась понять, что в данную минуту происходит у него в голове.

– Я знаю, ты не слишком доволен моими поздними возвращениями с работы, но ведь это временное явление.

– Да не в поздних возвращениях дело! Главное, как ты ко всему относишься. Тебе даже и в голову не пришло сесть со мной рядом и обсудить, что делать дальше после смерти Мары. Ты уже решила, как быть дальше, но учитывая только свои интересы и интересы своего офиса. Оттого у нас в кухне и появился новый распорядок дня, которому нам следует безоговорочно подчиняться, причем подразумевается, что жалоб не будет. Так вот, расписания и распорядки дня нам больше не подходят. Ни Дуги, ни мне.

У Энджи засосало под ложечкой.

– Но распорядок дня вполне разумный, – продолжала настаивать она. Раньше никто не оспаривал ее право на руководство домом, это было само собой разумеющимся. Она гордилась своей преуспевающей врачебной карьерой, хорошо воспитанным и вежливым сыном и прочным браком. – Ведь, в сущности, вы всем довольны.

– Ну вот, черт возьми. Даже сейчас ты продолжаешь мне внушать, что я должен чувствовать! Хорошо, я заявляю тебе еще раз, что я не всем доволен. Чуть ли не весь день я провожу в этом доме в одиночестве…

– Но ты же работаешь.

– Ну, не все же время. Я иногда делаю перерывы, да и вообще провожу за работой не более пяти часов. А что мне делать, когда я чувствую, что выжат, как лимон? Я прохаживаюсь по этому проклятому пустому и тихому дому и знаю, что одинок, как никто.

– Но это же абсурд, Бен! Вплоть до этой недели я не работала больше шести часов в день…

– Но когда ты дома, ты посвящаешь все свое время Дуги. – Она покачала головой, как бы не соглашаясь с предъявленными обвинениями, но он продолжал: – Это правда, Энджи. На первом месте – твоя карьера, потом твой сын, а уж на последнем месте – я.

Неожиданно Энджи пронзила новая мысль:

– Так ты ревнуешь?

– Даже если и так, то вполне имею на это право. – Он ударил себя кулаком в грудь. – Я еще мужчина, и человек к тому же. Мне нужно женское общество.

– Ты сам выбрал занятие, требующее уединения.

– Я выбирал занятие, к которому у меня было призвание, и так случилось, что оно и в самом деле требует уединения, но оно не было таким уединенным, когда мы жили в Нью-Йорке, – продолжал он и, казалось, начав, уже не мог остановиться. – Я мог лично доставлять свои рисунки, а потом пойти куда-нибудь поесть с ребятами из редакции. Я мог сколько угодно времени проводить в читальном зале городской библиотеки, а сейчас у меня появилось кабельное телевидение дома для стимуляции. Так что мне еще везет, Энджи.

Получалось так, что Бен был готов обвинить ее буквально во всех смертных грехах. Душа Энджи разрывалась на части от волнения и негодования.

– Сейчас ты начнешь говорить, что Вермонт тоже ненавидишь. Однако ты поехал сюда вместе со всеми, и даже не поморщился!

– Да потому, что в этом переезде был смысл! Ты собиралась заняться медицинской практикой, которая обещала быть достаточно спокойной. Здесь мы могли позволить себе купить дом, что было нам не по карману в Нью-Йорке. Как ты знаешь, все мои рабочие принадлежности можно было унести в чемодане. Кроме того, уровень жизни здесь оказался вполне достойным, таким образом, я подсчитал и решил, что положительные моменты превалируют над негативными, а если переезд сделает счастливой тебя, то это уже половина успеха. Таким вот образом наш переезд состоялся и ты действительно нашла в этом городишке свое счастье.

– Но ведь и ты тоже! – воскликнула она, вспомнив много хороших моментов в их совместной жизни здесь.

– До определенной степени ты права. Ты работала, как всегда этого хотела, я тоже работал. У нас появился собственный дом и возможность проехать по Главной улице, ни разу не попав в пробку.

– Но ведь нам было хорошо? – примирительно спросила Энджи, стараясь получить от мужа хотя бы один утвердительный ответ на призывы, которые она тщетно обращала к нему. Но отповедь от него не заставила себя ждать.

– Одиноко было, вот что. Поначалу я еще как-то поддерживал отношения с друзьями, но через несколько лет, даже несмотря на то, что время от времени я ездил их навещать и они приезжали сюда, это уже было не то. В газетном деле, как ты знаешь, большая текучесть кадров. Скоро я уже не знал, куда и кому звонить. Ты же целый день пропадала на работе, а стоило тебе ступить на порог, ты сразу же кидалась к Дуги. Но мне нужно было от тебя только внимание, черт возьми.

– Тебе следовало дать мне об этом понять.

– Я подавал тебе сигналы SOS, – тут Бен поднял на нее глаза, – но ты ничего не желала слышать. Когда я спрашивал тебя, не можешь ли ты вырваться на часок с работы, чтобы мы могли вместе сходить в ресторан, ты отвечала, что у тебя как раз сейчас пациенты. Когда я предлагал куда-нибудь поехать в конце недели, ты всегда ссылалась на то, что у тебя другие планы и ты договорилась провести уикэнд с Дуги. Когда он шел спать, то отправлялась спать и ты. Куда уж дальше?

– Мы с тобой тоже кое-что делали вместе, – возразила Энджи. Она никак не могла понять, отчего Бен вдруг так взъярился. – Мы ходили с тобой в рестораны, принимали гостей у себя.

– Ты решала, ты обдумывала, ты приглашала.

– Но мы и в самом деле вместе выбираемся кое-куда. Вот, например, в следующем месяце мы едем в Нью-Йорк на церемонию награждения.

– Эта церемония больше относится к сфере престижа и признания моих успехов, нежели ко мне как к человеку. Что касается меня лично, то мне наплевать на награду. Она ведь, в сущности, нужна только тебе.

– Для того, чтобы она была у тебя.

– Но это не то, что нужно мне, – повторил он и горячо продолжал. – Тебе ведь наплевать на то, что я действительно хочу. Ты сформировала в своей голове некий образ о том, кто я такой, чем занимаюсь и чего желаю, и усиленно претворяешь в жизнь эту идею. Ты слышишь мои слова, но не знаешь моих мыслей, равно как и моих нужд. Ты не знаешь меня. Ты так и не узнала меня за эти долгие годы!

Энджи вышла из-за стола и подошла поближе, чтобы лучше видеть Бена.

– Это неправда. Ты мой муж. Возможно, меня подолгу не бывает дома, но я тем не менее прекрасно представляю себе, кто ты есть.

– Ну уж нет. – Бен отчаянно замотал головой. – Ты настолько погружена в свои заботы, что у тебя нет времени подобрать ко мне ключик.

– Снова ошибаешься.

– Не думаю, – сказал он, бросив да нее рассерженный взгляд. – Если бы ты хоть на минуту представила себе, что я в действительности чувствую, если бы ты поняла душой, что у меня внутри и посмотреть на меня незашторенными глазами, то знала бы, что со мной что-то происходит. Но ты слепа, ты не видишь ничего, что не касается тебя лично и твоего проклятого распорядка дня. Боже, как ты слепа! – Тут он облокотился о стол и зарылся пальцами в волосы. – Господи, Энджи, у меня близкие отношения с другой женщиной вот уже почти восемь лет, а ты даже ничего не подозреваешь!

Энджи почувствовала, как в ней что-то оборвалось. Она приложила руку к груди, чтобы сдержать бешеные удары сердца, и спросила неожиданно ослабевшим, дрожащим голосом.

– Что?

– То, что ты слышала, – сказал он.

У меня близкие отношения с другой женщиной почти восемь лет – так, кажется, он сказал? Но этого не может быть. Она знает своего мужа. Он всегда был добрым и преданным. Он любил ее.

– Ты что, говоришь это только для того, чтобы сделать мне больно? – спросила она, поскольку ничего другого ей просто не пришло в голову. Даже этот ее беспомощный лепет тоже не имел особого смысла. Бен не относился к тем людям, которые могут намеренно причинить человеку боль. Он был мягким, склонным к анализу и безобидным существом.

Он отвернулся.

– Я говорю это потому, что это правда. И еще потому, что не знаю, как до тебя достучаться.

– Кто она? – Энджи словно со стороны слышала свой голос. Теперь ей уже казалось важным получить как можно больше информации.

Бен повернулся к окну и положил руки на пояс. И на минуту ей показалось, что она так и не дождется от него ответа. Но в конце концов он произнес тихо:

– Нора Итон.

Энджи представила себе образ довольно миловидной женщины, правда, посредственной во всех других отношениях, за исключением роскошных длинных локонов цвета соли с перцем. Она была библиотекарем в местной библиотеке и существом ужасно приземленным.

– Она же старше нас, – единственное, что могла выдавить из себя Энджи в ответ на слова мужа.

Бен пожал плечами.

– Знаешь, я как-то никогда об этом не думал.

У Энджи подкашивались ноги. Она с трудом опустилась на стул.

– Как часто вы встречались?

– Не могу сказать точно. Один, иногда два раза в неделю. Послушай, Энджи. – Тут он снова повернулся к ней. – Не думай только, что это лишь сексуальная связь. Иногда мы только и делали, что болтали, как когда-то с тобой, еще до нашей женитьбы. Мне этого очень не хватало. Прежде всего, мне не хватало тебя рядом.

– Ты ничего мне не говорил об этом.

– Я говорил, просто ты предпочитала не слышать.

– Но уж если теперь у тебя есть она, значит, у тебя все нормально, – пробормотала Энджи, неожиданно почувствовав пустоту внутри себя. Пустоту и одиночество.

– Это не так. Мне по-прежнему не хватает тебя. Она всего лишь временное средство, но никак не радикальное. Она не достойна даже прислуживать тебе. Но, черт возьми, – вдруг крикнул он с гневными нотками в голосе, которые было стали пропадать, – не могу же я до конца своих дней молить тебя о внимании и ничего не получать взамен! – Сказав это, он быстро отошел от стола и вышел через черный ход, растворившись в темноте ночи и оставив Энджи в кухне, наедине со своими печальными мыслями о так неожиданно разбитой жизни.

Питер целый час рылся в старых негативах, пока не нашел тот, который искал. Он поместил его в рамку с зажимами, которую вложил в щель увеличителя. Потом, покрутив рукоятку, он добился на фотографической доске изображения такого размера, которое его устроило. Он сделал контрольный снимок, положив на доску лист фотобумаги, после чего опустил бумагу в проявитель, а потом в закрепитель. Когда процесс завершился, он включил свет и внимательно исследовал снимок. Выключив свет, он сделал вторую, более контрастную копию, и третью, еще более контрастную. На следующих снимках он уделил основное внимание фокусировке деталей.

Он сделал не менее дюжины снимков, пока не добился удовлетворительного качества. Затем он принялся снова копаться в негативах, выбрал еще один и произвел над ним аналогичные манипуляции.

Было уже далеко за полночь, когда он вылил фоторастворы в раковину и вышел из темной комнаты. К тому времени он уже настолько устал, что ему оставалось лишь завалиться в постель и заснуть.

На следующее утро он проснулся в семь и сразу прошел в импровизированную фотолабораторию, где внимательно рассмотрел снимки, которые оставил там сушиться. Те, которые казались ему неплохими ночью, совершенно не удовлетворили его во время утреннего осмотра, и поэтому он торопливо собрал все отпечатки, скомкал их и сунул в раковину, пообещав себе сделать получше сегодня же вечером.

В расстроенном состоянии он доехал до офиса, где его уже ждали первые утренние посетители. Следуя своей теории, что чем больше он работает, тем меньше у него остается времени думать о своем, он принимал больных одного за другим до десяти тридцати, когда сделал перерыв, чтобы выпить чашку кофе. Именно в это время в комнату ворвалась Пейдж.