Текст книги "Над бездной"

Автор книги: Барбара Делински

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

– Ты ни разу не зашел ко мне здесь.

– Я просто полагал, что так будет лучше для тебя, ведь я не слишком популярен среди учеников. Но есть и другая сторона медали: ты ни разу не попросила меня, чтобы я зашел. И никогда раньше не просила об этом. Еще в детстве, отсылая тебя после наших редких встреч к Лив, ты не спрашивала, когда мы увидимся снова. Меня не считали нужным ставить в известность, что ты берешь уроки танцев, хотя у твоей матери все уставлено фотографиями дочери в танцевальных костюмах. Когда же ты начала бегать (а это была моя инициатива – ты ведь видела, что я бегал, когда жила у моих родителей), ты тоже не сказала мне об этом ни слова.

– Я не знала, что тебе интересно об этом знать.

– Ошибаешься. Мне интересно всё, что связано с тобой. Я постоянно думал о тебе все эти годы. Не было ни одного дня рождения, чтобы я не навестил тебя или не позвонил, по крайней мере. И ты обязательно в этот день получала от меня подарок. Я посылал тебе открытки по случаю каждого праздника и подписывал их не просто «Люблю, целую, папа». Я всегда старался написать что-нибудь со значением – или что значит та или иная открытка, или рассказывал о своей жизни, или пытался дать тебе совет.

Он отодвинул со лба Сары прядь волос, которые были такого же цвета, как и его собственные.

– Я любил тебя, Сара. Я любил тебя все эти годы и сейчас тоже люблю.

– Но ты ненавидишь здешнюю школу. Ты ведь согласился занять должность исполняющего обязанности директора только потому, что тебе было необходимо хоть куда-нибудь меня пристроить. В конце года ты уедешь, а я останусь здесь в одиночестве еще на целых два года.

– Если ты останешься в школе, останусь и я.

Сара замолчала. После минутной паузы она с надеждой спросила:

– Так, значит, ты не уедешь?

– Не знаю точно, но, если мне все-таки придется уехать, я возьму тебя с собой.

Сара снова замолчала, а потом опять задала вопрос:

– Это потому, что ты имеешь право устроить меня в ту школу, в которой ты будешь работать?

– Умница ты моя. Я готов заплатить любые деньги, если тебе очень захочется перейти в школу, где меня не будет среди членов администрации. Но дело не в деньгах. Просто я хочу, чтобы ты все время была рядом со мной.

Сара снова разревелась.

– Слезы – это самое плохое и самое хорошее из того, что видят родители, – пробормотал он, зарываясь лицом в волосы дочери. – Самое плохое – это потому, что, когда твой ребенок плачет, значит, он несчастлив. Самое хорошее – потому, что он плачет у тебя на плече, и ты вспоминаешь, что и сам плакал когда-то. Вот сейчас, например, мне тоже хочется заплакать вместе с тобой. Заплакать так, как я плакал, когда мне был год. Впрочем, когда год был тебе, мне не составляло труда утолить твои печали, но сейчас куда более сложный случай. – Он нежно обнимал ее до тех пор, пока рыдания Сары не стали утихать. Потом тихо произнес: – Я на самом деле люблю тебя, Сара. Возможно, ты мне и не веришь, но это святая правда. Только дай мне возможность, и я тебе это докажу.

Сара перестала рыдать и отвернулась, чтобы вытащить из пакета бумажный платок.

– Не знаю, почему ты меня любишь. Мне кажется, я не слишком располагаю окружающих к себе.

– Кто тебе об этом сказал, интересно знать? – спросил он, предполагая, что Лив неоднократно говорила дочери подобные вещи. Он поднял протестующе руку. – Это не столь уж важно. Я не желаю об этом знать. Кто бы ни сказал, все равно он не прав. Каждый человек на этом свете заслуживает любви – в той или иной ее форме. Иногда это просто вопрос приспосабливаемости… Куда это я хватил, черт возьми? Приспосабливаться к дерьму, чтобы заслужить от него любовь? Ну уж нет.

Сара стояла спиной к нему, глядя на свое отражение в зеркале, встроенном в гардероб.

– Итак, начнем приспосабливаться. Идет? – уже более мягко сказал он. – Но только не к дерьму, разумеется. Ты как, согласна?

Сара снова надолго замолчала, и Ноа подумал, что приспосабливаться им друг к другу будет ох как нелегко. Впрочем, он и не надеялся, что встреча с дочерью пройдет без сучка и задоринки. Разве один-единственный разговор, пусть самый откровенный и пылкий, способен разрушить недоверие между людьми, которое накапливалось долгие годы? Судя по всему, с подачи Лив, а возможно, и ее нового супруга Джеффа, девочку воспитывали так, чтобы она думала о своем отце только плохое. Для того, чтобы ситуация изменилась, требуется время.

– Мне на самом деле нравится твое бордовое платье, – попытался подольститься он к дочери. – Давай, действуй! Сунь в рюкзак какую-нибудь одежду, дай мне несколько платьев прямо на плечиках, и мы пойдем ко мне домой. Мне нужно многое тебе показать.

«Многое» включало в себя спальный гарнитур, который Ноа купил для комнаты Сары. В последнее время он уделял много внимания хождению по магазинам и купил не только кровать, ночной столик и гардероб, но и толстое шелковое одеяло, которое подходило по цвету к новым набивным простыням и бледно-зеленому ковру, целиком покрывавшему стену. Сара ничего не сказала, увидев все это, но он заметил, что дочь осталась довольна. Она долго простояла у двери, глядя на подарки отца широко открытыми глазами, и Ноа даже на секунду показалось, что на ее губах проступило некоторое подобие улыбки.

Удовлетворенный, он повесил вещи Сары на вешалках в шкаф и оставил дочь, чтобы она могла переодеться.

Спустя пятнадцать минут, радостный и довольный оттого, что рядом с ним сидит его совершенно обворожительная любимая дочь, он вел свой «эксплорер» по направлению к ресторану Берни «Беарн». Проезжая мимо больницы города Таккера и лечебного корпуса рядом с ней, он был готов поклясться, что увидел автомобиль Пейдж, который сворачивал в ту сторону.

Если бы он был один, то обязательно бы остановился и поделился своей радостью. Все-таки он часто думал о ней, особенно в тиши ночи, когда просыпался в своей одинокой постели, которая казалась для одного чересчур большой и холодной. И, пожалуй, слишком стерильной. Невероятная вещь, если учесть, что он и раньше спал в кровати, подобной этой, но никогда ничего подобного не ощущал. Пейдж его возбуждала; это возбуждение зарождалось в позвоночнике и распространялось по всему телу. Пейдж можно было назвать его неспетой песней.

Несколько секунд он даже подумывал, чтобы остановиться, несмотря на то, что рядом сидела Сара, но потом решил этого не делать. Эти часы он решил отвести только общению с Сарой. Очень важно, подумал он, чтобы им никто не мешал. Даже самые близкие и дорогие люди.

Пейдж припарковала машину у лечебного корпуса и поспешила войти в здание. Когда она вошла в офис, то увидела Джинни, которая стояла около телефона, прижимая к себе коричневый бумажный пакет.

Несколько обеспокоенно она заметила Пейдж:

– Во время перерыва на ланч я купила бутылку молока и забыла ее здесь. Когда же зашла, чтобы забрать ее, я увидела, что он здесь.

Пейдж успокаивающе прикоснулась к плечу Джинни.

– Очень рада, что ты вспомнила о молоке. Спасибо, Джинни. Я пойду к нему.

Питер сидел в своем офисе за столом, но «сидел» – слишком мягко сказано. Он едва держался на стуле, и казалось, что от малейшего толчка он может рухнуть на пол.

– Привет, – улыбнулась ему Пейдж, подходя к столу. – Что это ты здесь делаешь?

Питер поднял голову и посмотрел мутными глазами на Пейдж. От неловкого движения одна бутылка виски, почти уже пустая, свалилась на пол и закатилась под стол. Вторая же, еще не начатая, устояла.

– Привожу себя в порядок, – пробормотал он и попытался поднять упавшую со стола бутылку, но промахнулся и чуть не свалился сам. Пейдж вытащила бутылку и водрузила ее на стол. Питер заплетающимся языком начал ругать себя и весь мир, потому что такая отличная выпивка пролилась зря. Пейдж достала швабру и быстро подтерла то, что вылилось.

– Обычно в это время ты уже сидишь в Таверне. Ты ел хоть что-нибудь?

– Не хочу есть. У меня нет такой необходимости.

– То есть как это нет необходимости? Тебе нужно сохранять силы. У тебя есть пациенты, которые от тебя зависят. «Надеюсь, никто из них не позвонит тебе сегодня вечером», – подумала она про себя. В любом случае, даже если будет срочный вызов, она сможет сходить сама. Плохо другое: если Питер решится-таки двинуться к родным пенатам, весь город уже на следующее утро будет знать, что один из самых почтенных горожан надрался, как свинья.

Пейдж не замечала за Питером этого греха раньше и задумалась, что же стоит за этим.

Питер попытался сложить руки на столе таким образом, словно пытался спрятать что-то лежавшее на его поверхности.

– Что там у тебя лежит такое необыкновенное? – поинтересовалась Пейдж.

– Ничего, – произнес Питер, тщательно артикулируя каждое слово.

На самом деле перед ним на столе была фотография. Она увидела только самый кончик снимка и не могла разобрать, что на нем изображено. На Пейдж снова нахлынуло чувство обреченности.

– Господи, Питер. Ты же сказал мне, что все эти снимки ты уничтожил!

– Пытался, – сказал он, с трудом ворочая языком. – Бросил, знаешь ли, в корзину. Но потом вытащил. Это все, что у меня от нее осталось.

– Но это же нехорошо, – взмолилась Пейдж. – И ты сам об этом знаешь. Эти картинки неприличные, независимо от того, исполнилось ей восемнадцать или нет.

Питер залился пьяным хохотом.

– Ха, уж конечно, ей не было восемнадцати. Может, ей и хотелось, чтобы все так считали, но у нее были такие т-о-о-оненькие линии на руках, морщинки, знаешь ли. – Тут он жестом показал, где еще располагались морщинки. – И еще на шее. А на бедрах проглядывали венки, такие голубенькие венки. И они весьма не нравились ей. Позвольте вам доложить, так сказать, всю правду.

Пейдж воспользовалась жестикуляцией Питера, чтобы уяснить себе, что же все-таки изображено на фотографии. Она выхватила ее у Питера из-под локтя, но, прежде чем она повернула ее к себе, Пейдж уже поняла, что на снимке изображена Мара, полностью одетая и улыбающаяся прямо в объектив. Причем улыбка, признаться, была глупейшая.

Чувство смятения росло у нее в груди. Хорошо. Если Питер не страдает склонностью к малолеткам, то что должен означать этот снимок? Наклонность к фетишизму, страсть к коллекционированию или просто любовь?

– Прекрасная фотография, – прошептала она. – А я и не знала, что ее ты тоже фотографировал.

Он потянулся к фотографии, положил ее перед собой на стол и попытался разгладить образовавшиеся на ней складки, которые нанес снимку собственными локтями, пытаясь укрыть его от Пейдж.

– Сотни раз, – сказал он. – Много сотен раз. Пейдж подтащила стул и села поближе к Питеру.

– Думаю, ей нравилось, что ты ее снимал. В такие минуты она ощущала себя желанной.

Питер нахмурился.

– Она и была… этой… как ее… желанной.

– И любимой тоже?

– Любимой? Гм. – Он снова нахмурился. – Она говорила, что я все разрушил.

– Разрушил? Но что?

– Нас. Нашу любовь. Она говорила, что я всегда настроен на разрушение. – Питер взглянул на Пейдж и добавил: – В отношении женщин. – Это вышло у него как само собой разумеющееся. Потом он перевел взгляд на фотографию. – Она говорила, что и сама она немногого стоит в этой жизни. Уж-ж-жасно глупо, правда? – спросил он и снова поднял глаза на Пейдж, но, прежде чем она успела ответить, Питер потянулся к бутылке скотч-виски.

Пейдж взяла бутылку у него из рук.

– Тебе не кажется, что с тебя уже хватит?

– Если ты один, то можно пить и пить.

– Ты не один. У тебя полно друзей по всему городу.

– Но ее больше нет, – сказал Питер, и его лицо неожиданно сморщилось. К вящему ужасу Пейдж, он начал плакать.

Она коснулась его плеча.

– Извини, Питер. Мне очень жаль. Итак, все-таки любовь. Причем трагическая.

– Она была самой хорошей женщиной на свете, – говорил он, рыдая.

– Я знаю.

– А я даже ни разу не сказал ей об этом. Она уби-и-и-ла себя потому, что ей казалось, что всем на нее наплева-а-а-ть.

– Не только по этой причине. Просто так уж сложились обстоятельства. Целая куча всяческих обстоятельств.

– Это я виноват. Это я виноват.

Пейдж взяла его за руку.

– Нет, Питер. Это не ты. По крайней мере, ты виноват не больше, чем я, Энджи или ее собственная семья. Мы все думали, что она крепче духом, и совершали по отношению к ней ошибки. Но не наше неправильное поведение привело ее к трагическому концу. Так сложились обстоятельства, причем некоторые из них – по чистой случайности.

Питер сидел, положив голову на руки, и смотрел в пустоту. Уже более тихим и спокойным голосом Пейдж добавила:

– У нас до сих пор нет абсолютной уверенности, что произошло самоубийство.

– Нет, произошло. И виноват один только я.

– Вполне возможно, что, если самоубийство и имело место, ее подстегнуло к этому нервное истощение. Она всегда себя подхлестывала, и это сказалось таким вот образом.

Когда он снова потянулся за бутылкой, Пейдж спрятала обе за конторку на столе.

– Мне нужно, – требовательно сказал Питер. – Я не очень хорошо себя чувствую. – Он и в самом деле выглядел бледным до синевы.

Пейдж удалось привести его в ванную как раз вовремя. После того как он опорожнил в раковину содержимое своего желудка, она помогла ему умыться и почиститься. Затем она проводила его на кухню, усадила на стул и приготовила кофе – горячий и очень крепкий. Затем присела рядом и уговорами заставила его выпить весь кофейник до дня. Казалось, что Питер несколько протрезвел.

– Ну как, лучше? – спросила она.

Питер опустил голову на ладони. Его волосы в беспорядке торчали во все стороны.

– Не слишком, – пробурчал он. – Но соображать я, кажется, стал лучше. – Он помолчал некоторое время, а потом спросил: – Я тут много чего наговорил?

– Не очень.

– Никаких душераздирающих признаний, надеюсь, не делал?

Она улыбнулась и покачала головой. Ей не хотелось подшучивать над человеком, который и так был не в самой лучшей форме. Она лишь сказала:

– Ты просто рассказал мне, что и в самом деле любил Мару и скучаешь по ней, что, слава Создателю, настроило меня на более дружелюбный по отношению к тебе лад. Ведь я тоже думаю о ней день и ночь.

– Это твоя вина, – проворчал он. – Ты слишком упорствуешь в своем нежелании пригласить еще одного врача в наше содружество.

– Неправда. Я поместила объявление о найме в медицинском журнале. Но они будут напечатаны только через неделю. Надеюсь, после этого нам удастся заполучить стоящего специалиста.

– А пока ты просыпаешься каждое утро чуть свет, чтобы накормить ее малютку.

– Но мне нравится заниматься этим.

– Потому что она напоминает тебе о Маре?

– Нет, требует от меня быть на уровне. Весь мой день теперь буквально расписан по минутам. Когда агентство найдет добропорядочное семейство, чтобы удочерить Сами, мне, конечно, станет несколько легче.

Она налила Питеру еще одну чашку кофе и неожиданно вспомнила о двух бутылках скотч-виски, которые никто ни при каких обстоятельствах не должен был обнаружить.

– Выпей еще кофе, – сказала она. – Я сейчас вернусь.

Она вернулась в офис Питера и уже собралась было унести бутылки, когда ее взгляд наткнулся на письмо, которое своим розовым конвертом и знакомым почерком вызвало у нее определенные ассоциации. Она решила переложить его в конторку и тут вдруг на конверте заметила изображение Маунт-Корта.

Испытывая чувство неловкости, она решилась рассмотреть странное послание поподробнее. С обратной стороны в центре конверта красовалась причудливая монограмма, которую трудно было расшифровать, но почерк, почерк… Типичный почерк школьницы – четкий и разборчивый, которому недоставало характерных особенностей взрослого человека. Конверт был не запечатан, поэтому Пейдж не смогла побороть искушения, вынула письмо и прочитала:

«Дорогой доктор Грейс. Я хотела поставить вас в известность, что мне стыдно за свое прискорбное поведение в парке, которое могло поставить вас в двусмысленное положение. Просто мне хотелось быть с вами – вот и все. Мне казалось, что я всю жизнь ждала человека, подобного вам, который смог бы оценить меня в том виде, в котором я предстала перед вами. Я уже не та маленькая девочка, какой была, когда в первый раз появилась в Маунт-Корте. Я уже выросла, и вы теперь об этом знаете. Уверена, что фотографии, которые вы сделали, окажутся по-настоящему чудесными».

Пейдж не стала читать дальше. В ярости она бросилась на кухню и положила распечатанное письмо перед Питером.

– Что это такое? – взволнованно спросила она.

Он нахмурился, некоторое время внимательно рассматривал послание, а затем изрек:

– Это? Это письмо от Джули Энджел.

– Нисколько в этом не сомневаюсь. Но что оно значит?

Питер схватился за голову:

– А ты можешь не кричать?

– Ты мне говорил, что у тебя нет никаких проблем! – продолжала кричать Пейдж.

Он ей подмигнул.

– Как видишь, их и в самом деле нет.

– Тогда с какой это стати она посылает тебе надушенные письма в розовых конвертах?

– Потому что у нее слишком развито воображение. Она сама чуть не полезла на меня, заметь, а не наоборот.

А я взял и ушел от нее. А теперь вот она присылает мне письма с извинениями.

– И с благодарностью за те снимки, которые ты сделал. Что это за снимки, Питер?

– Она просила ее сфотографировать, чтобы послать фотографии своей мачехе на день рождения.

– О, пожалуйста, – произнесла Пейдж, закатывая глаза. После всех этих пьяных рыданий, после того, как она помогла ему облегчиться в ванной, вымыть лицо, а потом еще долго поила кофе, она почувствовала себя преданной.

– Именно так, – пробормотал Питер. – По крайней мере, так она мне сказала. Да и фотографии, которые я сделал, совершенно невинного свойства. Как только она расстегнула блузку, я сразу же ушел. Когда я пришел домой, то проявил пленку. – Он держал кофейную чашку обеими руками, но, когда он подносил ее ко рту, видно было, как руки его дрожали.

Пейдж вздохнула.

– Надеюсь, что ты говоришь правду, Питер. Не беспокойся сегодня о пациентах. Если что, я тебя прикрою. Я только хочу совершенно определенно знать: у тебя есть проблемы с молоденькими девушками?

– Можешь спросить Джули, – мрачно пошутил Питер.

– Я тебя спрашиваю. Мне нужно твое ручательство в этом вопросе. Ради всех детей, которых мы здесь осматриваем и лечим, ты должен мне ответить: есть причина, по которой ты больше не можешь работать в детской поликлинике?

Питер поднялся. Он выглядел утомленным, но стоял на ногах твердо.

– Таких причин нет. – Он взглянул в кофейник, который только что опорожнил, и произнес: – Спасибо за все, Пейдж, – и вышел. Пейдж проследила взглядом за его совершенно прямой фигурой, когда он шел по коридору, потом перевела дух и стала наводить порядок в кухне.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

В субботу вечером, после десяти часов, Питер поехал на кладбище; он переключил передачу, чтобы подняться без помех к тому месту, где Мара нашла свое последнее успокоение. Припарковался у подножия холма и вышел из автомобиля; потом он протянул руку на заднее сиденье, достал небольшой букет цветов и направился через лужайку к могиле Мары.

В небе висел лунный серп, но довольно узкий, так что окружающие предметы не отбрасывали тени от его тусклого света. Темнота не пугала Питера. Не пугали его и многочисленные надгробия, обозначавшие территорию, принадлежавшую царству мертвых. Он жил с призраком в одном доме в течение многих недель, и теперь его вряд ли что могло вывести из себя.

Питер был спокоен и абсолютно трезв. Ничего крепче апельсинового сока он не пил с тех самых пор, когда в пьяном виде корчил из себя полного идиота перед Пейдж. Подробности того вечера помнились ему весьма смутно, и в голове остались разрозненные обрывки разговора, но и их было вполне достаточно, чтобы подтвердить его самые худшие предположения. Единственное, что он смог сделать – это на следующее утро взглянуть ей в глаза и сказать, что он вполне в состоянии принимать пациентов.

Надгробие Мары было изготовлено из солидного куска местного гранита, который был в необработанном виде, за исключением небольшого куска, отполированного до блеска. На нем было выбито имя, а также даты рождения и смерти Мары. Кроме того, на плите была вырезана эпитафия: «Дорогому другу и целителю, которого любили и никогда не забудут».

Питер смахнул перчаткой несколько листьев с поверхности камня и с земли, из которой надгробие как бы прорастало. Потом он отодвинул в сторону букетик, который привез на прошлой неделе, и положил свежий, только что привезенный. Цветы были желтыми и красными – он знал, что Мара любила контрастные сочетания цветов. Питер знал, что цветочки недолго сохранятся свежими, но все-таки ему было приятно, что он в состоянии принести Маре хоть что-нибудь.

Лучше поздно, чем никогда, подумал он и присел на подстилку из листьев, которые сгреб перед этим с могилы Мары.

– Вот, пришел тебя навестить, – сообщил он ей. – Жизнь в основном состоит из одиночества.

Он так и не видел больше Лейси, да, признаться, и не собирался. Их взаимоотношения проделали свой обычный путь и умерли. Как ни странно, его связь с Лейси оказалась более длительной и постоянной, чем отношения с Марой. Тем не менее, отношения с Марой отличались гораздо большей глубиной и эмоциональной насыщенностью. Он признался в этом перед Пейдж и, уж конечно, не стал бы скрывать правды перед Марой, если бы она могла его слышать.

– Здесь не так много женщин, которые могли бы сравниться с тобой. – Питер по-своему переживал смерть Мары, и, что греха таить, ему временами очень ее недоставало. – Я не знаю, как мне быть.

– Найди себе женщину из местных, – послышалось Питеру.

– Я ни разу не встречался с местными, и ты это знаешь.

– Тогда смело можешь начинать.

– А для чего? Я им не нравился, когда был подростком, поэтому и они мне не очень-то нужны. «Кроме того, – добавил он про себя, обращаясь к покойной, – они слишком много знают. Главное же, они знают моих братьев».

– И у них есть возможность сравнивать. Не говори ерунды, Питер. Никто теперь даже и не пытается сравнивать тебя с братьями. Это все еще держится только у тебя в голове.

– Пусть так, но для меня это вполне реальные сомнения. Только не вздумай мне говорить о моей якобы незащищенности. Разве ты не об этом писала в своих письмах?

– Нет никакой необходимости об этом твердить. Всякий, кто знает тебя, скажет то же самое.

– Большое спасибо за откровение. Ты всегда умела сделать так, что я чувствовал себя в дерьме. Лучше бы ты говорила 6 хорошем, которое во мне есть.

– Я говорила.

– Разве? О чем это, интересно знать?

– Ну а как ты думаешь?

– Нет, в самом деле, о чем? – Мысль о том, что в нем есть и добрые качества, привела Питера в хорошее настроение. – Я вот думаю о том, как удивилась Пейдж, увидев меня в пьяном виде. Как ни странно, сейчас она убеждена, что я поклонник маленьких девочек. Я ее уверял, что люблю только взрослых, опытных женщин, но она мне не верит. Более того, она считает, что мне вообще не стоит работать детским врачом.

– Будь к ней снисходительным, Питер. Она живет сейчас в очень напряженном ритме.

– Черт, но и я тоже. Она постоянно тянет с новым врачом, который бы смог нам помочь.

– Но если она не торопится сделать такой радикальный шаг, то и ты тоже не слишком спешишь.

– Я? Никогда. Это работа Пейдж. Сначала она должна побеседовать с людьми, а потом познакомить меня с кандидатами на должность. Мы все должны одобрить новую кандидатуру.

– Не очень-то у тебя солидная аргументация, если ты обладаешь равными правами с другими участниками содружества.

– Да?

– Да. Ты ведь тоже в состоянии участвовать в подборе кандидатуры. Пейдж вполне в состоянии дать некоторым врачам от ворот поворот. Особенно в том случае, если кандидатом, вернее, кандидаткой, окажется молодая красивая женщина, с которой тебе было бы очень приятно работать.

Что ж, у Мары есть определенный резон так рассуждать.

– Мне кажется, что Пейдж берет на себя слишком много и принимает большинство решений единолично. У нее очень много власти, и она начинает важничать. К примеру, она может предъявить Высшей медицинской комиссии необоснованные обвинения в мой адрес, с тем, чтобы у меня отобрали разрешение заниматься медицинской практикой. Но, если она попытается это сделать, обещаю, что буду сопротивляться. Разрешение на занятия медициной значит для меня не меньше, чем для тебя. – Потом он тихонько поправился. – То есть значило для тебя. Если у меня отнимут разрешение, то мне тоже смерть.

Вдали завыла сирена.

– Вот вам, пожалуйста. Автомобильная катастрофа. Интересно только, где на этот раз? – Питер поднял воротник пиджака, пытаясь уберечься от ночного холода. – Скорее всего, какой-нибудь окрестный фермер, выпив лишку, врезался в своем пикапе в дерево.

– Ты, право же, несносен.

– Нет. Просто констатирую факт. – Питер содрогнулся от холода и перевел взгляд на кладбищенские деревья, которые своими черными силуэтами напоминали скелеты. – Зима приближается. Глядишь, через месяц появится первый снег. – Тут Питер задумался, тепло ли спится Маре на глубине шести футов под землей. И поймал себя на мысли о том, что он беседует с мертвой. Если он все еще существует на земле, то ему необходимо признать, что она ничего не чувствует и не будет чувствовать впредь – ни этой зимы, ни всех последующих зим. Пусть пройдет хоть десять лет, хоть сто. Она умерла. УМЕРЛА.

Он поднялся. Он не хотел, чтобы столь очевидный конец человеческой жизни доконал его окончательно.

– Должен бежать. Слышу, что в направлении городской больницы движется еще одна машина с включенной сиреной. Что-то произошло. Вполне возможно, им понадобится помощь.

Он собрался было уходить, но потом повернулся и снова подошел к могиле. Преклонив колени у надгробия, он пододвинул цветы поближе к нему, а затем кончиками пальцев прикоснулся к выгравированному на полированном граните имени.

– Я вернусь, – прошептал он.

Чувствуя непрекращающуюся боль в том месте грудной клетки, где у него жили воспоминания о Маре, он двинулся по траве к машине, забрался в нее и поехал вниз в сторону города, где, по-видимому, и в самом деле что-то происходило.

«Эксплорер» Ноа Перрини, нагруженный каноэ и прочим снаряжением для похода, мчался по шоссе, направляясь к недалекому уже Таккеру. Ноа вел машину с чувством удовлетворения и приятной усталости. Это был результат эмоциональной перегрузки от недавно обретенной близости с дочерью.

Сара спала на сиденье рядом с ним, облокотившись о дверцу. С того момента, как они отъехали, Ноа еще раз проверил, надежно ли заперта дверца. Но все равно он старался так вести машину, чтобы при любом повороте Сара придвигалась поближе к его плечу и отодвигалась от двери. Он готов был отдать что угодно, чтобы она заснула у него на плече, – подчас язык тела куда более выразителен, чем обычные слова. Но Ноа умел быть терпеливым.

За прошедшие несколько дней они смогли преодолеть чрезвычайно многое, что отделяло их друг от друга. Они разговаривали очень много, но в общем ладили вполне неплохо. Сара не жаловалась, когда ей приходилось перетаскивать каноэ или когда они принялись разбивать палатку и устраивать вечером импровизированный лагерь. Не ныла она и утром, когда на них неожиданно налетел снежный шквал. Разумеется, ему бы больше нравилось, если бы дочь хоть немного проявляла инициативу. К примеру:

«Вау, папочка, это грандиозно!» – или – «Как ты хорошо умеешь делать то или это!»

Всполохи от ярких огней «скорой помощи» показались в зеркале заднего вида автомобиля. Затем послышался надрывный вой сирены. Он подался вправо, насколько мог, расчищая дорогу автомобилю с красным крестом, стараясь при этом не сбить столбов ограждения, которые окаймляли двухполосное шоссе. Что простиралось за этими столбами, он не знал, но, если верить местной карте, там была пропасть глубиной тридцать футов, а в самом низу – булыжники и бурлящий поток горной реки. На всякий случай он еще раз проверил дверь, к которой прижималась Сара.

«Скорая помощь» пролетела мимо. Он занял свое место на шоссе и нажал на акселератор. Часы показывали десять пятнадцать. Они были на ногах с самого рассвета – сделали гимнастику, чтобы согреться, позавтракали и разобрали лагерь, прежде чем спустить каноэ на воду. Уже часов в десять выглянуло солнце и принесло с собой тепло. Под его лучами растаяли воспоминания о снежном шквале, налетевшем утром.

Он был рад, что им удалось выбраться, чтобы поплавать на лодке. Еще несколько недель – и снежный шквал перерастет в снежную зиму. Ему нравилась зима. Зимой природа одевается в белое, а снег смягчает рельеф – особенно в гористой местности. Ноа, правда, не был уверен, что Сара разделяет его точку зрения. Через несколько лет – может быть. Тогда они отправятся дальше на север. Дня на три четыре. Можно будет и заснять их путешествие на пленку и сделать любительский фильм.

Из-за ветвей деревьев выглянула луна. Не луна, правда, а узкий серп месяца. Еще месяц назад ее было не так просто рассмотреть благодаря густой еще листве. Эта ущербная луна представляла собой довольно скудный источник света, но, судя по затемненным очертаниям, можно предположить, какой потенциал хранило в себе ночное светило.

Зеркало заднего вида снова обнаружило яркие огни кареты «скорой помощи», надвигавшиеся на «эксплорер» Ноа с тыла. Он опять прижался ближе к правой стороне дороги. На этот раз проехало целых три машины – одна за другой. Три машины означали, что происшествие серьезное. Вот только где?

Сара проснулась. Она подняла голову тогда, когда огни последней машины скрылись за поворотом.

– Что случилось?

– Не знаю точно, но что-то случилось наверняка. Их стягивают со всей округи.

Сара выпрямилась в кресле.

– Скорее всего, это автомобильная катастрофа.

– Уж очень много карет «скорой помощи» для одной катастрофы.

– А может быть, разбился автобус. Или какой-нибудь сумасшедший открыл огонь в Таверне.

Ноа с улыбкой посмотрел на дочь.

– Господи, Сара, у тебя слишком живое воображение.

– Дома такие вещи случались. Например, один псих начал стрелять в ресторанчике, куда родители с детьми обычно забегали перекусить.

– Это вспышки насилия, порожденные условиями жизни в большом городе. Шансы на то, что в маленьком Таккере может произойти что-то подобное, практически равны нулю. – Тут, однако, Ноа увидел, что сзади к ним приближается еще один автомобиль «скорой помощи». На этот раз мимо них проехали две кареты с красными крестами. Когда они с включенными сиренами пронеслись мимо, он заметил:

– Кто знает, возможно, ты и права.

– Слушай, а давай поедем за ними.

– Не стоит. Мы будем только мешать. – Он не хотел, чтобы Сара увидела кровь и страдания. – Мы поедем домой. Если случилось действительно что-нибудь серьезное, мы узнаем об этом довольно быстро.