Текст книги "Над бездной"

Автор книги: Барбара Делински

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)

– Развлечение – это смотреть фильм, играть, например, в кегли или обсуждать хорошую книгу. То, чем мы занимались, называется по-другому – то есть сексом.

– Секс и есть развлечение.

– В данном случае это была попытка уйти от самой себя. Вещь совершенно не рациональная. Я даже не уверена, что сознавала, что делала.

– А вы, значит, рациональное существо, – произнес он с издевкой в голосе, которая, правда, совершенно ее не задела. Пусть себе иронизирует на здоровье. По большому счету, так даже лучше.

Она подумала о Саре, в очередной раз поразившись отношениям между ним и ею. Интересно, как часто видел Ноа свою дочь в течение последних лет и насколько отец и дочь были близки между собой? Если бы он на самом деле был с дочерью близок, то Сара вряд ли позволила себе так пренебрежительно относиться к отцу, независимо от того, популярен он среди ее подруг или нет. Эту мысль подтверждали и слова самого Ноа – он ведь пожаловался ей, что его дочь вряд ли станет говорить с ним по душам. Совершенно ясно, что их отношения складывались непросто. Интересно знать, чувствует ли он, что его отношения с дочерью оставляют желать много лучшего?

– Итак, – продолжал он, и на этот раз в его голосе появились чисто деловые, директорские нотки – глава школы обращается к тренеру школьной команды, – что касается вашего рационализма, то он вас подводит в вопросах тренерской работы – девочки пробежали кросс просто ужасно.

Когда Сами потянулась ручонкой к телефону, Пейдж дала ей подержать телефонный провод.

– Условия забега трудно было назвать идеальными.

– Они были одинаковыми для всех команд, но другие бежали лучше наших. Вы их расхолаживаете, Пейдж. Вот в чем проблема. Я наблюдал за тренировками и видел, что довольно значительную часть времени вы проводили в беседах.

– Когда необходимо обсудить что-нибудь серьезное, мы беседуем. Я верю в откровенные разговоры, и мне наплевать, если даже девочки проиграют все последующие состязания. Главное, что мои беседы могут помочь им преодолевать трудности взросления. Хотя, с другой стороны, – тут она повысила голос, – в последнее время мы не слишком часто разговаривали. В последнее время мы работали как проклятые.

– Отчего же тогда такие плачевные результаты?

Пейдж вздохнула.

– Никакой загадки здесь нет. Просто наши девушки не считают себя бегуньями в буквальном смысле этого слова. И уж наверняка они не видят в себе победителей. Победа. Вот что нам нужно как воздух. Всего одна. Она способна перевернуть сложившийся стереотип.

– Как же вы добьетесь победы, если не измените свой имидж?

– Вот об этом мне придется подумать. У нас есть конкретные предложения?

У Ноа было одно конкретное предложение, но он не собирался делиться им с Пейдж. Он был сердит и раздражен не только потому, что ему понравилось заниматься любовью с ней, хотя это тоже своего рода зависимость, но куда больше его взволновало то, что он постоянно о ней думал. И не мог себе этого запретить. Она, возможно, не подозревала об этом, но перед самим собой ему ни к чему было лукавить. Он помнил все подробности той ночи – как ее руки обвивали его тело, как напрягались ее соски под его языком. Он помнил тихие стоны, исходившие от нее в тот момент, когда она достигла пика наслаждения.

Ее желание забыть все, что было между ними, злило его до невозможности. Поэтому он не открыл ей своих планов, не ее это, черт возьми, дело – знать о его планах. Кроме того, в тот момент он вовсе не был уверен, что план сработает. Необходимо было получить кое-какие разрешения и любой ценой обзавестись оборудованием – все равно как: купить, взять во временное пользование, даже украсть. Но даже и в этом случае риск, разумеется, существовал. Конечно, он все задумал правильно, но план – одно, а его осуществление – совсем другое. Принимая во внимание отношение к нему учащихся в Маунт-Корте, особенно негативное отношение со стороны Сары, неудачу он позволить себе просто не мог.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Энджи вернулась с работы рано. Она постаралась отложить некоторые вызовы, чтобы высвободить для себя несколько свободных часов, хотя и не совсем знала, как ими распорядиться. Просто она понимала, что необходимо что-то предпринять. В последнее время она работала все больше и больше, в надежде, что привычный ежедневный труд позволит ей отогнать неприятные, тревожные мысли. Но мысли не оставляли ее. Она гнала их от себя, но они снова появлялись как грозовые тучи. И некуда было от них деться. Ее жизнь превратилась в сплошной кошмар выполнения однообразной работы, хотя в ее нынешней жизни мало что осталось от привычной.

Дуги, обычно скорый на словцо и действие, неожиданно стал скрытничать. Когда она везла его из школы домой, каждое слово приходилось вытягивать из него, словно клещами, а уж по собственной инициативе он вообще редко что-либо рассказывал. Дома тоже было немногим лучше. Большую часть времени он проводил у себя в комнате, где готовил домашнее задание или болтал по телефону. Ясно было, что он по какой-то причине находился в угнетенном состоянии, чему немало способствовала и размолвка между родителями.

Бен редко поднимал на нее глаза, редко разговаривал с ней и совсем не пытался к ней прикоснуться. Он жил в доме и в то же время словно бы и не жил там. Впрочем, даже это можно было поставить под сомнение. Когда она приехала, она предполагала, что он, как обычно, сидит у себя в мастерской, но дом оказался пустынным. В студии было темно, на все карандаши и ручки аккуратно были надеты колпачки, а все бумаги лежали аккуратными стопками. Телевизор тоже не работал. В гараже не было его машины.

Она уселась на привычное место на кухне, не столько ожидая возвращения мужа, сколько стараясь решить, что делать дальше. Если бы Бен был дома, с ним можно было бы начать разговор. Она имела это в виду, когда уходила с работы раньше обычного. Но в доме было так же тихо и пусто, как и в ее мыслях. Она почувствовала себя беспомощной, как никогда. Полное незнание того, что делать, было так же плохо, как не знать самое себя.

Ирония заключалась в том, что она знала много всевозможных вещей, но, как выяснилось, не знала главного. Она досконально изучила, как функционирует человеческий организм, посещая курс за курсом в медицинском институте и читая специальную литературу, и в результате стала хорошим специалистом. Она могла извлечь различные органы, почистить их, починить и поставить обратно. Но она не умела создавать. Она не могла сделать что-нибудь там, где раньше ничего не было. Она не могла заполнить окружающую пустоту новым смыслом.

Когда ее муж и сын почти перестали с ней общаться, она поняла, что из ее жизни ушло самое главное, и она продолжала механически выполнять привычную работу, словно повинуясь одной только инерции. Это не могло долго продолжаться. Пустота внутри нее увеличивалась и, как черная дыра, должна была в один прекрасный день поглотить ее самое.

Она думала о том, куда мог деться Бен. Возможно, он поехал по почту. Или в Таверну. Или, чего еще доброго, в библиотеку.

Она сцепила пальцы вместе, потом расцепила и положила ладони на непокрытую поверхность кухонного стола. У нее были тонкие, красивые и ловкие руки. Ногти были аккуратно пострижены и не покрашены лаком. За долгие годы работы в клинике, когда ей приходилось мыть руки бессчетное число раз в течение дня, никакие увлажнительные для кожи кремы не спасали. Да и наносить их на руки не имело особого смысла – все равно смоешь через минуту. У нее были настоящие рабочие руки, и сорокадвухлетний возраст Энджи сказывался на них в полной мере. Ее возраст чувствовался в каждой морщинке на этих руках, в каждом шрамике и складочке, в выпуклых венах, которые еще в прошлом году казались менее припухшими.

Она вздохнула и поглядела в окно. Ее отражение в окне также смерило ее взглядом. Короткая стрижка придавала ее иссиня-черным волосам ухоженный вид, а ей самой – налет деловой элегантности. Ее лицо было бледным и заостренным. Она была, что называется, маленькой женщиной, которой полученные знания добавляли значительности и роста.

Но свои знания ей сейчас применять было негде, и она почувствовала себя маленькой, покинутой и беспомощной. Она сидела, сплетая и расплетая пальцы, пока наконец не положила руки на колени. Она думала о прошлом и о том, что ее жизнь сложилась, в общем-то, удачно, не считая, разумеется, ужасающего настоящего и неопределенного будущего. Как только Дуги отправится в колледж, ей придется остаться наедине с Беном, чего почти никогда не случалось в их жизни.

Она услышала, как автомобиль Бена проехал по дорожке к дому, и поднялась со стула, замирая от предстоящей встречи с ним. Дел у нее, как всегда, хватало – безделье ничего не решало и только добавляло ненужных мыслей. Она могла начать готовить обед, или собрать и отвезти вещи в прачечную, или полить домашние растения, или, наконец, позвонить в банк и договориться о новой кредитной карточке.

Но она так и не сделала ничего из вышеперечисленного. Было похоже на то, что паралич, постепенно овладевший ее разумом, перешел на нижние конечности, и она снова безвольно рухнула на стул.

Тем временем муж поставил машину в гараж. Она слышала, как хлопнула дверца, затем шаги по гравию дорожки и наконец по ступенькам. Он открыл кухонную дверь, вошел внутрь и остановился, пораженный.

– Энджи? А я и не знал, что ты дома.

– Я поставила машину в гараж, – сказала она, размышляя, что бы произошло, если бы она не сделала этого. Он что, проехал бы мимо дома, увидев ее автомобиль у дверей? Не слишком-то он обрадовался, увидев ее, – это ясно слышалось в его голосе. Не зная, что еще ответить, она потерла руки и сцепила большие пальцы.

– Что-нибудь случилось? – устало спросил он. Энджи едва не рассмеялась.

Что-нибудь случилось? Случилось то, что самое главное в их жизни рухнуло, а он еще спрашивает! Она посмотрела на мужа с изумлением.

– Я хочу знать, – уточнил он, – не больна ли ты? Она отрицательно покачала головой.

– Дуги не будет дома еще по крайней мере два часа, – сказал он.

– Я знаю.

Он настороженно посмотрел на нее, ожидая, не скажет ли она еще что-нибудь, постоял в дверях, словно, в зависимости от сказанного, он мог или войти на кухню, или вообще уйти.

– Почему я чувствую себя так, будто в чем-то виновата? – спросила она, когда не могла больше выдерживать пристальный взгляд Бена. – Связь на стороне завел ты, но виновата почему-то я. В этом нет никакой логики.

Однако печальный вид мужа доказывал обратное – винить во всем следовало ее. Именно она помыкала им все это время, пока они находятся в браке, и тем самым толкнула в объятия другой женщины. Если он и совершил ошибку в том, что завел любовницу, то свою ошибку она совершила значительно раньше.

Она почувствовала тяжесть в ногах, в руках, во всем теле и впервые спросила себя, нет ли положительных сторон в параличе? Он освобождает свою жертву от необходимости действовать и от ответственности за поступки.

Но если она перестанет действовать, то никто и пальцем о палец не ударит. Раньше Бен молчаливо признавал право руководства семьей за ней – и она не возражала. Зато сейчас возражала она. Ей захотелось, чтобы хотя бы раз он выступил инициатором.

Но она хорошо его выдрессировала. Он выжидал.

Наконец, слабо улыбнувшись, она произнесла:

– Мне кажется, нам необходимо поговорить.

– Нам, – спросил Бен, – или тебе?

– Мне! – выкрикнула Энджи, вложив в это короткое слово всю негативную энергию, накопленную ею за последнее время. Бен ужасно обидел ее. Ничто из того, что она могла причинить ему, не могло сравниться с этим оскорблением. – Я хочу, чтобы ты мне ответил, что происходит в этом доме. Мы продолжаем соблюдать обычный жизненный ритуал, но это не более чем фарс. Наша семья распадается. Мы ходим один вокруг другого и избегаем смотреть друг другу в глаза. Между нами разорваны все связи.

Он даже бровью не повел в ответ на ее гневную тираду.

– Бен!

Он пожал плечами:

– Что я могу добавить? Ты сказала только что все.

Дрожащими губами она втянула в себя воздух. Старые привычки умирают с трудом. Он даже и не попытался помочь ей.

Тихо, устало и покорно она промолвила:

– Пожалуйста, Бен. Скажи, о чем ты думаешь. Только скажи, о чем ты думаешь на самом деле. Я не хочу ничего тебе говорить, ни в чем упрекать. Я только спрашиваю. Ведь я не знаю, что происходит в твоей душе. Я не знаю, чего ты хочешь. Я даже не знаю, что делать мне при сложившихся обстоятельствах.

– Измениться, – ответил он. Она посмотрела на свои руки.

– Ладно, я заслужила это. – Она отвела взгляд. – Но пойми, таковы были правила игры – всегда знать, как нужно поступить. Я всегда гордилась тем, что знала как. И никто, в том числе и ты, не пытался мне в этом противостоять. Но при этом я никогда не думала, что унижаю тебя, делаю тебе больно. Возможно, ты и чувствовал нечто подобное, но я не совершала ничего намеренно. Я просто всегда была такой, какая я есть.

– Маленькой мисс Совершенство.

Она снова погрузилась в изучение своих рук. Сила его неприязни продолжала угнетать ее. Собрав остатки самообладания, она как могла более доброжелательно произнесла.

– Очевидно, нет, Бен, иначе я не сидела бы здесь с тобой. Поговори со мной, Бен. Посоветуй, как нам быть дальше. Скажи, что ты хочешь. Ты говоришь, что я никогда не слушаю тебя. Так вот, сейчас я стараюсь слушать и слышать тебя. Но я не смогу ничего услышать, если ты не будешь говорить.

Бен засунул руки в карманы своих вельветовых брюк, некоторое время стоял задумавшись и наконец произнес:

– Хорошо. Прежде всего, нам надо что-то делать с Дугом. Сейчас мы оба его раздражаем. Я сомневаюсь, что он говорит мне больше, чем тебе. Сегодня утром мне позвонила его учительница испанского языка и спросила, все ли у нас дома в порядке.

– Боже, как она узнала? – с ужасом, который внезапно охватил ее, спросила Энджи. Ей вдруг представилось, что о событиях в их семье знает весь город, и она не на шутку испугалась.

– Он не сдал вчера зачет. Такого с ним раньше никогда не бывало.

– Да уж, чего не было, того не было, – сказала Энджи, чувствуя, что проиграла еще раз. Дело, разумеется, было не в зачете. Мало кому удавалось проучиться весь курс, ни разу не завалив зачета. В конце концов, зачет можно пересдать. Дело заключалось в том, что Дуги никогда бы не провалился, если бы у него было все спокойно на душе.

– Так вот, – продолжал Бен, – нам необходимо с ним побеседовать.

Несколько недель назад Энджи сделала бы все сама, ни у кого не спросив, но теперь Бен обвинил ее в диктате и манипулировании людьми. Поэтому она задала вопрос:

– А что мы ему скажем?

Бен пожал плечами.

– Не знаю.

Энджи посмотрела на свои пальцы. Если Бен не знает, а ей нельзя им манипулировать и говорить, что делать, то куда же это может завести? Она молчала и вопросительно смотрела на мужа в ожидании, что будет дальше.

Через некоторое время, которое показалось ей вечностью, он сказал:

– Есть две причины, отчего Дуг в депрессии. Первая связана с тем, что происходит между нами. Вторая – с ним самим и тем жизненным пространством, которое ему необходимо.

– Они взаимосвязаны, – произнесла она и тут же пожалела, услышав его реакцию.

– Совершенно очевидно, но с одной из причин справиться легче, чем с другой, – проговорил он, растягивая слова, что сразу же насторожило Энджи. – Думаю, что нам следует отдать его в школу на полный пансион.

Она тут же отрицательно покачала головой. Все ее существо протестовало против этой идеи, но она продолжала молчать, пока Бен не спросил:

– Почему же нет?

Она ответила, стараясь говорить как можно спокойнее:

– Потому что он еще слишком молод.

– Он в восьмом классе. Дети из Маунт-Корта приходят туда на полный пансион начиная с седьмого класса.

– Но если он завалил испанский, совершенно очевидно, что его необходимо строже контролировать. – Энджи немного знала этот язык и регулярно гоняла Дуга по учебнику.

– Он не завалил испанский, – поправил ее Бен. – Он только не сдал один зачет. А в школе, как мне кажется, контроль будет очень строгий, поскольку у учеников есть вечерние занятия, так сказать, часы для самоподготовки.

– У него будет эмоциональная перегрузка, если он станет слишком много времени проводить с другими детьми.

– Возможно. Но, возможно, и он скажет, что лучше так, чем каждый вечер сидеть дома. Ты работаешь, я тоже, а он – один-одинешенек. Будет совсем по-другому, если рядом будут друзья.

– В свое время мы договорились, что одного ребенка нам вполне достаточно.

– Это ты так решила. Очередная команда со стороны Энджи.

– Но, черт возьми, ты ведь не возражал, потому ты виновен в одиночестве нашего сына не меньше, чем я! – Она вспомнила, когда Дуги был еще малышом. Сейчас она не припоминала, чтобы они обсуждали вопрос о втором ребенке. Они все спланировали так, чтобы Энджи могла вернуться на работу.

Они спланировали? Или планировала одна оно? Ей пришла в голову ужасная мысль, что решила это именно она.

– Хорошо, – произнесла она примирительным тоном. – Согласись, что сейчас уже поздно вести дискуссии на эти темы. Точно так же, как поздновато говорить о переводе Дуги на пансион в Маунт-Корт. Семестр уже начался, и я сомневаюсь, что его примут.

Бен взвился.

– Не примут? В Маунт-Корт? Да если им заплатить стоимость комнаты и обучения, они хоть сейчас готовы взять даже бабуина.

Энджи почувствовала, что она играет в ковбоев и индейцев, причем она находилась в незавидной роли – между мужем и сыном.

– Ты что, совершенно не волнуешься? – спросила она, пораженная в самое сердце.

– Конечно, волнуюсь. Как-никак я тоже люблю Дуги. И я счастлив, когда он рядом. Но ему этого хочется, разве ты не понимаешь?

– Ему также хочется машину на шестнадцатилетие, но это не значит, что мы должны ее покупать.

– Это не одно и то же, – ответил Бен. – Автомобиль – это роскошь. Согласен, что в некоторой степени и пансион является роскошью. Но это, в конце концов, жизненный опыт, который не купишь ни за какие деньги.

– Да, ты прав. Дети в пансионатах учатся многим вещам.

– А ты полагаешь, он не может научиться этим вещам другим путем? Ты думаешь, он не знает, что некоторые сигареты содержат не только табак? Ты думаешь, он не понимает, что значит словечко «наркота»? Перестань, Энджи. Смотри на вещи реально. Ведь он же умный парень. Он нормальный парень. Он будет обсуждать с друзьями достоинства женских грудей независимо от того, будет он жить в пансионате или нет. А если ему понадобится презерватив, то он не станет просить тебя, чтобы ты сходила в аптеку.

– Но ему только четырнадцать! – запротестовала Энджи.

– Конечно, это не значит, что он собирается им пользоваться, но мальчики годами беседуют на такие темы, прежде чем начинают применять это на практике. – Он приложил руку к затылку и некоторое время простоял так. Энджи не видела этого жеста с тех пор, как они переехали в Вермонт, когда один из грузчиков уронил его компьютер. – Господи, Энджи, прошу тебя, подумай над моими словами, обещаешь? Ты воспитывала мальчика. Четырнадцать лет ты учила его быть честным, серьезным и трудолюбивым. Эти ценности теперь стали частью его мировоззрения. Неужели ты думаешь, что он ни с того ни с сего все это забудет? Ну разве только если ты посадишь его в клетку и ему придется вырываться из нее любыми средствами. Дай ему дышать, Энджи. Доверяй ему хоть немного.

– Как я доверяла тебе? – бросила она ему в лицо. Слова повисли в воздухе. В первый раз она увидела выражение вины на его лице.

– Ты знаешь, я тебе верила, как никому, – сказала она уже более тихим голосом. – Я полагала, что и ты веришь в верность. Мне и в голову не могло прийти, что ты заведешь роман на стороне. И в голову не могло прийти!

Теперь его рука растирала шею сзади. Он выдохнул.

– Я не собирался тебе изменять. Так уж случилось.

– Случилось? В течение восьми лет? – Теперь она снова чуть не кричала. – Да ты шутишь? Если бы это произошло только один раз, тогда я, пожалуй, поверила бы, что ты «не собирался». Но это продолжалось так долго… Ты умный парень, что и говорить. Ты знаешь, что творится в мире. Ты можешь сидеть за обедом и задумчиво вещать о последнем скандале, который произошел в правительстве. Иногда эти скандалы замешаны на деньгах, иногда на коррупции, иногда на сексе. Я уж и припомнить не могу, сколько раз ты рассказывал мне о каких-то мужчинах, обманывавших своих жен. Ты разве не понимал тогда, что делаешь то же самое?

Он посмотрел в сторону.

– Конечно, понимал.

– А ты знаешь, как больно, когда об этом узнаешь?

Он перевел взгляд на нее. У нее невольно навернулись на глаза слезы. Она смахнула их рукой, но они наворачивались снова и снова. Наконец, взяв себя в руки и стараясь не обращать на слезы внимания, она спросила:

– Интересно, как ты сошелся с ней?

– Это не столь важно.

– Для меня это важно.

– Знаешь, мне не хотелось бы сейчас об этом говорить.

– Потому что это нечто особенное? Потому что это твое, а не мое? Потому что ты боишься, что я попытаюсь вас как-нибудь контролировать?

– Потому, черт возьми, что мне вообще не следовало ни о чем говорить. Я знал, что ты ни о чем не подозреваешь. Я знал, что это причинит тебе боль. Я проболтался, потому что был в ярости, но это не означает, что все выглядит так, как представляется тебе. Я изменил тебе вовсе не потому, что тебя ни во что не ставлю. Я сделал это, поскольку у меня были потребности, которые не удовлетворялись.

Потребности, которые Энджи не удовлетворяла. Она ощущала этот печальный факт теперь все чаще и чаще, но узнать об этом поначалу было особенно болезненно. Она не в состоянии делать все и быть всем. Она была готова признать это.

Бен прислонился к стене, сложив руки на груди и пристально рассматривая свои ботинки на веревочной подошве. Усталым голосом он сказал:

– Я всегда хожу в библиотеку просматривать периодику. Она была там. Мы стали друзьями.

– А когда стали больше чем друзьями?

– Я не помню.

Энджи ждала ответа.

Наконец он сказал:

– Это произошло не раньше чем через год после того, как мы познакомились.

– Куда же ты ездил? К ней домой?

– Энджи, вряд ли это…

– Это просто необходимо знать, – сказала она тихо и печально. – Мы живем в маленьком городке. Я знаю здесь большинство жителей, и многих из них с профессиональной точки зрения. Мне не безразлично, сколько людей знают это.

– А, твоя репутация…

– Это больше чем репутация. У меня больше нет уверенности в себе. Ты говоришь мне, что я поступала неправильно. Дуги твердит мне то же самое. Я хочу знать, есть ли смысл мне продолжать жить здесь дальше и притворяться, что я по-прежнему поступаю как надо.

– Ты очень много делаешь как следует. Не стоит слишком драматизировать.

Она вскочила со стула.

– Слишком драматизирую? Я меньше чем кто-либо способна на такое. Я целыми днями только и делаю вид, что ничего не случилось. – Она снова без сил опустилась на стул, а потом тихим голосом добавила: – Я продираюсь теперь через жизнь, словно через джунгли, – это совершенно новое для меня ощущение. Я стараюсь справляться с ситуацией как можно лучше, но если я спрашиваю тебя о чем-то таком, что ты считаешь неуместным, – прости. Ты ведь смотришь на жизнь совсем другими глазами. – Она перевела дух. – Я хочу знать только одно – знал ли о твоей связи кто-нибудь еще в городе до того, как узнала я.

– Никто не знает. Мы были осторожны.

– И сейчас тоже? Сейчас, когда я все знаю? – Она задала этот более невинный вопрос, чтобы не задавать другого, более страшного.

– Я не был с ней с тех пор, как ты обо всем узнала. По крайней мере, в том самом смысле.

– Но вы разговаривали?

– Она – мой лучший друг.

– Я всегда думала, что я твой лучший друг.

– Была когда-то. Потом ты по горло увязла в работе, и у тебя для меня не оставалось времени. Я был как часть мебели. С тех пор как меня поставили на место, с меня время от времени стирали пыль, иногда взбивали или передвигали с места на место, чтобы я соответствовал антуражу. Время от времени убирают окружающее меня пространство, чтобы я не слишком нервничал. Когда покупка состоялась, меня еще некоторое время любили, но потом, – он с пренебрежением хмыкнул, – это стало привычкой.

– Это предклимактерический кризис? – спросила Энджи, не совсем надеясь, что это так. Этот кризис уже прошел.

Он отрицательно покачал головой.

– Это куда более серьезно, чем то, о чем ты говоришь.

Она сжала губы и кивнула.

– Итак, мы расстаемся?

Он долгое время ничего не отвечал, а только смотрел на пол и хмурился. Наконец он заявил спокойно, устало взглянув на жену:

– Я не знаю. Ты этого хочешь?

По крайней мере, он не сказал прямо «да». Она этого боялась. Неожиданно она начала дрожать.

– Я не хочу этого, нет. Мне нравится наш брак…

– Точно так же тебе нравится наш старый добрый диван?

Вот оно что. В его голосе опять появилась горечь. Почувствовав ее глубину, она удивилась, что он мог так долго скрывать это. А может, он вовсе и не скрывал ее, просто она ничего не замечала и об этом он ей твердил в последнее время. Она не могла поверить в то, что она, врач, оказалась не в состоянии заметить столь сильные эмоции.

– Ты очень сердит?

– Да. Я сердит, что ты не такая внимательная, как мне бы хотелось. Я злюсь, что твоя работа слишком много для тебя значит. Я не в себе оттого, что Дуги для тебя на первом месте, а я – только на втором. Я сержусь, что был поставлен в такое положение, когда мои потребности были настолько сильны, что, для того чтобы удовлетворить их, мне пришлось предать тебя.

– Я не такой уж плохой парень, – мягко произнесла Энджи. – Я не хотела приносить тебе зло сознательно. Если бы ты поговорил со мной раньше, серьезно поговорил, вот как ты говоришь сейчас, вместо того чтобы время от времени бросать малозначительные фразы, мы смогли бы избежать того, что обрушилось на нас сейчас. Восемь лет – это долгий срок для того, чтобы чувствовать, что тебе что-то не нравится, и молчать.

Бен дернул плечом.

– Дело сделано. Вода накрыла дамбу.

– Итак, что мы будем делать сейчас? – Они снова вернулись к тому, с чего начали.

Он также понимал это. Энджи видела, что его плечи сгорбились, и вспомнила времена, когда она делала Бену массаж плеч. Тогда они были моложе, больше зависели друг от друга и в самом деле считали себя лучшими друзьями. В первые месяцы после бракосочетания ей нравилось касаться его тела. Но потом времена изменились и это желание как-то стерлось.

Она спросила себя, можно ли вернуть то прежнее ощущение. Впрочем, она так и не смогла ответить на вопрос, хочется ли ей этого. Она глубоко задумалась над этим и вдруг услышала голос мужа.

– Мы начнем, – произнес Бен, отвечая на вопрос, который она только что задала сама, – с того, что разрешим Дуги жить в пансионате. Можно попробовать сделать это начиная со следующего семестра и посмотреть, как пойдут дела. Если из этого ничего хорошего не получится, мы всегда сможем забрать его обратно домой.

Энджи вела сражение, явно обреченное на провал. Она находилась в меньшинстве – двое против одного.

– Я ничего хорошего не вижу в этой затее.

– Тогда давай переведем его на пятидневку. Он сможет возвращаться домой на субботу и воскресенье.

Это звучало уже не так уж плохо. В предложении Бена содержался намек на компромисс.

– А он согласится с такими условиями?

– Он согласится, если у него не будет выбора. Впрочем, в предложении Бена были свои недостатки.

Она могла бы их обдумать и затем высказать все Бену, если бы не почувствовала острого приступа неуверенности в себе. Когда-то она знала почти все, что можно было знать, а то, чего не знала, подсказывала интуиция. В последнее время интуиция подводила ее, как это было сначала с Марой, а сейчас с Беном и даже Дуги.

– Ну так что же? – нетерпеливо спросил Бен. Энджи неопределенно пожала плечами.

– Я бы предпочел, чтобы ты высказала все, что у тебя на уме сейчас, – заметил муж, – все возражения, все доводы против. Не хочется, чтобы потом в один прекрасный день ты припечатала меня грозным «я же тебе говорила!».

Энджи была почти готова сказать это сейчас. Он хочет разрешить Дуги жить в пансионате, она могла бы согласиться с этим, а если что-нибудь случится, виноватым будет он.

Единственная проблема заключалась в том, что они обсуждали жизнь Дуги, их сына, а не чужого человека. Ей не хотелось бы, чтобы с ним что-нибудь случилось. Это было одной из причин, почему она была против пансионата в Маунт-Корте. Она, конечно, может послушать доводы мужа и даже отдать им должное, но благополучие сына – прежде всего.

– Это вопрос времени, – начала она с сомнением в голосе. – Нам не следует отдавать Дуги в Маунт-Корт прямо сейчас, так как ему может показаться, что мы пошли на это, чтобы развязать себе руки – могли ругаться или оформить развод без помех. Находясь в Маунт-Корте, он будет волноваться больше, чем здесь.

Бен молча выслушал ее мнение. В былые дни Энджи продолжала бы тараторить, доказывая свою правоту, но сейчас она тоже молчала.

Наконец Бен произнес:

– У него будет все хорошо, если мы примем правильное решение.

Энджи ожидала продолжения. Ей ужасно хотелось услышать, что еще он скажет, поскольку Бен приближался к самой сути дела.

Совершенно неожиданно для Энджи Бен посмотрел на нее, как бы ожидая помощи, но она выдержала характер и не раскрыла рта.

После затянувшегося молчания Бен заговорил опять:

– Мы можем сказать ему, что поступаем подобным образом, поскольку ему очень хотелось перейти на полный пансион в Маунт-Корте.

Энджи продолжала хранить молчание, но по ее лицу было видно, что она не в восторге от предложения Бена. Бен понял это и, нахмурившись, добавил:

– Мы скажем ему, что с нетерпением будем оба ожидать его возвращения каждую субботу.

– Мы будем?

– Я буду, – сказал Бен, – я не позволил бы ему всего этого, если бы не был здесь.

Из его слов трудно было понять, что он намеревается делать в дальнейшем и хочет ли сохранить их брак с Энджи.

– Ну а ты? – не выдержал и спросил он, поскольку Энджи продолжала хранить молчание.

– Здесь мой дом. Мне некуда идти, но, как мне кажется, мы избегаем говорить открыто на некоторые темы?

Бен встал и взглянул на часы.

– Пора ехать и забирать парня из школы. До обеда я ничего говорить ему не стану. Тогда мы обсудим все в его присутствии.

Повернувшись к ней спиной, он вышел из кухни, оставив ее еще более озабоченной, чем когда-либо раньше.

Когда Питер ушел из Таверны, он чувствовал себя таким же одиноким, как Энджи. Он пробыл там недолго – лишь опрокинул кружку пива – и сразу ушел. Он ни с кем не разговаривал, а только упорно думал о фотографиях, которые сушились в его импровизированной фотолаборатории.