Текст книги "Золото гоблинов"

Автор книги: Бахыт Кенжеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

– Завтра будет такой же кошмар? – боязливо спросила одна из девочек.

– Поживем – увидим,– отвечал я.

– Кто нам утром откроет? – спросила другая.

– Я и открою,– сказал АТ.

– А вы будете, Генрих Петрович?

– Если не вызовут в контору, то буду. В принципе мы могли бы одной из вас отдать ключи.

– Что вы! Господин Верлин знаете как будет сердиться!

Мы простились с девочками и вышли на Тверскую. Толпа покрывала весь тротуар от кафе "Охотник" до гостиницы "Минск". Стоявшие в начале очереди явно собирались провести у дверей магазина всю ночь. Конной милиции не было, но пешей насчитывалось предостаточно.

– Алексей Борисович, шутки в сторону. Никуда вы завтра не придете. Скажите спасибо, что нам удалось безболезненно уйти сегодня. Вы представляете, что будет, когда эти несчастные узнают о том, что компании "Аурум" больше не существует?

– У фирмы есть имущество. Завод. Офис. Компьютеры. Дебиторская задолженность.

– Всего этого хватит на оплату двадцати, от силы тридцати процентов наших обязательств. Что до дебиторской задолженности, то я бы не купил ее даже с девяностопроцентным дисконтом. Лавочка закрывается, Алексей Борисович. Более того, я не ручаюсь, что нас не арестуют. Среди наших клиентов были люди могущественные. Завтра в семь утра вылетает самолет на Франкфурт. Я забронировал нам обоим места. Летим?

АТ покачал головой.

– Это будет некрасиво, Анри. У меня еще есть остатки репутации в этой стране. Если я приду завтра, то как бы приму на себя ответственность. В случае чего скажут, что все настоящее руководство фирмы сбежало, но Алексей Татаринов был честным техническим служащим, не ведавшим о том, что фирма стоит на грани разорения. Если же я сбегу, то никогда не смогу сюда вернуться. Вопрос принципа.

– Рисковать свободой, ставить под удар собственную семью? Разве можно быть таким идеалистом, Алексей Борисович?

– У вас у самого много было вложено денег? – поинтересовался АТ.

– Половина зарплаты за год, как и у вас. Почему вы спрашиваете?

– Вы только что отдали мне чемоданчик с деньгами моих родителей, Нины Ивановны, родителей Ртищева и кое-кого еще. А своих денег с утра не забрали, хотя могли бы.

– Ну, это было бы низко,– сказал я.– Я увидал этих людей в очереди и как-то понял, что не смогу. Я в конце концов еще заработаю, а у них последнее.

78

Оставив чемоданчик с деньгами у родителей АТ, мы отключили телефон и, постановив не разговаривать о работе, мирно осушили две бутылки бордо, которые я хранил в квартире на особый случай.

– Может быть, все еще обойдется,– сказал я АТ перед сном.– В конце концов мы с вами действительно не нарушали никаких законов.

Поднявшись по будильнику в полпятого утра, я собрал чемодан и зашел в комнату АТ. Он спал, приоткрыв рот и похрапывая, закутавшись в одеяло почти с головой. При всей своей ненависти к высоким чувствам, при всей сдержанности я вдруг с удивлением обнаружил, что глаза мои влажны.

Я осознал, что не смогу его оставить. К черту самолет.

К полудню из толпы (которая становилась все плотнее и плотнее и, наконец, перестала даже напоминать очередь) стали раздаваться первые крики возмущения.

– Дамы и господа,– на этот раз я чувствовал себя не столь уверенно, как вчера,– непредвиденная заминка с наличностью. Мы ждем инкассаторов с минуты на минуту.

Я говорил правду. Во втором нашем банке, как выяснилось с утра, имелось денег еще часа на два с половиной выплат, но наличность нужно было мобилизовать. Алексей уже положительно сходил с ума и кругами бродил по кабинету, обхватив руками голову. По обыкновению пьяненький Ртищев (неведомо зачем притащившийся с раннего утра и пропущенный охранниками по моему приказу) сидел в углу с наушниками на голове. Кажется, он слушал Ходынского.

В два часа дня раздался звонок из "Императорского банка". Денег не было.

– Единственный выход,– сказал я,– это вызвать наряд милиции.

Может быть, у них уже есть ордер на арест, но по крайней мере нас отсюда выведут.

– А задняя дверь! – воскликнул Ртищев.

– Уверен, что там стоят добровольцы из очереди, чтобы мы не унесли деньги и ценности.

– Будь проклят тот день и час, когда я согласился работать в этой лавочке! – сказал АТ.

За дверью кабинета в небольшом холле томились наши кассирши. Им, впрочем, решительно ничего не грозило. Более того, вчера утром я авансом выдал им зарплату за месяц вперед.

– Темный народ,– заговорил Ртищев,– отказавшийся от предложенной ему дороги к свету. Хлеба и зрелищ алчет плебс, рыгающий и побивающий камнями своих пророков. Мы полагали, Алексей, что наше искусство, наш подвиг не нужны советской власти. Нет, они не нужны никому. Искусство бессильно против жизни. А жизнь заключается в том, что мы оставлены Господом навсегда. Дай мне еще водки.

Выпив поданные ему полстакана, красноречивый аэд вышел из кабинета и, кокетливо помахав кассиршам, скрылся в сортире. К нам в кабинет зашел тяжело дышащий, покрасневший охранник.

– Генрих Петрович, ребята собираются уходить с поста. Вызывайте милицию.

– Почему?

– Задавят. Мы охрана, а не ОМОН.

– Но вы понимаете, что они ворвутся сюда и разгромят магазин?

– Звереют, Генрих Петрович. Их тысячи две, а нас четверо. И так ворвутся, и так разгромят. Мы можем все зайти сюда, а потом будем прорываться через задний ход. Вас возьмем тоже.

– Вернитесь на пост. Дайте нам десять минут посовещаться.

АТ опустил штору на стеклянной двери и раскрыл свой объемистый портфель, подаренный ему еще лет десять назад Жозефиной для экзотерического инвентаря.

– Вы сошли с ума! – крикнул я, увидав, как он облачается в шутовской наряд: холщовый хитон, венок, деревянные сандалии. Нас сейчас убить могут, вы понимаете?

– Не тронут, не убьют.– Он достал из специального отделения свою походную лиру и щипнул сначала одну струну, потом другую.– Яко Даниил прошел пещь огненную, и Давид победил Голиафа, и море расступилось перед Моисеем. Ртищев не прав. Вам Пешкин ничего не просил мне передать?

– Все творчество в мире воровано у Господа, и стесняться этого смертным не к лицу,– сказал я оторопев.– И еще: прощаются тебе, чадо, грехи твои.

– Хорошо.

Он пересек операционный зал и приблизился к дубовым дверям магазина, за которым толпа уже скандировала "ГДЕ-НА-ШИ-ДЕНЬ-ГИ?". Охранники ухитрялись не подпускать никого к двери, и открылась она на удивление легко. Я вышел вслед за АТ и встал с ним рядом. Было страшно. Никогда ни до, ни после я не видел столько ненависти. В глазах толпы мы олицетворяли тех, кто растратил, присвоил, похитил их деньги, даже не только деньги, а как бы надежду на бесплатное светлое будущее.

– Отойдите на три метра! – сказал АТ властно, тем самым окрепшим голосом, которым говорил с публикой на самых удачных своих концертах.

Его недоуменно послушались. Охранники, удивленные ничуть не меньше, мгновенно воспользовались образовавшимся проходом и исчезли в толпе.

– Где наши деньги?! – выкрикнул кто-то.

– Эллон "К радости". Одна из самых трудных для исполнения вещей великого Басилевкоса.

Мне было так жутко, что я даже перестал удивляться дикости происходящего. АТ прижал лиру левой рукой к груди, а правой начал играть вступление, после чего запел по-гречески.

– Что за театр?! – закричала какая-то толстуха из первого ряда. Уже шесть часов ждем. И всю ночь простояли.

– Ты что нам голову морочишь?! – заорал кто-то еще.

– Бандиты! Обокрали и еще издеваются!

Далеко, метров за двадцать, притормозила милицейская машина, и четверо в форме со щитами и дубинками стали протискиваться к нам. Сердце мое забилось. Мне показалось, что спасение совсем рядом. Но милицейские не успели пройти даже половины пути, когда кто-то с самого края толпы, ухнув, кинул в Алексея порядочным обломком кирпича, видимо, подобранным у строящегося нового помещения магазина. От звона разбитой витрины АТ вздрогнул, но продолжал петь. Следующая половинка кирпича угодила ему в голову. Увидев, как АТ беззвучно валится с ног, я закричал, но в следующую же секунду ощутил в груди такую боль от удара, что потерял сознание.

79

Как давно все это было, словно и не было вовсе.

Мою выездную визу сгоряча аннулировали, но она и не пригодилась бы мне на первых порах, потому что я очнулся в больнице только на третий день, и первое, что увидел в своей двухместной палате,– пустую, аккуратно застеленную соседнюю койку…

Лучше бы я вовсе не приходил в сознание. Страшно болела голова, ныла сломанная левая рука, время от времени я проваливался в беспамятство, а просыпаясь – то днем, то ночью – не мог унять слез.

Ртищев (который так и проспал все, запершись в туалете) принес мне пачку газетных вырезок. Общественное негодование против "Аурума" было неописуемо. Журналисты смаковали потерянные (украденные?) миллионы, опрашивали рыдающих вкладчиков, на чем свет поносили Верлина и Безуглова. Зеленов немедленно открестился от фирмы, заявив, что занимался только кредитованием, и то на первых порах, а как только почуял неладное – немедленно вышел из СП. Но в некрологах Алексею офирме не говорилось почти ничего. Только однажды мелькнуло рассуждение о "трагической ошибке, за которую выдающийся аэд заплатил своей жизнью". По ходатайству, подписанному Ястребом Нагорным и Таисией Светлой, мэр Москвы выделил Алексею место на Ваганьковском кладбище, рядом с могилами Ксенофонта Степного (прах которого был перенесен в Москву года два назад), Высоцкого и какого-то знаменитого мафиози.

– Половина культурных атташе пришла на похороны,– сообщил мне Дональд. Странно было видеть его, грустного, обросшего негритянской – жесткой и редкой – щетиной, в застиранном больничном халате для посетителей.– И несколько сотен местных. Я не подозревал, что он так известен. Вы были очень дружны?

– Нет,– сказал я честно.– Обыкновенная дружба.

– Дружба – понятие растяжимое.– Он вздохнул.– Но у меня есть и хорошие новости. По делу ты проходишь свидетелем. Обвиняются только ваши киты.

– Зеленов тоже?

– Нет.– Он замялся.– Анри, у меня есть и плохие новости. Мне больно тебе это говорить, но мы сможем увидеться нескоро, только за границей. Я и сейчас, строго говоря, нарушаю приказ нашей службы безопасности.

– Я понимаю.

– Тогда до свидания? Я принес тебе сок, фрукты, йогурт. Все в холодильнике. Кормят здесь, должно быть, прескверно, как во всех больницах.

Дональд склонился к моему изголовью, уже чужой, уже уходящий, как я понимал, навсегда. От его осторожного поцелуя я охнул -кожа была рассажена на обеих щеках. В дверь уже стучался следующий посетитель – следователь с Петровки.

– Очень прошу вас не волноваться, Генрих Петрович. Мы вам от души сочувствуем. Следствие приняло во внимание то, что вы с Татариновым явились на работу, как обычно, и, очевидно, не знали о том, что предприятие прогорело, как ему и суждено было с самого начала. Мы полагаем, что оба вы оказались обманутыми в той же мере, что и вкладчики. Судя по сохранившимся документам, многое от вас утаивалось. По данным пограничного контроля, обвиняемый

Безуглов вылетел в США. Местонахождение Верлина неизвестно. Вы способны отвечать на вопросы?..

Через два дня у меня вдруг отказало сердце, но советские врачи оказались на высоте и спасли мою мало кому нужную жизнь.

Три дня в городе шел дождь со снегом. Деревья, крыши, электропровода покрылись ледяной коркою в два пальца толщиной. Целую неделю мы прожили без электричества. В моей квартире все закапано парафином, а на подоконнике до сих пор стоит пивная бутылка с воткнутой оплывшей свечой. Но все кончилось. Бригады рабочих с обмерзшими усами отпиливают обломавшиеся ветки кленов, расчищают полуметровый слой слежавшегося снега, восстанавливают обрушившиеся линии электропередач и заново вкапывают повалившиеся столбы. Правда, деревья оправятся не скоро, а многим суждено весной погибнуть. Электричество кажется чудом, и я постоянно боюсь, что его снова выключат, что снова замолкнет журчащий жесткий диск "Макинтоша". Жозефина напрасно беспокоилась за свою репутацию. Текстов на компьютере не оказалось -только повести да еще кое-какие эллоны, но уже год с лишним, как при первых же звуках лиры у меня начинается истерика, так что судить об их качестве я не могу.

Первая повесть – чистая буффонада. Судя по второй, АТ и впрямь начал свой творческий путь с постыдного плагиата и, засыпая, вероятно, слышал над головой клацанье медных крыльев Эриний. Не потому ли одной жалкой папочки, показанной Зеленовым, оказалось достаточно, чтобы поставить на колени моего бедного товарища?

Между тем из основательной статьи, еще осенью опубликованной добросовестным Ртищевым, явствует, что украдено было всего около шести текстов, да и те оранжированы почти до неузнаваемости. Злополучное же эссе Ксенофонта Степного появилось вовсе не под именем АТ, но лишь с его предисловием. И более того – мертвого АТ полюбили настолько, что критики после выхода повести (псевдоним быстро расшифровали) единодушно расценили ее как несомненную мистификацию. Пусть разбираются в этом потомки. Что же до меня, то я никому не стану сообщать тех двух фраз, которые просил меня передать АТ навсегда пропавший доцент Пешкин. Только стареющая Катя Штерн до сих пор едва ли не каждый вечер ждет от него звонка в своей квартирке на улице Богородицы Милосердной, куда я нередко забредаю, чтобы помолчать вдвоем за чашкой чая, к которому иногда подается рюмка-другая аквавита.

1995-1998