Текст книги "Золото гоблинов"

Автор книги: Бахыт Кенжеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Он заказал третью бутылку шампанского и несколько оживился. Я знал, что Белоглинский уже кое-как пытается сражаться за существование. Ртищев же по-прежнему жил Бог весть на что. Все предложение заняло минуты три.

– Роскошно,– сказал Георгий.– Говорили мне о том, какое хлебное дело реклама, и раньше, но выходов как-то не было. Ей-богу, здорово!

– Дурак,– отчетливо произнес захмелевший Ртищев. Коллаборационист. Столько лет выдержал при паскудном режиме, а как только запахло деньгами – сломался? Ты думаешь, что это племя младое, незнакомое – лучше прежних? И ты готов лизать им задницу?

– К Алексею ты с этим не пристаешь! – огрызнулся Белоглинский.

– Он отрезанный ломоть – раз. И ему можно больше простить – два.

А ты…

Он грузно поднялся со стула, уронив салфетку с колен на пол, и, чуть пошатываясь, направился к выходу. "Еще вернется, клоун",-буркнул Белоглинский.

Но даже к горячему Ртищев не вернулся, и подробности проекта мы обсуждали уже без него.

66

Я засыпал с трудом и не раз поднимался с постели, чтобы принять полстакана минеральной воды с коньяком – моего излюбленного снотворного. И снова мне приснился сон, но уже без участия Алексея и без намека на мистику. Стояла поздняя ночь. Я ехал в старых «Жигулях» по Ярославскому шоссе. На обочине чернел, словно обгоревшая кость, силуэт заброшенной церкви, а слева меня то и дело обгоняют сияющие фарами автомобили. Мне снилось, как из «мерседеса», идущего за мною впритык, вдруг раздается как бы резкий хлопок, и мой автомобиль начинает подпрыгивать на спущенной шине. Мне снилось, что я рефлекторно торможу и заруливаю на обочину. «Мерседес» останавливается за мною, и из него выходят двое с оружием, присутствие которого угадывается в темноте по полусогнутым, направленным на меня правым рукам. Смертный ужас охватывает меня, и я – о блаженство! – просыпаюсь в холодном поту и гляжу на стену, где уличные фонари выхватывают из тьмы огромный портрет Розенблюма,когда-то подаренный мне Алексеем.

Иногда этот сон приходит в цвете: черное небо, ртутная, нездоровая белизна придорожных фонарей, темная зелень рощ ранней осени, где уже сквозит – вернее, угадывается в ночи – алое и желтое. Иногда сон обрывается на несколько секунд позже, и я успеваю, выходя из машины, ощутить запах болотной сырости от близлежащего пруда и легкий запах американских сигарет, доносящийся от моих убийц.

Может быть, ничего этого не было?

Два года назад в этой самой комнате под насмешливым взглядом беззубого Розенблюма мне пришлось рассказать Кате почти все обстоятельства нашей встречи на безугловской даче. Садилось солнце за спущенными жалюзи, трепетали на ветру последние листья на высоченном клене под моим окном. Мы сумели оторваться от всей команды, которую лукавый Верлин без особого повода решил свозить на неделю в Монреаль,– если, конечно, не считать поводом съемку рекламных роликов, на которую Белоглинский пускал только непосредственных участников, да еще Алексея, приложившего руку к сочинению сценариев.

– Погодите,– сказала Катя волнуясь,– а он был уверен, что я эти деньги возьму?

Она стояла спиной к окну, с бокалом темного, почти черного вина, и волосы ее в свете закатного солнца казались совершенно рыжими.

– Почему бы и нет? – поразился я.

– Потому, Анри, что подарочек этот – с задней мыслью, причем весьма несложной. Михаил Юрьевич прекрасно знает, какие это по российским меркам сумасшедшие деньги. Да и вам известно, что я на них могла бы, если б захотела, протянуть весь остаток своей злополучной жизни, уже не нуждаясь в секретарской службе и главное – перестав зависеть от Ивана. Это Михаил Юрьевич меня искусить решил.

Сколько раз на Савеловском, пристроившись с ногами на пыльном хозяйском диване, она произносила взвешенные, рассудительные речи в защиту своего Безуглова (который, замечу, ничуть не сворачивал собственного небольшого предприятия, связанного с гостиницей "Космос", однако и я, и АТ благородно этой темы не касались).

– Он относительно богат,– брезгливо втолковывал ей АТ,– и, очевидно, будет еще богаче со временем. Он сменит круг знакомых. Его новые друзья в малиновых пиджаках не будут знать ничего ни об алхимии, ни об экзотерике. И Катерину Штерн, любимицу московских аэдов и звезду алхимической кафедры МГУ, потребуется – по причине потери товарного вида – заменить одной из новеньких, тех самых, у которых ноги начинают расти от горла. Пока ты ему нужна. Но не криви душою, любовь свою к нему ты себе внушила. И достоинства его выдумала.

Иногда Катя смертельно обижалась, срывалась на визг и пыталась уйти, не попадая в рукава ветхой цигейковой шубы, иногда же ехидно смеялась, усматривая в инвективах АТ обыкновенную зависть. Они жили с Иваном уже года четыре, не съезжаясь, однако встречались почти каждые выходные. По-моему, он не только не скрывал своих измен, но даже старался выставить их напоказ, как тогда в подвале. Я сам был свидетелем, как она своей узкой худой рукою отвешивала ему полновесные оплеухи. И все же оба полагали, кажется, что любят друг друга.

– Ах, Пешкин, Пешкин, ну почему же он такой трус, почему он меня увидеть не захотел?

– Он не трус,– неожиданно вырвалось у меня,– он на дележку денег приехал один, даже без шофера.

– Как! – вскинулась Катя.– И поехал в ночь, один, с такими огромными деньгами? Вы уверены, что с ним ничего не случилось? Вы проводили его до Москвы?

Я замолчал. Я вдруг вспомнил про дополнительный взнос в уставный капитал компании, неизвестно откуда раздобытый Безугловым. Стоило рассказать об этом Катерине, и с ней случилась бы истерика.

– Ваш Иван авантюрист, Катя, но все-таки не уголовник,-промямлил я наконец.

– Н-да,– протянула Катя,– на миллион долларов героина, по-вашему, не уголовщина?

– Тогда и Михаил Юрьевич уголовник,– резонно возразил я.– Да и я, вероятно, тоже. И Алексей Борисович. В России до сих пор сажают за недонесение об особо серьезных преступлениях?

– Если вы донесете, вас подручные Зеленова пристрелят. А Пешкин

– просто пресытившийся жизнью безумец. Как я боюсь за него! Он не написал вам еще?

– У меня не работал факс. Все два месяца, пока меня не было.

Сейчас он включен, можем спокойно ждать весточки. Не опасайтесь за него, Катя. А теперь возьмите деньги. Я их не хочу класть в банк на свое имя. Не ровен час налоговая инспекция придерется. Завтра с самого утра сходите в банк, откроем вам счет, а думать, взять деньги или нет, будете потом.

67

В те годы я почти забыл, что постоянные переезды из одной жизни в другую – это роскошь, доступная немногим. Вспомнить об этом мне пришлось, когда мы начали водить по городу наших московских партнеров. Все они очутились за границей впервые. И все, кроме Кати, первым делом пожелали отправиться на стриптиз.

– Слушай, Анри, а сколько они зарабатывают?

– Очень скромно, Танечка. Доллара четыре в час, а в некоторых барах и вовсе бесплатно.

– Это канадских долларов?

– Ага.

Таня наморщила лобик, производя какие-то мысленные расчеты.

– Все равно прилично,– вздохнула она.– А опекуны у них есть?

– Они просто танцуют,– пояснил я.– Никаких других услуг не предусмотрено. Кроме танцев перед клиентами. За них дополнительная оплата.

– Рассказывай! – взревел Зеленов, после пяти кружек пива порядочно захмелевший.

На небольшой табуретке перед ним извивалась всем телом весьма миловидная чернокожая девица, время от времени едва ли не прикасаясь к его лицу то пухлой попкой, то кудрявыми, хорошо развитыми гениталиями. Подгулявший банкир то и дело клал перед нею очередную десятидолларовую бумажку.

– Ладно, ступай,– сказал он наконец.

Девица отработанным жестом натянула черные кружевные трусики и запихнула в них заработанное. Не удержавшись, я подмигнул ей, и она, видимо, заметив у меня в правом ухе сережку, ответила тем же. Таня и Света проводили ее внимательным, заинтересованным, а возможно, даже и не лишенным зависти взглядом.

– Наш юный друг прав,– вальяжно заговорил Верлин,– у этих барышень несколько иная профессия.

Последовавшее обсуждение тонких различий между стриптизом и платным сексом я позволю себе опустить. Мне доводилось бывать в этих заведениях, когда мы только начинали дружить с АТ, и он, смущаясь, попросил приобщить его к этому таинственному и запретному миру. Недавно я набрел в Интернете на шуточную страницу, выражающую протест против кошачьей порнографии и проиллюстрированную нарочито нечеткими любительскими фотографиями обнаженных мурок. Стоит ли объяснять, что примерно такой же интерес вызывали у меня и эти девицы, неумело выделывающие свои якобы эротические па. Да и Алексею они успели надоесть еще много лет назад. Зато я с неослабным наслаждением наблюдал за нашими московскими гостями. Никогда бы не предположил, что уБелоглинского и Зеленова может быть на лице одинаковое выражение завороженного наслаждения, окрашенного, впрочем, некоторой горечью.

– Живут же люди! – выдохнул Белоглинский.

Я удивился, заметив, как он подливает в свое пиво "Смирновскую" из небольшой фляги. После ссоры со Ртищевым Жора взялся за ум и почти совершенно прекратил пить, ежедневно к вечеру являясь в офис для отчета перед Верлиным. Вообще в последние три недели обстановка в фирме резко изменилась. Я разъезжал по городу, подыскивая помещение и закупая обстановку для пресловутых фондовых магазинов. Алексей тоже принялся за свою работу с непонятным ожесточением, может быть, стремясь как бы отгородиться от планировавшейся финансовой схемы. Прежде всего он вытребовал у Верлина четверть оборотного капитала в свое распоряжение и уже не грозил мелодраматической отставкой, а попросту положил перед стариком несколько страниц бухгалтерских расчетов, из которых тот при всем скупердяйстве не смог урезать ни гроша. Веселому прорабу пригрозили увольнением. Оба экскаватора, снабженные надлежащим количеством солярки, в считанные дни дорыли котлован до конца. Началось бетонирование фундамента, необходимое, как меланхолически пояснил мне Верлин, для консервации стройки. Впрочем, часть времени АТ проводил с Жорой за сочинением сценариев.

– Вот именно! – рявкнул Зеленов.– Ты мне скажи, Белоглинский, на что потрачено полжизни? Уже и молодость, можно сказать, миновала. Ладно, ты сочинял свои песенки. А я, дурак, за полкило сервелата в праздничном заказе тебя, понимаешь ли, окорачивал. Но ведь меня тоже обманывали. Причем больше, чем тебя.

– Каждый сам выбирает свою судьбу,– корректно отвечал Белоглинский.– У вас была власть в конце концов.

– Да на хрена она была нужна, такая власть! Да я, может, с большим бы удовольствием тут клерком в банке работал! Ты ихние магазины видел? Ты мне скажи,– повторил он с пьяной настойчивостью,– на что угроблена жизнь?

– Хоть остальную половину можете прожить как люди,– засмеялся Верлин.

– Ну а первую кто нам вернет? У, коммуняки поганые! – заорал Зеленов.– Так вот почему мы у них были невыездные! Теперь вы понимаете, Анри, что мы принесены в жертву этими вонючими масонами?

Кажется, он уже мысленно поставил знак равенства между собою и сидевшими за столом аэдами.

– Ну уж и масонами,– несколько напряженно усмехнулся АТ.

– А что,– сказал Иван задумчиво,– слабо тебе, Зеленов, одну из барышень приобрести?

– Нагонять! Добирать! – закричал Зеленов, вставая из-за стола и направляясь к давешней чернокожей девице, как раз сходившей со сцены с трусиками в руках.

Заведение было почти пусто. Двое вышибал в кожаных жилетках уже следили за Зеленовым внимательно-ленивыми взглядами. Он приблизился к девице и, тряся нетолстой пачкой долларов, хозяйски ухватил ее за обнаженную грудь. Девица вскрикнула и отвела руку для удара, который, однако, не потребовался: один из подскочивших вышибал мгновенно закрутил бедняге руку за спину. Взвыв, Зеленов опустился на колени и с опаской посмотрел на лица обидчиков, но не увидел на них ни злобы, ни даже раздражения. Они подняли его с пола и отвели к дверям заведения.

– Эх,– вздохнул Верлин, расплачиваясь по счету,– я же его предупреждал!

68

Мир симметричен; я пью свой коньяк, склонясь над компьютером, и мучаюсь совестью, потому что минут пять назад вежливо выставил за дверь двух юнцов, пахнущих недорогим лосьоном, которые предлагали мне не только спасение души (не слишком меня волнующее), но и сердечное успокоение еще на этом свете (что мне бы вовсе не помешало). Ах, как загорелись их чисто промытые глазки при виде моей обросшей, страшноватой от запоя физиономии!

– Нет-нет,– скривился я,– мне вполне достаточно своей церкви.

Впрочем, хотите кофе? Чаю? Коньяку?

Они жизнерадостно замотали манекеноподобными головами. Или я вру? Нынешние манекены все больше выкрашены в мертвый серебристый цвет и лишены черт лица. А ребятишки смахивали на манекенов моей юности.

– Мы пьем только воду,– радостно сказал один.

– И молоко,– закивал второй.

Они оставили мне экземпляр глянцевой брошюрки под названием "В чем смысл жизни?". Ну спасибо, дети мои, без вас бы не догадался. "Для полной реализации в этом страшном мире,– прочел я,– человеку следует понимать всю тщету мирских соблазнов и поручить свою судьбу Господу нашему Иисусу Христу, олицетворенному в Церкви святых нашего времени". Ну да, отгородиться от всего на свете, вручить свою судьбу жуликоватому многоженцу-проповеднику. Иисус с нами разговаривать не станет, как ни проси. Мы вроде беспризорных, которые уверены, что где-то живут их настоящие родители, но в лучшем случае могут рассчитывать на место в приюте или в приемной семье. Я тоже хотел прожить жизнь светло и достойно, просил о самой малости -о любви. Если б не АТ, по чести-то говоря, я быстро унес бы ноги из фирмы "Канадское золото" со всей ее мочевиной и сушеными грибами. Но я знал, что без меня он пропадет, и пытался оберегать его, как умел. Впрочем, после того вечера на даче появилась еще одна причина. Я понял, что знаю гораздо меньше, чем Верлин, Зеленов и Безуглов, но все же слишком много для того, чтобы сказать "адье" этой честной компании. Дальше -больше. Кто мог предполагать, что так славно начавшаяся увеселительная поездка в мой родной город закончится на такой отвратительной ноте!

Безуглов прошел через детектор металла, и тот истошно заверещал. Он выгрузил из карманов зажигалку, горстку мелочи, золотую стодолларовую монету в прозрачной плексигласовой коробочке, пачку сигарет. Детектор заверещал снова. Безуглов раздраженно снял пиджак и бросил его на ленту рентгеновского аппарата.

– Что это такое? – вдруг спросила его Катерина неузнаваемо сиплым голосом.

Я стоял поодаль и не видел небольшого предмета, который, видимо, вывалился у Безуглова из внутреннего кармана пиджака.

– Что. Это. Такое,– повторила Катя и вдруг с размаху ударила бедного Безуглова кулаком прямо в лицо. Нет, это была не женская пощечина, а самый настоящий удар, от которого Иван, правда, не упал, но зашатался. На щеке у него мгновенно набух кровавый синяк.

– Ты что, спятила? Да я тебя убью к чертовой матери! Раздавлю!

Служители аэропорта мгновенно схватили Катерину. "Мадам, мадам",– верещали они в испуге. Встал массивный служитель и за спиною у Безуглова.

– Полиция! – закричала Катя.– Полиция! Алексей! Ты понимаешь, что случилось? Они нашего Пешкина убили! Или ты тоже с ними заодно?

Присмотревшись, я увидел зажатую у нее в руке малахитовую фигурку носорога, из тех, что можно купить в любом африканском магазине Монреаля. Кажется, Алексею она тоже была знакома.

– Этот, с синяком,– не веря своим ушам, переводил я,-он убийца.

Арестуйте его немедленно!

– Вы можете доказать это, мадам?

– Да! Да! – кричала Катя, суя полицейскому под нос малахитового носорога.– Арестуйте его!

– Преступление совершено в Канаде?

– Да! То есть нет. В Москве. У меня есть доказательства!

– Предъявите их российской полиции, мадам. Юридически вы уже находитесь за пределами страны.

Катерина побледнела как смерть.

– И вы думаете, что я полечу в одном самолете с этим? Он и меня убьет, как только мы вернемся! Вот, все слышали, как он мне угрожал?

К полицейскому осанистой походкой подошел господин Верлин и быстро зашептал в его ухо, похожее на розовую устричную раковину.

– …у них сложные отношения… истеричная женщина… я канадский гражданин, это мои московские компаньоны…

Объявили посадку, а наша маленькая группа все стояла у рентгеновского аппарата, прямо под фанерною моделью самолета, выполненной по чертежам Леонардо. Всем хорош был перепончатокрылый аппарат, и Леонардо, конечно, был гений, одна беда – не летал…

– Иван,– сказал АТ,– что это все значит?

– А то,– огрызнулся Безуглов,– что эта дура окончательно сошла с ума. Я купил этого зверя вчера на улице Сен-Лоран, в сенегальской лавочке, за тридцать пять долларов. Вот, между прочим, чек. Девочки! Света! Таня! Покупал я эту безделушку или нет? Зеленов! А ты, сука, проси прощения!

69

При таких вот маловероятных обстоятельствах Канада приобрела еще одну постоянную жительницу. Катерина наотрез отказалась лететь нашим рейсом и, поскольку виза у нее в тот же день истекала, сгоряча попросила убежища. Задержался на сутки и я, добросовестно переведя ее заявление. Потрясение потрясением, но Катерина тут же ловко сочинила легенду, по которой на родине ей грозило чисто политическое преследование. Фигурировали в ней какие-то школьные друзья-коммунисты, которые грозились не простить Кате участия в обороне Белого дома, участвовал Зеленов, который, будучи штатным сотрудником ГБ, недавно узнал о демократических убеждениях Кати и пригрозил ей отомстить. Я бы не удивился этому обычному вранью, рассчитанному на недалеких иммиграционных чиновников, если бы автором его не была та самая Катерина, которая вчера еще, склонясь в греческом ресторане над бараньей котлеткой, уверяла АТ, что жизнь в глубокой провинции, пускай и на легких хлебах, не по ней и что будущее, безусловно, за Россией.

До города нас подбросила Жозефина. Неведомо как догадавшись о неладном, она дожидалась нас у дверей зала отлета, а потом – у иммиграционного офиса. Я сел на переднее сиденье и инстинктивно стал искать привязные ремни. Полагаю, что о роли новоявленной политической эмигрантки в жизни собственного мужа Жозефина тогда еще не знала. Зареванная Катерина сбилась в комочек сзади, помалкивая. Впрочем, английский у нее был прескверный, а о французском и говорить не приходилось.

– Какая грязь, какая мерзость! – Жозефина, выслушав всю историю, передернула плечами.– С кем связался мой бедный муж ради денег!

Как ты, Анри, можешь с ними иметь дело? Верлин – жулик мелкий и сравнительно безобидный, во всяком случае по призванию. Но этот Зеленов, с его бычьей шеей и привычкой жевать окурки! Этот скользкий Иван! И кто эти мифические покровители, о которых Верлин говорил за ужином?

– Боюсь, что их не существует,– чистосердечно сказал я.– Так называемый блеф.

– Катя,– Жозефина сочувственно обернулась,– я говорю о том, какие они все мерзавцы, но не думаю, что ваш Иван способен на убийство. Вы с ним сколько уже? Четыре года?

– Я теперь никому не верю,– всхлипнула Катя.– Никому. Я боюсь лететь домой, а там родители с ума сойдут. От вас можно будет позвонить, Анри? Спасибо.

– Вы уверены,– гнула свое Жозефина,– что правильно поступили?

– Конечно, нет! – выкрикнула Катя.

Через час в мою дверь уже стучался посыльный с пиццей. В доме обнаружилась недопитая бутылка коньяку. Катя плакала. Я принялся взывать к ее здравому смыслу и, кажется, переусердствовал, вполне поверив в собственные адвокатские аргументы. Безуглов в конце концов никому не давал отчета о своих финансах, и те сто с лишним тысяч вполне могли оказаться у него свободными. Да, доцент Пешкин с тех пор исчез, но разве не исчезал он до этого на долгие годы? Что же до носорога, то это было и вовсе смехотворно. Сенегальские ремесленники наводнили этими грошовыми поделками весь цивилизованный мир.

Выслушав мои речи, Катерина сначала успокоилась, потом покраснела, потом опять зарыдала.

– Мне уже почти сорок,– всхлипывала она,– как можно быть такой дурой! Он же мне не простит теперь!

– Простит,– твердо сказал я,– только я не уверен, что вам это нужно, Катя. Вот ваша сберегательная книжка, которую вы мне оставили на хранение. Этого хватит на три года скромной жизни. Поступите в университет, подтвердите свою ученую степень, найдите работу. Замуж выйдете за порядочного человека. Не понравится – вернетесь, тем более что Безуглов со всеми его комплексами вам все равно не пара. К тому же Алексей Борисович…

– Ну да. Он наверняка полагает, что я осталась ради того, чтобы быть к нему поближе. Я порядочная женщина, Анри, и никогда не стану отбивать его у этой безумной. Да и зачем? Любовь должна быть взаимной, иначе она ненастоящая.

Я постелил на пол спальный мешок, устроив Катю на своей постели. Через несколько минут она дышала уже глубоко и спокойно, а я не мог заснуть из-за полной луны, свет которой бил мне прямо в глаза.

"Какая чушь! – думал я в полусне.– Конечно, Катя – просто взбалмошная женщина. Никого он не убивал, Иван, никого не грабил.

А если нет? Если права взбалмошная женщина и доцент Пешкин с проломленной головой лежит сейчас под слоем палых листьев в подмосковной роще?

Тогда ей в Москве не поздоровилось бы. Способный на одно убийство пойдет ради спасения своей шкуры и на второе. Особенно если убил не вполне ради денег. Боюсь, что у бедного Ивана накопилось немало ненависти к этому человеку, фотографию которого Катерина до сих пор держала на письменном столе. А если так,– у меня вдруг похолодело под ложечкой, словно в самолете, ныряющем в воздушную яму,– есть один свидетель, который может донести на Безуглова. И этот несчастный – не кто иной, как я, Анри Чередниченко".

70

Мы встретились с Безугловым в шашлычной, за алой скатертью, уставленной остро пахнущими кавказскими закусками. Подали кисловатое красное и сладковатое белое. От водки я отказался. Иван ел с отменным аппетитом. Рядом со своей тарелкой он положил небольшой газовый пистолет, очень похожий на настоящий.

– Все-таки пережарен да и жирноват,– вздохнул он, отставляя в сторону свой шашлык,– да и "Мукузани", судя по всему, поддельное… Так о чем мы? Ты у меня объяснений просил? Будут тебе объяснения, только с предисловием.

– Какие предисловия?

– Твой секрет уже всем известен, Гена,– вздохнул Безуглов.– И что я могу тебе по этому поводу сказать? Знаменитой статьи УК еще никто не отменял, и ты в определенном смысле ходишь в этой стране по лезвию ножа.

– Зачем ты об этом? – чуть не поперхнулся я.

– К слову, к слову. А ты, Гена,– он вдруг не без нарочитости захохотал,– решил, что я тебя шантажирую? Ну, уморил! Мы же старые друзья. Ты кушай шашлык, кушай. Он не такой скверный. Я в страшном сне не подумал бы на тебя доносить. Тем более на Дональда.

– Какого Дональда?

– Ну, негритоса твоего. Или он мулат? Я, честно говоря, не разбираюсь. У них в посольстве тоже, наверное, не поощряются подобного рода дела? Ну-ну, успокойся. Дрожишь весь. На самом деле я почему завел разговор на эту тему? Потому что я тебе отчасти завидую. Никогда не знаешь, чего ожидать от баб! Ведь Катька зачем все это придумала? Во-первых, отомстить мне сам знаешь за что. Жить я с ней жил, а жениться, как ты сам знаешь, не торопился. Ну и всякие там мои подружки, сам понимаешь. Мужика в моем возрасте, естественно, тянет на девочек помоложе. Во-вторых, в этого Пешкина она всегда была влюблена по старой памяти. Глаза мне колола. Он, говорит, был гений, а ты молодой хищный буржуа. Сука. В-третьих, не достался ей Пешкин? Не достался. Он был, в смысле, и сейчас, наверное, такой же, бабник похлеще меня. Трахнул девочку,закружил ей голову и смылся с концами. Теперь смотри, друг сердечный. Татаринов за ней увивается всю жизнь. Письмишки там, эллоны, цветочки, сам знаешь. Это все херня, но имей в виду: через несколько месяцев наш аэд, вероятнее всего, станет человеком состоятельным. Вот тебе и соблазн для нашей барышни. С Жозефиной у него не вполне ладно, так что достаточно Кате поманить его пальцем, и он будет у ее ног. Впрочем, Гена, не хочу даже ее имени слышать. Опозорила меня, гнида, перед всеми. Всю обратную дорогу пришлось доказывать, что я не верблюд. На Библии клясться. А ведь так не полагается. Есть презумпция невиновности наконец! Ты, между прочим, последний, кому я даю эти объяснения.

– Мы могли бы навести справки у пограничников,– сказал я.– У них есть сведения обо всех, кто покидает страну.

– Значит, все-таки ты мне не веришь. Шеф верит, Алексей верит, девочки мои не сомневаются, и только ты один оказался в компании с этой грошовой б…

– Верю,– сказал я без большой убежденности.

– А ты знаешь, по каким документам он уезжал? И я не знаю. И еще. Подымать шум, Гена, не в наших интересах. Работал Пешкин чисто, я тоже. Но какие-то следы могли остаться. Врагов у компании предостаточно. И если начнут, не дай Бог, копаться, то даже зеленовские связи нам не помогут. Нет,Гена, нам надо сидеть и не рыпаться. А твой Пешкин сейчас, вероятно, попивает ром на Багамах или куда он там собирался.

Доводы эти, грешен, показались мне убедительными. Будь Безуглов уголовником, рассуждал я, он непременно пригрозил бы мне. Или просто пришил бы в темной подворотне, возможно даже, и чужими руками – слово "киллер" к тому времени уже прочно вошло в русский язык. И я постарался изгнать из своих мыслей обаятельного Михаила Юрьевича. Если он жив, то объявится, решил я. Если, не дай Бог, погиб,то ему уже ничем не поможешь.

Что до Катерины, главного обвинителя, то месяца через два в Монреале она напрочь отказалась возвращаться к этой опасной теме. Стыдилась ли она того, что опозорила своего Безуглова (которого, вероятно, тоже по-своему любила)? Или поняла, что ворошить эту историю не следует? Или новая жизнь оказалась слишком большим испытанием, которое заставило ее как бы поставить крест на прошлом? В последнем я сомневаюсь -необходимые бумаги она получила на удивление быстро, сняла и обставилаквартирку в одной из многоэтажных бетонных громад в центре города, подала заявление в аспирантуру. Увидав на столике в ее прихожей конверт с чеком социального пособия, я усмехнулся про себя неисправимой страсти русских обманывать правительство.

Все, кажется, забыли доцента Пешкина; Алексей (так и не узнавший, правда, обстоятельств нашей последней встречи с Михаилом Юрьевичем) был уверен, что тот благоденствует в своем Белизе или куда еще могла занести его судьба. Но обещанного факса от него нет до сих пор.

71

Прошло месяцев восемь. Утром переименованного, но не отмененного Первого мая я валялся в постели, предвкушая двухдневный отдых. В углу, прямо на ковре, бессовестно храпел Ртищев, отошедший ко сну только под утро, когда вся водка уже кончилась. Его участившиеся вечерние встречи с АТ, в которых я с известных пор прекратил участвовать, становились все угрюмее. Скажу больше: если поначалу с кухни иногда доносились пискливые звуки лиры -друзья либо хвастались сочиненным, либо ругались по поводу непонятных мне технических подробностей,– то со временем они сменились тусклым позвякиванием полных стаканов да громогласными политическими инвективами.

Иные, размышлял я, рождены для того, чтобы противостоять обществу, каким бы оно ни было, и сделать этих людей счастливыми положительно невозможно!

Я включил телевизор, где душещипательный мексиканский сериал перемежался дурно переведенными на русский рекламами жевательной резинки и гигиенических прокладок. Посередине рыдания чернокудрой героини вдруг заиграл марш "Прощание славянки", и по экрану поплыли виды улицы Сен-Дени. В углу мерцал логотип фирмы "Аурум" – слиток золота с угадывающимся клеймом швейцарского банка. У витрины мехового магазина задумчиво маялась Марина Горенко, переодетая под российскую фабричную работницу, то есть в мешковатом пальто с кроличьим воротником и (секрет фирмы) примерно тремя килограммами ваты, подложенной на бедра и поясницу. Благодаря умелому гримеру она выглядела не на тридцать, как обычно, а на добрые сорок пять. В кадре появился Безуглов с логотипом фирмы на лацкане малинового пиджака. Он залихватски обнял фабричную работницу и увлек ее сквозь двери магазина. Через секунду они уже обнимались на смотровой площадке горы Монт-Ройяль, над панорамой города. Вату демонтировали, грим заменили новым, прическу полностью переделали. Шуба (взятая в магазине за сотню напрокат – уж это я помню) была даже не норковая, а соболиная, от Альфреда Сунга. В отдалении, скрестив на груди руки, стоял господин Верлин, с отеческой улыбкой созерцая облагодетельствованных россиян.

– Фирма "Аурум",– вкрадчиво сказал Белоглинский. Гарантированная прибыль, устойчивые котировки, вложение в производство. Канадское золото!

– Shit! – услыхал я вдруг из ванной комнаты.– Shit! Сколько миллионов уже сделал этот поганец Верлин и до сих пор не может переселить нас в нормальную квартиру!

– Что-то вы становитесь буржуазны, Алексей Борисович,– сказал я вежливо.– Неужели для вас какая-то горячая вода важнее, чем возможность жить на родине и верно служить ей своим высоким искусством?

– Go to fuckin' hell!***– закричал АТ, который в последние месяцы приобрел странную привычку ругаться по-английски, причем – вот лингвистическая загадка! – почти без акцента.– Перестаньте меня дразнить! Что, и телефон опять не работает? А еда в доме есть по крайней мере?

– После либерализации цен в Москве есть все,– сказал я.

– Это в Москве, но не в этой квартире. И кофе кончился? Впрочем, не сердитесь, Анри. У меня просто похмелье. Кроме того, первого мая я всегда в депрессии.

Он все-таки разыскал остатки растворимого кофе и присел с дымящейся чашкой на диван.

– Знаете тоску по утерянному раю? Для многих это связано с детством. Я не стану приукрашивать – дети, по большому счету, бывают столь же злыми и корыстными,– сколь и взрослые. Только предметы их зависти или корысти кажутся нам, после стольких прожитых лет, жалкими и невинными.

– Не вполне так,– сказал я.

– Бог знает. В любом случае я не исключение. Мне было лет восемь, Анри. Мы жили в известном вам подвале. Первого мая отец с матерью оставались в постели едва ли не до полудня. Между тем еще с самого раннего утра с Кропоткинской начинали доноситься слабые звуки полувоенной музыки. У советских песен есть одно неоспоримое достоинство – они умеют будоражить незрелые души. С первых же звуков ты вдруг ощущаешь небывалую радость, как будто навсегда получил прощение от отца небесного. В тебе просыпается неодолимое желание встать в строй, возможно даже и с винтовкой, и, притопывая, маршировать куда-то рядом со смелыми, сильными молодыми людьми и грудастыми девицами со значками ГТО на тренировочных костюмах, под огромным, чуть шатающимся от ветра портретом вождя, который к тому же глядит на тебя со всех фасадов.