Текст книги "Совершенно секретно"

Автор книги: Б. Сучков

Соавторы: Ральф Ингерсолл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

Так или иначе, все говорит за то, что Маршалл испытывал лишь некоторое смущение и легкую досаду, наблюдая ход событий 1942 и 1943 годов и видя, что главные военные усилия вооруженных сил союзников в Европе систематически направляются на средиземноморский театр военных действий, причем непременно сейчас же после того, как Рузвельту удавалось договориться о направлении главного удара через Ла-Манш.

Если бы Маршалл, как предсказывал Гопкинс, сам занял пост Союзного верховного главнокомандующего, последующие главы истории завоевания Европы, быть может, в значительной степени выглядели бы иначе. Лицом к лицу со своими оппонентами Маршалл не сдавал позиций. Но пост этот занял другой человек, – и о нем будет особый разговор, для которого нужно вернуться назад и бросить последний беглый взгляд на ту кампанию, с которой начался наш поход по ту сторону Атлантического океана.

История Эйзенхауэра начинается с вторжения в Африку и разгрома немцев в Тунисе; к этому же времени относится возникновение Совета начальников генеральных штабов.

Совет начальников генеральных штабов, составленный из начальников штабов трех родов вооруженных сил обеих стран и работающий в тесном контакте с главами государств, – это было одно дело. Объединенный штаб действующих сил – другое. С самого начала игры англичане считали объединенное англо-американское главнокомандование лучшим средством остаться господами положения и возместить или уравновесить угрожающе растущую мощь своего союзника. Было ясно, что если английские генералы хотят играть первые роли, – а англичане именно этого и хотели, – то придется делать уступки американскому общественному мнению. В конце концов, ведь американцы поставляли солдат и военное снаряжение и даже оплачивали счета своего союзника. А самая выгодная уступка, которая даст наибольший эффект при наименьшей затрате авторитета, это – предоставить американцу высший командный пост и "вытолкнуть его наверх", как говорят американские дельцы, когда они сажают председателем правления неугодного им директора. Но здесь и для председателя правления находилась работа – улаживать (а в случае неудачи быть козлом отпущения) всякие щекотливые политические ситуации.

Удобство иметь парадного главнокомандующего обнаружилось уже в Северной Африке, где генералы Александер и Монтгомери заправляли военными делами, а Союзный верховный главнокомандующий, американец Эйзенхауэр, заведовал политической кухней. В этой стадии игры Британской империи было почти безразлично, кто из американских генералов выдвигается на авансцену. Вероятно, англичане в то время думали, что они еще успеют выбрать кого-нибудь из американских кандидатов для несения большей ответственности, – это было еще впереди.

В разгаре неразберихи и чехарды в командовании на африканском фронте, когда американцы каждую неделю меняли боевых командиров, а войска были необстреляны и ненадежны, Эйзенхауэр, передав бразды правления Александеру, занимался тем, что оправдывал его действия перед честолюбивыми американскими генералами на фронте и военным министерством США. Он также не забывал о прессе и заботился о том, чтобы в газетах все выглядело, как нужно.

В продолжение всего африканского похода Эйзенхауэр возился с французами. Де Голля, Жиро и Дарлана – эти три следовавшие друг за другом кошмара – англичане любезно предоставили на его усмотрение. Когда ему удалось расхлебать эту кашу без непоправимого скандала – карьера его была обеспечена.

Англичане, которые до сих пор относились к Эйзенхауэру весьма сдержанно, теперь стали открыто благоволить к нему, выдвигать его на первое место и в армии, и на совещаниях начальников генеральных штабов, и в тех конфиденциальных беседах, где одно слово может и вознести и уничтожить общественного деятеля. Нечего и говорить, англичане нашли подходящего человека. Как дипломат Эйзенхауэр охотно брал на себя ответственность и умел выпутываться из затруднений; как солдат – не вмешивался в чужое дело. Он был достаточно крут, чтобы одернуть какого-нибудь Паттона за чрезмерную напористость в драке за автономность американского командования. Он умел быть очень резким с подчиненными.

Он готов был отстаивать идею объединенного англо-американского штаба, вопреки единодушной оппозиции американских командиров, которые уже водили войска в бой при объединенном командовании и считали такую систему громоздкой и неэффективной. А так как он был хорош с Маршаллом, то он и отстоял эту идею. Маршалл, отделенный от Эйзенхауэра тремя тысячами миль, во всем полагался на него. Но на фронте Эйзенхауэр начал постепенно отдаляться от своих соратников в американской армии и завел собственный небольшой штаб, во главе с собственным начальником штаба – Беделом Смитом. Он стал генералом от политики.

Это не предвзятое мнение и не предвосхищение будущих событий. Таково было общее положение в Африке, когда англичане прочно сидели в седле и крепко держали в руках поводья, а Эйзенхауэр, как и все американские фронтовые генералы, был неуверен и неопытен. Как любой американский командир, он ощупью искал свое место в общем деле, стараясь угадать, чего от него ждет Маршалл, и приспособиться к чуждому миру, в который он попал, и где ему надлежало проявить себя.

Эйзенхауэр выделялся среди американских генералов своей расчетливостью и полным равнодушием ко всему, что не относилось к его прямым обязанностям: служить и Маршаллу и этим странным, непонятным англичанам, которые делали ему карьеру. Других американских генералов увлекал бой, волновали предубеждения или личные привязанности. Эйзенхауэр, не задумываясь, пожинал плоды чужих боевых успехов, никакие чувства его не тревожили, и он всегда старался ставить на верную карту.

Итак, в Эйзенхауэре англичане обрели нужного человека для урегулирования сложных политических ситуаций – и для обуздания слишком напористых американских боевых генералов.

Кроме того, так сказать за те же деньги, англичане приобрели сносного администратора – ни один смертный не может с успехом руководить объединенным штабом – и необычайно покладистого партнера, Эйзенхауэр был прирожденный посредник и миротворец. В ту пору он даже говорил о себе, что он по натуре не генерал, а делец.

Приняв титул верховного главнокомандующего на средиземноморском театре военных действий, Эйзенхауэр предоставил фельдмаршалу Александеру – Алексу – военное руководство всей Тунисской кампанией. Когда началось вторжение в Сицилию, Эйзенхауэр опять дал бой американским начальникам генштабов за ресурсы, необходимые англичанам для продолжения каменистого пути на Балканы, несмотря на то, что опять было принято решение направить главные усилия на вторжение через Ла-Манш. И опять он выиграл для них бой.

Таким образом, к моменту Тегеранской конференции Эйзенхауэр, уже испытанный в боях (за столом совещаний), логически оказался первым кандидатом Британской империи, – и англичане действительно посадили его на пост Союзного верховного главнокомандующего в Англии. В Лондоне твердо рассчитывали на то, что он повторит свой средиземноморский номер: займется политикой, предоставит руководство военными действиями более опытным генералам, а сам будет принимать награды и повышения в чине на глазах у публики.

История Омара Брэдли тоже начинается в Африке. Она начинается с поражения американцев в бою за Кассеринский горный проход.

Десант в Африке, с военной точки зрения, был проблематической победой над проблематическим противником. Но это был подлинный триумф организации, триумф точного расчета и четкого выполнения в обстановке сложнейшей морской операции, потребовавшей переброски целой армии за много тысяч миль.

Десант в Африке, кроме того, был шедевром "ловкости рук": весь поход был виртуозно замаскирован, его цели старательно затушеваны[12]12
  Фактически были две причины, почему верховным главнокомандующим на этом английском театре военных действий был назначен американец. Прежде всего, это был жест вежливости по адресу американского общественного мнения. А во-вторых, – что, может, еще важнее, – это давало возможность замаскировать поход против французов в Африке и выдать его за операцию американской марки. Это был вполне законный военно-политический маневр, имевший целью дезориентировать противника, избежать лишних жертв и обеспечить успех. До вторжения в Африку считалось аксиомой, что с англичанами французы драться будут, а против американцев воевать не станут.
  Тут не было никакой тайны и, в сущности, никакого обмана, – поскольку обо всем договорились заранее; разве только по отношению к Франции Виши, но она, как-никак, была нашим врагом. Через посредство Петэна немецкая пропаганда широко использовала обстрел англичанами французского флота в Оране, поэтому, повторяю, при разработке генерального плана вторжения в Африку учитывалось, что французские войска с меньшей охотой будут стрелять по американцам, нежели по англичанам. По этим же соображениям в английские штурмовые эшелоны должны были быть вкраплены американские части, чтобы французы видели американские знамена, – словом, в соответствии с "планом прикрытия", вся операция была замаскирована красно-бело-синими полотнищами
  И на дипломатическом фронте англичанам важно было, чтобы кто-нибудь за них разговаривал с французами. Соглашение с местными петэновскими властями предусматривалось с самого начала, и предпочтительно было, в случае взрыва, чтобы запал поднес американец. Черчиллю приходилось считаться не только с мировым общественным мнением, но и с неуступчивым меньшинством в собственном кабинете, которое решительно возражало против умиротворения в любой форме, для любой практической цели. Когда выяснилось, что Кларк и Эйзенхауэр немного перестарались, Черчилль просто вызвал к проводу Рузвельта, и тот разъяснил, что это соглашение только временная мера.
  Весь этот камуфляж, как я уже сказал, не был тайной. Ни для кого, кроме противника. Никто серьезно не предполагал, что американцы будут фактически руководить операциями в Средиземном море, которое явно относилось к сфере действий англичан. Военное министерство Соединенных Штатов не собиралось в этом районе оспаривать у них верховенство в ведении войны. (Примеч. автора)


[Закрыть]{12}. В первую же неделю, пользуясь замешательством застигнутого врасплох противника, союзные войска подошли на расстояние нескольких миль к порту Бизерты, и чуть было не заняли его: они даже достигли возвышенности в виду города, но тут у них не хватило боеприпасов и горючего. Если бы они заняли порт Бизерты, линия снабжения Роммеля была бы начисто перерезана одним ударом.

Когда немцы опомнились и стали пробивать себе путь к отступлению Роммель отходил от Монтгомери, огибая берег Средиземного моря, – они натолкнулись на крайние, слишком далеко выдвинутые американские колонны, и наши необстрелянные солдаты в беспорядке отступили на шестьдесят миль, причем после первой стычки огонь противника почти прекратился. Позже американцы отбили Кассеринский горный проход и помешали немцам пройти через него и разгромить наши полевые склады.

Немного погодя американцы, набравшись сил и опыта, уже удерживали фланг, пока Монтгомери продвигался по Тунисскому берегу, а впоследствии провели образцово организованный маневр: опираясь на свои старые позиции, прорвались через горы и разгромили окруженных в Тунисе немцев. Из 150000 пленных немцев большинство было захвачено американцами.

История Брэдли начинается с поражения в Кассеринском горном проходе, хотя его там не было, и он даже не занимал командной должности. Только во время африканского похода штаб американской армии стал подыскивать боевых командиров, способных выигрывать сражения. Американские сухопутные вооруженные силы не воевали на континенте свыше двадцати лет, и не было известно, кому из генералов можно доверять. В Кассеринском бою первый удар принадлежал Фредендаллу – и он промазал. Второй на очереди, некий Хармон Паттон в миниатюре и тоже командир танковых войск – выровнял счет во втором тайме. Затем в игру вступил Паттон, и немцы обставили его. До этого в десантных операциях Паттон проявил себя с лучшей стороны, его II корпус занял Эль-Геттар и отбил контратаку немецких танков. Но его английское начальство приказало ему не развивать успеха. Ему не разрешили выйти к побережью, от которого его отделял только тридцатимильный марш по пустыне, потому что нужно было пропустить армию Монтгомери. Когда подсчитали результаты африканского соревнования, оказалось, что Паттон не добрал очков.

Тогда американская армия решила испробовать еще одного игрока Брэдли, бывшего до войны школьным учителем; на вид он был парень не промах. В последнем, решающем прорыве Брэдли забил мяч в ворота.

В то время Брэдли был ниже по положению, чем Паттон[13]13
  Паттон, который был рангом выше Брэдли, автоматически получил командование другой армией во Франции. Доверие к нему военного министерства США не поколебалось даже после того, как неуклюжая попытка Эйзенхауэра замять дело об избиении солдата вызвала резкие нападки на Паттона в печати. (Примеч. автора)


[Закрыть]{13}, Кларк, Деверс и десяток других кандидатов на высшую должность в командовании американской действующей армии. Но он так хорошо справился со своей задачей и сделал это так спокойно и ненавязчиво, что, когда началось вторжение в Сицилию, Маршалл и Эйзенхауэр опять поручили ему командование. И опять он выиграл игру. Теперь уже никто не оспаривал его права быть допущенным к предстоящему розыгрышу главного приза, и командование одной из армий во Франции было ему обеспечено еще до назначений, решенных в Тегеране!

Победы Брэдли на Средиземноморском фронте интересны тем, что по ним уже можно было предугадать, какой из него выйдет командующий армией во Франции. В Африке он своим первым успехом был обязан тому, что сумел поднять дух самых ненадежных американских частей; для этого он нарочно посылал их в мелкие бои местного значения, где им была обеспечена легкая победа. Добившись такой тактикой улучшения морального состояния войск, он отдал своей пехоте приказ выступать и занял знаменитую высоту 609 и другие возвышенности, названиями которых пестрели заголовки газет, а все остальное предоставил танкам Хармона. Хармон так стремительно ворвался в немецкий мешок, что даже не остановился, чтобы подобрать германский штаб, попавшийся ему по дороге. Когда нацистские генералы, наконец, догнали его, чтобы сдаться, Хармон произнес классическую фразу: "Черт побери! Безоговорочная капитуляция – это больно дешево!"

Весь план и руководство в этой операции принадлежали Брэдли, но она закончилась так быстро, а Александер и Эйзенхауэр приписали Монтгомери и его Восьмой армии такую львиную долю заслуги, что она прошла почти незамеченной. Из всех действующих армий мир знал только одну прославленную английскую Восьмую армию, которая изменила ход войны под Эль-Аламейном и гнала Роммеля от самого Египта. Ничуть не умаляя боевых заслуг Восьмой армии, я хочу напомнить о том, что американская пехота прорвалась через горы, а танковые части Брэдли вошли в прорыв и разгромили противника.

В Сицилии Брэдли в основном выполнял английские планы. Это была комбинированная операция под «комбинированным» командованием, которой на пару руководили Александер и Монтгомери. Брэдли высадился на левом, Монтгомери – на правом фланге. Монтгомери предстояло выйти коротким путем прямо к Мессинскому проливу. Брэдли должен был широким обходным движением охватить весь центр острова. Войска Брэдли так блестяще выполнили порученную ему часть плана, что никто уже не мог сомневаться в боевых качествах самого Брэдли и его войск, хотя формально Брэдли все еще был всего-навсего корпусным командиром у Паттона.

Брэдли встретился с Монтгомери в Тунисе, но там они сражались на противоположных концах германского мешка. В Сицилии их отделяла друг от друга только так называемая разграничительная линия на стыке флангов обеих армий. Их первые встречи в общем деле нельзя назвать счастливыми. Фланг Монтгомери задержался, а американцы продвигались, и одна из колонн Брэдли чуть было не заняла важную узловую станцию в центральной части острова, но, по приказу Александера, удовлетворившего просьбу Монтгомери, была остановлена, – ибо данный город предназначался для Монти.

Командир американской колонны два дня дожидался на окраине, после чего Брэдли все же разрешил ему войти в город. Так как английские генералы весьма ревниво относятся к праву собственности на военные объекты, то произошел неприятный разговор. Но вскоре полный захват Сицилии закончился: американские танки, проделав длинный обходный путь, достигли Мессинского пролива почти одновременно с Восьмой армией, продвигавшейся кратчайшим путем вдоль берега. Уже имея на руках приказ – готовиться к принятию командования во Франции, Брэдли тотчас же уехал, и его место в итальянском походе занял Марк Кларк.

На левом фланге у Брэдли действовал Паттон, он командовал танковыми войсками, которые пересекали Сицилию, чтобы захватить Палермо. После однодневного упорного продвижения вдоль берега они прибавили газу и прорезали девяносто миль вражеской территории. Немецкие и итальянские гарнизоны были застигнуты врасплох, бросок Паттона и посейчас считается одной из самых успешных частных операций этой войны. В результате Сицилийской кампании место Паттона на европейском театре тоже было обеспечено, если только вторжению через Ла-Манш когда-нибудь суждено было осуществиться.

Перемены и перемещения в американской армии, действовавшей в Африке, характерны не только для первой стадии войны.

Такой же тактики военное министерство США придерживалось в продолжение всего европейского похода. От боевого командира требовалось, чтобы он показал товар лицом или – до свиданья! Всю войну – вплоть до таких блестящих побед, как Ремагенский мост, и после нее – батальонных, полковых, дивизионных и корпусных командиров снимали в срочном порядке не только за поражение в бою, но нередко даже за недостаточно быстро или недостаточно полно выигранный бой. Зга тактика была негласной, ибо в американской армии предпочитают не выносить сор из избы.

Сугубая взыскательность по отношению к боевым командирам, по-видимому, испаряется, дойдя до командира корпуса. С командующими армией и выше военное министерство обращается несравненно мягче, – вероятно, исходя из принципа, что если человеку поручают командование армией, то он этого заслуживает, и учитывая, между прочим, нежелательное действие на мораль подчиненных (или на репутацию хозяина), которое оказало бы признание, что назначение на такой высокий пост было ошибкой.

Думаю, что я лично знаю с десяток дивизионных и корпусных командиров, которые показали себя достойными руководить армиями. Может показаться несправедливым, что так мало командиров действующей армии имеют шансы выдвинуться. Но у нас в Европе не так уж много было вакантных мест на должность командующего армией; меня лично поражает быстрота и решительность, с которой военное министерство среди неразберихи, отличавшей начало африканской кампании, сумело выбрать людей, одержавших победы в Тунисе и Сицилии.

До Тегеранской конференции американцы наметили двух кандидатов на высшие фронтовые командные должности в Европе. А после Тегеранской конференции, под нажимом русских, требовавших окончательного ответа, Черчилль и Рузвельт условились о том, что Эйзенхауэр займет пост Союзного верховного главнокомандующего, и назначили трех английских главнокомандующих – сухопутных, морских и воздушных сил. Таким образом, командование аккуратно скользнуло в желобок, выдолбленный с этой целью в «Оверлорде», плавно прокатилось по всем официальным каналам и попало прямо в руки генералу (а вскоре и сэру) Бернарду Монтгомери, главному маршалу авиации сэру Траффорду Лей-Мэллори и адмиралу военно-морского флота сэру Бертрану Рэмсей. Вторжение, на севере Европы, опять, теоретически, было на мази, и осуществиться ему предстояло, согласно задуманному плану, под всеанглийским руководством.

Глава пятая. «Бигот»

Тегеранская конференция подходила к концу, а тем временем в Англии «Джонни-новички» заканчивали свою работу. Дни их были сочтены. В конце декабря Великий Монтгомери прилетел в Англию и, даже не потрудившись связаться с американским главным штабом, прямо проехал к американским войскам в Южной Англии, приказал им стянуться в район сбора и, став у микрофона, объявил, что отныне он ими командует.

Они с любопытством разглядывали этого человечка. Он очень мал ростом и, чтобы казаться выше, носит обувь на толстейшей подошве. Его маленький рост удивил их, снимался он обычно, стоя на каком-нибудь возвышении, тогда вид у него получался более внушительный и грозный. Он был в своем знаменитом черном берете, очень подтянутый и бодрый.

Усилители доносили до каждого его высокий, почти пронзительный голос. Он пообещал, что в кровь расквасит немцам нос, и солдаты, на которых должна была брызнуть эта кровь, вежливо похлопали ему.

В январе Джеки Деверс собрал свои пожитки и улетел в Африку. Вместе с ним отбыли его начальник штаба Дэвид Барр, начальник оперативного отдела штаба Даниэль Ноус и еще человек двадцать офицеров, адъютантов и других работников.

Тем временем Монтгомери водворился в своей главной квартире, получившей название 21-й армейской группы. Помещалась она на окраине Лондона в здании школы св. Павла, где Монтгомери когда-то учился. Теперь в аудиториях раздавалось непрерывное шарканье ног – это входили и выходили участники совещаний. Штаб армии генерала Брэдли находился в Бристоле (в том самом Клифтон-колледже, где я побывал не так давно, когда знакомился с единственным корпусом, представлявшим в то время в Соединенном Королевстве американскую армию), и Брэдли пришлось откомандировать в Лондон целую группу офицеров специально для участия в многочисленных совещаниях Монтгомери. Теперь их называли «синдикатами» – термин, принятый в британской системе планирования. Когда вопрос только обсуждается, – это заседание комитета; подготовка же конкретной операции – это уже синдикат. Синдикаты в Лондоне происходят так же часто и множатся так же быстро, как и заседания комитетов.

Два других британских главнокомандующих – главный маршал авиации сэр Траффорд Лей-Мэллори и адмирал флота сэр Бертрам Рэмсей, так же как и Монти, входили в права наследства, завещанного им Тегераном.

Затем прибыл и сам Эйзенхауэр, и новый верховный главнокомандующий, на этот раз уже не имярек, обосновался на окраине Лондона, там, где когда-то был штаб Восьмой воздушной армии Айры Икера. Здесь офицеры многих наций собрались под маскировочной сеткой, огромной, как тент над цирком "Барнум и Бейли". Картина получилась внушительная. Восьмая воздушная армия жила неплохо, но СХАЭФ (Верховное командование экспедиционными силами союзников) считал, что по своему положению нуждается в еще лучших условиях. В бывшем помещении штаба Восьмой воздушной армии, как грибы после дождя, выросли столовые, кафетерии, закусочные. В числе первых решений англо-американского командования была договоренность, что оно будет получать не английские, а американские пайки и свое хозяйство передаст в ведение американских специалистов

Правителем этой маленькой империи стал начальник штаба Эйзенхауэра Бедел Смит. Леди Теддер прибыла со средиземноморского театра раньше своего супруга и очень рассердилась, узнав, что самая подходящая резиденция по соседству со штабом уже занята для Айка[14]14
  Прозвище Эйзенхауэра в армии.


[Закрыть]{14}, но вскоре нашла для заместителя Союзного главнокомандующего помещение столь же удовлетворительное. Она была рада вернуться в Лондон, потому что итальянцы, по ее словам, – невыносимый народ, чего она только ни натерпелась от них, когда вела хозяйство главного маршала.

Открыв свой салон, Эйзенхауэр, Теддер, Бедел Смит и K° вскоре вознеслись в высокие сферы международных отношений. Ведь в Лондоне имелся большой ассортимент правительств, находящихся в изгнании, и теперь Эйзенхауэру нужно было заняться их правами и привилегиями. У многих из них были даже свои потешные батальоны, обученные и снаряженные англичанами. Каждое хотело, так или иначе, участвовать в освобождении своей родины

Подобрать для СХАЭФа переводчиков уже само по себе было проблемой. Как и предвидел КОССАК, выработка процедуры общения со столь разнообразным обществом оказалась весьма хлопотливым делом для верховного командования. Из самого состава командования вытекало, что верховный главнокомандующий должен возложить ответственность за вторжение на своих трех заместителей. Они стали издавать приказы – либо за подписью всех троих, либо, если вопрос касался только одного рода войск, за подписью соответствующего главнокомандующего.

Американские штабы оказались рассеяны, и «американцы» как таковые, как некое целое с единой точкой зрения и единой линией, перестали существовать.

Американские авиасоединения поддержки сухопутных войск, сведенные в Девятую воздушную армию, вскоре завоевавшую себе славу, были подчинены главному маршалу авиации сэру Траффорду Лей-Мэллори. Штаб его обосновался в чудесном поместье Саннингдэйл, в часе езды от Лондона, и в определенные дни являлся к главному маршалу авиации. Брэдли со своей Первой армией, как мы видели, остался в Бристоле, а часть его плановых работников находилась при штабе 21-й армейской группы. Гровенор-сквер перешел в ведение генерала Джона Ли из службы снабжения. Штаб Ли продолжал функционировать – доставать то, что нужно было Монти, из Америки, и согласовывать вопросы снабжения с соответствующими работниками британского военного министерства и штабом Монтгомери. Американские воздушные силы дальнего действия, ранее связанные с американским командованием, благодаря личным взаимоотношениям командующих, теперь действовали на отшибе под начальством нового командующего, генерала Дулитла. Короче говоря, американские силы были расчленены и рассеяны, как армия, разбитая в бою.

Самым заброшенным из американских штабов был бедный, всеми забытый ФУСАГ (1-я армейская группа Соединенных Штатов). Это был штаб, организованный Деверсом для управления американской группой армий, если таковая когда-нибудь появится на свет. Командующего там не было, и руководство осуществлял начальник штаба, некий Аллен. После Тегерана эта организация была вверена самому Брэдли, как дополнительная нагрузка к командованию Первой армией. В это время Первая армия Соединенных Штатов называлась сокращенно ФУСА, и это создало неимоверную путаницу, тем более что ФУСА и ФУСАГ оказались под командованием одного и того же лица. Когда Брэдли возглавил эту армейскую группу во Франции, ее – отчасти с целью устранить эту путаницу, отчасти в целях безопасности – стали называть 12-й армейской группой, и употребление сокращенного названия было запрещено.

По всей вероятности, в момент назначения Брэдли командующим ФУСАГом военное министерство США еще не решило, останется ли он на этом посту, когда ФУСАГ начнет осуществлять функции командования, если такой момент вообще наступит. Возможно, что в спешке Маршалл просто записал Брэдли на оба поста, считая, что, когда придет время, группу можно будет передать какому-нибудь подходящему по чину генералу. В Вашингтоне имелись генералы в высоких чинах – МакНэр, руководивший обучением армии, Лир и несколько других, тогда как Брэдли уступал в чине даже Паттону. То обстоятельство, что Брэдли был в сравнительно невысоком чине, следует запомнить, ибо оно повлияло на последующие события. Как бы там ни было, впервые Брэдли явился в ФУСАГ скорее не как командующий, а как турист. От Бристоля до Нормандии и дальше он считал себя в первую очередь командующим армией.

Зимою 1944 года штаб армейской группы, с помощью которого Брэдли впоследствии командовал во Франции четырьмя армиями, влачил скромное и незаметное существование на Брайанстон-сквере, в плохоньком квартале, неподалеку от Гровенора и Мэйфэра. «Скромное» – правильное выражение, но «незаметное» – эпитет не совсем точный. Через какой-нибудь месяц после организации ФУСАГа упоминание о нем уже вызывало в Лондоне такой же хохот, как самые веселые номера в нью-йоркском мюзик-холле, ибо у ФУСАГа не было войск, не было определенной задачи и – как тогда казалось – не было будущего.

Шутки исходили главным образом из британского штаба, вовсе не желавшего видеть рядом с собою американского конкурента, и это было понятно. Но нужно сказать, что офицеры ФУСАГа, как нарочно, поставляли материал для таких шуток. В Лондоне их главным вкладом в военное усилие была отличная столовая. Штаб являл собою своеобразную смесь из ветеранов, прибывших, наконец, из Африки, и новичков, только что из Штатов. Последние задавали тон. Они суетились из-за тысячи ненужных мелочей и с особенным азартом занялись проблемой, как закаляться для предстоящей походной жизни. Никто не изъявил желания сдать им под лагерь участок английской земли, и тогда они, после долгих совещаний, приняли великое решение. Вдоль всего Брайанстон-сквера тянется широкая аллея, окаймленная красивыми, высокими деревьями. В один прекрасный день ФУСАГ торжественно выплыл из своей резиденции, расставил под этими деревьями палатки и там накормил себя завтраком. После завтрака все возвратились по своим квартирам и канцеляриям.

Бедный ФУСАГ! Самое обидное для него происшествие случилось в марте, когда немцы сделали последнюю попытку сжечь Лондон с воздуха. Нужно же им было сбросить свои зажигательные бомбы прямо на крышу ФУСАГа. На всех соседних крышах стояли дежурные прославленной лондонской службы ПВО, которые живо справлялись со своими зажигалками. А вот на чердаках ФУСАГа их никто не тушил. Англичане, естественно, не обслуживали эти дома, а у ФУСАГа еще не дошли руки до мер борьбы с воздушными налетами. Таким образом, зажигалки сожгли почтовое отделение штаба, часть архива, канцелярию коменданта и еще кое-какие мелочи. Получился очень красивый костер, на фоне которого эффектно выделялись чудесные деревья, а борьба с огнем, несомненно, обогатила боевой опыт ФУСАГа.

Налет, от которого пострадал ФУСАГ, имел некоторое касательство ко мне, так как я в это время жил в маленькой квартирке в переулке у самого Брайанстон-сквера. Налеты мне были не в новинку, – я пережил блиц 1940 года, – я любил наблюдать их и обычно, как только начинали стрелять зенитки, высовывался из окна, чтобы посмотреть, что творится на свете. Случилось так, что накануне налета, о котором идет речь, я провел полчаса за чтением материалов по опросу немецких летчиков, захваченных в плен во время последнего налета. Из опросов явствовало, что немцы пытаются применить против Лондона новую технику бомбежки, заимствованную у англичан. Я решил проверить, как это делается.

Пленные сообщили, что первые немецкие самолеты должны сбросить сигналы в определенном порядке, в один ряд перпендикулярно курсу, чтобы отметить линию выхода на боевой курс; потом второй – вдоль курса, – указывающий направление на цель; и, наконец, прямо над целью головной самолет сбросит очень яркую красную ракету: она укажет место, куда последующие волны самолетов должны сбросить свои бомбы, – объект на данную ночь.

В ночь налета на ФУСАГ не успел я высунуть голову в окно, как воочию увидел все, о чем читал. Вот эти огни отметили линию выхода на боевой курс. Вот летят сигналы вдоль линии бомбежки. Я глядел, как завороженный; было так, словно смотришь пьесу, которую только что дочитал.

А потом я, изогнувшись, взглянул вверх и обнаружил, что красивая красная ракета на парашюте, в которой я признал указатель объекта, висит прямехонько у меня над головой. Через две секунды воздух наполнился шелестом и свистом, и зажигалки, как дождевые капли, зашлепали по крышам и тротуарам. Переключившись с академического изучения техники немецких налетов на более практическую задачу – как бы выбраться живым из своего переулка, – я только тут увидел, что горит ФУСАГ.

Одной из причин, почему я в ту зиму читал опросы военнопленных, были полученные нами сведения о намерении немцев применить против Англии какое-то секретное оружие. Мы знали, что они изготовляют и самолеты-снаряды, и стратосферные ракеты, и в наши планы входила, между прочим, эвакуация Лондона. Она должна была коснуться только гражданского населения, – правительство и штабы предполагалось упрятать под землю на глубину не менее шестидесяти футов и никуда не перебрасывать, чтобы не поколебать моральное состояние в стране и не дать немцам повода заявить, будто они уничтожили Лондон как действующий центр Британской империи.

Первое, что я узнал о самолетах-снарядах, сводилось к следующему: взрывчатые вещества в количестве, равном грузу товарного вагона, будут сбрасываться на Лондон через каждые две минуты круглые сутки, день за днем. Считалось, что это максимум того, чем нам угрожают самолеты-снаряды, если их, как предполагалось, будут пускать со всего побережья от Голландии до Шербура.

Вскоре на фотоснимках, доставляемых нашими разведывательными самолетами, появились стартовые станции – полоски, заостренные в форме лыжи. Я хорошо это помню, потому что, исходя из этого, мы – все, что осталось от штаба Деверса, – сделали последнюю попытку заставить кое-кого поторопиться с вторжением. Нам представлялось, что лучший способ избавить Лондон от новой неприятности с воздуха, – это переправиться через Ла-Манш и отнять у немцев их базы.