Текст книги "Совершенно секретно"

Автор книги: Б. Сучков

Соавторы: Ральф Ингерсолл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

Нужно отдать должное мужеству и выдержке англичан; вполне реальная угроза национальной катастрофы, заключенная в самолетах-снарядах и ракетах, ни разу не поколебала британских офицеров, твердо решивших, что ничто не заставит их торопиться и не отвлечет от намеченного курса и планов. Не следует думать, что они недооценивали опасность самолетов-снарядов или игнорировали ее. Вскоре все планы стратегических налетов авиации союзников были перестроены с целью пресечь это зло. Английские ученые работали день и ночь, но не могли предложить правительству никаких реальных контрмер.

А торопиться англичане не желали.

Сам я в то время, сколько помню, числился в ФУСАГе лишь наполовину. Деверс, уезжая, по тем или иным соображениям оставил кое-кого из нас в Англии, и та небольшая работа по планированию какую американцы еще могли вести, выполнялась его прежним штабом и позднее организованные штабом армейской группы. Когда бессмысленность составления планов при отсутствии армии, которая могла бы их выполнять, стала слишком очевидной, ФУСАГ выделил своего рода авангард и временно прикомандировал его к штабу британского главнокомандующего. Теоретически в задачу этой группы входило ознакомление с операциями Монтгомери, с тем, чтобы к тому моменту, когда произойдет реорганизация, – когда американские сухопутные силы перейдут из-под командования Монтгомери к американскому командующему, – хотя бы несколько американских офицеров были в курсе операций в масштабе армейской группы и обеспечили бы более или менее безболезненный переход и преемственность стратегических и тактических планов. В середине марта я был включен в эту группу, и когда Монтгомери со своим штабом перебрался из школы св. Павла в окрестности Портсмута, я последовал за ним. Мы расположились лагерем на лужайках и под деревьями прекрасного поместья Саутвик-парк.

Так была создана еще одна американская группа.

В Портсмуте мы имели возможность близко ознакомиться с планами Монтгомери, но чтобы обсудить их с другими американцами, мы должны были либо возвращаться в Лондон, либо предпринимать восьмичасовую автомобильную поездку в Бристоль. Мы были тем, что на гражданских конференциях когда-то называлось "наблюдатели без права голоса", к тому же и слушать наш голос было некому.

Впрочем, прием, оказанный нам в штабе Монтгомери, пришелся нам по душе: в течение многих месяцев работы с англичанами положение наше оставалось двусмысленным, теперь же мы, по крайней мере, знали свое место. Начштаба Монтгомери, Фредди де Гингэнд, собрал человек двадцать – тридцать из нашей группы в большой палатке и произнес речь такого примерно содержания:

"Генерал Монтгомери поручил мне передать вам, что он очень рад видеть вас здесь. Он хотел бы, чтобы вы поняли, что этот штаб – не англо-американский. Это британский штаб. У вас здесь не будет никаких прав и никаких обязанностей. Однако мы намерены сообщать вам все, что нам известно, и во всем идти вам навстречу. Насколько я понимаю, ваша задача быть в курсе операций генерала Монтгомери, знать, какие шаги он намечает и как он намерен их осуществить. Мы будем всемерно помогать вам получать эти сведения. Но дело это – наше дело, и мы считаем, что будет меньше неприятностей, если все это поймут".

Все было ясно, и это нам понравилось. Словно освежающим глотком лимонного сока смыло приторный вкус всех этих: "Вашу руку, заокеанские друзья! Ну и молодцы вы, честное слово! Но не думаете ли вы…" Отрадно было и другое: создавалось впечатление, что Монтгомери решил заняться вторжением всерьез, а мы уже давно перестали тревожиться о том, кто будет двигать это дело вперед, лишь бы оно продвигалось. К тому же мы теперь были избавлены от мучительных сомнений в том, правы ли мы были, когда навязывали наши непроверенные идеи английским ветеранам.

"Джонни-новичкам" пришлось бы несладко в 1943 году, даже если бы их единственной заботой было выполнение приказов, – приказов о подготовке военной операции, которую их союзники словно и не считали нужной. Но еще больше их смущало и глубоко угнетало ощущение, что они вообще не имеют права на какие бы то ни было взгляды. Они были уверены, что подготовить эту операцию можно и что при соответствующей подготовке она будет успешной. Но имели ли они право на такую уверенность? Ведь они, в сущности, исходили только из теории. Самые опытные из них разве что участвовали в стычках с немцами в Африке. Им не приходилось, как английским коммандос, переправляться через Ла-Манш на десантных судах, высаживаться среди мин и колючей проволоки, под огнем бетонных укреплений. Они знали, что, настаивая на своих непросвещенных мнениях, они ставят под удар сотни тысяч жизней и самую историю. Они не чувствовали уверенности, не обладали опытом и знаниями, на основе которых могли бы строить свои доводы. В трудные минуты они, с чисто американской непосредственностью и оптимизмом, могли только верить в себя и в своих соотечественников. Их более опытным союзникам без труда удавалось внушить им, что они ничего не понимают.

Мы знали, что если мы ошибемся, кто-то кровью заплатит за наш промах. Теперь, когда командование принял великий Монтгомери, мы все испытывали чувство облегчения; страшное бремя ответственности уже не давило нам плечи.

С нашими новыми друзьями мы отлично ладили, жили и питались с ними вместе в палатках под старыми дубами. Впервые мы работали с группой англичан, которых мы уважали за их военные заслуги я среди которых занимали определенное, четко оговоренное положение. Вот где оправдывалась поговорка: "Чем крепче забор, тем лучше соседи".

По вечерам мы иногда беседовали на эти темы с нашими английскими коллегами, делились мнениями о людях, которым предстояло вести наши армии в поход. Некоторые полковники Монтгомери служили в Африке с американскими войсками и при американских штабах. Они, точно оправдываясь, говорили нам: "Но у вас вообще нет командиров. Вспомните, сколько времени нам потребовалось, чтобы найти Монтгомери, а вы ведь только начали воевать". Монтгомери они называли "наш главный" и верили в него непоколебимо. "Подождите, – говорили они нам, – вот увидите его в деле". Смысл их слов сводился к тому, что хотя у нас есть хороший материал – им, например, нравились Брэдли и Хармон, – нам предстоит роль массы, а поведут нас к победе англичане. И они действительно так считали.

Противопоставить этому мы могли только скромные достижения наших командиров в Африке и в Сицилии, поэтому мы спрашивали их: если ваш «главный» составил себе имя под Эль-Аламейном, следует ли из этого, что американцам нет нужды выдвигать своих боевых командиров? Намерен ли «главный» отныне поставлять союзникам всех командиров, нужных для победы? И если они допускают мысль, что делу союзников все же потребуются старшие командиры американцы, – ведь недалеко то время, когда американские войска численностью в пять раз превзойдут английские, – как быть тогда, если эта теория возьмет верх и ни одному американскому командиру не будет предоставлена возможность – приобрести опыт и проявить себя на достаточно высоком посту? Неужели же так до конца и будет один Монти?

Англичане пожимали плечами – а почему бы и нет? Монти и Александер. Они твердо верили, что стоит только выполнить «Оверлорд» и очистить во Франции место, где «главный» мог бы развернуться, – и противнику крышка! Кто назначен командующим немецкими войсками в Северо-Западной Франции? Роммель. А с Роммелем «главный» умеет управляться.

Мы дивились их уверенности, но возражать не решались. Как-никак, в Африке они не сплоховали.

Однако поначалу Монтгомери не оправдал наших надежд. Не успел он обосноваться в Англии, как решил отодвинуть срок вторжения, согласованный в Тегеране. Отодвинуть на целый месяц! Нас прямо в дрожь бросило: еще одна такая отсрочка, и вторжение автоматически переносится на будущий год. В плане «Оверлорд» одно было бесспорно: вторжение надо осуществить с таким расчетом, чтобы впереди оставалось все лето. Англичане до смерти боялись осенних штормов в Ла-Манше.

И по существу в приказе Монтгомери не было ничего утешительного: не то, чтобы он перенес вторжение с первого подходящего прилива в мае на первый подходящий прилив в июне, – нет, он просто отодвинул его на 31 мая срок, явно взятый с потомка, потому что он приходился ровно на неделю раньше, чем нужная фаза луны и прилива. Было ясно, что цель этого хода соблюсти букву тегеранского соглашения и наплевать на его смысл. Русские сначала настаивали на 1 апреля, а потом отказались от апреля, чтобы гарантировать начало мая. Когда мы спросили англичан, извещены ли русские об отсрочке, они, к нашему удивлению, ответили отрицательно. Позже особая миссия была отправлена с этой вестью в Москву, но она выехала лишь после того, как обсуждение сроков уже потеряло всякий смысл.

И все же мы не знали, что думать о Монтгомери. Оттягивая срок, он в то же время настаивал на расширении операций, за которое многие американцы боролись так долго и безуспешно. Еще при Деверсе американский главнокомандующий дал своим плановикам задание расширить «Оверлорд». Они выбрали полосу берега справа от первоначально намеченного района высадки, и вся операция была соответственно разработана на бумаге. Брэдли вернулся к этим планам, как только занял свой пост, и они были основательно доработаны. Новый участок берега приходился на американском фланге, что полностью оправдывало мероприятия Брэдли, хотя осуществление этих планов не входило в его полномочия. Теперь расширения фронта требовал Монтгомери – и добился своего, ибо его авторитета никто не оспаривал. В отличие от Деверса, он был избавлен от необходимости торговаться.

Даже СХАЭФ был подчинен «главному» – в силу полномочий, данных ему по Тегеранскому соглашению. Зимою 1944 года имело место небывалое явление: младший штаб вызывал к себе руководящий состав старшего штаба и читал им лекции на тему о том, что и как делать дальше. На одном из таких собеседований я присутствовал, и сам был свидетелем того, как начальник штаба Монти распекал генералов из СХАЭФа. Офицеры Монтгомери имели право подписывать от его имени приказы и раз даже дали нагоняй министерству иностранных дел. Они отдали историческое распоряжение о том, чтобы в интересах безопасности была приостановлена отправка дипломатической почты в нейтральные страны. Но это относится к более позднему времени.

В январе мы пережили минуты уныния в связи с отсрочкой, а затем совещания участились до такой степени, что мы стали опасаться, как бы вся операция не оказалась погребенной под ними. Позднее начальник американского генерального штаба Маршалл говорил в своем официальном отчете о бестолочи, царившей в Лондоне в январе. Эйзенхауэр писал ему в то время:

"Совершенно ясно, что здесь нужно предпринять энергичные шаги в нескольких направлениях. Расположение штабов, четкая расстановка командующих, тактика штурма, численность войск и количество техники – все эти вопросы еще не разрешены окончательно. Самая важная из всех задач усилить первую атакующую волну в «Оверлорде».

Главной загвоздкой, – особенно после того, как план вторжения был, наконец, расширен, – оставались плавучие средства. Мы только теперь узнали, что англичане затеяли еще одну глупость на Средиземном море, – по мысли Черчилля, решено было снова, "в самый последний раз", высадить десант с целью захватить Рим. Для этого предполагалось, разумеется, использовать транспортные суда, которые сильно помогли бы разрешить все затруднения на Ла-Манше. Злосчастный Средиземноморский фронт, теперь перешедший в исключительное ведение англичан, снова стал нам поперек дороги. Мы, находясь в Англии, в то время не знали, что войска будут высажены в Анцио и что после провала этой операции гонка на Балканы прекратится.

После Анцио уже не осталось надежд выиграть войну со стороны Средиземного моря; появились самолеты-снаряды, война затягивалась, и англичане, прочно забрав в свои руки командование, утешались тем, что если вторжения через Ла-Манш не миновать, они, по крайней мере, могут проводить era по-своему. Мы же в Портсмуте только чувствовали, что к концу февраля а высадка в Анцио началась 22 января – перспективы операции на Ла-Манше таинственным образом прояснились.

Подготовка к штурму пошла всерьез, – ведь все, что могло запоздать, уже запаздывало непозволительно. Вот когда «Джонни-новички» дождались, наконец, признания: оказалось, что они-то, эти непрошеные помощники, и делали самое нужное дело; несмотря на все препятствия, они сумели довести работу до той точки, с которой теперь ее можно было продолжать.

Штурмовой учебный центр разработал технику первого штурмового эшелона. Без чьей-либо санкции были выработаны основные ее принципы и начато обучение американских войск. Монтгомери оставалось только легализовать все это.

Десантные суда, какие мог бы уделить нам средиземноморский флот, прочно завязли у Анцио, но по заданию штаба Деверса, работавшего в контакте с Дональдом Нелсоном, на американских верфях уже строились новые суда, и они поспели к сроку.

Кроме того, «Джонни-новички» еще до отъезда, после долгих усилий, все же сумели убедить американский флот отнестись к проблеме вторжения серьезно. Когда выяснилось, что для прикрытия штурма в его возросших масштабах потребуется увеличение огневой мощи судов, американский флот предложил свои услуги.

Организация снабжения, которую Деверс сколотил и оставил в Англии, работала бесперебойно, уже шло укомплектование складов. Существенно и то, что в американской организации снабжения было достаточно бывших «Джонни-новичков», досконально изучивших работников и практику снабжения и перевозок в Соединенном Королевстве. Без их сноровки было бы трудно довести эту работу до конца.

Все эти немаловажные достижения были прямым результатом работы Деверса и K° в условиях непрестанного противодействия со стороны их союзников. Пусть они не были посвящены в секрет игры, но бить по мячу они умели. Возможно даже, что Деверс и его помощники не сделали бы больше, если бы цель их работы была им яснее. Оружием в борьбе им служила их манера понимать все английские доводы буквально. Они просто изматывали англичан своей примитивной логикой: "Как мы можем обучить войска, если у нас нет учебного поля? В Англии миллионы акров земли, а нам нужно всего несколько сотен. Почему нам их не дают?". Такое упорство, граничившее с ребячливостью, оказывало действие.

Подготовка к операции стала приобретать видимые очертания – началось сосредоточение войск и репетиции. Предыдущим летом стратегические воздушные силы получили задание сломить Люфтваффе бомбежками авиазаводов и навязыванием воздушных боев. Эта задача была вверена Восьмой воздушной армии Икера, которой теперь командовал Дулитл, а не британским воздушным силам, потому что британские бомбардировщики по-прежнему использовались только для ночных заданий, во время которых нет возможности ни точно высмотреть нужный промышленный объект, ни затеять бой для уничтожения вражеских летчиков-истребителей. Прицельные бомбардировщики Дулитла, прикрываемые истребителями дальнего действия, теперь занялись немецкой авиацией вплотную.

В течение всей зимы 1944 года газеты ни слова не говорили о том, что близится начало битвы за Европу: союзники надеялись, что когда вторжение начнется, немцы примут его за мощную атаку против стартовых станций для самолетов-снарядов, о подготовке которых, как было известно немцам, мы имели сведения.

В начале января Восьмая воздушная армия была усилена Пятнадцатой американскими бомбардировщиками дальнего действия из Италии – и слилась с ними в одно ударное соединение под командованием генерала Спаатса для действий над континентом. В феврале налеты достигли высшей точки. Генерал Маршалл писал: "Жестокая битва длилась целую неделю. Она велась над Регенсбургом, Мерсебургом, Швейнфуртом и другими важными промышленными центрами. Истребительная авиация немцев была сильно ослаблена, наши атаки продолжались с неослабевающей яростью".

И все-таки мы опасались, как бы англичане не воспользовались лазейками, имевшимися в плане «Оверлорд». Повторяю, мы не знали, что после Анцио они были вынуждены отказаться от своего намерения первыми попасть на Балканы. Но к апрелю «Оверлорд» уже развил непреодолимую силу инерции, машина уже работала, и все это знали. Никакие лазейки, никакая высокая; политика и благочестивые чаяния не могли теперь помешать вторжению в Европу. Весь огромный механизм его достиг таких размеров и такой силы, что невозможность остановить его была очевидна всякому.

Войска, стянутые в Англию в 1942 году, были не так многочисленны, их без труда удалось перебросить в Африку. Другое дело – «Оверлорд». Теперь уже не сотни тысяч, а миллионы выстроились в очереди у пунктов посадки на суда, очереди эти тянулись через всю Англию и Шотландию и дальше, через океан, до переполненных лагерей позади портов Атлантического побережья США.

По тому же пути от американских заводов и шахт двигалось снабжение.

Все было готово, все было создано с единственной целью – достигнуть европейского материка через Ла-Манш.

Не было человека или группы людей, не было правительства, способного преградить этот поток. Вторжение жило своей особой жизнью. В целом оно имело неизмеримо большее значение, чем любой из его составных элементов, даже чем его руководство, чем люди, получившие бумагу со словами: "Вам поручается командование".

Таким образом, в апреле 1944 года вторжением в Европу никто не командовал. Ни один человек не был бы на это способен. Были люди, командовавшие отдельными участками – базами, дивизиями, армиями, – но все вместе было слишком огромно. В апреле Монтгомери не мог бы больше прибавить к фронту наступления буквально ни одной тысячи ярдов. Эйзенхауэр мог на день-другой отсрочить начало, но всякое изменение, внесенное им в расписание посадки войск, было бы гибельным. Много миллионов частей составляло эту машину. Никакое человеческое воображение не могло ее себе представить.

Самое странное в историческом вторжении в Европу 6 июня было именно то, что никто по существу им не командовал. Два человека, Рузвельт и Черчилль, в свое время согласились на том, что оно должно состояться; но единоличного командования не было. Самый план вырабатывался в течение ряда лет. Корнями он уходил в опыт первых коммандос. Он не был созданием одного гениального ума. Как мы видели, он составлялся по методу исключения, путем отбора наименее невозможных направлений и операций. Это был плод тяжелого, кропотливого труда. И когда план был закончен, отпечатан, переплетен и занумерован, группа людей, работавших над ним, была распущена. Ни один из них не сыграл сколько-нибудь значительной роли в его осуществлении. Но к тому времени, когда Эйзенхауэр и Монтгомери возглавили европейский театр военных действий, план уже разросся до таких размеров, что никаких серьезных изменений они не могли в него внести.

Не Бернард Монтгомери, а план был поистине «главным». Проведенное в январе усиление первой волны по существу не изменило основную концепцию берег Нормандии был выбран просто потому, что условия там были менее неблагоприятны, чем к северу и к югу от него.

Генерал Эйзенхауэр, разумеется, не имел никакого касательства к руководству вторжением. Честно выполняя условия, выработанные в Тегеране, он только расписывался на доверенностях, которые выдал своим трем английским главнокомандующим. Как и предсказывали англичане, – а они позаботились о том, чтобы их предсказание сбылось, – Эйзенхауэр в Англии был целиком занят политическими функциями верховного главнокомандующего. С войсками он соприкасался только во время официальных смотров.

Мало того, что сухопутные, морские и воздушные силы имели отдельных главнокомандующих, – эти три лица сами координировали свои действия, образуя некий сверхсиндикат. Роль Эйзенхауэра в чисто военной области сводилась к посредничеству между ними и командованием воздушными силами дальнего действия. Из всех вооруженных сил в Англии только последние не являлись неотъемлемой частью плана «Оверлорд». Для усиления воздушной подготовки предполагалось «отвлечь» их от главной задачи по разрушению германской промышленности, но в основном поддержка с воздуха при вторжении возлагалась на соединения истребителей и средних бомбардировщиков, которыми командовал Лей-Мэллори. Таким образом, хотя официально ответственность лежала на Эйзенхауэре, фактически его роль в руководстве вторжением сводилась к тому, чтобы шагать из угла в угол и выслушивать синоптиков, которые докладывали ему, что все в порядке. Но и три английских главнокомандующих – генерал, адмирал и главный маршал авиации, – несмотря на свою огромную ответственность, могли сделать немногим больше. Это были мастера, а не управляющие, – мастера, временами до отказа перегруженные работой по координированию действий исторической важности, но бессильные что-либо изменить в самом качестве этих действий.

Такова природа всякой комбинированной операции. На суше генерал действительно командует. Он может приказать своим войскам наступать и отступать, маневрировать и производить демонстрации. В зависимости от его приказа бой может быть выигран или проигран. Другое дело – человек, номинально командующий комбинированными силами вторжения. Он не может увеличить число войск, потому что не хватает судов для их перевозки. Он не может даже уменьшить это число, потому что все части плана так тесно переплетаются, что изменение одной его части сдвинет с места все остальные. Он не может существенно изменить действия своих войск во времени или в пространстве. Как и все, он просто подневольный работник, беспрекословно выполняющий волю плана.

Из всех старших командиров ближе всего под понятие свободного человека подходил Брэдли. Он был только младшим мастером американского цеха, подчиненным обер-мастеру Монтгомери, но именно благодаря такому скромному положению у него оставалось немного времени и внутренних сил, чтобы обдумать, что он будет делать со своими войсками, когда они переправятся во Францию и он сможет хоть что-то предпринять. Стратегический план, которым Брэдли впоследствии руководился на континенте, в общих чертах сложился у него в эти месяцы перед вторжением. Еще прежде, чем его войска отплыли от берегов Англии, у Брэдли была ясная картина того, как с наибольшим эффектом использовать их против германской армии.

Монтгомери не выказывал ни малейшего интереса к идеям Брэдли, – ведь Брэдли был всего лишь одним из его генералов, и обращаться с ним, как с равным, он видел не больше оснований, чем с командующим подчиненной ему канадской или даже английской армии. Не в духе английской военной традиции и не в характере Монтгомери прислушиваться к творческим идеям из области стратегии или тактики, высказанным подчиненными командирами.

Собственные идеи относительно действий на континенте имел еще Деверс, Он пытался заинтересовать ими англичан. В отличие от него, Брэдли держал свои идеи при себе. Теперь он думал вперед – о том времени, когда уже будут созданы предмостные укрепления, когда он выполнит первую задачу, возложенную на него по плану, – захват Шербурского полуострова. Он занялся изучением местности к югу к юго-востоку от района высадки, прикидывая, как он может ответить на те или иные ходы противника

Все это время я либо находился в лагере близ Портсмута, где присутствовал на совещаниях английского штаба, либо носился по южному побережью Англии на джипе и самолете связи, посещая все новые американские части и наблюдая учебную подготовку к вторжению.

Отношения между американцами и англичанами стали более непринужденными, зато всеобщее напряжение росло, великий день приближался. Предстояло разыграть одну из грандиознейших партий в истории. Сейчас, оглядываясь на то время из послевоенного мира, трудно воссоздать это настроение, как трудно вспомнить свои предрассветные ощущения, когда солнце уже стоит высоко в небе, и в пейзаже не осталось ничего таинственного.

Зимой 1944 года все по ту сторону Ла-Манша было окружено тайной и дышало угрозой. То, что нам предстояло, не имело прецедентов. Ветераны кампаний в Африке и Сицилии, – которых, впрочем, было очень мало, – ничем не могли нас утешить. И чем больше они знали, тем меньше от этого было радости, потому что они, казалось, запомнили только хаос и разрушение, и полную зависимость успеха комбинированной операции от случая, от погоды и от ошибок противника.

Серьезные репетиции, которые мы проводили, только портили нам настроение. По плану предполагалось провести ряд учений, все в более крупном масштабе и при участии возрастающего количества людей и судов. Делалось это и для тренировки и чтобы сбить с толку немцев. Когда большие группы наших судов выходили в море, немцы настораживались, но ничего не случалось, и они становились беспечнее. А нам эти занятия должны были дать практический опыт. Но в течение зимы и начала весны они раз от раза проходили все хуже.

Казалось, что сил всех участников – от командующего до последнего пехотинца – едва хватало на то, чтобы собрать войска на берегу, погрузить на суда и снова высадить на другом участке, изображавшем побережье противника. К моменту высадки наступала невообразимая путаница. Терялось важное оборудование, о планах никто не помнил, исчезало всякое представление о порядке.

Очень тяжко бывало стоять на каком-нибудь обрыве, воображая себя немецким командиром, и смотреть, как волны атакующих взбегают на берег и смешиваются в кучу, образуя идеальную мишень. Машины врезались колесами в песок и застревали, их заливало водою в мелких местах, они опрокидывались на дюнах, увязали в болотах. Глядя на эту безнадежную неразбериху, я думал: "Как организовать из всего этого хаоса атаку, достаточно сильную, чтобы прорвать оборону побережья, защищенного сильнейшими в мире укреплениями?"

Мы слишком много знали об этом побережье по большим, устрашающим картам: каждую точку на аэроснимках увеличивали, и старательные топографы изображали на ее месте проволоку, бетон, мины, орудия, подводные препятствия, противотанковые рвы и артиллерийские батареи. Не верилось, что атакующие части, которые приплывут из-за бурного серого Ла-Манша, смогут пробить брешь в этой грозной стене

Из трех больших учений на Ла-Манше беспорядочнее всех прошло последнее. По окончании его мы совсем приуныли и стали думать, что, может быть, пессимисты были правы. Ничего не клеилось. Мы видели это своими глазами, читали донесения командиров частей, знали, что все наши замечательные расписания пошли прахом. А ведь суда прошли всего несколько миль вдоль берега, повернули обратно и высадили войска на свою же землю. Приходилось утешаться скучными соображениями вроде того, что комбинированные операции, всегда производя такое впечатление, что перед высадкой в Африке прогнозы были еще более мрачные, и что вторжение в Сицилию прошло успешно даже после того, как неожиданный шторм потрепал наши транспорты.

Опасались мы и другого. Никто из тех, кому довелось пережить налеты немецкой авиации в одном из наших средиземноморских портов, не допускал мысли, что флот вторжения сможет без помехи выйти в море. На Средиземном море немцы могли одновременно бросать на один пункт ничтожное количество самолетов, и все-таки они рассеивали войска и топили суда. На порты Ла-Манша будет направлена вся сила немецкой авиации, тем более что до ее баз немногим больше ста миль. В такой серьезный момент они не остановятся перед потерями, лишь бы сорвать вторжение. Во время учений каждый раз использовалось лишь малое количество судов. Но, наблюдая их, мы видели, что все крошечные порты Южной Англии и большая гавань Саутгемптона-до отказа борт к борту – забиты судами, как миниатюрные копии Пирл-Харбор. Казалось, что, сбрось бомбардировщик хоть горошину, она и то не может не попасть в цель.

Наконец, проснувшись однажды утром, мы узнали, что ночью германские торпедные катера проникли в караван наших танко-десантных судов в каких-нибудь десяти милях от Портланд-Билл, потопили два из них, а с третьего сорвали корму. Американцы потеряли пятьсот или шестьсот человек ранеными и утонувшими. Это был по большей части инженерно-технический состав; вместе с ним пошла ко дну и материальная часть, которая была нужна в самом начале вторжения, – бульдозеры для расчистки препятствий и переносные дороги для движения мототранспорта по песку. Если немцы могли натворить все это на нашей стороне Ла-Манша…

Положение было серьезное. Почему немцы совершили нападение именно сейчас? Ясно – потому, что они рассчитывали захватить пленных и выведать у них наши планы. На этом учении впервые полностью репетировался боевой порядок штурмового эшелона. В нем уже фигурировало и секретное оружие катера с ракетным двигателем и танки-амфибии «ДД». В Африке, в Сицилии и в Салерно инженерным войскам и пехоте приходилось высаживаться первыми, чтобы подготовить относительно безопасную высадку бронесил. В Нормандии же мы собирались действовать в обратном порядке – посылать вперед вездеходные танки. Эти секретные танки «ДД» всегда, даже на переходах, укрывались черными чехлами. Во время учения предполагалось также проверить готовность наших огневых средств и дистанции, с которых должны будут открыть огонь ракетные и другие орудия.

Спрашивалось: захватили ли немцы пленных, и если захватили, что было этим пленным известно? Сохранение военной тайны основано на том принципе, что каждый должен знать только то, что необходима для выполнения его задачи. Все сведения, какие могут пригодиться противнику, делятся на категории: "для служебного использования", "не подлежат разглашению", «секретно» и так далее, причем в каждом случае в них посвящено все меньше офицеров и бойцов. Во время операций в Европе американскому «секретно» соответствовало английское "весьма секретно". А дальше шли сведения "совершенно секретные", куда входили подробные планы вторжения, организация атакующих волн и распределение поддерживающих родов войск, но не входили место и время вторжения. Эти последние, сверхсекретные сведения, шли под условным обозначением «Бигот». Офицер, имевший право знать и действительно знавший, где и когда начнется вторжение, назывался «биготным».

Среди офицеров, занятых в учении, которому помешали немцы (называлось оно "Тигр"), было человек двадцать, а может быть и больше, «биготных» – то есть знавших, на каком участке берега произойдет высадка, и в каком месяце, и в какую фазу луны. К концу учения «Тигр» тысячи людей располагали "совершенно секретными" сведениями, потому что они провели самую настоящую генеральную репетицию.