Текст книги "Совершенно секретно"

Автор книги: Б. Сучков

Соавторы: Ральф Ингерсолл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

Несмотря на софистическое спокойствие, с которым большинство люксембуржцев принимало немецкую оккупацию, там было движение сопротивления, вербовавшее людей главным образом из фабричных рабочих и деревенской бедноты. Они проявили большое мужество. Вооруженные только винтовками, оставшимися после немцев, с трехцветными нарукавными повязками вместо формы, они вели разведку и несли дозорную службу, следя за движением неприятеля.

Девушки в Люксембурге не отличались красотой – они были неуклюжи и плохо одевались, но это были первые девушки на континенте, говорившие по-английски, и поэтому они пользовались большим успехом у наших солдат.

В какой бы город мы ни попадали, он становился городом штабов, потому что в нем были не только наши собственные солдаты и офицеры, но также и парки Девятой воздушной армии, что помогало нам держать связь с поддерживающей нас авиацией, – стоило только выйти на улицу или завернуть за угол. В Люксембурге находились штабы не только Девятой воздушной армии и 12-й армейской группы, но, после первой недели боев, и штаб Третьей армии Паттона, который руководил наступлением из здания какой-то школы по ту сторону большого моста. Пока наступление Паттона не развернулось, можно было бы, совершив дерзкий прорыв, захватить три самых важных штаба американской армии, расположенных в радиусе нескольких городских кварталов, – для этого надо было пройти всего десять миль, но я не думаю, чтобы немцам это было известно.

Так как здесь у нас было три штаба, девушки, много люксембургского пива и шампанского и хорошие теплые помещения – мы подвозили уголь из Саарских копей к югу от нас, – то в Люксембурге мы несколько раз устраивали танцы, а потом собрали у всех недельный паек и в рождественский сочельник организовали большой детский праздник. Праздничный паек состоял из пятицентовой плитки молочного шоколада, двух плиток "Бэби Рут" или еще чего-нибудь – леденцов, пачки печенья, лезвий для бритв и шести пачек папирос. Мы оставили себе папиросы и лезвия для бритв, а всего остального набралось для детей – целые бочки.

Организовать праздник мы попросили трех или четырех хорошеньких девушек из Красного Креста, которые приехали в Люксембург провести несколько дней отпуска перед наступлением и остались еще на несколько дней, потому что мы их упросили, и потому что им самим хотелось остаться.

В последние минуты детский праздник чуть не был сорван: вышла какая-то ошибка, все «приличные» дети были уже приглашены куда-то. Однако в самую последнюю минуту сироты из местного приюта заменили тех, кто был приглашен сначала. Они вошли попарно, крепко держа друг друга за руки, и так обрадовались елке, Санта Клаусу и всему прочему, что, получив подарки, не могли вымолвить ни слова и только таращили на них глаза.

Елка была не только доморощенная, но и украшенная по-домашнему. Ель была из местного леса и блистала серебряными украшениями и снегом, сделанными из алюминиевых противорадарных пластинок, сброшенных немецкими бомбардировщиками. Детишки набили животы сладостями, потому что «приличных» детей в Люксембурге больше, чем сирот, и пайки были выписаны на большее количество гостей. Так что каждый получил столько, сколько мог съесть, – и мороженого, и самых лучших вкусных сластей.

Мы так и не узнали, откуда люксембуржцы берут сахар, ибо даже в первую неделю после нашего прихода кондитерские были полны конфет; в окнах мясных лавок висели связки сосисок; в городе не хватало только хороших папирос. Очевидно, быть воссоединенной частью империи совсем не то, что быть оккупированной страной, вроде Франции или Бельгии. Во Франции – дальше Парижа нельзя было найти ни капли вина, разве только из бутылки, зарытой для какого-нибудь специального случая. Но в Люксембурге пиво и вино лились рекой, и щеки у горожан были круглые и красные.

Во все время боев на выступе люксембуржцы были зрителями первого ряда, откуда они и любовались дефилирующей мимо них американской армией. Дивизия за дивизией и специальная часть Третьей армии за специальной частью высылали свою военную полицию вперед, регулировать путь, и следовали за нею с юга, дрожа от холода. Иногда на бойком перекрестке за мостом стояла военная полиция четырех или пяти разных частей, вылавливая свои машины из общего потока, движущегося на север, и направляя их на ту или другую дорогу. Понаблюдав все это в течение нескольких дней, люксембуржцы почувствовали себя гораздо лучше. До того как через город прошли два корпуса Третьей армии, жители видели только американцев из передовых частей, занимавших город, – немцы не останавливались для того, чтобы отстреливаться, – и караульных и канцелярских служащих нашего штаба.

После того как стремительное наступление Паттона ушло за Бастонь, через город проходили только транспорты снабжения, и тех не слишком много, так как главная станция снабжения находилась к северо-западу от нас. Когда мы в джипе направлялись на линию фронта, все вокруг уже имело аккуратный, упорядоченный вид, и вдоль дороги, рядом с замаскированными батареями, возвышались целые штабели снарядов. Солдаты строили бараки из патронных ящиков, многие из них спали под крышей, в опустевших деревенских домах. Тут опять чувствовался сильно бьющийся пульс армии. Армия снова начала двигаться вперед.

Фрицы бахвалились, начиная контрнаступление в Арденнах: они не могут проиграть. Однако через несколько дней они поняли, что проиграли, – а после того как немцы проиграли сражение в Арденнах, можно было с полной уверенностью сказать, что они проиграли и всю войну. После Арденн с ними было покончено совершенно, так же как было покончено с армией конфедератов-южан после Геттисбурга. Понадобилось очень немного времени – и очень много жизней, – для того чтобы доказать это. Вот та взаимосвязь причин и следствий, в силу которой, поражение Гитлера в Арденнах прикончило его.

Между 15 декабря и 16 января немцы потеряли в Арденнах 5-ю и 6-ю танковые дивизии и тысячи людей из поддерживающих войск, не достигнув при этом ни одной из основных намеченных целей. Молниеносный удар не помог ни взять Льеж, ни даже форсировать Маас. Участвовавшие в наступлении танковые дивизии не были уничтожены полностью, но понесли такой серьезный урон, столько потеряли ранеными и убитыми, и из строя этих дивизий выбыло столько танков, что они уже не участвовали в боях как единая сплоченная ударная группа. Это танковое соединение было последней свободной фигурой на шахматной доске Гитлера.

В середине января началось большое наступление русских на Висле. По своим масштабам оно было величайшей из наступательных операций второй мировой войны. Оно имело поразительный успех. Немногим более чем в две недели русские перешли немецкую границу на фронте протяжением в триста миль, продвинувшись на двести пятьдесят миль вперед от своих исходных рубежей на Висле. Там, за германской границей, русские линии снабжения на какое-то короткое время оказались чрезвычайно растянутыми. Русская армия была тогда наиболее уязвима. Но в Арденнах американцы окружили и разбили единственную подвижную силу рейха, с помощью которой Гитлер мог бы нанести ответный удар на востоке. Война на два фронта, которой Гитлер всегда боялся, настигла его.

Не имея резервной армии для того, чтобы нанести контрудар русским, Гитлер должен был срочно пересмотреть всю свою стратегию. Теперь нам известно, что именно он сделал.

После того как русские закрепили свои позиции на берегах Одера, Гитлер перенес центр тяжести с Западного на Восточный фронт. В течение 1944 года Западный фронт получал отборные немецкие резервы и снабжение – все, что только было лучшего. Когда русские продвинулись до Одера, Гитлер созвал своих командующих Западным фронтом и сказал им, что отныне они должны драться с американцами и англичанами с помощью тех средств, какие у них имеются. Они не получат ни нового вооружения, ни новых дивизий – только пополнения, для того чтобы поддерживать достаточный уровень сопротивляемости. Им даже не будет позволено сохранить все те войска, какие у них имеются, они должны снять остатки 5-й и 6-й танковых дивизий и отдать их, а также и некоторые другие части. На востоке создалось отчаянное положение, и до тех пор, пока можно будет сделать что-либо более существенное, фронт необходимо стабилизировать.

Этим перенесением центра тяжести с запада на восток, последовавшим за провалом немецкого контрнаступления в Арденнах, началось третье действие драмы.

Теперь на Западном фронте было только вопросом времени – когда американцы, непрерывно получавшие подкрепления, смогут прорвать Западный вал.

Для американцев, после того как они вступят в долину Рейна, опять-таки будет вопросом времени – когда они смогут форсировать последний естественный рубеж перед Центральной Германией – самый Рейн. Припомним слова пленного немецкого сержанта, сказанные им несколько позже своему лейтенанту: "Однако, герр лейтенант, вы говорили нам, чтобы мы не беспокоились – американцам никогда не перейти через Pep, а я вам сказал тогда, что мне это кажется странным: как же американцы не перейдут через Pep, когда они переплыли Атлантический океан?". Pep – маленькая речонка на немецкой границе, а Рейн – тоже река, несколько побольше Рера.

Мы теперь имеем доказательства, что после русского прорыва на Восточном фронте Гитлер замышлял колоссального масштаба операцию против советских вооруженных сил. Но время его истекло. Операция против русских должна была осуществиться в Померании. Предполагалось нанести удар к югу от Балтийского моря, по основанию русского клина. Однако русские генералы вот уже два года обыгрывали немецких генералов на шахматной доске войны. Теперь они снова их обыграли. Позволив мировой прессе опубликовать зажигательное сообщение о том, что советские войска собираются штурмовать Берлин, русское верховное командование повернуло две группы армий на север и в одну неделю молниеносным ударом выхватило у немцев из рук базу контрнаступления в Померании.

Тем временем на Южном фронте наступления завоевание русскими Силезии парализовало всю германскую производственную машину, – из Силезии шла большая часть стали для новых подводных лодок, которые строились на верфях Балтийского моря, и значительная часть материалов для новых самолетов-снарядов.

Когда, перейдя через Рейн, Брэдли выбрал своей конечной целью Тюрингенский лес в Центральной Германии вместо Берлина, а затем послал Паттона дальше на юг, в Австрию, – песенка Гитлера была спета. То, что оставалось от немецкой промышленности, было разбросано по Тюрингенскому лесу, а Австрия стала дорогой отступления к тому, что мы называли «Редутом». «Редут» был укрепленный район вокруг Берхтесгадена, где, как предполагалось, нацистская партия рассчитывала продержаться до тех пор, пока не сможет организовать свое подполье для контрнаступления после заключения мира.

Глава десятая. Брэдли против Монтгомери

Разгром в Арденнах Шестой эсэсовской танковой и K° был началом конца; тем не менее, между 16 декабря 1944 года и 8 мая 1945 года произошло еще много интересного: на полях сражений и на арене борьбы за командование и управление союзными армиями делалась история.

Проникновение немцев в Арденны болезненно ошеломило весь мир. Положения на театре военных действий в Европе явно не понимали, а объяснить его в самый разгар сражения было, конечно, нельзя. Даже те сообщения, которые публиковались, приносили вред. Немецкие танковые командиры, потерявшие после прорыва связь со своими штабами и не знавшие, где их войска, а где наши, приучились полагаться, как на постоянный источник осведомления, на Британскую радиовещательную компанию.

История битвы в Арденнах драматична сама по себе. Главный немецкий нажим был в тридцати – сорока милях к северу от Люксембурга – по ту сторону бельгийской границы. Там действовали два клина, причем у каждого было острие в виде танкового соединения. По мере того как танки прорывались вперед, за ними тотчас же следовала пехота, чтобы закрепить позиции и ударить на север и на юг с целью расширить фланги выступа. Сама же танковая атака была направлена прямо на запад к должна была потом повернуть на север, чтобы захватить переправы через Маас. Маас опоясывает Арденнский лес, а по другую сторону реки простирается гостеприимная равнина остальной Бельгии и Северной Франции.

Первая осечка, которую дала эта атака, прошла в то время почти незамеченной – так разительны были некоторые из успехов, достигнутых неприятелем в первый же день. Эта осечка произошла, когда северный атакующий корпус нарвался на местную контратаку, предпринятую американской пехотой за городом Моншо, и сразу был остановлен, потерпев тяжелые потери от артиллерийского огня. Зато другой из двух главных ударов, то есть южный, пришелся по участку, который можно было назвать учебным сектором американского фронта; здесь атака захлестнула пехотную дивизию, занявшую свои позиции всего лишь днем раньше. Наступающие части пронеслись сквозь нее и приданную ей корпусную артиллерию и устремились дальше, вгрызаясь в тыловые районы.

В течение сорока восьми часов был осуществлен прорыв по всем правилам искусства. В одном месте он достигал двадцати миль в глубину, и на пути к Маасу у немцев не оставалось абсолютно никаких препятствий, если не считать изолированных отрядов военной полиции, которые не имели даже автоматов и ничего не могли противопоставить танкам.

Стараясь быстро реализовать все выгоды положения, создавшегося после пробития бреши, немцы повернули остановленную у Моншо атаку к югу и двинули атакующие силы бок о бок с прорвавшейся колонной. А затем весь нажим был повернут на север, в попытке смять прорванный фронт американской Первой армии.

Все это сопровождалось ошеломляющими диверсиями в тылу американских войск, вдоль дороги на Льеж. Эти диверсии состояли из смелого парашютного десанта, сброшенного при сильном ветре с небольшой высоты, и из операции, сводившейся к массовому просачиванию в расположение американских войск специально обученных немецких солдат в американской форме. Кроме того, действительный парашютный десант сопровождался рядом мнимых десантов, чтобы увеличить смятение.

От первых же немцев, захваченных в американской форме, мы узнали, что они собирались, между прочим, убить главных союзных военачальников, начиная с Эйзенхауэра и Брэдли. Все эти молодые немцы говорили, конечно, по-американски и для подготовки к своей роли замешивались в ряды пленных американских солдат в немецких загонах. В течение битвы в Арденнах ходить за линией американского фронта можно было, лишь подвергаясь импровизированным экзаменам и отвечая на вопросы, вроде: "Как фамилия вице-президента?" или: "Как называется остров, на котором стоит статуя Свободы?" Эту игру в вопросы и ответы придумали сами часовые, чтобы вылавливать волков в овечьей шкуре.

Но главную заботу причиняла, конечно, не эта пиротехника, а упорно долбящие танковые колонны: каждый час отмечалось дальнейшее продвижение их на запад. Погода была в сговоре с немцами: облака густым покровом висели над холмами, чуть не цепляясь за верхушки деревьев, и спасали немцев от наблюдения или воздействия с воздуха. Иногда какой-нибудь смелый пилот истребителя П-51 со своей эскадрильей пробивал облака и, проносясь над долинами со скоростью трехсот миль в час, делал, что мог, своими подкрыльными бомбами и пулеметами. Но практически союзные армии с таким же успехом могли бы вовсе не иметь авиации.

При таких условиях просто поразительно, с какой быстротой наш разведывательный отдел сумел составить картину, дающую представление о немецких силах и их возможностях. Объяснение, вероятно, состояло в том, что при всяком прорыве некоторые колонны сбиваются с пути, а некоторые оказываются отрезанными и у захваченных в плен офицеров можно тут же отобрать карты и полученные из первых рук инструкции командирам.

Темп и направление удара вскоре подтвердили наши предположения о целях, которые ставят перед собой немцы. Как показывали флажки на стенной карте, северная граница первоначального прорыва шла с востока на запад, сейчас же к югу от дорожного узла Сен-Вита; южная граница подвигалась на запад, к расположенному на холме городу Бастонь, и через несколько дней обтекла Бастонь, замкнув ее в кольцо.

Мы следили в штабе за всем происходящим и уже засовывали термитные гранаты в пачки наиболее секретных документов, чтобы можно было немедленно их уничтожить, как только на холмах покажутся серые мундиры. Мы пережили несколько неприятных часов, когда передовые патрули третьеразрядной немецкой дивизии появились на дороге в пяти милях от нас и путь им преграждали только сторожевое охранение и кучка саперов. Немецкая дивизия не захотела, однако, вступить в бой, – но к северу от нас дело обстояло иначе.

Брэдли замечательно руководил сражением. Когда в донесениях еще высказывалась мысль, что немецкая атака, возможно, сводится всего лишь к диверсии местного значения, он понимал уже, что немцы действуют всерьез, и двинул все свои силы им навстречу. Отсрочка хотя бы на несколько часов, чтобы все взвесить, как следует разобраться и выждать более точных сообщений с покрытого туманом поля битвы, – могла привести к проигрышу сражения. Брэдли не стал выжидать, он сразу принял меры, и пиитом героического характера. Он снял большую часть армии Паттона с позиций к югу от Люксембурга и двинул ее на север, на выручку Бастони, в сущности, еще до того, как Бастонь была отрезана.

Шел снег, моторизованные дивизии проходили через нашу ставку в Люксембурге и дефилировали под окнами нашего штаба, полузамерзшие, занесенные снегом.

Не прошло и двадцати четырех часов после первой атаки, как Брэдли знал уже, что в начавшейся битве Бастонь и Сен-Вит – это ключевые позиции. Вполне свободных резервов, кроме двух авиадесантных дивизий, стоявших на отдыхе близ Реймса, в пятидесяти милях к западу от Мааса, во Франции не было. Официально эти дивизии ждали, пока их используют в неопределенном будущем, в составе Союзной авиадесантной армии, и подчинялись не 12-й армейской группе, но непосредственно верховному главнокомандованию союзников. Брэдли быстро забрал их у Эйзенхауэра и расположил 101-ш авиадесантную дивизию в Бастони, а 82-ю – за Сен-Витом. Действуя еще быстрее, чем немцы, он перебросил их на место назначения до того, как немецкие танки достигли этих узлов. Еще раньше он успел поставить в Бастони целый полк быстроходных танков – то есть треть 10-й танковой дивизии, чтобы он оборонял форт до подхода пехоты.

На возвышенности у Бастони 101-я дивизия остановила наши отступающие артиллерийские и саперные подразделения, собрала и организовала их. Генерал МакОлифф, командовавший тогда 101-й, твердо решил принять бой. Когда немцы подошли, он был готов встретить их. Правда, вскоре он был окружен и отрезан, но он уничтожал немецкие танки, как только они прорывались сквозь его кордон. Когда немецкий командующий предложил ему капитулировать, он ответил только коротким: "Катись ты…", предоставив немецким лингвистам догадываться, что это может значить.

82-я авиадесантная дивизия достигла линии реки за Сен-Витом, – впереди стояла еще 7-я танковая, – и донесла, что она готова к отпору.

Подобно 82-й и 101-й авиадесантным, 1-я пехотная дивизия тоже стояла на отдыхе, но в ближайшем тылу Первой армии.

Когда эта дивизия выступила, младшие офицеры не знали, что им предстоит. Она ударила по северному клину прорыва и отогнула его к югу, в сторону от Льежа.

После этого Брэдли отдал Ходжесу приказ снять дивизии, которые были у него в районе Аахена, и повернуть их правым плечом назад на девяносто градусов, чтобы сдержать немецкую атаку на северном фланге. Ходжес создал линию обороны, шедшую с востока на запад через Арденнские возвышенности; его войска заняли ее прежде, чем могла докатиться немецкая атака. Фрицам так и не удалось захватить открытую дорогу, по которой они могли бы продвинуться в обход американских позиций.

Одновременно Ходжес получил приказ создать отдельный корпус под командованием генерала Коллинза, который осуществил прорыв при Сен-Ло, – в непосредственном тылу за новой линией обороны. Задачей этого корпуса была контратака в направлении на юг, как только фронт немецкого наступления расширится и начнет ослабевать его ударная сила.

Приняв все эти меры, Брэдли считал, что он является хозяином положения. Удерживая Сен-Виг и Бастонь, он оставлял немцам только одну дорожную артерию, ведущую на запад, а именно: дорогу, проходящую посредине между этими двумя городами, через маленький городок Уффализ. Наличность только одной питающей артерии автоматически ограничивала глубину и силу немецкого продвижения, а тем временем Брэдли и Паттон уже готовились нанести первый контрудар. Паттон с целой армией двигался с юга, а Ходжес готовил удар Коллинза во встречном направлении; это были клещи контрнаступления, которые должны были откусить любую немецкую группировку, которая попыталась бы наступать по выходе из бутылочного горлышка Уффализа.

И вдруг в самый разгар сражения, когда все решающие меры были приняты и немцы плотно попали в петлю, которую готовил для них Брэдли, Эйзенхауэр потерял голову. Он потерял ее не совсем по своей вине. Это случилось с ним, когда потеряли голову его английские советники, а Монтгомери впал в панику.

Первое сообщение, которое поступило к нам в штаб от Монтгомери, через офицера связи, – гласило, что англичане вылезут из своих нор и перейдут в наступление на севере, где гунны должны были ослабить свои позиции, чтобы собрать нужные силы для арденнской атаки. Но не прошло и суток, как мы узнали, что вся английская армия отступает.

Оставив на передовой линии лишь слабый заслон, Монтгомери с быстротой, поразительной для человека, бывшего обычно таким осторожным, оттянул главную массу английской Второй и канадской Первой армий из Голландии на оборонительное полукольцо под Антверпеном, подготовленное для последнего позиционного сражения, которое, как он, по-видимому, считал, ему придется там дать. Одновременно он возопил к Черчиллю в Лондоне, и к заместителю Союзного верховного главнокомандующего главному маршалу авиации Теддеру, и к самому верховному главнокомандующему в Париже, требуя передачи ему командования над американскими войсками, сражавшимися в промежуточном пространстве между ним, Монтгомери, и немцами. Эти американские войска состояли из новой Девятой армии под командованием Симпсона (расположенной вне сектора, подвергавшегося атаке) и Первой армии, находившейся в самом огне.

Вопил не только Монтгомери: американское военное министерство, которому Эйзенхауэр посылал оптимистические сообщения, тоже подняло шум на тему: "Что за чертовщина там у вас происходит!" И это также обрушилось на Эйзенхауэра. Как только Монтгомери возопил о помощи, оборона в Арденнах приобрела характер международной проблемы, и Эйзенхауэру ничего не оставалось, как занять определенную позицию в пользу той или другой стороны.

Эйзенхауэр запросил Брэдли, может ли он остановить немцев. Брэдли ответил:

– Да.

Но Монтгомери возражал на это, что немцы двигаются в направлении к нему – на Антверпен – и он не отвечает ни за что, если ему не будет передано командование всеми войсками, находящимися в промежутке между Антверпеном и наступающим неприятелем.

Монтгомери выдвинул странное утверждение, что немецкая атака, расколов фронт, тем самым разбила Арденны на два поля сражения и на каждом из них должен быть свой особый командующий; пусть Брэдли останется командующим на юге, говорил он, а я, Монтгомери, возьму на себя северный фланг. Я называю это утверждение странным, гак как с чисто военной точки зрения то обстоятельство, что фронт был расколот, еще более настоятельно требовало, чтобы оборонительные силы оставались под единым командованием. По существу, первая цель всего немецкого наступления именно в том и заключалась, чтобы отколоть американские войска от английских. Это классический военный прием – наносить удар на стыке союзных армий, где координация слабее всего. То, чего добивался Монтгомери, означало, таким образом, поднести немцам на серебряном блюде их ближайшую цель – раздельное командование союзников.

При разрешении этой проблемы Эйзенхауэр находился в окружении английских советников, а Монтгомери опирался на поддержку самого английского

премьера. Подчиняясь давлению, верховный главнокомандующий уступил. Не вдаваясь в дальнейшее изучение создавшейся у Брэдли обстановки, он отобрал Первую и Девятую американские армии у американского генерала и передал их Монтгомери.

Самый сильный довод в защиту генерала Эйзенхауэра, какой мне приходилось слышать, заключался в том, что он принял свое решение, находясь в прискорбном заблуждении, не зная, что происходит на фронте. Офицер, стоявший вместе с ним у карты, рассказывает, что его сбили с толку своими сводками офицеры английской разведки, развернувшие перед ним панораму ужасов. Рисовалась картина, как немцы захватывают огромные склады в Льеже, заправляют машины горючим и продолжают путь к морю. С возможностью остановить неприятеля офицеры английской разведки не считались, так как, если допустить, что неприятеля можно задержать, – что в действительности уже было сделано, – то разгром немецкого контрнаступления, бесспорно, являлся делом одного начальника, координирующего действия на обоих флангах. На основе же той картины, которая была ему нарисована, Эйзенхауэр считал, что решение может быть только одно: разделить ответственность между Монтгомери и Брэдли.

Но, даже целиком отдавая дань этой версии, я все-таки не могу понять, почему верховный главнокомандующий столь легко, на основе односторонней информации, согласился принять такое важнейшее решение, ставившее под угрозу исход всей битвы. Он был связан по телефону с генералом Брэдли и выслушал его доклад о действительном положении на фронте, но по своим собственным соображениям предпочел поверить английской разведке, а не американскому командующему.

Мы, в штабе Брэдли, были возмущены разделением командования. Единственный более или менее основательный довод в пользу такого разделения заключался в том, что телеграфно-телефонная связь между нашим штабом и штабом Первой армии была прервана. Это было совершенно верно, но ведь ровно ничего не случилось с радиосвязью, которая действовала, как всегда, безупречно и бесперебойно. И хотя прямые пути сообщения были перерезаны, офицеры связи в течение всей битвы ездили туда и сюда, делая крюк по кривой. Обеими американскими армиями, одной на севере и другой на юге, можно было лично руководить из центрального пункта на Маасе. Кроме того, планы ведения битвы были уже так или иначе составлены, а Ходжес и Паттон уже получили директивы.

С нашей точки зрения, разделение командования не имело никакого смысла. Битва произвольно раздроблялась на два сражения, и немцы нежданно-негаданно получали возможность разбить две союзных группировки поодиночке, одну за другой. Раньше мы были уверены, что при одновременном ударе Третьей и Первой армий нам удастся оборвать немецкое наступление. Но мы вовсе не были уверены, что это можно сделать теперь, когда нас разрезали надвое.

Насколько я могу судить, история не знает ни одного исключения из правила, гласящего, что участники военного союза с недоверием относятся к мотивам своих партнеров и критикуют действия друг друга. Английская критика Эйзенхауэра, Брэдли и генералов Брэдли (а также и действий американских войск под их командованием), которых обвиняли в том, что они дали развернуться немецкому контрнаступлению, нашла открытое выражение на совещаниях в английском штабе. Этой критике предстояло попасть потом и в лондонскую печать. Но если нас привело в ужас решение Эйзенхауэра передать в разгар битвы две из наших армий Монтгомери, то я уверен, что такие же чувства переживал и штаб Монтгомери, когда там увидели на оперативной карте распоротый американский фронт и когда в образовавшееся отверстие хлынули затем немецкие войска.

Во Франции англичане все время обвиняли Брэдли в излишней смелости. Отчаянная удаль Паттона ставила, по их мнению, под угрозу все дело союзников. Разве он не закусил удила после Сен-Ло, забыв о флангах, не думая о снабжении? И если Паттон добился своего, то его английские критики склонны были видеть в этом только подтверждение их мысли, что этот сумасшедший американец ни черта не смыслит в военном деле, и одержал успех только благодаря фантастическому везению.

Нетерпение и стремительность американцев, их уверенность и оптимизм, их нежелание признавать, что нельзя отваживаться на невозможное, – все это, я знаю, беспокоило английское верховное командование.

Там, должно быть, не раз задавали себе вопрос, не оказались ли англичане по воле истории в союзе с людьми, которых в худшем случае надо считать сумасшедшими, а в лучшем – прирожденными оптимистами, чья вера зиждется на невежестве и тщеславии.

Такова была позиция англичан, с кем бы из них вы ни имели дело; она только проявлялась в различных формах – в осторожном оксфордском стиле имперского генерального штаба и в визгливых воплях Монтгомери. Она вносила раскол на всех конференциях, разрабатывавших дальнейшие планы после кампании в Африке; она отчетливо проявлялась в английском отношении к «Джонни-новичкам», которым, по глупости, так не терпелось промочить ноги и сложить голову на берегах Франции. И в высших и в низших кругах англичане были буквально потрясены тем легкомыслием, с которым мы использовали победу при Сен-Ло, когда мы наводнили Северную Францию нашими танковыми силами, не считаясь как будто ни, с возможностью, ни с вероятными последствиями контрмер, способных отрезать эти силы.

Чертовски везет этим американцам, они даже не знали, чем они рискуют!

Когда, в конце концов, в Арденнах американские генералы столкнулись с тем "предусмотренным риском", о котором они так бойко разговаривали, в хмурых усмешках англичан можно было ясно прочесть: "Я ведь это предсказывал". Не подлежит никакому сомнению, что первой реакцией англичан на арденнский прорыв была мысль: ну, вот они и допрыгались, вот прямой результат их военной неопытности! Весьма возможно, они действительно думали, что на них падает задача спасти положение; на карту было поставлено все предприятие на континенте. Чем иначе объяснить стремительное отступление Монтгомери к Антверпену и настоятельные требования английского правительства, чтобы Эйзенхауэр передал американские армии Монтгомери в надежде, что фельдмаршал спасет хоть что-нибудь от катастрофы?