Текст книги "Совершенно секретно"

Автор книги: Б. Сучков

Соавторы: Ральф Ингерсолл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

– Следующий раз, когда я увижу Джорджи Паттона, я скажу ему только три вещи: уйдите с моей дороги, забирайте обратно своих солдат, чтобы подучить их, и оставьте мне ваше горючее".

Намек насчет обучения был не случайным; дело в том, что после поражения американцев в Кассеринском горном проходе офицеры фельдмаршала Александера вполне серьезно предложили американцам изменить план кампании с таким расчетом, чтобы американские войска могли пройти дополнительную подготовку, прежде чем вернуться на фронт.

Именно это имел в виду Терри Аллен, командовавший в то время американской 1-й пехотной дивизией, когда, обращаясь к своим солдатам перед Эль-Геттаром, сказал, что не только честь, но и боеспособность всей американской армии зависит от того, как покажет себя сегодня 1-я дивизия в бою с танковой дивизией врага. Эль-Геттар был первой маленькой победой американцев после кассеринского поражения.

Американское командование рассматривало эти первые неудачи как досадную, но вполне естественную стадию процесса боевой закалки вновь сформированных соединений, необходимый этап на пути превращения новичков в ветеранов. Но на Монтгомери они произвели неизгладимое впечатление, и под этим впечатлением он, видимо, еще находился и в Нормандии, когда сказал, что "от Брэдли потребуется взять Шербур в порядке поддержания дисциплины".

Обо всем этом думал английский главнокомандующий, накапливая силы на берегах Нормандии, перед маленьким французским городком Кан. Ту же установку разделяли и офицеры его штаба. Он был их начальником, и сами они были вылеплены по его образу и подобию. Наступил подходящий момент для VAapa по врагу, уже использовавшему, как при Эль-Аламейне, все свои наличные силы, – и этот удар мог быть нанесен английской армией, под руководством английского штаба, во славу и честь Англии. В Европе останутся еще немецкие армии, которые придется разбить после того, как падет Кан, но их можно будет уничтожать на ходу, постепенно, одну за другой, используя уже и американские силы, – после того, как Монтгомери возьмет их в свои руки. То, что после исходной победы командование американскими войсками останется за ним, сомнению не подлежало. Сэр Бернард приготовился нанести удар.

Результатом решения Монтгомери явилась битва за Кан, – то есть собственно две битвы, два последовательных развернутых наступления, продолжавшихся и после того, как сам город пал. Операция, начавшись в середине июня, длилась почти целый месяц и явилась неудачей, после которой английская армия на континенте так и не оправилась полностью. Это была первая и последняя битва в Европе, проведенная силами одних только англичан. Опасения Монтгомери оправдались; ему уже ни разу больше не удалось собрать под своим командованием достаточно имперских войск, чтобы действовать самостоятельно, и всегда приходилось заимствовать и технику, чтобы создать тот перевес в силах, без которого он не решался даже планировать наступление.

В конце концов, Монтгомери взял Кан, но с таким запозданием, что американские наблюдатели восприняли поздравительную телеграмму Сталина Черчиллю как шедевр иронии. Телеграмма гласила коротко: "Поздравляю с блистательной победой при Кане".

Монтгомери взял Кан только после двух развернутых наступлений, из которых каждое потребовало полного использования воздушных сил дальнего действия для удара по тактическим объектам. Сейчас же за Каном ему пришлось остановиться, после того как он погубил весь британский танковый корпус, бросая свои танки последовательными волнами под огонь немецких 88-мм пушек. Противостоявшую ему немецкую армию он не только не смог уничтожить, но даже просто нанести ей поражение. После Кана не могло быть и речи о том, чтобы прорваться через Бокаж. Силы Монтгомери были истощены.

Английские войска, дравшиеся при Кане, принадлежали к лучшим вооруженным силам империи, и судьба танковых соединений, участвовавших в битве за Кан, оказалась трагически сходной с судьбой английской конницы, увековеченной Теннисоном в "Атаке легкой кавалерии". Немцы встретили Монтгомери огнем зенитных батарей, которыми кишело все побережье Ла-Манша; зенитки прямой наводкой били из-за изгородей по наступающим танкам. Тактики из штаба Монтгомери рассчитывали встретить сопротивление только полевой артиллерии; вступление в бой зениток неожиданно погубило дело. Расчеты на разрушительную силу бомбардировщиков тоже не вполне оправдались.

Но больше всего в неудаче Канской операции Монтгомери повинны были изгороди Бокажа. Люди, учившиеся военному ремеслу на равнинах африканской пустыни, растерялись, попав в "Край изгородей". Перед изгородями спасовали личное мужество и инициатива солдат, переживших Африку, потому что эти храбрые и инициативные солдаты не освоились с местностью, на которой им пришлось драться.

Я говорю это на основании личных наблюдений, потому что на совещаниях по подготовке битвы за Кан группа офицеров во главе с молодым американским полковником по фамилии Бонстил точно предсказывала, какая участь ожидает танки в "Краю изгородей", но она осталась в меньшинстве. Что до меня, я только слушал и удивлялся, – уж очень велико было противоречие между высказываниями; одни говорили: будет так-то и так-то, а другие тотчас же возражали: нет, будет как раз наоборот. Я следил за ходом спора и слышал, как Бонстил предсказал, что танки будут уничтожены. Мне неизвестно, были ли доложены главнокомандующему обе точки зрения. В задачи штаба Монтгомери не входило опротестование планов сэра Бернарда. Но я знаю, что еще до того, как отдан был приказ завязать битву за Кан, причины неудачного исхода этой битвы были подробнейшим образом разобраны и изложены в так называемой "низшей инстанции".

Пока английские танковые силы терпели крах под Каном, американская пехота начала очищать Шербурский полуостров, избрав для этого самый трудный способ – без эффектных воздушных бомбардировок, без массирования танков и даже без огневых валов тяжелой артиллерии. Брэдли считал, что переход через Бокаж – дело пехоты и что нет коротких путей к победе[18]18
  При решении проблемы Бокажа с большой эффективностью был применен танк-дозер – танк, снабженный массивным скрепером, наподобие снегоочистителя или бульдозера Бронемашины такого типа валили изгороди и засыпали канавы, прокладывая путь через все эти препятствия. Они послужили наглядным доказательством приспособляемости американской военной техники. Впрочем, лучшим оружием против изгородей Бокажа оказалось доброе старое средство – артиллерийский огонь (Примеч. автора)


[Закрыть]{18}.

Продираясь от изгороди к изгороди, то карабкаясь вверх, то скатываясь вниз, пехотные части, высадившиеся на береговом участке «Юта», шли на отсечение полуострова. Спустя двенадцать дней после высадки они перерезали у Барневиль-сюр-Мер последние немецкие коммуникации, связывавшие север и юг. Это оказалось даже не очень трудно, потому что немцы все еще не пришли в себя; все дело сделала одна дивизия, заслуженная 9-я пехотная, которую две другие прикрывали с флангов. Дойдя до западного побережья, Брэдли тотчас же повернул корпус из трех дивизий на север, и в течение четырех дней его войска с боями прокладывали себе путь к Шербуру. Еще четыре дня боев – на этот раз уже с настоящей артиллерийской и воздушной бомбардировкой, – и 26 июня первый укрепленный город Европы пал.

Наступление на полуострове было связано с беспощадным разрушением городов (тех, которые немцы вздумали оборонять) – пожалуй, самым сильным за всю кампанию. Взятие самого порта представляло серьезную задачу, так как он защищен полукольцом крутых холмов, очень сильно укрепленных бетоном и сталью. Вопрос решили быстрота и стремительность наступления. Натиск американцев ошеломил немецкий гарнизон.

Для овладения Шербуром Брэдли использовал меньше половины своих сил, но и остальным дивизиям у него нашлась работа. Прежде всего, надо было помешать немцам закрепить свои позиции на каком-либо участке фронта. Был отдан приказ: не приостанавливая наступления, продолжать продвигаться в глубь страны, подальше от болот и затопленных районов в месте соединения полуострова с материком. Атаки здесь не представляли эффектного зрелища; это были обыкновенные будничные боевые действия, связанные с тяжелыми потерями. Но день за днем войска продвигались вперед, и к моменту падения Шербура они были уже на несколько миль южнее основания полуострова. Теперь американцы имели достаточно простора для маневрирования, в их распоряжении находилась сеть отличных дорог, а противник был достаточно далеко оттеснен от побережья и от расположенных вдоль него складов и аэродромов. Когда Шербур пал, у Брэдли было в Нормандии уже тринадцать дивизий, и только шесть из них находились на первой линии, после того как был захвачен порт, – другими словами, в резерве оставалось семь свободных дивизий. Все было готово, оставалось пустить машину в ход.

Во время всей кампании по овладению полуостровом и расширению плацдарма у его основания Брэдли оставался номинально подчиненным Монтгомери. Однако, высказав вслух мнение, что задача, выполняемая американцами, имеет чисто академический интерес, английский главнокомандующий предоставил американского командующего его собственной инициативе. Только после поражения при Кане до сознания Монтгомери дошел, наконец, тот факт, что его неудача, в сочетании с успехом Брэдли, стоила ему полномочий главнокомандующего сухопутными войсками в Европе.

Может быть, в расчеты штаба верховного главнокомандующего Эйзенхауэра и не входило скорое создание равноправного американского командования, подобная реорганизация требовала оперативной деятельности от самого штаба верховного главнокомандования, хотя бы для координации действий обеих армий. Но Монтгомери уже разыграл все английские козыри[19]19
  Неудача Монтгомери была так наглядна, что английские начальники штабов сами побуждали Эйзенхауэра обрушиться на него. Верховный главнокомандующий ограничился, однако, запиской, в которой предлагал английскому главнокомандующему продолжать наступательные действия (Примеч. автора).


[Закрыть]{19}, тогда как американцы опередили его, а продвижении вперед, действуя на свой страх и риск по инициативе Брэдли, и теперь располагали большим количеством войск и достаточным простором для развертывания операций. У СХАЭФа не было выбора.

Монтгомери сделал еще одну попытку утвердить свои права главнокомандующего. Он предложил, чтоб американцы развернулись вокруг неподвижного фланга англичан в окрестностях Кана и, как метлой, вымели бы весь Бокаж. Он не только предложил это; он отдал соответствующий приказ. Но к тому времени, когда этот приказ дошел до штаб-квартиры Брэдли, перед Эйзенхауэром уже лежал на столе разработанный Брэдли план операции, которая мог бы решить исход войны. Предпочесть идеи человека, только что потерпевшего поражение и даже неспособного собственными силами продолжать борьбу, предположениям генерала-победителя, имеющего в своем распоряжении многочисленные свежие резервы, – было бы слишком нелепо. Эйзенхауэр взял назад неограниченные полномочия, которые он вручил Монтгомери на время десанта, и первый акт драмы о командовании и управлении на континенте пришел к концу.

В качестве верховного главнокомандующего, готовящегося приступить к осуществлению своих функций, Эйзенхауэр не стал облекать Брэдли теми полномочиями, которые прежде имел Монтгомери. Формально он даже не освободил Брэдли от обязанности подчиняться оперативному руководству Монтгомери. Он просто позволил ему поступать по собственному усмотрению, вопреки формальностям. Но для каждого было совершенно ясно, что собственно произошло: командование на Западном фронте перешло от великого Монтгомери к скромному Брэдли.

Сам Эйзенхауэр не мог фактически осуществлять командование на фронте, хотя бы уже по одному тому, что его штаб совершенно не соответствовал этому назначению. Штаб, который ему дали (только немногие из штабных офицеров были подобраны им самим), не был полевым штабом. Не такие перед ним стояли задачи, и не так он был организован. Штаб этот был создан для координации военных усилий англичан и американцев, а не для руководства боевыми действиями. Он был приспособлен для того, чтобы учитывать принятые решения, а не для того, чтобы выносить их. Стратегические решения принимались в высших инстанциях, Советом начальников генеральных штабов обеих стран и главами обоих государств. Тактические решения СХАЭФ должен был получать в готовом виде от командующих фронтами. Он был задуман как организация-люкс, многоязычный посредник, причем ему были приданы всякие ВАК, АТС, МП, ПА[20]20
  ВАК – женский вспомогательный корпус, АТС – служба военных сообщений; МП – военная полиция, ПА – комендантские адъютанты.


[Закрыть]{20} и такое количество меди, что хоть открывай литейный завод.

Таков был СХАЭФ с самого начала, таким и остался до конца, хотя на последнем этапе кампании история безуспешно пыталась навязать ему более активную роль. Впоследствии, когда все кончилось, выстрелы отгремели, мертвых похоронили и военнопленных отпустили по домам, СХАЭФ поручил своим офицерам для связи с прессой написать его портрет – на метафорическом белом коне, с обнаженной саблей в руке, во главе союзных армий, идущих в бой. Но никого из побывавших на фронте этим обмануть не удалось.

Покуда Брэдли брал Шербур, а Монтгомери гробил свои танки под Каном, СХАЭФ в Англии поспешно приводил себя в боевую готовность, собираясь перекочевать во Францию, как только какая-нибудь из армий захватит подходящее для его пребывания место. На шестой день вторжения Эйзенхауэр принял августейший Совет начальников генеральных штабов на предмостном укреплении и изложил им, что Монтгомери обещает сделать с немцами. Когда выяснилось, что Монтгомери этого с немцами не сделал, главнокомандующим фронтом у Эйзенхауэра сделался Брэдли – в силу своих заслуг, а также ввиду отсутствия конкуренции, ибо плановики Монтгомери устали, видимо, так же, как и его войска.

К тому времени, когда Брэдли унаследовал оперативное командование на фронте, его собственная армия стояла вдоль Сен-Лоской дороги, одной из немногих магистралей, прорезающих Бокаж. Дорога эта идет от Сен-Ло в направлении на запад, к Атлантическому побережью. Почти два месяца, действуя осмотрительно и осторожно, Брэдли вел свою пехоту от рубежа к рубежу; теперь настало время для реализации замысла, еще более честолюбивого, чем канский замысел Монтгомери.

Битва за Сен-Ло требовала вначале мощного наступления пехоты на сравнительно узком фронте (около пяти миль), и это наступление должно было продолжаться до тех пор, пока не будет прорвана начисто полоса немецкой обороны. Пробив брешь во внешнем кольце обороны врага, Брэдли намерен был пустить за пехотой танки. План был смелый и рискованный, потому что танки не вырывались при этом сразу на равнину, до которой было еще сорок миль. Находясь уже в немецком тылу, наши танки должны были преодолеть эти сорок миль, продираясь сквозь изгороди Бокажа, и лишь у основания Брестского полуострова выйти на ровную местность. Расчет был только на скорость, на то, что им удастся пройти быстрее, чем отступающие немцы успеют догнать их или подвезти резервы, чтобы их отрезать.

Эта часть плана битвы за Сен-Ло получила название «Кобра», потому что две усиленные пехотой танковые колонны, которым предстояло вырваться в пробитую для них пехотой брешь, были каждая почти в сто миль длиной, и потому, в ожидании решительного броска, им предстояло свернуться кольцами за нашим передним краем. Когда я впервые услышал это название, оно мне показалось удачным, но я тут же подумал: только бы в немецкой армии не оказалось мангуста. Рассказывали, будто один из офицеров штаба Первой армии, представляя, как танковые колонны с молниеносной быстротой бросятся вперед и обовьются вокруг немецкой армии, хотел назвать план именем змеи, которая душит свои жертвы, но не мог припомнить ни одной породы змей, кроме кобры. Впрочем, название оказалось подходящим, потому что яростный бросок, о котором шла речь, составлял часть более обширного плана Брэдли, названного «Удача». Удачу должен был обусловить прорыв, позволявший окружить Бокаж на всем протяжении и освободить Францию.

Таков был честолюбивый замысел, который зародился у Брэдли еще в Англии, и над разработкой которого с тех самых пор трудились в его штабе ветераны африканской кампании. Трудно сейчас, глядя назад сквозь призму одержанной победы, представить себе атмосферу, окружавшую создание плана Брэдли, и начало битвы. Среди его солдат еще много было необстрелянных новичков; принцип экономии сил, которого он до сих пор придерживался в отношении своих танковых дивизий, – принцип вообще разумный, – привел к тому, что у этих дивизий не было опыта боев на французской территории. Исторический шторм, разразившийся 20 июня – через две недели после первого десанта – все перевернул на побережье американской зоны высадки.

Шербурскую гавань только-только кончили разминировать, и в снабжении войск Брэдли она еще не могла играть никакой роли. Немецкая радиопропаганда уже кричала на все голоса о том, что союзники на нормандском предмостном укреплении зашли в тупик.

У Брэдли не было никаких оснований считать, что трудности Бокажа удастся преодолеть без недопустимых потерь. Задуманный им танковый блиц в условиях данной местности казался безумием – особенно после Кана. И все же Брэдли приготовился использовать все свои наличные силы для сложнейшего маневра, требующего максимальной координации действий и безупречно организованного снабжения, и с помощью его нанести решающий Удар.

Статистика потерь, приходящихся на одну милю пути наступления по Бокажу, говорила против плана Брэдли; этот план нарушал один из основных тактических законов, требуя, чтобы атакующая колонна вклинилась на пятьдесят миль в расположение противника без какой-либо поддержки с флангов. Однако Брэдли заявил, что хоть так и не делалось до сих пор, но на этот раз так сделать можно, ибо для защиты флангов используется авиация: воздушная разведка будет указывать местонахождение врага, а истребители-бомбардировщики – рассеивать всякое крупное соединение войск, направленное против танкового рейда. Техника снабжения тоже говорила против плана, так как после выхода танковых колонн на равнину боеприпасы, горючее и продовольствие должны были поступать к ним по узкому коридору, образованному единственной дорогой, ведущей из Нормандии к Брестскому полуострову вдоль Атлантического побережья Ла-Манша. А эта дорога будет забита транспортом самой наступающей армии. Но Брэдли сказал: "Что ж, надо будет наступающей армии поскорее пройти и очистить путь".

Перед самым началом битвы за Сен-Ло мы, группа офицеров, с марта находившаяся при Монтгомери, вернулись в штаб Брэдли. Срок нашего пребывания при штабе Монтгомери в качестве наблюдателей истек. В свое время мы были направлены в английскую армию для того, чтобы к моменту организации самостоятельного американского командования мы могли информировать американский штаб о планах и намерениях Монтгомери. Фактически Брэдли начал действовать самостоятельно несколько раньше нашего возвращения. Брэдли пользовался штабом Первой армии, и офицеры этого штаба никогда не могли забыть о том, что одно время он был главным на фронте. На штаб 12-й армейской группы, ставший впоследствии главным штабом Брэдли, они склонны были смотреть как на узурпаторов.

Первое время после возвращения мы только знакомились с планами, уже разработанными для Брэдли офицерами штаба Первой армии. Эти планы предусматривали передачу части войск Первой армии уже в ходе боев, в ведение штаба Третьей армии, которая в то время еще находилась в Англии и готовилась выступить под командованием Паттона. Третья армия; должна была быть введена в бой тотчас же после прорыва, и обеспечить развитие успеха, когда танки выйдут на равнину. Командование Первой армией переходило к Кортни Ходжесу, который терся около Омара Брэдли с самого начала подготовки вторжения. Сам Омар, наконец, принимал на себя руководство штабом американской армейской группы, во главе которого так долго стояли штабные начальники. Таким образом, схема управления американской армией, освободившей Францию, определилась в следующем виде: главное руководство осуществлял Омар через штаб 12-й армейской группы, которому непосредственно подчинялись Первая армия под командованием Ходжеса и Третья под командованием Паттона. Все это было разработано перед Сен-Ло, а обдумано самим Брэдли еще до выезда из Бристоля, – обдумано во всех подробностях, кроме даты и обстановки, которых он не мог предугадать до того, как было создано предмостное укрепление, противник принял тактику сковывания наших сил, а Монтгомери потерпел неудачу при попытке прорвать заслон у Кана.

Последнюю неделю до начала битвы за Сен-Ло обстановка на континенте была довольно уютная. Предмостные укрепления союзников везде, кроме Шербурского полуострова, простирались всего лишь на пятнадцать – двадцать миль в глубину. Все штабы, один подле другого, были втиснуты между батареями 150 и 155-мм орудий, которые непрестанно выгружались, устанавливались на позиции и открывали огонь.

На джипе ничего не стоило в одно утро объехать весь театр военных действий на континенте, потому что дороги – по крайней мере, в американском секторе – были на удивление свободны. Движение шло в одну сторону – от зоны высадки к полевым складам, тянувшимся на мили среди фруктовых садов. Первый крупный аэродром истребительной авиации, близ дороги в район Изиньи, подвергался некоторое время обстрелу немецкой артиллерии, и тяжелые П-51 взлетали с дальнего конца аэродрома, сбрасывали подкрыльные бомбы, не успев еще скрыться из виду, круто разворачивались и приземлялись за новым бомбовым грузом. Для самолетов связи у штаба каждого крупного соединения имелась своя посадочная площадка – участок поля, освобожденный от надолб, которые врыли немцы, чтобы помешать приземлению планеров.

Из окошка маленького самолета связи Л-5, шедшего вдоль берега, виден был весь флот вторжения, – десятки сотен кораблей стояли на рейде, дожидаясь разгрузки, а вокруг них сновали взад и вперед маленькие ДУКВы и десантные баржи, за которыми пенились белые полоски кильватерных струй. Летя почти на уровне аэростатов заграждения, поднятых над каждым кораблем, можно было видеть на горизонте вереницу транспортов, торжественно движущихся от английского берега. А в другое окошко, обращенное к береговым холмам, виднелась вдалеке линия фронта, отмеченная белым и черным дымом разрывов. Снаряды рвались беспрестанно вдоль всего фронта, даже на самых тихих участках.

Артиллерии и боеприпасов у нас было более чем достаточно, и задача состояла только в том, чтобы найти подходящие цели для обстрела. Снаряды срезали верхушки деревьев и вырывали воронки в мягкой земле. Большинство наших дорог простреливалось на всем протяжении; но немцы открывали огонь только тогда, когда были уверены, что попадут в цель. Самый узкий участок предмостного укрепления начинался за Карантаном, и там, на дороге были знаки, предупреждающие, что мосты находятся под обстрелом, так что через них приходилось мчаться со скоростью сорока-пятидесяти миль в час; но в тыловых районах у нас погибло не так уж много людей.

Настоящая потеха начиналась ночью. Каждый вечер, как только тускнела последняя полоска заката, на небе – точно это было световым эффектом в театральной постановке, – появлялись самолеты противника. К неумолчному грохоту канонады присоединялось отдаленное хлопанье зениток, и через секунду все кругом превращалось в ад. Били все орудия побережья 37-миллиметровки, крупнокалиберные пулеметы, БАРы, М-1; трассирующие пули исчерчивали небо фантастическими узорами, расходившимися во всех направлениях, потому что никто не знал толком, где искать самолеты врага.

С берега это было феерическое зрелище: палубы сотен судов, освещенные вспышками тысяч орудийных залпов, под небом, затянутым разноцветной сверкающей паутиной. Казалось, все кругом находится в движении.

И вот слышался долгий пронзительный свист, а затем такой звук, словно толстяк-великан, грохнулся в чан со студнем; земля тряслась, и глухое короткое уханье врывалось в возбужденную трескотню автоматов. Иногда после этого к небу взвивался столб пламени; это означало, что загорелся склад бензина. Иногда свист нарастал в таком дьявольском crescendo, что вы в ужасе бросались на землю. Это были ракетные снаряды; звук, который они производят, когда летят мимо, никакими словами не опишешь.

Один раз ночной истребитель подбил немецкий самолет прямо у меня над головой. Страшно было смотреть на это. Оба самолета шли над самыми деревьями, и я сначала увидел трассирующие пули ночного истребителя – их можно было отличить по отлогой траектории, и, кроме того, они летели так близко, что слышалось их сердитое жужжание. Шум самолеты подняли отчаянный – тут был и треск моторов, и свист разрезаемого воздуха, и пушечная пальба с истребителя. Вражеский самолет вспыхнул весь вдруг, сразу, можно было подумать, что он взорвался. Но он не взорвался и через какую-то долю секунды упал, пылая, в полумиле от того места, где я стоял. Да, страшно бывало по ночам на предмостном укреплении в Нормандии.

Когда план битвы за Сен-Ло был разработан полностью, каждому из нас стало ясно: либо там долго еще будет страшно по ночам, либо предмостное укрепление вовсе перестанет существовать, потому что американская армия готовилась играть ва-банк. Наступление должно было начаться в субботу двадцать четвертого. Я и еще один офицер, по имени Джон Уотсон, занялись изучением местности по карте и наметили небольшую высоту в нескольких километрах на северо-запад от Сен-Ло. Мы рассчитали, что оттуда нам будет виден исходный рубеж атаки. Мы взяли два джипа и рано утром в субботу выехали туда. Атака пехоты должна была начаться, если не ошибаюсь, в три часа; мы знали, что ей будет предшествовать большая воздушная атака с воздуха.

Любопытно, что мы проехали вдоль всего фронта американских войск и выехали за линию аванпостов, после которой за двумя поворотами дороги начинались немецкие позиции, – и не только ни разу нас никто не остановил, но мы даже не встретили ни одного человека. За неделю до того приезжали из Парижа четыре немецких полковника, – так сказать осмотреться – и точно так же беспрепятственно проехали через все немецкие и американские позиции. Они остановились уже в нашем тылу, проделав, таким образом, путь от парижских бульваров до нормандских лагерей военнопленных за пять часов с небольшим, без малейших неприятностей.

Единственным обстоятельством, помешавшим нам совершить ту же прогулку в обратном направлении, было то, что в одной встречной деревеньке мы наткнулись на горящий танк Марка IV, и это потребовало некоторого обсуждения. В деревне, посреди которой горел танк, не осталось не только жителей, но даже домов; сохранились только полуразрушенный фасад церкви и каменный колодец. Покуда мы советовались, стоя у колодца, подкатил еще один джип, в котором сидели два американских солдата, и собрался тут же свернуть на проселок, отходящий вправо, но мы задержали его. От солдат мы узнали, что участок фронта, занятый 30-й пехотной дивизией, проходил в этом самом месте, но сегодня утром дивизия отошла на две мили назад, чтобы очистить территорию для воздушной бомбардировки. Когда, руководствуясь компасом и полученной информацией, мы выбрались к намеченной раньше высоте, мы увидели на ее обратном скате стрелковую роту, бойцы которой проверяли свои гранаты и патроны и строились уже в боевой порядок.

Вершину нашего холма пересекала дорога, проложенная в выемке. На одном конце ее перегораживал обгоревший немецкий танк; в придорожных канавах по обе стороны валялись брошенные немцами предметы снаряжения – грязное вымокшее барахло. Здесь мы провели весь день, ожидая, когда разгорится бой.

До разгара в этот день так и не дошло. После артиллерийской подготовки начала свои действия авиация, но там, откуда мы приехали, кому-то что-то не понравилось, и атаку пехоты отложили на двадцать четыре часа. Она состоялась назавтра, после вторичной подготовки.

Из впечатлений битвы за Сен-Ло мне особенно запомнилась общая картина поля боя и еще – воздушная бомбардировка, которая была трехактной, сначала выступили на сцену тяжелые бомбардировщики, потом средние и, наконец, истребители-бомбардировщики.

Общая картина сильно напоминала иллюстрации из "Истории войны Севера и Юга". Наши войска дымовыми шашками указывали нашей авиации свое расположение. Дым был грязно-пурпурного оттенка. Даже у нас, на расстоянии мили, он был плохо виден, и мы понимали, что самолетам от него никакой пользы, но он стлался над долинами и перелесками точно так, как, судя по картинкам, стлался дым над полями сражений Гражданской войны. Когда удавалось разглядеть в бинокль какие-нибудь движущиеся человеческие фигуры – определить, кто это, свои или немцы, было невозможно: люди с винтовками, вот и все.

Мы видели, как стреляют немецкие батареи из-за холмов, и слышали, как сзади отвечают им наши. Это было то, что называется артиллерийской дуэлью, – и те и другие стреляли непосредственно по батареям противника, игнорируя промежуточные цели. Снаряды летели прямо над нашей высоткой, и тут мне впервые пришлось столкнуться с одним оптическим феноменом: оказывается, в полевой бинокль можно наблюдать полет снаряда. Я навел бинокль на почти безоблачное небо, чтобы посмотреть, не видно ли на горизонте Летающих крепостей, и вдруг заметил какие-то черненькие точки, пересекавшие поле зрения бинокля. "Что за черт! Откуда здесь столько птиц?" – подумал я, но, присмотревшись к форме точек, понял, что это не птицы и что я вижу, как летят снаряды: наши в одну сторону, немецкие навстречу – в другую.

Мы находились в зоне действия немецкого минометного огня. Вначале мы стояли на сожженном танке, вместе с одним военным кинооператором, который сразу оценил преимущества избранной нами позиции. Но спустя некоторое время мы слезли с танка и залегли в придорожной канаве, решив наблюдать оттуда, что делается за изгородями. Это пришлось весьма кстати, так как третья или четвертая волна "летающих крепостей" начисто снесла шесть или семь полей Бокажа с французской земли – на расстоянии среднего городскою квартала от нашего наблюдательного пункта. Это тоже было страшное зрелище.

Когда налетели первые «крепости», нас точно накрыло сверкающим балдахином – так блестели их крылья на солнце. Сброшенные ими тяжелые бомбы превращали рубежи обороны противника в хаос огня, дыма и пыли. Крепости летели слишком высоко, и мы не могли заблаговременно получить предупреждение, что одна серия бомб ляжет с таким недолетом. Та серия, о которой я говорю, помчалась прямо на нас, точно сотня взбесившихся курьерских поездов в ночном бреду больного.

Мой водитель утверждал, что его подбросило в воздух вместе с окопчиком, в котором он лежал, и на высоте пятидесяти ярдов вытряхнуло, так что обратно на землю он шлепнулся уже сам по себе. За достоверность этого не ручаюсь. У меня лично ощущение было такое, какое должно быть, когда моторная лодка, идущая со скоростью шестьдесят миль в час, налетит на прибрежную скалу. Мои глаза приходились как раз на уровне насыпи, и я смотрел в щель между верхней границей насыпи и козырьком каски, надеясь увидеть попадание бомбы за немецким передним краем. Вместо этого я увидел, как прямо передо мной весь склон холма вздыбился сплошной стеной оранжевого пламени, и, казалось, только через несколько минут рассыпался дождем обломков и грязи. Землю при этом тряхнуло так, что я невольно схватился за нее.