Текст книги "Совершенно секретно"

Автор книги: Б. Сучков

Соавторы: Ральф Ингерсолл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Посреди всей этой суматохи один из планеров, ведущий самолет, которого отстал от других, описал круг и совершил превосходную посадку как раз перед местом, где мы обнаружили немецкие 88-мм орудия. Он остался целехонек. Его пассажиры вышли, нам даже показалось, что они отряхнулись, откинули люк и выкатили на поле джип. Они несколько раз путешествовали от планера к машине за своим имуществом, которое заботливо укладывали в машину.

Затем, словно бы кругом ровно ничего не происходило, они, как ни в чем не бывало, уселись в машину и медленно покатили через поле, затем через какой-то пролом в плетне, выкатили на дорогу и совершенно невозмутимо проехали мимо нас. Все, что только было на холме, неистово палило в них с той самой секунды, как они высадились. Но никого из них даже не оцарапало.

Сражение при посадке планеров окончилось через десять минут. Никто им не управлял, и в сущности ничего сделать было нельзя. Уцелевшие шли мимо нас, поддерживая прихрамывающих и неся раненых. В живых осталось больше, чем это казалось возможным. Командиры начали собирать их в поле за гаубицами.

К тому времени, когда приземлились последние планеры, уже стемнело, время близилось к полуночи. Мы уже давно чувствовали ужаснейшую усталость, и Рафф, собрав кое-кого из летчиков-планеристов, которые, по всей вероятности, провели ночь накануне в собственной постели, предложил им нести охранение. Мы вернули наши танки обратно, на гребень холма, и последнее, что я помню из этого первого дня, это как мы проверяли их в темноте, когда они вернулись, и обсуждали с командиром, как бы расставить их с четырех сторон по нашей открытой отовсюду поляне. Мы расставили их кругом, как гужевой обоз в кинокартине "Дикий Запад", перед тем как появляются индейцы. Затем я стащил брезент с радиатора машины и швырнул его в канаву, и тут же заснул, не успев даже расстелить его как следует, а потом кто-то начал трясти и толкать меня изо всех сил, и оказалось, что прошло уже четыре часа, и наступил второй день вторжения.

При мне все еще была печурка и полфляги воды. Я сварил себе горячий кофе. У других тоже было немного воды, я сварил еще кофе для Раффа и для двух водителей. Затем мы запустили моторы, выкатили наши танки на дорогу, и они пошли через поля. И снова начался бой.

Пехота, которая появилась накануне, куда-то исчезла ночью, и нам пришлось вести бой собственными силами, – то есть отряд особого назначения под командованием Раффа против батальона немецкой пехоты, который, как мы уже теперь знали, укрывался на противоположном холме. Мы заставили его в течение первого дня оттянуть оба его фланга и захватили или вывели из строя все полевые орудия, которые держали нас под прямой наводкой. Теперь немцы пустили в ход минометы, которые били по перекрестку, как раз позади нас. Это было вполне терпимо, ибо фронт наш при таком положении находился в относительной безопасности, ему угрожал только ружейно-пулеметный огонь. Я не видел, чтобы кто-нибудь пострадал от этого огня. Однако ясно было, что сбросить немцев с холма или прорваться через них мы, не можем, так как нас слишком мало.

Рафф снова исчез, он отправился разыскивать кого-нибудь, кто бы мог сообщить ему, как идут дела, а у меня все утро прошло в том, что я старался сформировать ударный пехотный отряд планеристов. Они, по-видимому, провели ночь в поле, кто где придется. Теперь они постепенно собирались и расспрашивали всех, как им попасть обратно на берег. Они говорили, что у них имеется строгий приказ немедленно возвратиться в Англию, чтобы доставить новые партии планеров. Мало кому из них улыбалось играть роль пехотинцев. У большинства из них были карабины, но они уверяли, что им никогда не приходилось стрелять из них. Они говорили, что им роздали оружие перед самым полетом, – и возможно, что так оно и было.

Однако где-то по ту сторону Сент-Мер-Эглиз находилась целая авиадесантная дивизия, которая была отрезана теперь уже на протяжении тридцати часов, и там, несомненно, чрезвычайно нуждались в наших танках. Единственно, что могло бы обеспечить прорыв к ним наших танков, – это пустить вперед пехоту и при ее помощи согнать немцев с холма. Фрицы не предпринимали никаких решительных действий, но они, как-никак, расшибли у нас накануне четыре танка, когда мы пытались прорваться мимо них без пехоты.

В это время я увидел на дороге молодого, энергичного капитана, который находился здесь в качестве наблюдателя разведывательной службы, кажется, от штаба корпуса. Я спросил его, не согласится ли он взять на себя командование и провести стрелковую цепь через кустарники, которые отгораживают участки к западу от нас. Похоже, что эта изгородь идет кругом, мимо того холма, где засел немец. Возможно, что неожиданный огонь пехоты с непредвиденного направления испугает немцев, и они подумают, что их окружили. Капитан охотно согласился, и я кое-как собрал ему человек шестьдесят – семьдесят из одиночек, отбившихся бог весть откуда, и всех летчиков-планеристов, которых удалось поймать. Шестерых или семерых мне пришлось буквально тащить и грозить им дулом пистолета – так пылко они стремились поскорее выполнить приказ возвратиться в Англию.

Нельзя сказать, чтобы моя импровизированная инфантерия действовала успешно. Спустя примерно час прибежал запыхавшийся капитан, – я в это время пытался руководить действиями танков и управлять огнем гаубиц, – и сказал, что у него ничего не выходит, и вся беда в том, что он не знает, как ему вести свою цепь. Сперва он пытался идти впереди нее, но когда он, пройдя несколько сот ярдов, обернулся, то увидал, что вместо семидесяти человек, за ним двигается всего тридцать – тридцать пять. Больше всех преданные чувству долга летчики-планеристы отстали и, по-видимому, отправились в Англию пешком. Тогда он пошел позади цепи, но после этого ее авангард то и дело начал застревать, тут уж всем приходилось останавливаться. Тогда он опять пошел впереди, но, оглянувшись, убедился, что вместо тридцати пяти за ним идет всего лишь человек двадцать.

По-видимому, здесь требовалась коренная реорганизация. К этому времени мне удалось собрать еще кучку отбившихся одиночек-планеристов, – я считал это моим собственным резервом. Я спросил капитана, далеко ли они прошли. Он ответил, что они уже почти обогнули холм и что, как он полагает, до сих пор их еще не заметили, так как никто в них не стрелял. Я отправил его обратно с моим пополнением.

К полудню дела наши немножко улучшились. Капитан снова явился и доложил, что на противоположном склоне холма они столкнулись с неприятелем, который очень быстро бросил 88-мм орудие на конной тяге, захватив с собой замок. Итак, значит, наши завладели полевым орудием, не понеся при этом никаких потерь. Когда я спросил его, сколько народу участвовало в этой операции, он показал на маленькую кучку позади себя. Там было человек двенадцать. Можно было сказать, что наша сборная оказалась не блестящей, но эти двенадцать молодцов все же забили гол.

В эго время прикатил Рафф и привез с собой массу самых свежих новостей. Мы, наконец, обрели нашего дивизионного командира со всем его штабом. Они расположились за перекрестком. Однако дивизии его здесь не было по той причине, что накануне один из его полковых командиров решил, что фронт Сент-Мер-Эглиз в наших руках и что главный удар американской пехоты идет в направлении к востоку от нас – то есть между нами и берегом. Сообщалось, что там все идет отлично. Пехотные части сейчас находятся всего лишь в нескольких милях впереди нас. Кроме того, была установлена связь с пропавшей авиадесантной дивизией. По крайней мере, штаб ее высадился благополучно и находится в трех милях от нас, западнее Сент-Мер

Эглиз, примерно там, где мы и предполагали ее найти.

Я отправился в машине с Раффом, и мы застали в саду совещанье полковников и генералов. Какая-то машина со всяким добром, по-видимому, штаб дивизии, переезжала через дорогу на ферму. Отбившиеся и раненые солдаты сидели на земле, прислонившись к каменной ограде возле фермы, а тридцать или сорок оборванных пленных немцев, выстроившись в шеренгу, стояли напротив, под охраной пулеметчика. Милях в двух от перекрестка, по дороге в другую сторону, шел, по-видимому, еще одни небольшой бой в городке Шеф-дю-Пон.

Только что мы начали беседовать с генералом, как откуда-то появился вестовой с радиограммой полковнику Раффу. Оказалось, что от Риджуая, командира авиадесантной дивизии; он сообщал, что его командный пункт окружен, что он много потерял пленными и ранеными и у чего не хватает боеприпасов. Не доставит ли ему Рафф медикаменты и боеприпасы. Это ставило нас в необходимость обратиться к нашему дивизионному командиру, ибо, хотя у наг был приказ пробираться к Риджуэю и к 32-й авиадесантной дивизии, мы при высадке на берег находились в распоряжении 4-й дивизии, и ее командир имел право оставить нас там, где мы были, если бы, по его мнению, это оказалось необходимым. Он сказал Раффу:

– Вы поймите меня, я вынужден вести здесь этот нелепый бой, я держусь в трех направлениях сразу и понятия не имею, с какими силами я имею дело, и что там происходит.

Помолчав минутку, он добавил:

– Но вы все-таки отправляйтесь. Я постараюсь найти кого-нибудь на ваше место, а вы отправляйтесь; и попробуйте пробраться какой-нибудь круговой дорогой, минуя город.

Рафф быстро сообразил, как нам быть. Он решил, что он поведет колонну, а что я должен как можно скорей отправиться на берег, достать боеприпасы и транспорт и ехать за ним вслед, и постараться на– гнать его. Все строилось очень скоро. Какая-то медицинская часть оказалась на дороге позади нас. И в то время как пехота 4-й дивизии слезала с танков Раффа, мы уговорили дежурного медика дать нам морфия и кровяной плазмы. Рафф забрал все это с собой. У нас с ним, как читатель помнит, был всего-навсего один бронированный джип. Я вышел на перекресток и остановил совершенно новенькую машину, которую только что выкатили из планера. Шофер сказал, что она принадлежит майору такому-то, но майора этого тут не было, а я был тоже майор – с тем преимуществом, что я был налицо.

Я помчался к побережью в захваченной машине. На полдороге я попал в толчею – по-видимому, только что высадился какой-то штаб. Действительно, это был штаб корпуса. В штабе встретили меня очень приветливо и с величайшим любопытством расспрашивали, что там делается, и какой-то начальник из отдела снабжения одолжил мне две 2,5-тонных машины. На каждой был шофер и помощник. Я взял с собой этот новенький транспорт, и мы покатили дальше на береговую отмель.

Береговая отмель в это утро второго дня вторжения была вся забита машинами, оборудованием, сотнями тысяч солдат, грузовиков – все это толклось на одном месте. Но выбраться на дорогу было не трудно. Никого не расспрашивая, мы пробирались через сеть заграждений, которую уже успела соорудить военная полиция, и внезапно очутились на прибрежной дороге, шедшей вдоль дюн, позади отмели. Отмель все еще находилась под обстрелом из бетонных огневых точек, расположенных дальше по берегу, куда еще не могла подойти пехота. Но орудия эти, которые били через щели, имели очень малый угол обстрела по вертикали, они могли обстреливать только самый край отмели да еще несколько футов по воде. Их снаряды взметали вверх целые фонтаны воды, и грузовики-амфибии и десантные суда толкались на воде среди этих взрывов.

Все небо над берегом было усеяно аэростатами, а в море – туда, в сторону Англии – всюду, куда доставал глаз, теснились суда, а за ними еще и еще вновь прибывающие суда. Никаких указательных знаков на дороге о том, где что расположено на берегу, еще не было. Но полоса песчаной отмели была такая узкая и открытая, что найти то, что надо, не представляло труда. Склад боеприпасов, который расположился сначала на песке, теперь протянулся до края дороги. Он занимал уже несколько акров – одни сплошные ящики и клети.

Все было устроено в высшей степени предусмотрительно. Тут же поблизости складывали трупы, что было весьма разумно, ибо, если бы склад взорвался, мертвецам было бы все равно. В то время как я сновал туда и сюда, принесли еще несколько трупов на носилках и положили их так, как полагается по учебному руководству. Они ничем не были прикрыты, но те, которых выносили из большой госпитальной палатки по ту сторону дороги, были чинно покрыты одеялами.

Склад снаряжения находился в ведении ефрейтора, который был как нельзя более услужлив и расторопен. Начальник его отправился раздобывать новые запасы. Я только тогда обнаружил полное свое невежество, когда ефрейтор стал расспрашивать, что именно мне нужно. В моем военном опыте не было случая, когда бы я был поставлен в необходимость добывать боеприпасы для авиадесантной дивизии; а это, кстати сказать, лишний раз доказывает, что солдат надо учить всему. Мой приятель ефрейтор тоже не имел на этот счет никаких сведений; итак, мы уселись на ящик, и я начал расспрашивать его, что собственно у него есть, и мы кое-как вдвоем сообразили, что из всего этого может понадобиться дивизии Риджуэя.

Разумеется, у них не могло быть с собой никаких особо тяжелых орудий. Поэтому я приобрел 75-мм гаубичные снаряды, и ефрейтор очень сожалел, что он не может мне предложить их с теми взрывателями, которые, по его мнению, были много лучше; затем я взял еще мины для минометов и гранаты. Я велел ему отложить мне еще комплект боеприпасов для М-1 и патронов для карабинов и 4,5-линейных револьверов. Это всегда может пригодиться в бою. У него, разумеется, не нашлось всего, но он помог моим шоферам погрузить в грузовики то, что он нам мог предложить, в надежде, что следующий грузовик-амфибия пополнит его запасы.

Тут я вдруг вспомнил, – что у меня давно уже ничего не было во рту, и я, увязая в песке, пошел через дорогу в госпиталь. Здесь меня тоже встретили очень радушно и дали мне самое лучшее из того, что у них было, две жестянки бобов из командирского рациона. Я ухитрился обрезаться, открывая одну из этих окаянных жестянок. Дежурный перевязал мне руку, и в течение нескольких дней я пользовался незаслуженной славой солдата раненного в бою и оставшегося на своем посту.

В больших госпитальных палатках лежали на носилках раненые, молчаливые сосредоточенные. Не знаю, как назвать это место – вероятно, это было нечто вроде передового эвакопункта. Два измученных врача ходили от койки к койке, наклонялись над лежащими, разглядывали ярлычки, приколотые к их одежде, и расспрашивали их. По-видимому, они еще не располагали достаточными средствами и не много могли сделать. Вероятно, они подготавливали раненых к погрузке на десантные суда, отправляющиеся обратно в Англию. 88-мм орудия ударят по ним еще раз, в полосе прибоя, а затем они распростятся с этой суматохой навеки.

После порции бобов мне стало совсем хорошо Розыски машины, грузовиков, дороги, склада и прочего заняли у меня почти весь день, и мы отправились обратно уже под вечер. Я вывел мой обоз на дорогу, которая еще накануне, когда мы пересекали ее, была совершенно пустынна. Теперь же на всем протяжении двух миль, по обе стороны ее, вязли в грязи колонны пехоты. Поистине они почти увязали здесь, потому что они шагали по самым обочинам, которые были затоплены тинистой водой.

Дорога и вода у самого ее края были сплошь усеяны брошенными спасательными кругами. Они пестрели всюду, как конфетти. На самой дороге мы уткнулись в длинную колонну военных машин, подвигавшихся со скоростью пять-шесть миль в час. За лагуной, где дорога разветвлялась, путь расчистился, и мы двинулись побыстрей. Мы покатили по той же дороге, по которой мы ехали в первый раз после высадки, через деревушку, где лежал расплющенный труп немца, к перекрестку, а затем – Рафф сказал мне, какой дорогой он попытается идти, – мы свернули по направлению к Шеф-дю-Пон. Мы старались ехать как можно скорей, но все-таки вынуждены были останавливаться, потому что по дороге били вражеские минометы, а мы на этот раз были весьма взрывоопасны. Проехав мили две, мы нагнали арьергард Раффа – машины из разведывательного взвода. Нам сказали, что Рафф двигается благополучно. После того, как мы с ними расстались, нам попался навстречу наконец-то живой, подлинный сержант из 82-й авиадесантной дивизии. Рафф послал его разыскать нас.

Странное это было ощущение – мчаться напрямик через поля. Мы чувствовали себя, как заяц, за которым гонятся борзые. Как только мы выезжали на асфальтированную дорогу, мы все оглядывались по сторонам и, убедившись, что все спокойно, снова съезжали на поле и мчались напрямик.

Дороги, по которым мы двигались, все еще были немецкие дороги. Время от времени до нас доносилось уханье разрывов, но откуда шла эта пальба, мы определить не могли. Мы старались не ехать по следам Раффа, а выбирали другой путь. Так мы двигались часа два. Я был уверен, что мы давно уже сбились с дороги, как вдруг очутились на каком-то поле, казавшемся необыкновенно обширным для Нормандии. На дальнем его конце стояло большое каменное строение фермы. Сержант сказал: "Вон они там. Только придется кругом объезжать. Вас могут увидеть на поле. Да потихоньку по дороге, а то, как пыль увидят, обстреляют".

Немного подальше мы встретили на дороге оборванного парашютиста. Когда он увидел большие грузовики, которые ехали следом за мной, он повернулся и закричал своим товарищам:

– Гляди-ка – видите, нам подкрепление идет!

Несомненно, им было очень приятно видеть наши грузовики. А я не стал останавливаться и объяснять им, что со мной всего только две машины и за нами больше ничего нет.

Когда мы обогнули поле и подъехали к ферме, мы увидели, что она обнесена высокой каменной стеной. У ворот стояли солдаты. Один из них показал на группу в стороне и сказал шоферам, – чтобы они отъехали с машинами туда, вглубь. Когда моторы наших машин умолкли, я в первый раз услыхал непрерывное потрескивание пехотного огня где-то вдалеке – со всех сторон, куда бы я ни повернул голову. Тут слышались дробные пощелкивания очередей и отдельные выстрелы, но все это сливалось в одну непрерывную трескотню.

Я прошел в ворота мимо солдат. И здесь мне представилось поистине потрясающее зрелище. Большой грязный двор, на котором, вероятно, фермер когда-то держал скотину, был весь сплошь устлан людьми, – лежали и сидели сотни немецких солдат и офицеров в совершенно растерзанном виде. Ни одного звука не доносилось из этого месива. Они застыли неподвижно, как серо-зеленая вода в сточной яме. Вокруг них сидели отчаянные наши молодцы, все в грязи, с пистолетами-пулеметами, направленными прямо в эту клоаку немцев. Нечего сказать, это была картина!

Ребята, которые сторожили немцев, сами все были кто ранен, кто подшиблен при спуске, – поэтому они все сидели. Но у каждого была хоть одна рука в исправности, в ней-то он и держал оружие. Раненые стерегли пленных, потому что в дивизии не хватало людей, и боеспособных нельзя было выделить для охраны.

Я прошел мимо пленных и направился к дому, полагая, что там находится штаб Риджуэя. Не в доме я увидел нечто не менее кошмарное. В большой комнате, где не было никакой обстановки, кроме печки, вделанной в стену, тесными рядами на полу, от стены к стене, навалившись друг на друга, переплетаясь руками и ногами, лежали тяжело раненные парашютисты. Они не безмолвствовали – нет, комната оглашалась воплями, как если бы это ревели раненные животные. Среди этой груды искалеченных людей осторожно двигались две француженки, по-видимому, мать и дочь. У одной в руках был котелок с горячей водой, и она собиралась что-то делать вместе с врачом, который стоял на другом конце. Не знаю, что делала другая. Они пытались помочь.

Врач, увидев меня, с трудом пробрался через комнату. Он сказал, что Риджуэй со штабом находится во фруктовом саду по ту сторону фермы. Я сказал ему, что приехал с боеприпасами. Он спросил, не могу ли я вывезти кое-кого из раненых.

– Не знаю, – сказал я. – А почему же нет?

– Поглядите, – сказал он. – Их здесь человек двести с лишним. По всему дому лежат. У меня все вышло. Рвем простыни, и все что под руку попадется. – Помолчав минуту, он добавил: – Надо во что бы то ни стало, хотя бы некоторых, вывезти отсюда.

Я сказал ему:

– Когда они разгрузят боеприпасы, – если все обойдется благополучно, я подъеду сюда с грузовиками, и мы посмотрим – может быть, можно будет кое-кого вывезти.

Он посмотрел на меня, как смотрит человек, который, наконец-то, услышал благую весть.

Я вышел из дому и пошел обратно мимо пленных. Один из них поднялся на ноги и пытался что-то сказать страже по-немецки, конечно, и с помощью жестов, – похоже, что он просил позволения пойти оправиться. У часового, к которому он обращался, только одна рука была в порядке, – он посмотрел на немца исступленным взглядом, наклонился вперед и навел на него ручной пулемет. Пулемет был тяжел и дрожал у него в руке. Немецкий офицер, лежавший рядом с этим пленным, ударил его по ноге, а другие немцы закричали ему, чтобы он сел. Он попятился от часового и опустился на колени; сосед с отвращением отпихнул его, и снова воцарилась тишина.

Позади пленных был пролом в стене и за стеной красивый фруктовый сад, весь в цвету, сияющий в вечернем солнце. В саду не было видно ничего, кроме одного тела, завернутого в одеяло, и машины с радиоантенной в глубине под деревьями, а напротив, у забора, стояла группа офицеров. Один из офицеров был Риджуэй, другой Рафф. Рафф приехал час тому назад. Танки его где-то бились уже с немцами.

Парашютно-десантная дивизия имеет усиленный состав до десяти тысяч человек. Риджуэй считал, что у него здесь сейчас тысячи две с половиной. Он не знал, что случилось с остальными. Мы думали, что они для нас уже потеряны; возможно, что они рассеялись при сбрасывании и приземлились где-нибудь так далеко, что на них уже нечего было рассчитывать. Оказалось, мы ошиблись. Постепенно, в течение недели, все они мало-помалу присоединились к нам. Дело в том, что их радиостанции были повреждены при сбрасывании, и они никак не могли связаться с нами. Однако в данный момент Риджуэй знал, что у него всего-навсего четверть его людского состава, причем многие, спускаясь на холмы Нормандии в темноте, были ранены. Он еще не вполне ясно представлял себе, что делается вокруг, но настроение у него было бодрое и решительное. Сам он спустился на парашюте накануне ночью, вместе со своим штабом. Большинство его штабных офицеров были здесь, и один из них, начальник отдела снабжения, с нетерпением расспрашивал, что я им привез. Мы пошли к машинам. По-видимому, мы с ефрейтором оказались дельными снабженцами, потому что больше всего здесь нуждались в 75-мм снарядах, которые я привез. 82-я дивизия успешно сбросила свою легкую артиллерию, но им пришлось прекратить стрельбу несколько часов тому назад, так как все боеприпасы были исчерпаны.

У меня сохранилось еще одно воспоминание о командном пункте 82-й парашютно-десантной дивизии в тот второй день вторжения. Это было уже после того, как я сдал боеприпасы. Мы все стояли, человек десять – двенадцать, в саду, на том самом месте, где я в первый раз увидел Риджуэя, в нескольких шагах от забора, под которым тянулась канава. До нас по-прежнему доносилась со всех сторон ружейно-пулеметная стрельба, то приближаясь, то удаляясь. Мы стояли и разговаривали, а в сад то с той, то с другой стороны беспрестанно входили кучки людей. В каждой кучке было трое-четверо совершенно перепуганных немцев, которые так высоко поднимали руки, точно они старались что-то достать в воздухе. А позади шел один – иногда два, не больше, мрачный, растерзанный наш парашютист.

Мрачный и растерзанный – это обычный вид парашютного десантника после ночного спуска на деревья и заборы. Парашютисты казались очень свирепыми, видно было, что они ужасно обозлены и неохотно подчиняются приказу приводить пленных. Рассказывали, что немцы убивали парашютистов, когда те повисали на деревьях, запутавшись своими стропами, или случалось, что, высвободив их из этой снасти, немцы не брали их в плен, а вешали тут же на месте. Поэтому наши ребята, разумеется, не прочь были расправиться с ними.

Был уже поздний вечер этого второго дня. Рафф со своей компанией, конечно, делали кое-что, но они не могли выручить дивизию. Уцелеет остаток дивизии или нет? – только эта мысль и была у каждого из нас.

И вдруг неожиданно среди непрерывной щелкотни пехотного огня раздался знакомый – резкий, высокий, пронзительный – вой, а вслед за ним оглушительный удар, при этом совсем близко. Мы стояли под рядами яблонь. И со всех этих яблонь, точно их трясли сорванцы-мальчишки, посыпались лепестки, листья, ветки. Я увидал это уже через плечо, прыгая в канаву у изгороди. Затем раздались еще два таких же удара, один за другим. Высунув каску, поверх канавы, я огляделся по сторонам, посмотрел направо и налево, и всюду из канавы высовывались такие же каски, как у меня. А на земле, с которой мы так быстро юркнули, стоял только один человек – генерал. Он стоял совсем один, с непокрытой головой, и поглядывал сверху вниз на свой штаб и на своих гостей.

Он сказал совершенно спокойно: "Мне показалось, что они пристреливаются к этой рации. Знаете, надо сказать, чтоб ее отсюда убрали. А то еще ранят кого-нибудь".

В рассказе это, конечно, не производит большого впечатления, но скажу вам – это действительно была минута! Дивизия была отрезана, людей не хватало, никто понятия не имел, что будет дальше, – все это создавало такое напряжение, что оно в любую минуту могло прорваться, стоило лишь немцам обнаружить наш командный пункт, где находились раненые, и тут же и пленные, и сам командир со штабом, и вся связь. Один миг нерешительности – и вся та сила, которую зовут "воинским духом", разбилась бы, как стекло, брошенное о камень. Разумеется, это было сущее безумие со стороны командира – стоять вот так, даже без каски, в то время как 88-мм снаряды рвались вокруг. Но он вынужден был так поступить, и это было великолепно. Риджуэй сделал это с большим тактом и достоинством. И с настоящим мужеством.

88-мм орудия продолжали огонь. Снаряды их разрывались то с перелетом, то с недолетом. После того как грохнуло еще несколько снарядов, стало ясно, что немцы не знают, где мы, и бьют наощупь. Опасный момент миновал. Игра продолжалась.

"Мы здесь, и мы не уйдем отсюда, – подумал я. – «Оверлорд» свое возьмет!"