Текст книги "Круг"

Автор книги: Азамат Козаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)

– За кого встанет народ?

– Страна расколота, жалеть поздно. Сюда, в горный край, братья не суются, а скоро все узнают, что истинный правитель вернулся. За кем, думаешь, правда?

– За тобой.

– Отсюда все начнется, но закончится отнюдь не здесь. Еще вопросы?

Верна покачала головой. Ишь ты, насупился, челюсть выпятил, по такой кулаком попадешь – руку сломаешь. Безрод говорил, что обладателя такой челюсти лишить сознания очень трудно. Лобастый, ровно бычок, шея неохватная – попробуй придуши! Развернулась и вышла.

Началось…

Полторы тысячи ртов нужно кормить, поить, обихаживать. Впрочем, Залом говорил, будто горный край признал законного властелина, и нехватки в еде и припасах не возникло. Твердыня поражала, высоченная башня справа, высоченная башня слева, переходы, укрытия, кладовые, дружинные палаты, потайные горницы, а если взобраться на самый верх башен, левой или правой, обозришь целый город, вырубленный в скале. Знай себе держись крепче за поручень да под ноги смотри.

– Такое гнездовище за год не устроишь. – Верна все крутила головой.

– Точно, – кивнул Черный Коготь. – Покойный Бахтерец, отец князей, ровно чувствовал, что так обернется. Еще тогда заложил крепость. Как вышло – для старшего сына.

Баб и вправду не заметила. Ни одной. Да и к чему они сейчас? Дружина Залома совсем не походила на обычное войско, которое сопровождают стайка шлюх и купеческий караван. И, похоже, возвращенцев не пришлось уговаривать поститься – вон, глаза горят, губы в ожесточении кривятся. Только и слышен звон оружия, время даром не теряют – рубятся, борются. Все зло берегут для братцев-князей.

– Князья сглупили, – задумчиво прошептала Верна. – Всяк хорош на своем месте. Младшему брату старшим не стать. А как вышло, что парни уж очень ко времени вернулись? Да и вообще вернулись?

– Залом сбросил рабские оковы и бежал. Сначала один. Потом разыскал Култа Длинного и Элле Бодливого. Втроем разыскали Папашу Палицу и Рваное Ухо. Так и пошло. Выкупали, крали, отбивали… Скоро целая дружина была занята поисками товарищей по всему Теплому морю и Срединным княжествам.

– А вас?

– Что нас?

– Выкупили, выменяли, отбили?.. Черный Коготь поджал губы и рассмеялся.

– Отбили. Не скоро на Теплом море забудут пирата Испэ Жатт Карассая, переворачивая на наш – Злого Великана. Клянусь, еще не было такого, чтобы вместо золота и серебра, пряностей и тканей пираты забирали рабов, да не всех, а двоих-троих!.. Это здесь, твоя почивальня.

Коготь постучал в дверь – пожалуй, двери да утварь единственные сработали из дерева в этом царстве камня – и, уходя, напомнил:

– Подъем с колоколом. Нас ждет вершина. Во-он та. Отоспись.

Верна покосилась на пологий склон против твердыни, куда указал Черный Коготь, и кивнула. На отчем берегу вместо бега по горам утром плавали. Оно и понятно, куда птицу занесло, там ей и летать.

– А когда выступаем?

– Скоро.

Осталось только войти, и прежняя жизнь останется за порогом. Верна оглянулась. Черный Коготь уходил, и вроде ничто не изменилось – день догорает, крепость полна ожесточенного люда; там, на пыльных дорогах осталось невозвратное прошлое.

Вот только после памятного утра в конюшне две, а не три красные нити убегают в блеклое серое варево.

Подскочила с первым же ударом колокола. Едва поплыл по окрестности тягучий звон, отбросила покрывало и взвилась на ноги. С некоторых пор дребезливое колокольное послезвучие на дух не переносила. «Он ушел-л-л-л-л… Я иду по доро-ге-э-э-э… Куда я иду-у-у-у-у?..» Тетки Жужелы и дух простыл, унеслась к своему Залому раньше всех. Поить, кормить да сопли подтирать. Старые няньки, они ведь такие, как велик ни вымахай, для нее ты все равно маленький мальчик, которому нужно вовремя подтянуть штанцы и поменять пеленки.

Сотни воев уже выбегали за ворота и мчались к пологому склону, успей только влиться в людское море и найти свою сотню. Верна приметила своих и припустила что было духу. Рубаху, понятное дело, оставила на себе, не сбросила, да грудь перетянула, чтобы не мешала ни себе, ни другим.

Так вот ты какая, новая жизнь?..

Мало-помалу перезнакомилась с парнями. Думала – одна-единственная, кто не вышел вместе с заломовцами из прошлого, а таких в горную крепость прибилось несколько отчаюг, и всех нанесло жребием в сотню Черного Когтя.

– Я Верна. – Завтракали посотенно.

Вообще-то крепость рассчитали от силы на полтысячи воев, но, слава богам, поместились все. Ужались, уплотнились, упорядочились.

– Серый Медведь. – Кряжистый вой потеснился, давая место. Даже не взглянул, только бросил косой взгляд и уткнулся в плошку с кашей.

– Я Маграб, – напротив сел чернявый, сухой мечник, и отчего-то у Верны пропал аппетит. Вот только что был, есть хотелось неимоверно, камень бы изгрызла, но отчего-то пузо свело и внутри прокатился холодок.

– Заломовцы? Из плена?

– Нет. Сами по себе, – справа от Верны присел еще один незнакомец и коротко представился: – Я Гогон Холодный.

– Думала, одна со стороны.

– Ты ошиблась, – рядом с Маграбом сел еще один незнакомец. – Я Балестр.

Верна скупо кивнула. Есть отчего-то совсем расхотелось. Будто налопалась и налилась пивом по самое горлышко. Измерзлась, ровно в проруби мокла долгое время. Отчего-то новые знакомцы даже взглядом не удостоили, смотрят в свои плошки и глаз не поднимают.

– Завтра выступаем, – бросил вой, севший справа через одного. – Я Крюк.

– Уже объявили? – оживилась. Поскорее бы.

– Нет. В полдень объявят.

– Тогда откуда…

– Просто знаю.

Заломило в висках, застучало в затылке. Ровно сглазил кто. Кишки будто в узел связались, ни вдохнуть, ни выдохнуть, перед глазами белое марево разливается. Только рези животной не хватало! А ведь не ела. С чего бы такое? Как бы без памяти не рухнуть!..

– Нехорошо мне что-то. Я, пожалуй, пойду.

Серый Медведь пожал плечищами, Маграб и вовсе промолчал, Гогон Холодный даже не покосился в ее сторону, Крюк буркнул: «Осторожней на ступеньках», Балестр лишь кивнул. Точно сонная муха, Верна проползла к выходу, и только снаружи едальной палаты полегчало. Будто дышать не давали, а потом враз убрали руки от горла. Понятное дело, голову закружило. Прислонившись к стене, выстояла себя и тихонько заковыляла в свои покои. Жужела оторвалась от дел, внимательно оглядела соседку по горнице и опасливо спросила:

– Бледна, ровно с того света вернулась. Нехорошо тебе?

Не нашла сил язык развязать, лишь кивнула, падая на ложницу.

– Бабьими делами маешься?

– Нет. Еще нескоро.

Старуха прикрыла бедовую девку потеплее и забормотала какой-то старушечий наговор. Верна и не заметила, как провалилась в сон, а во сне Гогон Холодный, Маграб, Балестр, Серый Медведь, Крюк и еще четверо, имен которых пока не знала, окружили со всех сторон. Пыталась разглядеть каждого, но голова ходуном ушла, ровно у первоходка в море, и вся закавыка получилась оттого, что новые знакомцы стояли не лицом – спинами, отвернувшись вовне. Поди разгляди лица! Так и кружились, пока Верна не забылась глубоким забытьём без снов и чувств.

– Завтра выступаем, завтра выступаем… – в полдень разлетелось по крепости, названной возвращенцами Последней Надеждой.

– И добро с тем, – шепнула Верна, возвращаясь в бытие. – Быстрее выступим, быстрее кончится.

Выползла наружу, щурясь от солнца. Самый день, парням бы валять друг друга, а нет никого на площадях и внутренних двориках. Завтра выступать в поход, народ и готовится – отсыпается, правит клинки, доводит до ума прочее снаряжение.

– Лошадей что-то не вижу. – На площади перед левой башней, если смотреть на крепость с подъездного мостка, Верна присела на каменную скамью, застеленную волчьей шкурой. – Не пешком же топать?

– В утренних сумерках пригонят. – Пластун лыбился, будто весть о завтрашнем выступлении мигом привела загорельца в доброе расположение духа. А кого из парней не привела? – Табунок на пастбище в горах.

– Все полторы тысячи?

– Разбили, конечно, – усмехнулся. – Ты чего не готовишься?

Хотела буркнуть: «А чего готовиться? Убьют и убьют», но вовремя прикусила язык.

– У меня все готово. А ты?

– Дурью маюсь. Нет бы делом заняться, груши околачиваю, ровно балбес. Мысли накатили. Представляю, как все будет после победы.

– И как?

– Сначала разобьем братцев-князей…

Верна кивнула: «Дальше».

– Потом найду Зазнобу, это моя бывшая.

Ого, становится интересно!

– Взглянуть охота на того ухаря-воеводу, что занял мое место на ложе.

– А потом?

– Его убью. – Пластун блаженно щурился на полуденном солнце. – Ее… не знаю. Может быть, туда же?

– Не бери грех на душу. Что с дуры взять? А как узнал?

– Видел. – Достал нож и закрутил пальцами круговерть, клинок даже видно не стало, только блесткая тень обвила пальцы заломовца. – Уже тут, в княжестве караван встретили, купеческий обоз и дружина в сопровождении. При дружинном воеводе моя дура довеском, целуются, обнимаются.

– Ну ты вспылил…

Пластун усмехнулся.

– Я семь лет цепь грыз не для того, чтобы бесславно сдохнуть. Только спросил кого-то из купеческих, кто такие, и мимо проехал. Даже бровью не повел.

– И кто?

– Воевода братцев-князей с красавицей-женой. Успела, тварюшка, за семь-то лет!

Верна вздохнула. Зачем далеко ходить? Тут рядом сидит дура, ее и кончай. Одна, другая, какая разница? И ведь сидит Пластун, улыбается, и воеводу-соперника прирежет, не поморщится, хотя какой он соперник, так… сменщик при дуре.

– Не брал бы грех на душу, не марался. Каждой тупице по-своему воздастся. Свое получит, не сомневайся.

– Отдам назад отцу-матери, и все дела. На что мне такое добро?

Лишь кивнула согласно. Такое добро в самом деле никому не нужно – отказываются поголовно, хоть дружину собирай из баб-недоделок. Ничего, скоро одной станет меньше, только сделается ли мир чище, добрее?

Встала и пошла себе. Пластуну и одному не скучно, чего мешать хорошему человеку? Вряд ли заметил, что остался на скамье один. Сидит себе весельчак, улыбается солнцу, только упаси кого-нибудь заглянуть ему в голову. Тот, кто не захлебнется потоками воеводиной крови, помрет от страха и ужаса… Дура Зазноба, дура!

Полуторатысячным войском без двух сотен выступили в поход рано утром. С рассветом пригнали лошадей с дальних пастбищ, и Губчик долго обнюхивал Верну, будто нарадоваться не мог, исскучался.

– Посотенно-о-о-о! – рявкнул Залом у самых ворот. – На одного конного промежуток, четверо в ряду – пошли!

Без толкотни и давки две пары конных аккурат укладывались в ширину мостка. Длинной змеей дружина выползла из крепости и, сопровождаемая залихватским посвистом дозорных, засевших на близлежащих высотах, ступила на тропу.

– Ну держитесь, князечки! – прошептал Ворон и хищно оскалился.

Верна оглянулась вокруг. Парни еле сдерживались, их распирало во все стороны, не сцепили бы зубы – полыхали огнем, точно драконы. Лошадям передалось людское нетерпение, редко под кем конек не ходил, оттуда-отсюда слышалось ржание, всхрап и веселая ругань.

– Ты ведь послушный гнедой, – шепнула Губчику на ухо и похлопала, упреждая заразное волнение. – И не станешь взбрыкивать, правда?

– В дне ходу отсюда княжеский поезд, – разнеслось по рядам. – Сопровождает в сокровищницу слитки серебра из рудников. Это и есть наша цель. При нем три тысячи дружинных. Дружина уничтожается, серебро делится на всех.

– …на всех-х-х…

– …на всех-х-х…

– …на всех-х-х… – унеслось вперед, Верна только моргнула вослед известию. Ну куда столько денег? В Ратниковы палаты забрать, что ли? Свое не проела, тут новое забирай!

– Ворон, слышь, Воронок, – дернула за рукав. – Моего Губчика запомни, а?

Тот окатил гнедого изучающим взглядом и воззрился на Верну.

– Ну гнедой и гнедой. Запоминать к чему?

– Если со мной что случится, в переметных сумах деньги. Раздели на троих, ага?

Мрачно кивнул, а не прошло и мгновения – рассмеялся. Где наша не пропадала, гляди веселей.

За полдень сошли с дороги, выставили дозорных и в лесу отоспались. Без малого полторы тысячи восстанут на три полные тысячи, будешь сыт и силен, еще неизвестно, что получится. За семь лет новые волки заматерели, не вдруг даже испугаются.

– Войско бьется надвое, – объясняли сотники задумку людям, – и залегает с двух сторон дороги. Когда дружина братцев-князьков попадает в капкан, разом отпускаем тетивы, потом – рукопашная.

– Друг друга не перестрелять бы. – Старые вояки в сомнении скребли бороды. – Встанем ведь напротив!

– В том месте дорога ниже обочин, – усмехнулся Черный Коготь. – Береженого боги берегут. Их со вчерашнего дня пасет разведка. Тайный дозор, что обозники запустили по сторонам, снимем аккурат перед нападением. Не успеют знак подать.

– Добро!

– По коням! – разнеслось по стану. – Разведчики вернулись! Чисто!

– В толк не возьму, князья просто беспечны или хитры? – Ворон прыгнул в седло и скосился на запад – оттуда шел обреченный на истребление обоз. – Не думают, что нападем, или пакость готовят? Больно подозрительны, сволочи.

– Залом тоже не дурак, а уж братцев изучил вдоль и поперек. – Верну тряхнуло. В животе стремительно рос кусок льда, и кишки будто связало в тугой узел. Началось…

Шесть сотен залегли справа от дороги, шесть – слева, сотня провожала тайный дозор серебряного обоза. Верна стучала зубами. Могла бы – унеслась по дороге бегом во весь дух и бежала, пока сил хватило. Как еще землю под собой насквозь не прожгла? От нетерпения и мандража сводило руки-ноги, ерзала, будто за шиворот колючек насыпали. Парням уж, наверное, много легче. Тут еще свое, бабье, ломай-превозмогай. Ничего, уже недолго осталось.

– Передай по цепи «едут»! – прошептал Серый Медведь с правого боку.

– Едут! Передай по цепи, – прошептала налево, Балестру.

Каждый из воев положил перед собой три стрелы. Ни больше ни меньше. Ровно столько нужно, чтобы внести ошеломление в ряды дружинников князей и не затянуть рукопашную. После трех стрел, которые из охраны уцелеют, попрячутся за щиты и встанут спина к спине, стреляй не стреляй, толку не будет. Щиты у дружинников длинные, в полуприседе с головой закроют. Едва голова поезда въедет на условленное место, серебряная змея просто встанет – яма на дороге прикрыта жердями, присыпана землей, не будет никаких падающих деревьев. А когда встанет последняя телега в обозе, полетят стрелы.

Дорога вышла ни широка ни узка. Две телеги не разъедутся, зато одна телега и двое конных по краям займут все свободное пространство между травянистыми обочинами. Те полого убегали вверх, и шагов через сто начинался лесок. В леске и спрятались возвращенцы. Лошадей предусмотрительно отвели вглубь, дабы не заржали и не спугнули «серебряных», как их прозвали острые языки.

Обоз медленно полз вперед, и каждый заломовец походил на тетиву, натянутую до предела, поглядеть на это место потом – наверняка кое-где траву дочерна спалило горячими телами. Есть, встал поезд! Откуда ни возьмись на дороге обнаружилась колдобина, которую «нерадивый наместник залатал кое-как, бросил жердин и присыпал землей». Хороши работнички!

– Сто-о-о-ой! – пронеслось по обозу. – Колесо провалилось. Шестеро ко мне!

Телеги вставали одна за другой, и возвращенцы нетерпеливо провожали глазами точку остановки, что ползла назад по веренице повозок, ровно гусеничное коленце. Верна закрыла глаза. Сейчас начнется! Справа и слева зашуршало, еле слышно взвыли парни, натягивая луки, и тонкое гудение избило воздух. Раз, два, три… успела только быстро вдохнуть-выдохнуть несколько раз. Оглушительным ревом сотен глоток Верну подняло, будто невесомую пушинку, и все замелькало перед глазами. Бегут люди, сердце колотится где-то в горле, уже давно тишину разметало в клочья, на дороге встают спина к спине обозники, и волна ударила в неподвижную скалу.

Мельком видела Ворона, его отнесло течением схватки куда-то вправо, и последнее, что запомнила, – серебряный отлетает далеко в сторону, выброшенный с неистовой силищей. Как залегли, так и побежали, с одного бока мощно топотал Серый Медведь, с другого – Балестр. С грохотом врубились в сомкнутый строй дружинных братцев-князей, закрытых щитами, будто черепаха. Только жидковата вышла та стена, повалилась, точно сосна, источенная короедами. Заслон развалился, Верна на кого-то наступила, крест-накрест полоснула под ногами, и под клинком истошно закричали.

Сама орала так, что горло зашершавило, наверное, даже в помине не осталось звонкого девичьего голоса, каким запевала когда-то на отчем берегу. Теперь, должно быть, огрубел и стал почти неразличим в гоготе низких мужских голосов. Совалась туда, где схватка полыхала жарче всего, но… отчего-то не везло, оставалась жива и невредима. Наверное, душа вырвалась вовне – словно в бреду увидела себя и других со стороны.

Вот несется здоровенная девка, из-под шлема выбилась прядь светлых волос и прилипла к щеке, переднего зуба недостает, с меча капает кровь, а кругом… Как пить дать, недавний сон оказался вещим! Со всех сторон окружена парнями, что встали полукольцом и оградили, обезопасили. Серый Медведь, Маграб, Гогон Холодный – справа, Крюк, Балестр, Змеелов – слева, Окунь, Белопер, Тунтун – сзади. Вышла эдакая подкова, и в раструб той подковы «серебряных» запускали только по одному, да и тот, бедолага, кончался почти сразу – Верна добила от силы двоих.

Скоро потом и кровью залило глаза, забило слух – перестала слышать, затупились чувства, – утеряла нить боя и пришла в себя от дружеского похлопывания по плечу в сотне шагов от места, где ввязалась в сечу.

– Все, Верна, кончилось. Опусти меч.

Все, все, все… Кое-как доплелась до леска и без сил рухнула на траву. Пустая, пустая… Вымахалась на год вперед. Руки-ноги трясло так, что дали бы чару с водой, расплескала всю. Да что руки – едва всю наизнанку не вывернуло. Почему осталась жива?

Назад брела сама не своя. Как же так? Не получила даже царапины, как спину врагу ни подставляла. И, едва на глаза попались Балестр и Серый Медведь, вспомнила, все вспомнила. Эти девятеро рубились рядом, справа, слева, сзади, они и не подпустили Костлявую.

– Зачем? – простонала, падая возле приметного деревца. – Зачем?..

Из трех тысяч «серебряных» ускользнули несколько сотен. А в телегах серебра не оказалось вовсе. Пустышка. Обманка.

– Схитрили-таки братцы-князья! – рядом упал Ворон. – Серебра в обозе не оказалось и в помине. Людей ценят меньше, чем добро. Ну это мы давно знаем.

– Наша добыча поважнее, чем серебро. – Черный Коготь устало опустился на траву и стер кровь с лица. – Трех тысяч как не бывало.

– Мама, роди меня обратно! – простонала Верна. – Кто-нибудь видел Пластуна?

– Видел я его. – Ворон махнул влево от себя. – Парняга разъярился так, думал, на куски станет рвать. «Серебряные» летали от него, словно птицы!

– Кто бы говорил. – Черный Коготь усмехнулся. – На себя посмотри! Твои тоже летали за здорово живешь!

– А хорошо бы поглядеть на себя со стороны, – мечтательно улыбнулся Ворон. – Вот рубится отчаянный парняга, меч так и ходит вверх-вниз, враги падают, который вправо, который влево, рубака оглядывается, снимает шлем, а это, оказывается, я! Красота!

– А я видела себя со стороны. Рубится дура, каких свет не видывал, а вокруг сражаются вои, да так сражаются, что слов не найти.

– Кстати, кто они такие? – Черный Коготь нахмурился. – Я повидал многое и многих, но того, что творили эти девять, увидишь нечасто. Вы прошли обоз шагов на сто, если не сто пятьдесят! Резали «серебряных», ровно овец. Вряд ли кто-то продержался дольше, чем «раз-два».

– Не знаю, – помотала головой Верна. Лучше бы не мотала – потянуло рвать. – Раньше их не видела, а сами не больно разговорчивы. У каждого свои тараканы в голове.

– Парни дело знают туго. – Черный Коготь сунул в зубы травинку. – Тебе повезло, что их держалась. Не потеряй.

Нет, не повезло. Просто агония затянулась.

– Кончай передых, все к обозу! – рявкнул Черный Коготь. – Дел немерено! Раненых грузить на телеги, трупы туда же. «Серебряных» готовить к погребению!..

Глава 4
СВАТОВСТВО

Верна все пыталась просчитать, сколько душ забрали вдесятером, если прошли сто тридцать шагов в глубь каравана, – не смогла. Но, если Черный Коготь бросил, что никто не продержался дольше того, как произнести «раз-два», девятеро положили несметную массу «серебряных».

Ехали восвояси выпотрошенные, словно куры к праздничному столу. Хотя кое-кто из парней не до конца излил зуд по крови, некоторых еще тянуло бить, кромсать, резать, порывались даже вернуться и найти беглецов, что скрылись в лесу. Слава богам, хватило ума, сотники отрезвили горячие головы.

Телеги поскрипывали, раненые постанывали, живые поругивались. Упокоили всех вместе, и своих и «серебряных». Не стали бы князья переметными подлецами, как знать, с кем-нибудь из погибших в одной дружине ходили. А так…

Тихим шагом к утру встали под стенами горной твердыни, порубленных перенесли внутрь, часть телег оставили, остальное раздали окрестным жителям. Истинный князь – вовсе не та мразь, что только в свой карман тянет. Настоящий правитель равно душой болеет о простом люде и дружинниках. Двумя ногами стоишь на земле, не стоит гадить под себя, поскользнешься – не поднимешься.

Затем был пир во славу первой победы. Возвращенцы уничтожили целое войско живности в жареном, вареном и тушеном виде, истребили столько бочат с пивом, что, если бы их поставили друг на друга от самого дна ущелья, достали края стены. Верна залила досаду пивом и забросала жареными куропатками. Говорят, время лечит все, и премудрость получается в том, что, если дать времени разлиться по душе, оно залечит самые глубокие раны, глядишь, так и жить захочется. Но мерзкие твари не должны жить и плодиться. Не должны! Чему такое отродье научит ребенка? Кусать всех вокруг себя? Гадить людям в душу? Умирать нужно решительно и твердо, эх, схватить бы сегодняшнее время, когда по душе еще гуляют горечь и досада, и не отпускать. Не надо лечить, готова помереть – помирай.

После битвы стала сама не своя. Ноги подкашиваются, голова вот-вот сорвется с плеч, укатится к дальнокраю. Сграбастала кувшин с брагой, пару куропаток и полезла наверх – душа грязная, грехи тяжелые, пусть на земле остаются. Поднялась в башню, вылезла через бойницу, встала на стену и заковыляла по самому краешку. Справа пропасть, выглянешь – ухнешь. Если голову закрутит, поминай как звали. В одной руке куропатка, в другой кувшин с пивом, укусила – запила, укусила – запила. А весело стало! Так и прыгнула бы через провал между зубцами, всего-то и дел на один прыжок. Откусила полкуропатки, хватанула из кувшина и присела, готовая оттолкнуться. И тут в голове будто голос раздался: «Повремени, Вернушка, не глупи! Зубец дальше, чем кажется, да и хмель играет. Сорвешься, разобьешься. Глупая смерть! Так и запомнят люди: та самая дурища, что пьяная на стену полезла да сорвалась! Добрая память? Такой хотела?»

Швырнула вниз пустой кувшин, доглодала остатки птицы. Чуть не упала – повело, еле удержала равновесие, хорошо от хмеля в глазах потемнело, потому и не разглядела бездну. Осторожно приблизилась к зубцу и вытянула шею, как смогла. Не-ет, не допрыгнула бы, а если допрыгнула, равновесие точно не удержала. Крикнула бы последним криком и разметала косточки по острым камням на дне пропасти. Сбежались бы парни, а там дурища хмельная лежит. И ладно бы в битве померла, красиво, с пользой, а так…

– Эге-эй! – Заломовцы высыпали на площадь перед башней и замахали Верне, оглушительно смеясь. Что потрезвее были, замерли: чудит девка? Не сорвалась бы. Хмельные головы полезли следом. Тут и Верна опомнилась, повернула обратно и едва не сверзилась – голова закружилась. Опустилась на четвереньки и поползла, ровно коза.

– Не-э-эт, сюда нельзя! Рухнете вниз, костей днем с огнем не соберем! – так замахала на парней, что те попятились, тем более что выход из бойницы на стену, точнее, «выполз», Верна перекрыла.

Бедовую девку втащили в башню, поставили на ноги. Несколько парней в хмельном подпитии обознались. Хлопали по плечам, называли… а кто как называл. Брыком, Ступицей, Дроздом…

– Так, разбежались! – Черный Коготь за руку уволок Верну из толпы захмелевших победителей. – Всем не мешало бы проспаться!

– Брык, не уходи! Еще по чарочке!

– Эй, Коготь, ты куда поволок Дрозда?

– Долгомер, а слабо до конца проползти? Чего с полпути завернул? Перепил?

– Всем хороши, но в радости меры не знают. – Сотник усмехнулся. Верна ковыляла кое-как, одной рукой отирая стену, второй держась за Когтя. – Равно горячи в бою и в пиршестве.

– Половина завтра головной болью измается. – Новоявленная заломовка еле-еле разлепила рот. Вот только что накатило. Еще мгновение назад, на стене, было ничего, а теперь догнало и ударило по ногам и по языку.

– И ты в их числе.

– И я, – послушно согласилась.

Пришли.

Жужела из рук в руки приняла «хмельное сокровище», подвела к ложнице и бережно опустила. Махнула Черному Когтю, дескать, все будет хорошо, иди уж, бражник, и склонилась над Верной.

– Как будто девка, а ведешь себя чисто парень. Пьешь, дерешься, как бы ругаться не стала! Ну охламоны – понятно, мужчин не переделаешь, но тебе-то зачем?

Верна хотела сказать что-то умное, да так, чтобы старуха рот от удивления раскрыла, дескать, вот какая мудрость бывает, но даже с места язык не сдвинула. Лишь промычала что-то.

– Залом и парни так злобой полыхают, что братцам-князьям мало не покажется! А ведь я их тоже нянчила. Ох, горе какое!.. За семь лет злобы столько накопилось, что в одночасье не спустишь, словно воду из запруды. Они – понятно, а как ты сюда попала? Заняться больше нечем?

Нечем. Проваливаясь в дурнотное забытье, покачала головой. Ох, мама-мамочка, лучше бы не качала. Старуха еще что-то говорила, но Верна уже плыла по бурным волнам хмельного моря в стране забвения, когда забываешь все, даже то, что вообще существуешь на белом свете…

– Ишь разоспался, лежебок!

Над ухом оглушительно рявкнули, и Тычка подкинуло с груды сена, ровно оленя-прыгунца. Тот, как известно, в случае внезапной опасности подскакивает на высоту рогов. Балабол взвился… ну почти так же. Гарька даже улыбнулась. Смешной какой!

– Кто это… а ну, цыть у меня! – Тычок еще глаза не протер, не разобрался, что к чему, но на всякий случай принялся кричать. – Вот как дам! Что за шутки?

Если спрыгнешь с ложа резко, без потягушек, в глазах обязательно потемнеет. Потому вставать нужно осторожно, постепенно, если, конечно, враг не стучит по воротам комлеватым тараном. Мало-помалу в глазах старика прояснилось, и Тычок стал темнеть лицом, того и гляди, от ругани солнце покраснеет, и нынешний закатный багрянец покажется бледной немочью.

– Гарька, поганка-переросток… так твою разэтак…

Старик разорялся, пока хватало дыхания, и все это время Гарька стояла, раскрыв от удивления рот – когда еще такое услышишь, – а Тычок не выдал даже половины того, что хотел, ни разу не повторившись.

Едва матерщинник замер перевести дух, Гарька утерлась – Тычок брызгал слюной ровно прохудившийся бурдюк – и, притянув старика к себе, смачно поцеловала в макушку.

– Умелец ты наш! Погляди, красота какая плывет! – и, вытянув руку в сторону, показала куда-то в небо. Балабол ничего не заметил, но добросовестно вперил взгляд в дальнокрай.

– Где? Что?

– Матюги обернулись птицами и, чисто белоснежные лебеди, понесли твою доброту в деревню! – Гарька вытерла умильную слезу и всхлипнула.

– Ах ты… ах ты… – Болтуна мало удар не хватил. – Издеваешься, коровища?

Было бы продолжение, но Гарька спеленала Тычка могучим объятием и, поместив аккурат между грудей, так стиснула, что старик даже вздохнуть не смог, где уж тут ругаться, трепыхался, будто фазан в когтях сокола.

Безрод, глядя на все это, лишь усмехнулся. Эти двое и есть то, ради чего стоит жить, и ведь не загадывал, ровно с неба свалились. На большее рассчитывать не стоит. У кого-то по двору дети бегают, жена хозяйничает, но это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Как в детстве: кто-то грызет витой леденец, ты – лишь сухую хлебную корку. Каждому свое, и будет все, как в сказках, – счастье обязательно есть, только далеко и не у тебя.

– Тьфу, дура! – Старик плюхнулся на завалинку, вернее, на то, что когда-нибудь станет завалинкой. – Шутки шутить вздумала! И не прилечь хорошему человеку, не прикорнуть с устатку!

– День только на закат пошел. – Сивый кивнул на малиновое солнце. – А ночью кто будет спать? Поди, на два дня вперед выспался!

– Ты за меня не переживай, Безродушка! – Тычок взбил седые вихры. – Я страсть как это дело люблю и уважаю. Когда ни прилягу, тотчас усну, и когда ни проснусь, все мало!

– Мне ли не знать?

– И ведь снилось такое – уберегите боженьки! – Старик сотворил обережное знамение.

– Ну-ну.

– Вот тебе и «ну»! Я ведь чего опешил, когда эта дура меня разбудила. – Балагур сурово кивнула на Гарьку, что удалялась к ручью с ведерным коромыслом. – Сон мне снился. Да не простой.

– Устал я от непростых снов. – Сивый поморщился.

– Ты погоди уставать, слушай! – Тычок за рукав потянул Безрода. – Никогда такого не снилось, но как говорят умные люди – все бывает первый раз! Привиделось такое – ни в сказке сказать, ни пером описать!

– Да прекрати воду в ступе толочь. – Сивый усмехнулся и аккуратно вызволил рукав из мосластых Тычковых пальцев. – Рассказывай.

– Вижу крепость в горах, в той крепости полно воев, пиво рекой льется, гуляют. Один из бражников полез на башню. По тому, как по лестнице восходил, – перебрал молодец. Еле идет, ноги заплетаются. Вылез через бойницу на стену и ну давай храбреца праздновать на самом краешке, а пропасть под стеной такая – пока до дна долетишь, от страха помрешь! А едва этот пьяница оглянулся, я чуть не проснулся от полноты чувств! Кто бы ты думал? Верна! Ага, она, зараза!

– Верна? – Безрод нахмурился.

– Она, голубушка, она! Идет, бредет в подпитии, гляжу – на подвиги потянуло! На стене чередуются зубцы и провалы, так она вознамерилась через провал сигануть с зубца на зубец! И ведь не прыгнет! Точно не прыгнет! Не долетит, да еще хмельная!

– Ну дальше?

– Тут меня и понесло. Говорю, повремени, Вернушка, не глупи! Зубец дальше, чем кажется, да и хмелек играет. Сорвешься, разобьешься. Глупая смерть! Такой хотела?

– Странный сон…

– Еще бы! И что думаешь – послушалась! Чтоб мне с места не встать, будто услышала! Повернула обратно да на карачки встала, понятное дело, четыре лапы – не две!

Безрод надолго замолчал. Собственное ночное видение, теперь сон Тычка. Что хочет сказать провидение, почему Верна никак не уйдет из их жизни? Все кончено, человеку не под силу восстановить то, что разрушено так безжалостно и до основания. Не хватало только Гарьке увидеть странный сон!

– Добрая выходит времяночка. – Тычок разлыбился уходящему солнцу. – Ладная, удобная. Тут и дождемся зимы, а когда прекратится ход соков, из лучшего леса поднимем избу, с печкой! Ты знаешь, Безродушка, мне без печки никак нельзя! И окна сделаем побольше, когда в избе много света, жить веселее!