Текст книги "Без ветра листья не шелестят"
Автор книги: Азад Авликулов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
XVII
Чабаны и их помощники – особая категория работников, самая, можно сказать, привилегированная. Оно, пожалуй, так и должно быть, ведь хозяйство своими успехами обязано прежде всего этим людям, днем и ночью, в стужу и зной заботящимся об общественном стаде.
Ульмасу Муминову, директору совхоза «Чинар», казалось, что такую простую истину некоторые активисты не понимают, более того, пытаются посягнуть на благополучие чабанов. Вот и сейчас, слушая вожака народных контролеров Узака Амирова, которого партком утвердил руководителем оперативной группы, он думал о том же.
– Ни для кого не секрет, – убеждал Амиров директора, – что у наших чабанов, если их хорошенько «потрясти», можно найти еще не один килограмм шерсти. Зачем же, спрашивается, ходить по всем дворам и клянчить – не откажите, горим синим пламенем?! Пять человек отрываем от их прямых обязанностей!
– Шерсть есть в каждом дворе, – ответил Ульмас-ака, – и не надо клянчить, как вы выразились, а следует объяснить людям. Они, пожалуй, пойдут навстречу. Ну, а если кто-то начнет демагогию разводить...
– А в это время чабаны, те, кто как раз и обязан сдавать шерсть, будут придерживать свое? Дождутся, пока цены подскочат, а затем уж выбросят для продажи?
– Ну, а почему мы должны позволять шоферам, скажем, или трактористам, Узакбай, дожидаться этого повышения? Не лучше ли сейчас закупить у них шерсть?
– Да у них же ее гораздо меньше, чем у чабанов. Или вовсе нет.
– Выходит, в седьмом отделении у святого духа закупал шерсть и шкурки баскентский представитель?
– Может и у него, откуда мне знать!
– Что вы предлагаете?
– Надо заставить чабанов сдать шерсть сейчас.
– За чем же дело встало?! – разозлился директор. – Заставьте! Только помните, если кто-нибудь из них принесет мне свой посох, я вручу отару вам.
– Я зоотехник, и не мое это дело!
– Все вы так, – усмехнулся Муминов, – чуть что – дипломом козыряете, а с меня, между прочим, про-о-дукцию спрашивают! Мясо, молоко, шерсть, каракуль. И дают ее бездипломники, работяги!
Ульмас-ака возглавляет совхоз давно и успешно. При нем крошечный горный колхоз вырос в крупное каракулеводческое хозяйство, насчитывающее в отарах свыше ста тысяч голов овец, а в табунах тысячи голов лошадей, верблюдов, коров. В последние годы совхоз стал развиваться интенсивно. В «Чинаре» и в поселках отделений поднялись новые здания школ, детских и культурных учреждений, каждая вторая семья жила в новом доме, а желающих строиться все прибавлялось. Это радовало директора – значит, народ живет в достатке.
– Вот здесь, – сказал Муминов, достав из ящика стола пухлую папку, – заявления работников совхоза на выделение им легковых машин или, в крайнем случае, мотоциклов с колясками. Посмотрите список, Узакбай, две трети желающих – не чабаны. Значит, зажиточно сейчас живут не только чабаны?! Так почему только чабанские излишки вы видите?
– Шерсть нужна сегодня, сейчас у чабанов можно получить ее, Ульмас-ака, оптом, как говорится, а не по триста граммов со двора. Тогда мы начнем свою деятельность с дома директора совхоза, – шутливо произнес Амиров, видя, что ему не переубедить Муминова.
– И председателя группы народного контроля, – добавил в тон ему Муминов.
– Согласен. Да, а участковый уполномоченный будет работать с нами?
– Он включен в группу решением парткома.
В кабинет директора вошли Бердыева и Ярматов.
– Никак, начала оперативная группа работу? – спросил секретарь парткома Амирова.
– Пока нет, – ответил за него директор. – Решили обсудить генеральный план ее действий.
– Вот как!
– И потом. Что это за опергруппа без уполномоченного?! А он, по нашим данным, раскатывает с красавицами на мотоцикле. Не солидно!
– Но необходимо, – заметил Ярматов, – если Джаббар-ака бросит пить, считайте, что парень не зря прокатился.
– Вы говорите прямо-таки загадками, – усмехнулся Амиров. – Какая связь между красавицей, пьяницей и мотоциклом? Не улавливаю ее. – Он поднялся из-за стола: – Пойду группу собирать.
– Бывает, – сказал директор. – Когда Амиров вышел, он повернулся к Хадиче-апе. – Средства на строительство тротуаров облуправление выделило, четыреста тысяч.
– Ну и прекрасно. Надоело ходить по мостовой и все время остерегаться, как бы машиной не сбило. Планы наши на сегодня не изменились? – спросила она директора.
– Нет, еду в третье отделение.
– Тогда вам поручение как члену исполкома, Ульмас-ака. Сегодня оттуда пришло письмо, прочтите-ка. – Она вытащила конверт и подала Муминову.
– Черт возьми, – воскликнул директор, прочитав письмо, – до некоторых просто не доходит, что время нынче другое, все еще хотят жить по старинке. Ну, я этому Баратали всыплю сегодня!
– Сыну Сахиба-бобо? – спросил Ярматов.
– Ему. Дочь школу закончила, хочет учиться дальше, а он решил ее замуж отдать, уже и калым получил. Возьму-ка я с собой Акрамова, вдвоем мы нагоним там страху!
– Правильно, – поддержала директора Хадича-апа. – Если у Акрамова нет срочных дел, почему бы ему не съездить с вами?
– Видите ли, – перебил ее снова Ярматов, – у меня для лейтенанта приготовлено важное дело, так что придется ехать без него.
– Самое важное дело – спасение девушки, Мурадджан, – недовольно сказал директор. – К тому же я хочу ближе познакомиться с ним. Поездка – хороший повод.
– Ну, ладно, – согласился партком-бобо. – Я, как и договорились, поеду на Чаппасу. Побуду там два дня. А уж потом мы с лейтенантом займемся тем делом.
Новый директорский «уазик», жесткий, как арба, и тяжелый, как танк, выехал из «Чинара» в одиннадцать утра. Когда он поднялся на горб косогора, перед путниками открылась даль гор. Накатывались друг на друга зеленые адыры, залитые ослепительным солнцем. Где-то в дымке марева едва угадывались Железные ворота – громадные скалы, стиснувшие дарью у самого выхода ее в степь. Машина свернула на проселок, как и все внутрисовхозные дороги, каменистый и колдобистый, и пошла по нему, переваливаясь с боку на бок.
Прибыли в третье отделение и сразу же направились к дому Баратали.
«Феодал», оказавшийся мужчиной средних лет, увидя столь представительную «комиссию», как-то сразу скис и поспешил дать расписку в том, что вернет калым и не будет препятствовать учебе дочери. Директор совхоза даже был несколько разочарован таким оборотом дела. А он-то собирался дать бой феодальным пережиткам.
– Ну что ж, – обратился он к Захиду, – давайте-ка займемся настоящим делом.
И они отправились на молочно-товарную ферму, затем побывали на покосе янтака[32]32
Янтак – верблюжья колючка, многолетний полукустарник из семейства бобовых. Кормовое растение.
[Закрыть], посмотрели, как идет сев кукурузы на силос. Обедали в поле вместе с рабочими.
Когда возвращались в «Чинар», директор вдруг разоткровенничался, стал рассказывать о себе. Несмотря на жесткую тряску, Захид слушал с интересом.
– Директором я стал не сразу, Захидбек. С тех пор, как помню себя, пришлось испытать немало. В тринадцать лет пошел чуликом, только «выбился» в чабаны – война началась. С первого до последнего дня защищал Родину. Вернулся и снова взял посох в руки. Учился в вечерней школе, когда уже трое сыновей росло, а диплом зоотехника получил в тот день, когда старший стал студентом. Вот так. Я родился здесь и знаю горы, как собственный дом, все их закоулки пешком прошел. Где какая трава растет, где волки водятся, где можно мумие отыскать, а где и кекликов[33]33
Кеклик – горная куропатка.
[Закрыть] пострелять, – спрашивайте, не стесняйтесь, подскажу.
– Ну, места охоты, видимо, лучше капитана Халикова никто не знал?
– Да... И еще вот что, брат, запомни. Ни в коем случае нельзя обижать чабана – он главное лицо в совхозе. Правда, согласен, некоторые из них заразились накопительством, но даже и они, когда вопрос ставится ребром, радеют прежде всего об общественном поголовье, потому что знают – без него не может быть и личного. Вы думаете, в нашем совхозе не бывает падежа овец? Бывает, да еще какой! Только на сдаче мяса, шерсти, шкурок это не отражается. А почему? Потому, что чабан восстанавливает поголовье за счет личного. Этого, к сожалению, некоторые демагоги в «Чинаре» не понимают. Ну и что из того, что у чабана завелась скотинка?! Он ведь не украл ее, заработал честно, по закону. Зато он в холод и в зной на ногах, с самого утра до полуночи ходит за отарой и, если я как директор защищаю его, то только потому, что знаю, как нелегок труд чабана...
– Вот вы, Ульмас-ака, сказали про некоторых чабанов – «заразились», – вдруг перебил директора Захид. – Но это ведь плохо. Когда, к примеру, врачи обнаруживают такого больного, его же изолируют!
– Никто из чабанов, Захид Акрамович, Рокфеллером не станет, ему просто не позволят! – Директор, видя, что разговор принимает нежелательный оборот, заговорил о другом: – Скоро дом сдадут, товарищ лейтенант, готовьтесь к новоселью...
XVIII
Семья Шермата-ата – большая, и отношения между ее членами сложные. Конечно, как и в любой кишлачной семье, вся жизнь здесь подчинена слову и воле старшего – Шермата-ата. Но если внешне дети безропотно подчиняются главе семейства, то внутренне частенько с ним не соглашаются. Действительно, ведь они уже стали взрослыми, имеют каждый свой характер, свой взгляд на жизнь, свои принципы и убеждения. Например, Шерзад причисляет себя к реалистам. Он считает, что мир, к сожалению, далек от совершенства. И еще многое надо изменить, чтобы он стал таким, каким видит его Азада – этот большой ребенок. Для сестры мир – это порядок и гармония. И если вдруг гармония почему-либо нарушается, то, полагает Азада, стоит лишь обратить на это внимание, осудить это нарушение, и оно само по себе исчезнет. Отсюда и прямолинейность, и бесхитростность девушки. Она всегда говорит то, что думает. Азада, правда, никогда не откровенничала с братом, она замкнутая, но уж Шерзада не проведешь, он видит сестру насквозь. Потому-то и не представляет, как выполнить поручение отца – в самую душу заглянуть Азаде, узнать о ее сокровенных думах и желаниях. Нет, не раскроется девушка, не станет выворачивать душу наизнанку. И не из ложной скромности или стыдливости, а потому что любовь для нее – чувство слишком личное, не предназначенное для обсуждения. Мог бы поговорить с ней по душам Шерали, то есть не выпытывать, не дознаваться об ее симпатиях, а просто навести ее на мысль о лейтенанте как-то ненароком, в беседе. Но его, к сожалению, нет в «Чинаре». И это тоже непонятно Шерзаду. Вроде бы умный человек Шерали, отец троих детей, а взял да и наплевал на семейные традиции. Вместо того, чтобы жить в «Чинаре», отправился в эту дыру – пятое отделение, да еще не в само отделение, а в фисташковую рощу Куштанского лесхоза, где устроился лесничим. И надо же – жена у него образованная, институт закончила, а преподает все в той же дыре, пятом отделении. И довольна. Другая бы мужу за такую жизнь что ни день истерики закатывала, а Чаман только улыбается. И ничего-то им не нужно – ни дома собственного, ни мебели. Принцип у них – живи сегодняшним днем.
– Но если вы живете лишь сегодняшним днем, – как-то спросил Шерзад Чаман, – так что же тогда Шерали возится с этими фисташками – экспериментирует без конца? Хочет повысить урожайность, масличность! Но зачем ему это?
– Любой принцип можно истолковать и так и этак, ака, – ответила невестка. – В личной жизни он для нас приемлем. Крыша над головой есть, любимая работа – тоже. Дети и достаток есть. Зачем нам больше?
– Но ведь и о будущем надо думать?
– То, чем занимается ваш брат, и есть наше будущее. Все это будет для людей!
Шерзад вспомнил о просьбе отца поговорить с Азадой, увидев Сахро у конторы совхоза. «А не побеседовать ли сначала с ней, – подумал он, – Азада, кажется, души не чает в своей заведующей, так, может, Сахро в курсе сердечных дел сестры?» Шерзаду, так же, как почти всем чинарским мужчинам, нравилась эта красивая женщина. Когда муж оставил Сахро, Шерзад не удержался, стал оказывать ей знаки внимания.
– О-о, Сахрохон, ассалом алейкум, рад видеть вас как всегда цветущей и неотразимой, – рассыпался в любезностях Шерзад.
– Ваалейкум, Шерзад-ака, – в тон ему ответила Сахро, – спасибо за комплименты, они всегда меня радуют.
– Как моя сестренка, джаным?
– Работает, передовая доярка!
– Молодец! Не позорит имя отца. Вы спешите, Сахро?
– Кто не спешит в наши дни, ака?
– Верно. А то, может, присядем, разговор есть небольшой.
Они прошли на боковую аллею и присели на скамью.
– Мы люди взрослые, – сказал Шерзад, – и можем себе позволить быть откровенными, не так ли?
– Смотря в чем, – заметила Сахро.
– Тоже правильно. Видите ли, меня, вернее, всю нашу семью, беспокоит Азада. Сами знаете, возраст у нее... Короче говоря, девушка на выданье, а мы все еще в неведении – не знаем избранника ее сердца. А отдавать за кого попало – не хочется, да и положение не позволяет... Слышал, что Юсуф приударяет за ней! Да об этом и сам отец догадывается. В последнее время парень всячески старается угодить старику, по делу и без дела на джайляу появляется.
Сахро из всего сказанного не поняла, как же родители Азады относятся к секретарю комитета комсомола, поэтому и ответила неопределенно:
– И на ферме Юсуф бывает часто, видно потому, что у нас комсомольцев много. Вижу иногда – разговаривает с ней, а о чем... – Сахро пожала плечами. – На мой взгляд, Юсуфджан парень неплохой.
– Э-э, это совсем не то, – высокомерно произнес Шерзад, – все равно, что голодному желудку горький чеснок. Самостоятельности в нем маловато.
– В его годы и у вас, наверное, не было ее, – сказала Сахро.
– В его возрасте я уже был завторгом рабкоопа. Если он действительно приглянулся моей сестренке, то... я считаю так – лучше маленькая работа, чем большой разговор. А у него вся работа из одних разговоров состоит.
– Не волнуйтесь, не люб Азаде комсомольский секретарь. Просто она не может отважиться и сказать ему об этом, – неожиданно заявила Сахро.
– Она не отважится, мы скажем, Сахрохон. Спасибо за хорошую весть.
– А разве вам неинтересно, кто же приглянулся Азаде? – шутливо спросила Сахро.
– Вот это мы все и хотели бы знать.
– Акрамов. Азада уже обещала позвонить ему.
Шерзад улыбнулся.
– Ну что ж, серьезного парня выбрала сестра. Я бы на месте отца одобрил такой выбор.
Шерзад не мог скрыть радости.
«Если виноградную лозу не укоротишь, она и до Кашгара доползет, – подумала Сахро. – Разочарую-ка я этого толстяка, пусть не радуется преждевременно».
– Только зря лейтенант Азаде голову кружит, – сказала она с сожалением.
– Зря?
– Ну да. Я слышала, у него невеста есть.
– Интеллигент! – воскликнул зло Шерзад. – Одну имеет, другой голову дурит. Надо предупредить сестренку, как бы беды не вышло.
Шерзад обдумал все, что услышал от Сахро. С одной стороны, конечно, хорошо, что Азада равнодушна к Юсуфу, но вместе с тем... Если лейтенант помолвлен – тогда позор на весь «Чинар». За ужином, выбрав удобный момент, он сказал жене, но так, чтобы услышала и Азада:
– Оказывается, участковый наш – бабник. Имеет невесту, а говорят, в «Чинаре» уже кому-то голову вскружил. Надо Ярматову подсказать, чтобы по партийной линии его...
Первый трехэтажный дом в «Чинаре» наконец-то был сдан. Его построили на взгорке, в углу сада, недалеко от конторы. Он был как городской, этот дом, со всеми коммунальными удобствами. Еще при закладке было решено отдать его приезжим специалистам – учителям, медикам, агрономам, ветеринарам. Захиду выделили квартиру на третьем этаже – однокомнатную секцию с большим окном и балконом, выходящим на площадь. Из всех жильцов только ему провели телефон, мол, служба такая – в любое время может лейтенант понадобиться.
Квартира Захиду понравилась, особенно его радовало то, что из крана текла вода, душевая работала и газ уже был подключен. Комната оказалась большой, светлой, из окна виден был кишлак и скалы за ним.
– Кто-нибудь из коренных чинарцев поселился в этом доме? – спросил Захид у коменданта.
– Предлагали многим, но все отказались, – ответил тот. – Не привыкли, понимаете. Разве дехканин сможет спокойно жить, если у него в хлеве не мычит корова, не блеет овца, если из подворотни не лает собака, и вообще во дворе не слышен крик ишака? И... потом, третий этаж и огород как-то не уживаются...
В совхозе Захиду дали грузовик, и он, заехав в райцентр на старую квартиру, забрал там свои пожитки и отправился к родителям – ведь квартиру нужно было чем-то обставлять.
Родные его встретили радостно. Джамиля захлопотала на кухне, Пулатджан, который оказался дома, пошел в магазин, а мать, усадив сына и шофера за дастархан, стала потчевать их чаем и попутно жаловаться на детей – мол, странные они какие-то пошли, чуть что, норовят удрать из дома, «в самостоятельность». Захид, слушая ее, вспоминал народную пословицу: «Дочка, тебе говорю, а ты, сноха, слушай». Он усмехнулся.
– Вот видите, шоферджан, – заметила мать, – Захид ничего всерьез принимать не хочет...
Возвращались они в «Чинар» ранним утром.
– Лето, – сказал шофер Калтура-ака, коренастый сорокалетний мужчина, – прекрасное лето!..
Захид кивнул. Действительно, хлопковые поля, люцерники и кукурузные клинья, словно изумрудные ковры, застелили землю. В открытое небо кабины влетает утренний ветер и разгоняет остатки сна. Захид молча любуется красотой долины, и радость переполняет его сердце.
– У каждого цветка свой запах, – как бы уловив настроение Захида, сказал шофер. – Лето – один из цветков года.
«Сегодня займусь устройством быта, – размышлял Захид, – приведу в порядок квартиру, а завтра подключусь к оперативной группе». Он гнал от себя мысли об Азаде, старался думать о предстоящем расследовании дела Халикова, только не о ней. Но это ему плохо удавалось.
Когда девушка не явилась в кино, странная мысль пришла Захиду в голову. А что если здесь сыграло свою роль слово Шермата-ата. Он вспомнил, как зло высказался старик в адрес Юсуфа, когда тот ненадолго вышел из юрты.
Захид тогда в душе пожалел Юсуфджана, неплохого, как казалось ему, парня, а про Шермата-ата подумал: «А этот чабан рассуждает, как самый настоящий феодал».
Машина въезжала в «Чинар», а Акрамов так и не решил, как же ему теперь поступить, как вести себя с Азадой.
Весь день Захид приводил в порядок квартиру, а вечером зашел к Ярматову.
– Мурад-ака, я должен извиниться, – сказал он, – но пока с оперативной группой работать не смогу.
– Что-нибудь срочное?
– Да. Время уходит, я хочу, как говорится, по горячим следам проверить одно дело в Чукургузаре.
– Что ж, не смею задерживать.
XIX
Чукургузар означает – глубокий брод. Здесь Шорсу вырывается из теснины ущелья и, прежде чем продолжить путь между адырами, широко разливается, упершись о каменистые пороги, как о плотину.
В живописном месте, расстелив на берегу курпачи, расположилась под вечер компания уста Нияза. Все были заняты делом: кто нарезал морковь для плова, кто устанавливал казаны, кто раскладывал костер, лишь бухгалтер Самад, худощавый тридцатилетний щеголь, отдыхал, удобно расположившись на курпаче, изредка отдавая распоряжения. Самад считал, что его миссия уже окончена, ведь это он достал мясо, рис, морковь.
Поводом для угощения послужило вот что. Абрай-кара, бригадир молочно-товарной фермы, растил семерых дочерей, симпатичных, очень похожих друг на друга. Девочки росли, старшие уже работали, средние учились, а младшие ходили в детский сад. Абрай-ака, человек общительный и добродушный, с тех пор, как в кишлаке открылось заведение уста Нияза, не знал покоя – градом сыпались на него шутки завсегдатаев парикмахерской. И причиной тому были семь его дочерей. Но вот у Абрая-ака родился сын, и он, довольный и счастливый, поспешил в парикмахерскую. Уста Нияз тут же смекнул, что рождение бригадирского сына – удачный повод для мужской пирушки, на которой он попробует выполнить просьбу Эгамова.
– Не дело, Абрайджан, – сказал он, усадив бригадира в кресло вне очереди, – отмечать такое великое событие в учреждении. Давайте так: я вас сейчас сделаю молодым джигитом, а через час, скажем, всей вот этой компанией мы явимся к вам?! Как, товарищи?
– В принципе правильно, – поддержал уста зоотехник Салиев, – но к Абраю-ака идти сейчас нельзя, жена еще в роддоме, как-то неудобно.
– Лето, уста, – напомнил кто-то, – посидеть можно где угодно, а лучше всего – у дарьи.
Абрай-ака предложение поддержал:
– Надо поручить кому-нибудь все это организовать. А расходы несу я.
...И организацию дела поручили бухгалтеру Самаду. Наконец дастархан был накрыт.
Ошпаз[34]34
Ошпаз – повар.
[Закрыть] поставил на дастархан чаши с пловом, а поднос уже в третий раз пошел по кругу.
– Говорят, если в доме многолюдно, то и на улицу выйти не страшно, Абрай-ака. Пусть у каждого сидящего здесь будет так! – воскликнул Самад.
– Доброе слово – мед, – сказал уста, – я присоединяюсь.
Уста, решивший во что бы то ни стало поговорить во время угощения о своем деле, все никак не мог выбрать удобного момента, ибо дело это никак не вязалось с настроением. Не придумав ничего путного, уста вынужден был пойти на откровенность.
– Друзья! Говорят, широкая овчина не разорвется, а тесная община не разбредется. Живу я в вашем кишлаке уже пять лет, у каждого из вас отведал хлеба-соли, все вы для меня как родные. Надеюсь, и вы не считаете меня чужим.
– О чем речь, уста? – воскликнул Кадыр. – Мы вас никому в обиду не дадим.
– Спасибо. У меня случилась небольшая неприятность, о ней неудобно в такой радостный час и говорить, но...
– Говорите, говорите, уста, – поддержал его Самад, – слушаем вас.
– Покупал я у вас иногда кило-полкило шерсти, случалось брать и смушку – что делать, семья, ее кормить надо! А потом продавал все это Эгамову. Ну так вот, перехватил Эгамова участковый, завел дело, следствие вести хочет, словом...
– А что это он вдруг лезет не в свое дело, этот лейтенант, – воскликнул Самад, – какое ему дело, кому и что я продал?! Мое – что хочу, то и делаю!
– Вот и я говорю, если начнет Акрамов допытываться, надо ему так ответить, чтобы никогда больше не совался!
– Так и сделаем! – пообещали ему хором друзья...
