Текст книги "Без ветра листья не шелестят"
Автор книги: Азад Авликулов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Азад Авликулов
Без ветра листья не шелестят
Повесть
I
Шермат-ата накинул на плечи чекмень, взял посох и, опершись о него обеими руками, застыл, точно изваяние, на взгорке возле юрты.
Бодом-хола хлопотала возле очага. Она знала – если муж принял эту позу, значит, у него скверное настроение и лучше в такой момент не тревожить его расспросами – отойдет, сам обо всем расскажет. Но одно дело понимать, а другое – чувствовать. Беспокойство и тревога не давали ей покоя. «Неужели на курултае что-то случилось, – думала хола[1]1
Хола – «тетушка», вежливое обращение к пожилой женщине.
[Закрыть], – или дома что-нибудь не так? В «Чинар» утром Шермат-ата уехал веселым, гордым от сознания, что опередил всех соперников. Что же произошло?» Но чем больше задавала себе хола вопросов, тем путаннее становились ее мысли. Наконец, вздохнув, она прошептала: «О аллах, упаси моего мужа от напастей!».
Хола вспомнила утро. Как всегда, за завтраком ата[2]2
Ата – «отец», старший мужчина в семье.
[Закрыть] включил транзисторный приемник. Районная передача была посвящена итогам только что завершившейся и области окотной кампании. Ата прибавил громкости – что же это о нем ни слова не говорят! И вдруг – ему даже показалось, что голос диктора стал торжественным, – услышал: «Рекордный приплод в расчете на сто овцематок получен в совхозе «Чинар». Отара известного чабана Шермата-ата Бакиева принесла по двести десять ягнят. Такого успеха овцеводство долины Сурхана еще не знало!»
Шермат-ата аж языком от удовольствия прищелкнул.
– Слышала, кампырджан[3]3
Кампырджан – старушка.
[Закрыть]?.. – спросил он жену.
Бодом-хола улыбнулась, промолчала.
– И не то еще будет. Сегодня это известие облетело область, завтра прозвучит на всю республику, а там, глядишь, и до Москвы дойдет!
– И что тогда, дадаси[4]4
Дадаси – отец.
[Закрыть]? – жена все так же добродушно улыбалась.
– Как это что? Звезду героя могут дать. И буду я первым героем в совхозе... Да-а, – продолжал он размышлять вслух, – если несколько лет подряд повторю свой рекорд, то вторую звезду не пожалеют. Тогда уж мой бюст наверняка поставят в совхозном саду.
– Что поставят? – переспросила жена.
– Бюст, говорю. Ну, голову мою и часть плеч.
– Вай-уляй, – воскликнула хола с испугом, – это еще зачем?!
– Не волнуйся, – ответил ата, рассмеявшись, – не эту голову, другую. Из бронзы отольют. Есть такой закон: на родине дважды Героя ставят его бюст. В знак особого уважения, поняла?
– Поняла, – не очень уверенно произнесла жена. – Добрые намерения – половина успеха, Шерзад, – сказала хола, назвав мужа ласково именем старшего сына, как принято в кишлаке, – пусть ваша мечта сбудется на радость детям и внукам!
– Сбудется, – уверенно ответил чабан, – ты еще, кампырджан, и Рахима своего в знатных людях увидишь, гордиться им будешь.
Бодом-хола пожалела, что времени нет, иначе она, конечно, подробнее расспросила бы мужа о бюсте. Например, что важнее – бронзовая голова или орден? Ну, ничего, вот вернется отец из «Чинара», тогда можно будет и продолжить разговор...
...Шермат-ата стоял неподвижно. Солнце уже наполовину зашло за гребень Кугитанга, и потому тень старика была длинной. Адыры[5]5
Адыры – холмы.
[Закрыть], подступившие к подножию Кугитанга, таяли в дымке сумерек, а вдали величаво дремал Сангардак, купая свою снежную голову в лучах заката. У самого горизонта, где-то над Аму, пылало облако, похожее на нарисованную детской рукой сказочную птицу Семург. Внизу, по широкому ложу джайляу[6]6
Джайляу – летние пастбища в Средней Азии, располагающиеся в горах.
[Закрыть], что оставили здесь некогда промчавшиеся сели, рассыпались «овцы». Белые, серые, черные и рыжие валуны, вокруг которых разбросаны поменьше камни-голыши – «ягнята». Было тихо и спокойно, казалось, что утомленная зноем природа погрузилась в глубокий сон.
Кавардак, который так любил ата, был готов, и Бодом-хола решила позвать мужа ужинать. Его молчание становилось просто невыносимым.
– Дастархан накрывать, дадаси? – громко спросила она.
– А? – Ата вздрогнул, огляделся по сторонам, словно бы всё, что окружало его, увидел впервые. – Ты что-то сказала?
– Что с вами, ата? Может быть, дома что-то случилось?
– Саит, – чуть слышно ответил ата, – Саитджан умер! – Он выронил из рук палку, присел на кошму и, обхватив голову руками, зарыдал.
– Когда? – Хола подбежала к мужу. – Три дня назад я разговаривала с ним в кишлаке. Сердце, да? О небо! Что ты наделало?..
– Вчера, – сквозь рыдания ответил ата. – Нашли его в ущелье Шорсу, говорят, сорвался в пропасть. Сегодня похоронили. О аллах, за что осиротил меня, последнего друга отобрал?!
Он замолчал. Долго смотрел невидящим взглядом на ближайший адыр, затем, вздохнув, тихо сказал:
– Прости меня, Саитджан, пусть земля тебе будет пухом!
– Аминь, – сложив вместе ладони, присела на корточки хола и повторила за мужем: – Пусть вам, Саит-ака[7]7
Ака – «старший брат». Почтительное обращение к уважаемому мужчине, как правило, старшему по возрасту.
[Закрыть], земля будет пухом.
– Я джинны[8]8
Джинны – сумасшедший.
[Закрыть], – сказал Шермат-ата сурово, – самый настоящий джинны! Век себе не прощу, что напрасно обидел друга, не прощу!
– Когда это случилось, ата? Почему я ничего не знала?
– Э, женщина, не лезь в душу, – прикрикнул ата, – занимайся-ка своим казаном!
И Шермат-ата опять остался наедине со своим горем, которое, кажется, состарило его на десяток лет. Он будто стал ниже ростом, ссутулился. А солнце уже село, исчезла огненная птица Семург, что парила над горизонтом. Лишь вершина Сангардака, залитая киноварью позднего заката, напоминала гигантский язык чабанского костра. Ата немного успокоился. Хола видела, как муж неуклюже встряхнулся, словно бы сбрасывал с плеч тяжкую ношу. Она негромко поинтересовалась – много ли народу было на похоронах.
– Весь «Чинар», – неохотно ответил Шермат-ата, – участники курултая тоже провожали его, из Ташкента люди были. – Он махнул рукой. – А что толку, оттуда обратной дороги нет!
Издали донесся голос Рахима:
– Гёль, гёль, проклятая!
– Собирай ужин, – сказал ата. Он взял посох и поспешил на помощь Рахиму.
Когда отец и сын вернулись к юрте, над джайляу появились первые звезды...
II
Сойдя с автобуса, который несколько раз останавливался в пути из-за неполадок и потому так безбожно опоздал, Захид сокрушенно покачал головой – спешить, пожалуй, уже некуда. Никого из руководителей, конечно, в этот час на месте нет. Придется предстать пред их очи вечером, до планерки или после нее. Он глянул на часы – четверть первого.
Площадь, где развернулся автобус, дышала жаром. Середина июня даже в этом высокогорном уголке давала о себе знать. Захид поспешил под раскидистый тал, где уже было достаточно народа. Там, у подножия дерева, бил родник.
Тут было прохладно, и Захид немного остыл. Он решил осмотреть кишлак. Сейчас это сделать было как раз удобно – пока его здесь никто не знал. Захид неторопливо зашагал по улицам. Ведь они даже в эти безжалостные полуденные часы могли бы рассказать о многом. По внешнему виду домов можно узнать, хорошо ли живут их владельцы, а по состоянию улиц – о благополучии самого́ колхозного хозяйства. Телеантенны на крышах, шторы на окнах, паутина электро-, радио– и телефонных проводов, высота и крепость заборов – все это рассказывает о жизни людей.
Захид усмехнулся, вспомнив события вчерашнего дня. Еще утром он вошел в районный отдел милиции инспектором уголовного розыска, а вечером уже вышел участковым уполномоченным по совхозу «Чинар». Вот уже поистине в милиции, как в армии, вопросы решаются быстро, оперативно.
После утреннего совещания начальник отдела, майор Махмудов, попросил его остаться в кабинете.
– В прошлом году, – сказал он, дружелюбно глядя на Акрамова, – выпускник высшей школы милиции лейтенант Акрамов был автором одного не лишенного глубокого смысла афоризма.
– Какого, товарищ майор? – Захида немного смутило необычное начало беседы.
– «Лучше маленькая самостоятельность, чем высокая зависимость». Кажется, так?
– А... было, было, – лейтенант облегченно вздохнул – вроде бы ничего страшного не предвидится. – Только не мною, товарищ майор, это придумано.
– Вот как?! Но, если мне не изменяет память, вы любите это повторять.
– Да. Но просто я переделал на современный лад древнее народное изречение: «Лучше в своем доме быть султаном, чем в чужом дворце – рабом».
Майор улыбнулся, а Захид опять подумал: «К чему все-таки начальник завел подобный разговор?» Он мгновенно перебрал в памяти события ближайших дней – нет, не чувствует он за собой никакой вины, не совершил ничего такого, что шло бы вразрез с мнением старших товарищей.
– Как бы то ни было, лейтенант, – сказал Махмудов, – мы решили предоставить вам эту «маленькую самостоятельность». Приказом начальника областного управления вы назначены на должность участкового уполномоченного по совхозу «Чинар». Участок большой, но в оперативном отношении считается спокойным. По-моему, за то время, что вы работаете у нас, там ничего серьезного не случилось?
– Верно, товарищ майор, – согласился Захид, но, подумав, добавил: – За исключением гибели капитана Халикова.
– Ну, это несчастный случай, – нахмурился Махмудов, – нелепо погиб товарищ.
Халикова Захид знал мало. За прошедший год ему так ни разу и не довелось побывать во «владениях» капитана. А сотрудники райотдела отзывались о нем с уважением. По их словам, Саит-ака был прекрасным оперативником, местным, так сказать, Шерлоком Холмсом. Отличался честностью, был предельно принципиальным работником. О том, что он пользовался авторитетом, говорил и тот факт, что на похороны капитана приезжал заместитель министра.
– Все ясно, товарищ майор, – поднялся Захид. Он не знал, радоваться этой неожиданной новости или огорчаться. Правда, как и любой выпускник высшей милицейской школы, он мечтал о самостоятельной работе, которая давала возможность испытать, на что способен.
– Готов выполнять доверенное мне дело. – Захид приложил руку к козырьку. – Разрешите идти?
– Идите, лейтенант. Да, кстати... захватите с собой материал о гибели капитана Халикова. Может, удастся на досуге побывать в тех местах, где он погиб. Постарайтесь еще раз изучить все обстоятельства его смерти. Ну, а теперь – идите.
– Есть! – Захид четко, по-армейски, повернулся и вышел из кабинета...
...Знакомство с кишлаком Акрамов начал с площади. Ее полукругом опоясывали здания клуба, Дома быта, правления сельского Совета и рабкоопа. Между ними располагались различные магазины, образуя своеобразный торговый центр. Ниже, через дорогу, напротив здания рабкоопа, шумел листвою чинар-великан. Табличка, прибитая к стволу дерева, гласила, что ему девятьсот лет, по преданиям, под ним отдыхал легендарный Машраб. В дупле же его в разные годы размещались то библиотека кавполка, то магазин, то сельский Совет. Вдоль бетонированного русла арыка, уносившего воду родника в дарью[9]9
Дарья – река.
[Закрыть], выстроилась дюжина чинаров поменьше. За ними сиял большими окнами двухэтажный ресторан «Шалола».
Совхоз «Чинар» оказался кишлаком довольно большим. Он лежал вдоль Большого Узбекского тракта, растянувшись километра на два. Основная его часть находилась на пологом склоне горы.
Захид шел не спеша, осмысливая впечатления, думая о предстоящей работе. Неожиданно рядом раздался смех. Захид невольно придержал шаг. На скамейке, перенесенной с аллеи в глубину сада, сидели трое – мужчина средних лет в голубой шелковой тенниске и две женщины, судя по всему, молодые – обе были в ярких атласных платьях и в столь же ярких нейлоновых косынках. О их молодости говорил и заразительно звонкий беззаботный смех.
– Минутку, минутку, – произнес мужчина, – сейчас я вас познакомлю с новым жителем «Чинара». – И он крикнул вслед Захиду: – Товарищ Акрамов!
Захид остановился, повернулся к ним:
– Слушаю вас.
– Я не ошибся, назвав эту фамилию?
– Нет. Я – Акрамов.
– Отлично. Тогда выручайте, товарищ лейтенант. Эти девушки меня совсем изведут. Может, хоть представителя власти побоятся? Взяли меня, понимаете, в оборот...
«Видно, кто-то из начальства, – подумал лейтенант, – знает мою фамилию». Захид подошел к ним и щелкнул по привычке каблуками.
– Здравствуйте, товарищ лейтенант! – мужчина протянул руку. Захид пожал ее. – Представляю вам, девушки, нового участкового уполномоченного товарища Акрамова Захида Акрамовича. – Девушки кивнули. – А эти красавицы, лейтенант, работницы комсомольско-молодежной фермы. Слева от меня Сахрохон, заведующая, а справа – Азадахон, одна из лучших доярок не только фермы, но и совхоза. Садитесь, пожалуйста. Говорят – в ногах правды нет.
– В ногах идущего правда есть, – ответил Захид строкой давно прочитанного стихотворения.
Мужчина удивленно вскинул брови.
– Верно.
– А себя забыли представить, Мурад-амаки, – напомнила Сахро. Девушка была постарше своей подруги. Довольно красива. Захиду показалось, что она смотрит на него с любопытством.
– Ярматов, секретарь парткома совхоза. Прошу вас, – он подвинулся.
Но Захид сел не возле парторга, а рядом с Азадой. На вид ей было около восемнадцати, может, чуть меньше. Лицо белое, будто солнце вовсе не касалось его. Он видел ее профиль. Нос прямой, густая бровь напоминает крыло ласточки, губы пухлые, а подбородок круглый. Все это делало ее похожей на гречанку. Из-под расшитой ферганской тюбетейки, обвитой жгуче-черными косами, выбились мелкие кудряшки. Прозрачная, ярко-красная косынка, расчерченная золотыми нитями, лежит на плечах.
– Какая помощь от меня требуется, Мурад-ака? – спросил Захид.
– Бога они уже не боятся, – произнес улыбнувшись Ярматов. – Аджину[10]10
Аджина – призрак, домовой.
[Закрыть] и подавно. Может, вас, а...
– Выходит, я страшнее аджины?
– Не в этом смысле, конечно. Просто ваша форма должна подействовать. Вот я и говорю, товарищ лейтенант, нельзя никуда посылать наших девушек, потом сам же покоя лишишься. Начнут приставать: дай то, найди другое, сделай третье. А где взять все это?
– Там же, где взяли латыши, – сказала Сахро горячо. – Ведь и в Латвии руководители, как наши.
– А ты не спросила у них, Сахрохон, каким путем они все это достали?
– Спрашивала.
– Ну и что говорят?
– Говорят – все, что показывали нам, создавалось постепенно. А у нас и этого «постепенно» нет. Как работали наши прабабушки, так и мы продолжаем. Лучше бы я не ездила, одно расстройство!
– Сахрохон позавчера вернулась из Латвии, – пояснил Ярматов, – насмотрелась там... и вот, не успев стряхнуть дорожную пыль, явилась ко мне с претензиями!
– Я понял, – сказал Захид.
– Настоящие молочно-товарные фермы я там увидела, – сказала Сахро. – Как лаборатории какие, честное слово! Кругом чистота, запахов нет и в помине, дышится, как на джайляу. Коровы будто бы только из бани, а у нас... Молока – давай, давай, а как условия создать – так перебьетесь!
– Не все сразу, сестренка, – ответил секретарь парткома, – будет и в нашем «Чинаре» то, что ты видела в Латвии, даже, может, лучше, с учетом всего нового. Я слышал, что в области создается специальная мехколонна, которая будет строить новые и механизировать старые фермы. Обратимся в обком партии, попросим, чтобы эта мехколонна начала работу с реконструкции наших ферм. Но вам и самим, как говорится, нечего сидеть сложа руки.
– Дайте нам два бульдозера.
– Хоть три! Еще что?
– Пока и этого достаточно.
– Вот тебе и раз. Такое длинное вступление для того, чтобы попросить всего два бульдозера?
– Три, – поправила его Сахро. – Вы же только что обещали.
– Пусть будет три.
– Но это пока, а в будущем...
– Значит, мне и завтра покоя не будет, так выходит?
– Ой, Мурадджан-ака, какой вы догадливый!..
– Спасибо за комплимент, девушки, – рассмеялся парторг. – Если что нужно, заходите, не стесняйтесь.
Сахро и Азада встали и, простившись, направились к выходу.
– Ну и боевые, – сказал, ласково поглядев им вслед, Ярматов.
III
У мужчин-горцев иногда случается такое, о чем они не только женам, но и самым близким друзьям не рассказывают. Вот почему Бодом-хола ничего не знала о ссоре мужа с Саитджаном Халиковым, капитаном милиции. Вообще-то это даже и не ссора была, а скорее – серьезный разговор.
Произошел он в прошлом году. Было, как и сейчас, начало лета, и хола находилась у мужа на джайляу. В один из дней сюда приехал капитан. На довольно потрепанном ядовито-желтом «Ирбите», который он сам называл Тулпаром, как сказочный Алпамыш своего коня. Хозяин джайляу встретил гостя радушно, хотя был несколько удивлен визиту именно в это время.
Друзья, как положено по обычаю, трижды крепко обнялись. Затем ата пригласил гостей в дом и посадил на шелковую курпачу[11]11
Курпача – узбекский национальный матрац.
[Закрыть] в красном углу. Дверь юрты специально приоткрыли, чтобы Саитджан видел, что в его честь заколют взрослого барана. Рахим начал разделывать тушу, а хола принялась разводить огонь сразу под очагом и в тандыре. Шермат-ата расстелил дастархан и произнес традиционное:
– Хуш келибсиз[12]12
Xуш келибсиз – добро пожаловать.
[Закрыть], Саитджан!
– Спасибо, Шерматджан. Зря ты затеял хлопоты с бараном, ведь я ненадолго.
– Не обедняем, друг! – сказал ата. – Не дело это, побывать у меня на джайляу и не отведать свежей баранины!
– Как здоровье, Шерматджан?
– Слава аллаху, скрипим. И сам вроде еще крепок, а внуки – так вообще богатыри. Давно не был у меня, а?
– Не ждал, выходит?
– Признаться, не ждал. Не оттого, что, ну... как бы тебе сказать...
– Даже в кривом переулке старайся идти прямо, – подсказал капитан.
– В моем доме ты всегда гость желанный, сам знаешь. Но ведь лет десять как ты в это время уходишь на Кугитанг?
– На этот раз решил изменить себе, Шерматджан. Вот и приехал сюда. Ну, рассказывай о себе.
– Трудимся помаленьку, окот завершился, теперь одна забота – молодняк сохранить. По делу, Саитджан?
– Вообще-то да. – Капитан никогда не скрывал от Шермата-ата своих служебных тайн. – Есть сведения, что некоторые чабаны продают смушку на сторону. Не слышал?
– Чепуха! – воскликнул ата. – Хотел бы я видеть того смельчака, который посягнет на государственное добро?! Твои сведения не верны!
– Возможно, – сказал капитан, – но... служба, брат! Сигнал поступил, я обязан проверить.
– Лично я рад, что поступил сигнал. По крайней мере, ты – мой гость.
С чайником чая на бронзовом подносе вошла хола. Она поздоровалась с капитаном еще раз, произнесла «Хуш келибсиз», спросила:
– Здорова ли ваша жена – моя подруга, Саит-ака? Как дети, внуки?
– Спасибо, все в порядке. Внуки рождаются, растут, а мы, к сожалению, стареем быстрее, чем они взрослеют. Подруга ваша скучает, все кого-нибудь посылает узнать, не вернулись ли вы.
– Скоро увидишься, кампыр[13]13
Кампыр – бабушка, старушка.
[Закрыть], – сказал ата жене. – Теперь уж мы тут с Рахимом управимся.
– Упра-а-вимся, – передразнил его Халиков, – да вы оба без нее давно бы сбежали отсюда. Правда, келин[14]14
Келин – невестка (в буквальном переводе – «пришлая», «пришедшая из другой семьи»). В это слово обычно вкладывают более глубокий смысл – так называют того, кто ведет хозяйство и обслуживает всю семью мужчины.
[Закрыть]?
– Что вы, Саит-ака, – ответила хола смущенно, – дай бог долгих лет и крепкого здоровья Шермату-ака. Мы без него ничего не значим.
Она поспешила к очагу, а ата протянул капитану пиалу чая...
Каждый год, едва начинается окот, хола бросает все дела в кишлаке и перебирается в джайляу. Она знает, что в эту пору мужу и сыну голову некогда причесать, не то, чтобы подумать о пище или постирушке. Да и за ягнятами женский глаз куда лучше присмотрит.
– Хорош ли нынче «урожай»? – спросил гость.
– Не очень. Меньше, чем в прошлом году.
– Значит, на орден не потянешь?
– Даже на медаль... Тогда мне орден Ленина дали, за сто девяносто ягнят от сотни маток, а в этом году сто шестьдесят еле получилось.
– Почему «получилось», Шерматджан? Разве это не в твоих руках? Ничего, у других, говорят, и этого нет.
– Другие – это другие, Саитджан, а я пока в совхозе один.
– Скажи – в области! Но если и дальше будет так продолжаться, кое-кто тебя перегонит. Особенно из стариков.
– Пусть, я не обижусь. Богаче все будем. А пока... я все же один.
– Пока... Как только твои секреты станут известны другим, рекорды посыплются, как из рога изобилия. Обставят тебя, ей-богу!
– Разве я против, Саитджан? – ответил ата. И снова, как и при встрече, мелькнула мысль: «Неспроста ты приехал, Саит, не за тем, чтобы проверить сигнал». – А секреты... – Шермату-ата показалось, что друг это слово произнес с иронией. – Нет их у меня. Работаю, как вол. Остальное делает наука!
– Разве у других нет всего этого?
– Не знаю. Я не обязан знать!
– Твои успехи, Шерматджан, вызывают сомнения у людей. Я хотел предупредить тебя, чтоб не очень увлекался, а то ведь можно такие неприятности нажить!
– Не волнуйся, Саитджан. Перед людьми я чист, как стеклышко. А ты... раз уж взял в руки большую палку, так и ударь хоть раз...
– Тебе что, синяка хочется?
– Лучше синяк, чем догадки.
– Хорошо. С тех пор, как ты приехал с курултая с орденом, среди чинарских чабанов только и разговору, что о тебе.
– Завидуют!
– Не завидуют, а обвиняют. Считают, что награда незаслуженная. Не обижайся, слова врага – мед, слова друга – перец.
– Если есть, что сказать – не щади отца родного!
– Тогда слушай.
Тут вошла Бодом-хола. Она внесла миску с жареным мясом и поставила посередке дастархана.
– Кое-кто в совхозе считает, – сказал капитан, – что ты обманул государство. Да, государство и партию, в которой сам состоишь! Считают, и не без оснований, думаю, – что у тебя котлов два, а половник один. В этом весь секрет.
– Не понял намека.
– Кроме совхозной отары, у тебя появилась своя, пусть не целая, но все же... И ты за счет собственных ягнят увеличиваешь приплод совхозных овец. Ты решил: то, что добавишь сегодня, завтра вновь вернется к тебе в виде премии. Убыток, если и есть, невелик, зато слава!.. Имя на всю область гремит. К тому же блага... Новая «Волга» вне очереди. Надумал строиться – пожалуйста материалы! Не было у тебя ста девяноста ягнят, не было!
– Так-так, интересно, а сколько же было, а? – спросил ата с насмешкой.
Халиков пожал плечами.
– А кто же знает, Саитджан? Может, те, что шепчутся за моей спиной?
– На бумаге все было, а фактически... Свыше десяти лет после мартовского Пленума, Шерматджан, не только ты, но и другие чабаны получают в награду за перевыполнение планов приплода и сохранения молодняка ягнят. Это, как говорится, законно. Но этих ягнят-то из своей же отары берут, да самых крепких и обязательно – ярочек. А ведь те собственные ярочки давно уже стали овцами, сами дают приплод.
– Природа. Им в этом не может сам аллах помешать.
– Об этом и речь... Я часто думал, куда совхозные корма деваются? Каждую осень рапортуем: есть два плана! Но едва весна начинается – кормов уже нет, овцы дохнут, как мухи! Государство вынуждено выплачивать миллионы рублей страховых сумм. Теперь-то я разобрался в этой арифметике!
– Если и завелась у кого из чабанов скотинушка, Саитджан, никто ее не украл. По закону завелась. Ни одна чабанская семья столько съесть не может, вот и получается что-то вроде отары.
– Наверно, есть и другие пути?
– Какие?
– Скажем, получать премию деньгами.
– По червонцу за голову?! Спасибо! Пусть тогда совхоз забирает моих овец, не жалко! Но вместе с ними и совхозную отару! Партия правильно делает, что материально стимулирует наш труд, а те, кто распускает сплетни, враги этой политики, их нужно судить! Скажи сам, Саитджан, зачем мне, старому человеку, таскаться по горам за отарой, ночей не спать, мерзнуть, жариться на солнце?! Ведь можно устроиться сторожем в магазине и жить припеваючи! Днем возись в своем огороде, что тоже не бесполезно, а вечером торгуй водкой по спекулятивной цене.
– Не получился у нас разговор, Шерматджан, – с досадой произнес капитан, – не хочешь ты меня понять!
– Еще как понял! Хочешь, чтобы я сдал своих овец и восхищался собой – ах, какой я молодец, какой сверхсознательный! Так, что ли?
– В конечном счете, так. Но главное – хочу, чтобы ты остановился. Жадность – страшный порок. Она рождает и тщеславие. Это еще хуже. Не дай бог, заболеешь ими, вылечиться трудно, тут никакой врач не поможет! Понимаю, совхозу был нужен передовик, ты им стал. Теперь – стоп, тормози, брат!
– Тормози?! Тебя бы в мою шкуру, Саитджан! – воскликнул ата. – Думаешь, легко быть передовиком? Хуже, чем отстающим! Как курултай или слет какой, так сотни глаз смотрят на тебя, ждут, чего же ты еще наобещаешь. И начальство туда же: мол, давай-давай, подай пример, зажги сердца! А костер давно выдохся, нужно дрова подкладывать, да побольше, чтоб ярче горел. Я иногда чувствую себя колесом, пущенным с горы по узкому желобу. Катишься и знаешь, что не упадешь и не остановишься.
– Я вот и хотел остановить тебя, Шерматджан.
– Кто это тебе позволит? Впрочем, и мне тоже. Смотри, Саит, начнешь упорствовать, себе же лоб расшибешь.
– Ты мне спас жизнь, – сказал капитан, – без тебя я бы замерз на волжском льду. И ты мне с тех пор брат. Я буду драться, чтобы имя моего брата не склонялось злыми языками, чтобы жажда славы не затмила его разума!
– О том, что было, не вспоминай. Ты на моем месте поступил бы так же. А сейчас... что конкретно предлагаешь?
– Отдай собственных овец совхозу, Шерматджан. Оставь себе то, что положено по уставу и... от греха подальше! Уверен, что эта твоя инициатива будет достойна оценена государством.
– Дураки на этом джайляу, Саитджан, давно перевелись, поищи их в другом месте. С пустой сумой идти по миру!.. Стар я для этого. Да и овец нет у меня, проверяли – не нашли!
– Что ж, придется лучше поискать. – Капитан встал. – За хлеб-соль спасибо.
– Куда вы, Саит-ака? – спросила хола, принесшая в касах[15]15
Каса – большая пиала, плошка.
[Закрыть] шурпу. – Шурпы хоть отведайте!
– Спасибо, келин, как-нибудь в другой раз. Сейчас я спешу.
– Оставь его, – сказал Шермат-ата, видя, что жена хочет возразить гостю, – у него и в самом деле важные дела.
А сам подумал: «Послушать Саитджана, так надо хозяйства всех чабанов перекроить... А кто на это сейчас пойдет!»
С тех пор друзья встречались редко.
