Текст книги "Журнал «Если», 1995 № 02"

Автор книги: Айзек Азимов

Соавторы: Филип Киндред Дик,Жерар Клейн,Майкл Коуни,Владимир Губарев,Ольга Крыжановская,Владимир Галкин,Вячеслав Глазычев,Сергей Харламов,Андрей Столяров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

– Да, – надеясь, что он не прислушивался, кивнул я.

– Ну и отлично! Зовут…

Зоммер что-то жевал, равномерно двигая челюстью, – проглотил и понюхал затем следующий кусок колбасы. И лицо его выразило очевидное наслаждение.

Светлые глазенки замаслились.

– Вкусно, – сказал он…

Мне казалось, что в помещении пахнет дымом. Это был довольно обширный гулкий зал с мощным каменным нефом, поддерживающим низкий свод, совершенно без окон и находящийся, видимо, ниже земной поверхности. Вероятно, было сделано все, чтобы придать ему некоторое подобие уюта: темным бархатом была задрапирована облезлая штукатурка стен; прикрывая кирпич, висели картины религиозного содержания; громоздился в простенке двух ниш распятый деревянный Христос, причем краска на дереве уже местами облупилась; еле слышно шуршал, по-видимому, включенный, кондиционер, и ворсистый ковер растянулся от нефа до каминной решетки. Желтело медное ограждение. Полукругом стояли три кресла с широкими подлокотниками и торчал перед ними на тумбочке прямоугольник плоского телевизора – горка видеоаппаратуры возле него образовывала уступчатую пирамиду.

Дыма, вроде бы, не было.

И тем не менее мне казалось, что горький раздражающий запах пропитывает помещение. Я сразу закашлялся. Я, наверное, уже сроднился с гарью пожаров. Дымом пахло в квартире, куда я, шагнув, переместился из прошлого, дымом пахло на лестнице, когда я спускался к «мерседесу», ожидающему меня, вдоль всей улицы слоились сиреневые густые усы: воздух был напластован, как будто в призрачной штольне. Солнце создавало ощущение миража.

А когда «мерседес», прорываясь к окраинам, мягко вылетел на середину выгибающегося моста, обнаружились в открывшейся панораме проемы развалин: зубы зданий, скорлупы задранных крыш и колышущаяся над ними поросль рыхлого дыма.

Вероятно, город был наполовину разрушен.

Даже мрачный, как мне показалось, туповатый шофер, не вымолвивший за всю дорогу ни слова, слегка покосился на догорающий универмаг и всхрапнул, будто горло его было сделано из железа:

– Сожгли город, сволочи…

– Кто? – спросил я, на всякий случай прикидываясь идиотом. – Мы куда направляемся? И зачем? Что вообще происходит?

Но шофер, уже взяв себя в руки, опять замолчал и молчал всю поездку. И только когда машина остановилась во дворе кирпичного монастыря, окруженного строительными лесами и, вероятно, бездействующего, открывая дверцу передо мной, он произнес неприветливо:

– Ну, прибыли… – и добавил, уже не скрывая накопившейся яростной злобы: – Шевелись, сейчас тебе все расскажут…

А затем деловито достал из багажника «Калашников».

Так что дымом, наверное, пахло и здесь, но особо прислушиваться к ощущениям времени не было – из ближайшего кресла поднялся навстречу мне человек и кивнул, не подавая руки, как будто боялся испачкаться:

– Наконец-то… Садитесь… А мы вас порядком заждались…

– Это вы мне звонили? – также без какого-либо приветствия спросил я.

А человек покивал:

– Давайте по порядку. Располагайтесь…

Он был одет во все темное: гладкий черный костюм и тонкий джемпер цвета сажи, скрывающий горло, из чернеющих туфель проглядывали черные шелковые носки. Человек, видимо, не привык терять времени даром, потому что с ходу представился, сказав, что его зовут Флавиан, к сожалению, имя не русское, но так уж принято, усадил меня в кресло рядом с собой, и, нажав какую-то кнопку на плате, включил телевизор.

– Вы город видели? Я сейчас покажу вам еще кое-что – в том же духе, имеющее к вам непосредственное отношение…

Экран телевизора прояснился, появилась заставка: зеленые иероглифы в рамке, а потом безо всякого перехода пошли документальные кадры. Я увидел остатки знакомой деревни в Африке: пропыленную мертвую улицу и купы зонтичных на горизонте. Сохранилась даже станина грузовика – закопченная рама с торчащими электроприводами. Сам ребристый контейнер уже куда-то исчез, а от хижин остались кострища, как скопище головастиков. И по улице сгоревшей деревни равномерно трусило какое-то существо – нечто вроде мохнатого волка на коротеньких лапах. Шерсть у него отливала металлом, и, когда оператор, не дрогнув, дал крупный план, я увидел, что это не шерсть, а никелированные колючки. Волк действительно был из металла – разинул железную пасть, и оттуда высунулся язык, дымящийся испарениями.

– Поселение Бенбе, к юго-западу от Кинталы, – прокомментировал диктор. – Його-його – согласно легендам, мифическое божество. Появление його-його свидетельствует о Великой Кончине.

Картинка сменилась. Это был теперь вполне европейский пейзаж: асфальтированные улицы, каменные ухоженные кварталы. Я заметил коробки автобусов, замерших перед кирхой. Только эти автобусы были безнадежно пусты, корка асфальта потрескалась, и высовывались из нее железные суставчатые растения.

Я не знаю, сколько эта демонстрация продолжалась; вероятно, недолго, но мне показалось, что целый час. Наконец, появился лик ведьмы, терроризирующей Афины, а затем иероглифы, и Флавиан небрежно выключил телевизор.

– Прекрасная операторская работа, – сказал он.

– Цвет, изображение, панорамы, японцы это умеют. Между прочим, во время съемок погиб режиссер. Пожран його-його, не успели подхватить с вертолета.

Он беззвучно похлопал ладонью по подлокотнику.

– Патриарх о вашей деятельности осведомлен? – спросил я.

– Патриарх, разумеется, знает о том, что мы существуем. Но с другой стороны, мы по статусу – довольно независимое подразделение. Служба безопасности церкви – так это называется. Свои методы, свои магические приемы. Интересно, что некоторые идут еще со времен Царства Израилева. Ведь с так называемыми Пришествиями приходилось бороться еще тогда. И тогда еще разработаны были определенные ритуалы: заклинания, заговоры, разная мистическая дребедень. И потом это все копилось и отшлифовывалось тысячелетиями. Ничего, как видите, оправдывают себя. Ну а сам Патриарх – зачем ему знать подробности… – Флавиан улыбнулся мне, точно сообщнику, поведя ладонью по воздуху, сделал обтекаемый жест и, нажав пару клавиш на элегантной панели селектора, как о чем-то давно обговоренном, распорядился: – Люций? Давайте…

Дверь сразу же отворилась, и, как заключенная, держа руки сцепленными за спиной, по ступенькам спустилась Рита, сопровождаемая шофером, который меня вез. Выглядела она довольно прилично: в джинсах, блузке, с немного отрешенным лицом, посмотрела на кресло, которое было, наверное, для нее подготовлено, но прошла не к нему, а к стулу, стоящему в отдалении. Села и тут же нагнулась вперед, изучая меня, как будто раньше не видела.

Глаза ее заблестели.

– Я это так и представляла себе, – сказала она.

– Разумеется, дьявол и не похож на черта с рогами. Человек, вызывающий симпатию и любовь. И, однако, печать Сатаны на нем явственно различима… – Она вдруг вся напряглась и выбросила вперед правую руку. Пальцы, стиснувшиеся в щепоть, прочертили в воздухе пылающий крест. А под кожей лица набрякли синие вены. – Изыди, Сатана!.. – Она совершенно преобразилась: кости носа и челюстей заострились, точно в агонии. – Изыди!.. Сгинь!.. Развейся!.. Провались в огнедышащую геенну!..

Ногти, видимо, покрытые чем-то, немного светились. И казалось, что она сейчас бросится на меня. Жестяные острые плечи, во всяком случае, выдвинулись.

– Достаточно, – отрезал я.

Флавиан тут же звонко и как-то замысловато пощелкал пальцами. Точно высыпал короткую ксилофонную трель. И тогда Рита остановилась, распрямившись на стуле, а потом вдруг осела, как будто полностью выключенная.

Глаза ее потускнели.

Огненный крест догорал в воздухе.

А ничуть не взволнованный Флавиан повернулся ко мне с приветливой выразительностью.

– Вы можете побеседовать с ней, – любезно разрешил он. – Не стесняйтесь, поговорите, она ответит на все ваши вопросы.

Он медленно улыбнулся.

И, однако, улыбка его застыла, потому что я спокойно положил ногу на ногу. И, в свою очередь, медленно улыбнулся.

– А теперь послушайте меня, Флавиан. Вы подходите к этому делу не так, как надо. Некрасиво да и бессмысленно прибегать к шантажу. Это только ухудшит и без того тяжелую ситуацию. Что вы заложили в нее, какие программы? «Ненависть», «любовь» и, наверное, еще «подчинение». Вы напрасно это сделали, Флавиан. Вы не представляете все-таки, с чем конкретно столкнулись. Я заранее чувствую ваши оперативные разработки. Вы сначала продемонстрировали мне знаки Пришествия, Флавиан, и, наверное, будете теперь убеждать, что это – катастрофа для человечества. Что служу я не Богу, а Дьяволу, поддавшись искушению, и что мой человеческий долг теперь – сотрудничать с вами. Вы, конечно, особенно будете настаивать на сотрудничестве. И, по-видимому, у вас самая благородная цель: Царство Божие на земле, сошествие благодати. А с другой стороны – давление, типичное для спецслужб. Слежка, шантаж, угрозы. Так, Флавиан?

Флавиан, по-моему, намеревался что-то сказать, но я быстро поднял ладонь, остановив возражения.

– Так вот, начинать надо с себя, Флавиан. И учтите, я не предлагаю вам теологический диспут. Я не собираюсь с вами ничего обсуждать, а тем более торговаться по какому бы то ни было поводу. Я сейчас заберу эту женщину, и мы просто уйдем. Понимаете, мы уйдем, а вы не будете нам препятствовать. И тогда вы, быть может, останетесь живы. В противном случае, вряд ли…

Во мне все дрожало. Флавиан, как будто в задумчивости, опустил глаза.

– Не советую, – очень тихо и вежливо сказал он. – Вы еще не представляете всех наших возможностей. Мы ведь тоже не мальчики, у нас – тысячелетняя практика.

Он как-то странно, точно младенец, причмокнул. Перстень на пальце сверкнул голубоватой каплей. Тут же каменная плита за его спиной повернулась, и из ниши выскочили два человека в зеленых одеждах. Это были, наверное, специально тренированные монахи: капюшоны, веревки, охватывающие крепкие тела. И у каждого на груди, точно кровь, алела звезда Соломона. Вероятно, как средство против дьявольского наваждения. Они оба сейчас же, пригнувшись, ринулись на меня, и зеленые рясы на спинах вздулись бычьими пузырями: Й-й-й-е-го-о-о!.. А-а-а!.. – Но красивый прыжок их замедлился, точно в воде, и они поплыли по воздуху, колебля руками облачения.

Будто рыбы в аквариуме.

– Как включается «подчинение»? – сухо спросил я.

Флавиан не мог оторваться от страшноватых фигур, зависших над полом.

Губы его шевелились.

– Вам все равно не уйти – монастырь окружен, подтягиваются части спецназа…

Впрочем, поймав мой взгляд, он нацарапал что-то в открытом блокноте.

Слово было знакомое.

– Фата-моргана… – негромко сказал я Рите.

И она немедленно вспрянула, вытянувшись по стойке «смирно».

– Да, господин учитель.

Глаза у нее были пустые.

– Пойдешь со мной – не отставать, более ничьих приказов не слушать.

– Да, господин учитель.

Флавиан потряс головой.

– Зря вы это, – процедил он с гримасой откровенной досады. – У вас все равно не получится. Очень жаль, могли бы договориться…

Кажется, он сказал это искренне.

Мы поднялись на первый этаж и прошли сквозь паноптикум выдвигающихся навстречу охранников. Все они были в просторных зеленых одеждах и держали кто автомат, а кто меч с коротким расширенным лезвием. Нам они не мешали. Рита двигалась быстро, упруго и, кажется, без тени сомнения. Удивительная безмятежность чувствовалась во всем ее облике. Я немного напрягся и как бы ее глазами увидел себя: ослепительный, властный, великолепный хозяин, тот, кто обладает правом и миловать, и казнить, и кому так легко и сладостно подчиняться.

Я скомандовал, касаясь ее плеча:

– Быстрее!..

Снаружи уже стемнело. Летние крупные звезды горели над монастырем. Выделялись на фоне их ровные крепостные стены. Двор был полон людей, одетых в комбинезоны. Заползал неизвестно откуда взявшийся транспортер, и, как пух одуванчиков, с него тихо соскальзывали солдаты.

Вероятно, спецназ, обещанный Флавианом.

Ерунда, я не боялся никакого спецназа. Две секретные службы соперничали из-за меня в Париже, и потуги обеих распались, как старая паутина.

И здесь будет то же.

Но когда мы пересекли этот зачарованный двор и уже миновали ворота, распахнутые навстречу еще одному бронированному чудовищу, над громадой монастыря вдруг раздался тягучий медный удар, и хлестнуло сквозь вечернюю тишину несколько выстрелов.

Рита сразу остановилась.

– Бежим!.. – крикнул я.

Флавиан, вероятно, не хвастал. Они действительно многому научились. Я не знаю, как ему удалось разодрать пелену колдовства, но какая-то чугунная тяжесть обрушилась мне на спину. Шлепнул прямо в лицо Мелкий гравий покрытия, резь железных когтей распространилась по легким. Я едва смог вздохнуть, чтобы не погрузиться в беспамятство. А когда я кое-как приподнялся под грохот пальбы, то увидел, что Рита лежит, как будто обнимая дорогу, руки ее раскинуты по комковатому грунту, а тряпичное тело расслаблено и безжизненно скомкано.

Рита была мертва. Я это сразу же понял. И, наверное, я что-то крикнул в эту минуту. Я, наверное, крикнул что-то отчаянное, не помню. Но я помню, что со всего размаха ударил кулаком по земле, и земля тут же треснула, как корочка теста. Черная зигзагообразная впадина устремилась к монастырю – она слабо гудела внутри и на глазах расширялась, из нее торопливо потек едкий дым, и вдруг глыба строения как будто сложилась посередине. Купола со стуком ударились друг о друга, палец звонницы отчетливо заколебался. А затем монастырь провалился, точно его дернули снизу, – донесся протяжный взрыв, огненное тусклое облако поднялось над местом провала, колыхнулась земля; буран, перемешанный с пеплом, швырнул меня на обочину…

Здесь было тихо. Ласкали воду черные ивы, свежестью дышала река, и подрагивал в зыбкой ее глубине изогнутый ясный месяц. Теплый звездный шатер раскинулся над равниной. Звезд, казалось, было какое-то немыслимое количество – ярких, чистых, как будто промытых дождями. Они складывались в изломы громадных созвездий, простершихся над равниной, и чуть меркли, спускаясь до кромки дальнего леса. Удивительное ночное безмолвие, пряный запах травы. И лишь с темного горизонта докатывалась возня фырчащих моторов, и, как спицы, ощупывали небосвод прожекторные лучи. Вероятно, там разворачивались сейчас воинские подразделения.

– Танки, кажется, – сказал я, невольно прислушиваясь.

А поднявший голову Зоммер равнодушно ответил:

– Да, по-моему, десятка полтора или два. Но пока они еще сюда доползут, пока разберутся, успеете скрыться. У вас вся ночь впереди. – Он внезапно чихнул и поежился, видимо, от речной прохлады. А потом извлек из кармана мятый платок и прижал его к опухшему дряблому носу. Глаза у Него заслезились. – Кажется, простудился, – невнятно сказал он. – Знобит что-то, этого еще не хватало… Ладно, все равно уже недолго осталось… Вы, однако, теперь не слишком полагайтесь на свои силы. Танки танками, с ними вы, наверное, справитесь, но в дальнейшем вам следует избегать таких ситуаций. Потому что возможности ваши будут несколько меньше.

– И насколько же? – без особого интереса спросил я. Зоммер пожал плечами.

– Откуда я знаю? Я уйду, и, соответственно, магический источник ослабнет. Разумеется, вы сможете творить какие-то чудеса, но, как я понимаю, довольно-таки ограниченного масштаба. Ну, пройти по воде, еще что-нибудь…

Он снова звонко чихнул. Его белый летний костюм чуть светился на фоне обрыва. Пух волос окаймлял нежную детскую лысинку.

Прожужжало над головой какое-то насекомое.

– Ладно, – бросил я. – Неважно. Вы мне лучше ответьте вот на такой вопрос: разумеется, физическое бессмертие теперь отменяется. Ну а все-таки, что случится потом? Я воскресну? Или, может быть, смерть является окончательной? Чем я лично располагаю в Царстве Земном, как мне быть и на что мне теперь надеяться?

Зоммер немного подумал.

– Каждый раз одна и та же история, – ответил он. – Для того чтобы хоть что-то понять, приходится вочеловечиваться. А вочеловеченность, в свою очередь, приводит к мученическому финалу. В лучшем случае – к отторжению, к одиночеству среди людей. И такая судьба, по-видимому, неизбежна. Я не знаю, по правде, что вам сказать. Вы, наверное, можете стать основоположником новой религии. Стать пророком, ведущим фанатичные толпы на штурм, и, быть может, воздвигнуть в итоге еще одну земную Империю. Например, империю Братства и Справедливости… – Зоммер скривился.

– К сожалению, это все уже было. А с другой стороны, вы можете и просто угаснуть. И никто никогда не узнает о вас. Только странные слухи, только некие путаные легенды. Между прочим, такой исход гораздо правдоподобнее. Но и в том и в другом варианте то, что вы на своем языке называете нетленной душой и что, в сущности, представляет собой прикосновение Бога, неизбежно вольется в космическую пустоту, став и частью, и целым, и Богом и Человеком одновременно. В этом смысле вы, конечно, бессмертны. Впрочем, как и все остальные.

Он махнул, отгоняя от себя что-то зудящее.

– Так, наверное, в этом и заключается наше предназначение? – спросил я. – Чтобы стать и Человеком и Богом одновременно? Чтобы отдать свою душу вечности. То есть, Богу, как мы ее называем…

– Может быть, – сказал Зоммер, оглядываясь.

– Только надо учесть, что вечность к этому равнодушна. И не следует неизбежность считать выбором осмысленного пути. Вы, наверное, понимаете, что выбора как такового не существует. – Он потрогал мизинцем, по-видимому, вспухший укус и добавил, непроизвольно передернув плечами. – Собственно, мне пора. Сыро, холодно, комары совсем одолели… Звучно шлепнул себя по шее раскрытой ладонью.

– Прощайте, – произнес я.

Зоммер на меня даже не посмотрел. Он зевнул, опять непроизвольно поежился, и вдруг тело его начало стремительно истончаться: провалились глаза и щеки, сморщились дряблые уши. Что-то хрупнуло, наверное, отслоившись в скелете, соскочил, будто тряпка, излишне свободный пиджак, съехала клетчатая рубашка – высохшая тощая мумия, скаля зубы, опрокинулась с валуна, и ее подхватили, спружинив, густые заросли иван-чая. Чернели дыры в области носа, а на край желтой кости, очерчивающей глазной провал, осторожно уселась ночная серая стрекоза и задергала пленками крыльев, по-видимому, приспособливаясь.

Шумный протяжный вздох прокатился над луговыми просторами. Задрожал в реке месяц, и бурно вырвались из ивняка какие-то птицы.

Даже комары отлетели.

Я зачем-то потрогал коричневую спеклость его предплечья, и оно развалилось, как будто источенное тысячелетиями. А качнувшийся череп осел глубже в заросли.

И все стихло.

Тогда я поднялся и неторопливо побрел по песчаному берегу. Сонно струилась вода, чуть морщинила гладь высовывающаяся лапа коряги, доносилось издалека рычание мощных двигателей – это выдвигалась из района монастыря танковая колонна.

Меня это, впрочем, не волновало.

Впереди была ночь, и я знал, что она укроет меня от преследования.

Времени было достаточно.

Потому что над лесом, чернеющим в отдалении, затмевая все остальное, как над новым Вифлеемом, загорелась утренняя живая звезда…

Владимир Губарев,
Сергей Харламов
…И В ДАЛЕКОМ СИНГАПУРЕ СВОЙ ЗАКОНЧИЛИ ПОХОД

Рефлексирующий герой рассказа А. Столярова, достигший колоссального могущества и ставший уже как бы внеисторической фигурой, тем не менее не может отказать себе в маленьком удовольствии и сообщает своей девушке о близком будущем великой державы.

Редакция журнала также не смогла упустить дарованный предыдущим произведением шанс поразмышлять о несостоявшемся будущем. (Перестройка», о которую сломано столько копий политиков и перьев журналистов, оставила нам массу вопросов и загадок.

И, может быть, самым интересным из них является следующий: а была ли альтернатива?

С 1985 года минуло десять лет, многое видится сегодня совсем иначе, и возникает соблазн выстроить нашу историю без «перестройки».

Отсчетная точка нашей версии – начало 1985 года. Смерть Черненко, ставшего символом дряхлости Советской империи, завершала, как шутили в те времена, «эпоху пышных похорон». Настоятельно стоял вопрос: куда стране идти дальше. Максимум два-три года можно было заниматься псевдореформами «научного характера» – наподобие затеянной при Черненко реформы народного образования, когда все народонаселение должно было высказывать свои предложения поданному вопросу. Однако видимость оживления общественной жизни даже самым стойким «борцам» напоминала выдыхающийся карнавал.

Коротко обозначим известные болезни, которыми страдало общество. Уже к концу 70-х годов экономика СССР вошла в штопор стагнации. Экстенсивные пути развития, еще «работавшие» в шестидесятые годы и первой половине семидесятых к этому времени явно исчерпали себя. Пределы, как ни парадоксально, ставил и недостаток людских ресурсов. По числу занятых женщин государство находилось на первом месте в мире: из 130 млн. трудоспособного населения официально не работал только миллион домохозяек (на самом деле это число было значительно меньше, поскольку в него входили и женщины в декретном отпуске). А экономика требовала все новых и новых рабочих рук—700 тысяч человек ежегодно.

Особенно болезненным было отставание СССР в научно-технической сфере. Скажем, в докладной записке аналитического центра КГБ высшему партийному руководству говорилось, что в области компьютеризации мы отстали от ведущих западных держав на 8 – 10 лет. Оценки западных экспертов увеличивали этот разрыв до поколения – 12–15 лет.

Потребность в технологическом прорыве диктовалась прежде всего логикой противостояния, гонкой вооружений. Уже в 1976–1981 гг. стало очевидным, что СССР, несмотря на действительно мощный научный потенциал, не смог перейти к созданию нового поколения оружия массового уничтожения – задача, успешно разрешенная блоком НАТО в то же время. Вооружение получило компьютерное обеспечение, были созданы обычные виды техники с высокой степенью точности и новые виды взрывчатых веществ, фактически равные по разрушительному воздействию тактическому ядерному оружию, но без шокирующих общественное мнение последствий в виде радиационного заражения. Глобальная система связи позволила передавать информацию на любые расстояния и перерабатывать ее быстрее противника.

На Западе осознали, что современное воздушное сражение – это взаимодействие космической разведки и систем наведения; противника не обязательно видеть собственными глазами. Если в годы второй мировой войны больше всего ценились скорость, маневренность и огневая мощь, то ныне все это стала перевешивать «невидимость». Новая доктрина привела к созданию F-117A «Стэлс». Скорость – значительно меньше, чем у сверхзвукового стратегического бомбардировщика. Но «Стэлс» нес крылатые ракеты, которые только-то и нужно было доставить в определенную точку. Самолет был способен летать на крайне малых высотах, а видимость его в инфракрасных и радиолокационных диапазонах на несколько порядков, то есть не менее чем в тысячу раз, оказалась ниже обычной.

Мы же, гордясь своими самолетами (безусловно, лучшими по аэродинамическим качествам), подобных аналогов не имели. Но ведь как бы быстро ты ни летел, ракета, которой тебя сбивают, быстрее…

Сегодня многие данные рассекречены, и опубликованы сведения о том, каким был наш флот, – большим и грозным. Наши атомные подводные лодки бороздили моря и океаны, но американцы, как выяснилось, контролировали (т. е. обладали инфраструктурой слежения за всем, что плавает) примерно 80 процентов акватории Мирового океана, а на нашу долю приходилось только 15. Кроме того, советские подлодки были гораздо более шумными, чем американские, а значит, представляли собой плавучие мишени, которые почти со стопроцентной вероятностью уничтожались бы противником. Наши атомные подлодки годились лишь как средство нанесения первого удара, что имеет значение только при глобальной войне. Безудержная кража технологий, когда мы покупали «бесшумные» двигатели через Швецию и Японию, не шла впрок. За время, необходимое для оснащения ими советского флота, американцы уходили далеко вперед.

Отставание СССР зримо проявилось летом 1982 года на юге Ливана и в долине Бекаа, где фактически столкнулись две технологии – западная и советская. В воздушных боях соотношение потерь оказалось ошеломляющим: два подбитых израильских самолета против сорока уничтоженных МИГ-25, находившихся на вооружении сирийцев. Конечно, сыграла роль и подготовка пилотов, но такое удручающее соотношение… Помимо этого, израильтянам удалось уничтожить несколько десятков противоракетных установок и целый корпус из 400 сирийских танков советского производства.

После смерти Брежнева осенью 1982 года Андропов принял в очередной раз решение «догнать Запад», но попытки «закрутить гайки», сопровождавшиеся ловлей прогульщиков и спекулянтов, результатов не дали. Уже Андропов понимал, что какие-то реформы необходимы. Парадоксально, но андроповский «Закон о трудовых коллективах» на Западе был воспринят как позитивный сдвиг в сторону реформ и производственного самоуправления. Хотя никакого расширения свобод не произошло – на практике закон вводил лишь «круговую поруку» и коллективную ответственность.

Старые ресурсы истощались, были небходимы новые. Нашей извечной «палочкой-выручалочкой» – природными запасами – компенсировать технологическое отставание становилось все труднее. Освоенные месторождения были истощены варварской добычей, приходилось уходить все дальше на Север и Северо-Восток. В год добывалось 600 млн. тонн нефти. Никогда в истории ни одна страна не ставила подобный рекорд, да и не стремилась к нему. СССР продавал 170–180 млн. тонн, что позволяло обеспечивать население мясом, маслом, сахаром. Но после пика в конце 70-х последовал резкий, все нарастающий спад. (Для сравнения: в 1994 году добыто примерно 300 млн. тонн, продано же 100 млн. тонн нефтепродуктов.)

Исчерпанность экстенсивного пути развития, недостаточность людских ресурсов, критическое отставание в новейшей технике и технологии, развал сельского хозяйства, падение реализации сырьевых запасов и полное отсутствие резервов – все это, вкупе с «идеологической усталостью» общества, привело к тому, что партия взяла курс сначала на «ускорение», затем на «обновление» и наконец на полную «перестройку».

Выл ли возможен иной путь, по которому двинулось бы общество? Согласны: рассуждать о вариантивности истории, когда она уже свершилась, дело достаточно спекулятивное, поскольку автора нельзя схватить за руку: мол, вы предсказывали, а вот оно как получилось!.. Но искушение чересчур велико, потому что наша история, как ни покажется это странным сейчас, не должна была двигаться в этом направлении. Ведь даже крупнейшие западные аналитики и политологи «не покушались на основы», предсказывая лишь медленную агонию СССР; столь же безрадостен был и прогноз наших диссидентов, за исключением, пожалуй, А. И. Солженицына, задиристо обещавшего еще вернуться на Родину.

Итак, с одной стороны, исчезающая малая вероятность реформ, тем более – радикальных, с другой – колоссальная идеологическая, политическая, социальная инерция Великой Державы. Попробуем представить, что ожидало бы нас, если бы победил второй, наиболее вероятный сценарий.

Как водится в нашем отечестве, начнем с вопроса о лидере. Расставим на условной шахматной доске реальные фигуры. Вместо реформатора Горбачева с его полунеподготовленной командой к власти приходит Романов (через год-два это мог быть другой персонаж, но с его психологией) со своими вполне искушенными в политических баталиях приближенными.

Новый политический лидер, человек, в отличие от Черненко, вполне функциональный, сталкивается со всеми проблемами, которые мы перечислили выше. Их невозможно обойти, они на виду. Их надо решать. Но поступаться ради их решения идеологией, режимом, работающими социально-политическими структурами новый лидер, естественно, не намерен. Где же выход?

А он ведь здесь, на поверхности, под руками! Он дважды опробован за годы советской власти – и не подводил. Это перевод экономики на военные рельсы. Тем более, что треть экономики страны уже катит по этому пути.

Не забудем: основной составляющей политического пасьянса середины 80-х был Афганистан. Буквально сразу вслед за вводом в эту страну советских войск даже в Москве стал ощущаться недостаток лекарств. Оказалось, что, несмотря на все стратегические запасы и моральную готовность к войне, ресурсов явно не хватало. Для чисто военной победы в Афганистане – подавить сопротивление, уничтожить противника и контролировать территорию – требовалось примерно 500 тысяч человек. А их в лучшие годы было всего 120–127 тысяч. Почему? Конечно, дело было не в том, что кто-то жалел послать из нашей необъятной армии еще каких-нибудь 400 тысяч солдат. Если направить в Афганистан группировку нужной численности, они бы умерли с голоду. Такой экспедиционный корпус невозможно было обеспечить необходимым: железных дорог нет, в центральные районы, по короткому маршруту, ведет только одна магистральная дорога через перевал Саланг, а путь через Туркмению слишком долог.

Единственная магистраль в период военных действий была забита автомобилями. В конце концов уже в ноябре 1982 года это привело к трагедии. Тогда произошла автомобильная катастрофа, занесенная в книгу рекордов Гиннесса как самая крупная в истории. В туннеле через Саланг (по западным данным, потому что наши до сих пор не опубликованы) минимальная цифра погибших– 1100 человек, максимальная—2700. Поток автомобилей, в основном бензовозов, шел непрерывный, туннель – очень длинный, протяженностью 2,7 км, машина на выезде заглохла, колонна встала, двигатели работают. Началась паника, стрельба. Один из бензовозов взорвался. Дым и продукты сгорания моментально заполнили туннель, и огромное количество людей задохнулось…

Реально снабжать нашу армию можно было только по воздуху, но на «воздушный мост» сил не было. В Афганистане не хватало элементарных вещей: воды, медикаментов, нормальных продуктов питания – одна свиная тушенка, которая вызывает жажду. Максимум, который мы могли содержать, – 130 тысяч солдат. Великая страна не могла обеспечить собственную экспедиционную армию. Победы в подобных условиях быть не могло. И стояла альтернатива: либо уходить отсюда, что Михаил Горбачев в нашей реальной истории и сделал, либо двигаться дальше. Стоять на месте – гибельно.

Уходить? Но для тогдашней идеологии и политики это полная потеря лица. Полная потеря влияния в регионе. И самое главное: потеря Молоха, который требовался ВПК для того, чтобы сжигать бесконечно производимые танки, самолеты, вертолеты…