Текст книги "Журнал «Если», 1995 № 02"

Автор книги: Айзек Азимов

Соавторы: Филип Киндред Дик,Жерар Клейн,Майкл Коуни,Владимир Губарев,Ольга Крыжановская,Владимир Галкин,Вячеслав Глазычев,Сергей Харламов,Андрей Столяров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Ольга Крыжановская,
кандидат философских наук
Борис Братусь,
доктор психологических наук
НОВЫЕ РУССКИЕ

Общество, которое становится заложником своей элиты… Фантастическая гипербола автора не так уж далека от действительности.

Во всяком случае, нашей, российской, действительности. Семьдесят лет общество было заложником партийной верхушки, которая, надо отдать ей должное, все-таки пыталась проявлять заботу если не о человеке, то хотя бы о государстве.

Теперь, похоже, мы поступаем в распоряжение новой зарождающейся элиты. И это отнюдь не «третье сословие», о котором мечталось на заре реформ.

Кто же они, представители «нового класса»? Предлагаем вам два взгляда на эту проблему– заведующей сектором изучения элиты Института социологии РАН и профессора МГУ.

Признаться, мы испытали затруднения, подыскивая авторов для компетентного размышления на тему «новые русские». Так бывает всегда с явлением, фактом, казалось бы, очевидными и всем вроде бы знакомыми, – именно они особенно трудно поддаются классификации, определению, тем более научному. К тому же в самом термине явственна некая отстраненность термин произносящего, вроде той, с которой говорят: «эта страна». Вот и выходит, что есть русские, которые «старые», и русские какие-то иные. Какие же?

В известной степени массовое сознание (в силу массовой же оскорбленности, которую испытывают люди из многих слоев нашего населения, столкнувшиеся с жесткими рыночными реалиями) наделяет богатеющих на глазах сограждан свойствами резко отрицательными. С другой стороны, заметно желание в чем-то этим согражданам подражать. Посмотрите, какой обвальный характер приняло желание самых разных людей стать акционерами, пайщиками, партнерами, как говорит Леня Голубков, хотя печальный опыт некоторых из таких «партнеров» достаточно живописала отечественная пресса. А сколько явилось у новых русских подражателей в одежде? Знаменитый в 60-е годы свитер с глухой башней ворота и джинсы – униформа нонконформистской интеллигенции – легко уступил место кожаным курткам и широковатым штанам, зеленым и вишневым пиджакам. Разумеется, это признаки внешние, но за ними скрыто глубинное значение, которое полностью пока не может быть раскрыто.

Объясняющие жизнь философы не спешат дать свою оценку и склонны видеть во всем новом некую стилизацию, но подо что? Под кого? Здесь возможны полюсные пристрастия: какие-то очередные «братья» желали бы жить в лучших традициях русских купцов (а что братья знают об этих традициях?), какие-то категорически предпочитают эталоны западные. Все смешалось в нашем российском доме.

ЧТО ЗА ЛЕГЕНДОЙ?

(Взгляд социолога)

Мои научные интересы – изучение элиты, элиты всякой. Ранее это было просто: элита, которую называют номенклатурой, имела четкую структуру, была хорошо описана (особенно на Западе), несмотря на свою закрытость. С началом перестройки возникли новые социальные группы, среди которых и та, что называют «new russians». Мне представлялось интересным определить, насколько эта группа претендует на элитарность.

Обычно под new russians понимают очень богатых людей. Это понятие возникло на Западе (с легкой руки, кажется, кого-то из журналистов) и не имеет научного описания, поэтому понятен интерес к любой публикации на тему new russians, в чем могли убедиться мои коллеги. Для западного массового читателя это вообще – тема номер один. Феномен new russians произвел необычайное впечатление на западных журналистов. Пытаясь понять, почему это произошло, я беседовала с разными людьми на Западе и убедилась, что во многом, судя по их представлениям, субъект мифологичен, он не существует вообще. Поясню примером.

Недавно в дни работы конференции, которая проходила в США, я была свидетелем такого случая. Как-то в перерыве между заседаниями американцы повезли русских участников в магазин и были ошеломлены тем, что гость из Саратова (чиновник среднего уровня) в течение получаса сделал покупок на две тысячи долларов. Сумма большая, американец не носит таких денег наличными в кошельке. Так рождаются легенды о швыряющих долларами new russians. А что за легендой? Человек, возможно, собрал деньги со знакомых и близких: всем надо привезти подарки из Америки. А может, истратил всю приготовленную специально на случай поездки валюту, не рассчитывая снова когда-то в Америку попасть. И покупки сделаны на три года вперед.

Думаю, что во многом за счет искаженной интерпретации наблюдаемых черт и поведения русских за границей и родился миф о новых русских. Миф постоянно ими поддерживается: западному человеку заплатить 20 долларов за такси кажется дороговатым, а русский лихо выхватывает их из кармана, даже если карман не слишком тугой. В конце концов, в кои веки приехал человек за границу…

Безусловно, есть реальный процесс появления в России очень богатых людей и есть феномен вот такой мишурности, демонстрации богатства, на самом деле и не существующего. Помню впечатление немецких журналистов журнала «Космополитен», которые познакомились с действительно крупными нашими предпринимателями, банкирами. Они были поражены: человек, состояние которого оценивается в сотни миллионов долларов, носит скромный костюм чехословацкого производства, живет в однокомнатной квартире, хотя и ездит на «мерседесе». (Могу сказать, что многие люди из крупного бизнеса – «трудоголики», они вовсе не склонны демонстрировать свое богатство.) Гости, кажется, были весьма разочарованы.

На мой взгляд, можно выделить несколько факторов, характеризующих new russians. Прежде всего – обладание «молодыми», только что сделанными деньгами. Отсюда эйфория. К тому же, как правило, таких русских отличает невысокий уровень культуры. Не все они занимаются делами уголовными, однако мафиозная ментальность у них есть. Всем ли им свойственна, как говорят психологи, демонстративность поведения? Это зависит от характера, если хотите, генетических особенностей каждого человека.

В известной мере феномен new russians вызван инфраструктурой нашей недавней жизни. В советское время в ней не мог присутствовать фактор демонстрации благосостояния, тем более богатства или роскоши. Сейчас люди, обладающие деньгами, зачастую не могут организовать свою жизнь так, как хотели бы. И «молодые деньги» зачастую направляются сразу на потребление. Инфраструктура для богатства, однако, начала развиваться быстро – это выгодно людям, которые занимаются строительством, сервисом, торговлей, всеми другими отраслями, призванными обеспечить высокие стандарты жизни. Когда потребности будут удовлетворены, новые русские станут, наверное, обычными русскими. Вспомните представителей нашего старого истеблишмента с их, возможно, нарочито скромным стилем жизни, без афиширования своего особого достатка.

Входят ли new russians в элиту? Могут ли рассчитывать на то, что будут задавать тон в обществе? Для этого требуется занимать определенную позицию во властной иерархии, иметь общественный статус, как, скажем, крупный политик, причастный к принятию решений государственной значимости. В бизнесе тоже есть представители элиты, которые контролируют крупные капиталы, положение дел в целых отраслях. Кто-то из new russians может входить в элиту, кто-то нет. Но бизнес-элита, например, все более определяется структурно: как правило, в нее входят люди, связанные с бывшей номенклатурой, ее доверенные лица, родственники, дети. Эта элита связана с властными структурами, и размеры ее капиталов растут очень быстро. Остальные лишены, по сути, возможности конкурировать с нею.

У реально богатых людей появляются корпоративность, чувство принадлежности к значимой общественной прослойке. У них свои клубы, стиль одежды, марки машин, манера общения. Эти люди уже начали селиться в определенных районах. Явно априорное свойство всякой элиты – желание «закрыться», уйти от посторонних взглядов. Многое в жизни ее представителей уже ритуализировано. Помню, как «жаловался» один известный бизнесмен и политик, что вынужден покупать себе очень дорогую машину и определенной марки, ибо так в его кругу принято.

Бизнес-элита уже представляет собой большую силу, и ее влияние на политику, общественную жизнь, надо полагать, будет все более возрастать по мере дальнейшей концентрации капитала. Сейчас идет процесс поглощения мелких компаний, банков более крупными. Ленин это, надо признать, хорошо описал.

Ритуализирована достаточно и жизнь тех новых русских, которые дали начало термину. Возьмите их непременную кожаную куртку, которая может быть более или менее «крутой», обязательные бриллианты у жен, норковые (не соболиные, заметьте) шубы. Что касается идеологии, на словах, новые русские – «почвенники», однако в стандартах жизни ориентируются на Запад, поскольку там эти стандарты несравненно выше. Если такой человек обладает солидным капиталом, он становится амбициозным, хочет влиять на политику – оплачивает создание партии, покупает депутатов, финансирует политическую кампанию. Это таит большую опасность для общества: к власти могут прийти силы с мафиозной психологией. Так было в Италии, где представители мафии получали министерские портфели. Подобные попытки уже дела-лисьиу нас. Пока только попытки, но в ближайшем будущем это может стать явлением и нашей общественной жизни…

А Я САМ…

(Взгляд психолога)

Что вкладывается в понятие «новые русские»? Говоря о новых русских, чаще всего представляют себе этакого широкоплечего громилу или людей из «мерседесов», их дам в мехах, завсегдатаев казино и т. п. Но пора уже, наверное, подумать о них как об определенном типе ментальности, новом культурном типе, складывающемся на наших глазах. При всей неудачности термина «новые русские», он отражает некоторую правду – недаром же термин возник, «прилепился», вошел в обиход. В самом деле это – русские, в широком, со стороны взгляда Запада, понимании, то есть российские, из России, люди. И они, действительно, новые. Неведомые, невиданные доселе.

В чем же их новизна как некоего типажа?

Каждый более или менее оформленный культурный период имеет свой образ, образец человека, к воплощению которого стремится. Некую мечту, идеал, упование. Пусть эта мечта не всегда воплощается в жизнь, но она является путеводной, ориентирующей общество. Если взять дореволюционную русскую культуру, это – стремление к духовности, ценности православного христианства, милосердие и т. п. Это было ценимым в судьбе народа и в судьбе отдельного человека.

Говоря о советской эпохе, мы переходим к другим словам и упованиям. Образ человека здесь жесткий, безблагостный, непреклонный. Человек призван служить не милосердию и Богу, а партии.

Если перейти на язык психологии, можно сказать, что дореволюционная русская культура мечтала (повторяю, это не всегда воплощалось в жизнь) о человеке, для которого главными в конечном итоге являлись ценности духовные. Советская власть эти ценности решительно отбросила, создала первое в мире открыто богоборческое, атеистическое государство, где был сформирован особый тип человека. Для него главной добродетелью стало подчинение себя ценностям группы, коллектива, класса.

Ныне эта власть – по внешности – ушла, но остались прежние группоцентрические установки, которые не меняются в одночасье. Психология – вещь достаточно инерционная. Вот и «наступил на нашей улице праздник» сепаратизма и в соответствии с этими установками – почкования, группирования, отделения республик и областей, краев, городов, районов, домов и улиц. Прежде великодержавный, «большой», группоцентризм распался, точнее, расползся, на множество мелких. В нравственном плане страна пошла не вверх, а вниз. Не к духовному полюсу единения, а к расползанию на все более мелкие группы. За этим с неизбежностью следовал еще один шаг: от мельчающего группоцентризма к эгоцентризму, где правила поведения задают не Бог, не общественные ценности и даже не ценности какой-то отдельной группы, а Я САМ. И Я волен менять эти ценности и правила в зависимости от своих нужд и выгод. Люди вокруг будут мне друзьями до тех пор, пока они помогают мне в моих устремлениях, они же легко могут стать врагами, если пойдут в чем-то поперек.

Вот вам и «основа» новых русских.

Могут возразить: в чем же здесь новизна? Всегда были такие люди, всегда существовала подобная явно эгоцентрическая мораль, которую можно назвать прямо, грубее – уголовной. А новизна в том, что впервые эти люди, их мораль претендуют на главенствующую роль в обществе, на диктат своих ценностей остальным согражданам. Становится заметным, что мы стоим на пороге, а, может быть, уже и перешагнули его, оказавшись внутри криминального общества. В этом веке мы уже построили первое в мире атеистическое государство, теперь на очереди – государство криминальное. Криминальность надо понимать не только как продажность чиновничества, всеобщее взяткодательство, коррупцию, преступность, но прежде всего как поворот, проникновение, внедрение в сознание, по сути дела, уголовной морали, уголовных ориентиров и способов поведения.

В этом плане новые русские – первый продукт этого поворота, олицетворение, более или менее выраженное, зарождающегося криминального общества. И реальной становится опасность широкого внедрения в сознание общества криминальных ценностей. Как это происходит? Вернемся еще раз к нашей схеме. Большинство постсоветского населения сформировано в психологическом плане как группоцентристы. Отсюда, имея в виду какое-то развитие, движение, есть два пути. Вверх, к собирающим общество духовным ценностям, или вниз, ко все более мелкому группоцентризму и эгоцентризму. Дилемма эта, как будто очевидная на первый взгляд, не ощущается большинством. Впрочем, это понятно и простительно: жизнью, насущными заботами маскируются внутренние законы. Есть, однако, люди, для которых подобного рода неведение, промедление в выборе своей позиции непростительны и даже преступны.

Я говорю прежде всего об интеллигенции, о том, чему она служит, к чему ведет. С горечью можно признать, что многие интеллигенты перешли на обслуживание новых русских. Более того, своим талантом и умением не укрепляют, а расшатывают нравственные устои, дискредитируют вечные ценности, распространяя атмосферу вседозволенности – эту преступную среду криминального, уголовного отношения к миру.

Примеров тому, к сожалению, множество. Вот – из последних. Широко объявлено, что впервые на телевещании (НТВ) заработает «эротический канал». Будет показана программа «Плейбой», начнут демонстрироваться эротические шоу мира. Реклама обещает, что фотомодели журнала «Плейбой» во всем их «экстерьере» (цитирую) предстанут перед нашими телезрителями, будут показаны моменты съемок порнофильмов. Еще один шаг к вседозволенности: раньше, дескать, было нельзя, теперь – можно. Крупным планом покажем женщин с хорошим «экстерьером», акты совокупления… Как сказал некогда один из коммунистических начальников: «задерем подол матушки России».

Понятие независимости связано с двумя вопросами: от чего (от кого) и второго, более трудного, – для чего независимость? Для осуществления каких задач и целей? Стоило ли добиваться независимости, устраивать истерики президенту, чтобы, получив канал, показывать на нем порнопродукцию? Конечно, могут сказать, что телевизор – такой аппарат, который можно включать или не включать, и пусть каждый решает для себя, смотреть или не смотреть. Возражение кажется убедительным, однако его наивность очевидна. Средства массовой информации давно перестали быть делом частным. А. С. Пушкин говорил об убойной силе «типографского снаряда» – продукции людей пишущих. Нынешние СМИ превосходят масштабы «поражения» типографской продукцией пушкинских времен в той же примерно пропорции, как современная ракета – артиллерийское ядро начала века.

Моя коллега, недавно побывавшая в Южной Корее, обратила внимание, что на телеэкране отсутствуют сцены насилия, порнопродукция. Передачи из Америки сводятся, главным образом, к показу спортивных программ. На вопрос, как удалось здесь избежать общей болезни ТВ многих стран, ей ответили очень просто: «Это противоречит нашей нравственности». Что же, выходит, корейская нравственность теперь выше русской? Или бесстыдство становится нашей новой национальной чертой?

Возвращаясь к теме «новых русских», давайте задумаемся, чему служит это расшатывание нравственности, для кого оно благо. В конечном итоге – новому слою людей и тем, кто сознательно или неосознанно ориентируется на него. Последствия этого предательства ло-истине огромны. В наш обиход никогда бы не вошло чисто блатное слово «беспредел», если бы пути ему не были уготованы расшатыванием нравственных устоев, чем столь успешно занимается в последнее время художественная и всякая иная интеллигенция. За очень и очень малыми исключениями людей с твердой и ясной позицией. Вспомнилось четверостишие С. Я. Маршака времен Отечественной войны. Очень простое и прозрачное по смыслу:

 
Ты каждый день, ложась в постель,
Смотри во тьму окна
И думай, что метет метель
И что идет война.
 

Сейчас война пришла на нашу территорию. Мы каждый день проходим мимо нищих, малолетних проституток, бомжей, слышим выстрелы, узнаем об убийствах и грабежах, очередных проворовавшихся начальниках, о том, что уже давно смертность превысила рождаемость. И кому, как не интеллигенции, глядя в эту «тьму», помнить о войне, извечной, но так обострившейся сегодня, войне Добра и Зла, и занять в ней достойную позицию. Служителя сил Добра, а не наоборот – прихлебателя и шута при новых русских.

«Итак, это дело темное, может быть последствия откроют».

А. Н. Островский

Жерар Клейн
ЧУЖАК В ГОРОДЕ

Машина – совершенный, не знающий усталости механизм – безостановочно прочесывает Город. Солнце золотит листву деревьев, ветер шатает антенны, слизывает краску с оконных рам, время покрывает морщинами лица людей и погружает город в сон, но Машина без устали колесит и колесит по Городу. День за днем, ночь за ночью, она вновь и вновь пробегает по длинным пустым проспектам. Время от времени останавливается и допрашивает редких прохожих:

«Кто вы? Ваше имя? Адрес? Что вы делаете здесь в это время?» Иногда, не останавливаясь, проносится мимо, на ходу приветствуя встреченного жителя Города. Она проникает в дома, бесшумная, незаметная, и ищет, ищет… шпионов, тайно проникших в ее Город из других Городов. Она ищет чужих. Машина сторожит Город, охраняет его. Она тщательно дезинфицирует, а чаще просто уничтожает все, что не имеет отношения к Городу. Она рыщет среди жалких кустиков травы и спокойных каштанов парков, заглядывает во дворы и дома горожан.

* * *

Господин Феррье сидел за столиком, стоявшим на коротко подстриженной лужайке неподалеку от своего дома, ни о чем не думая и даже ни на что не глядя. Из его дома, как, впрочем, и из всех остальных домов, доносились странные звуки. Это была тихая музыка, медленная, тягучая, монотонная. После полудня господин Феррье искал спасения от своих радиоприемника и телеэкрана в ближайшем баре. Но даже здесь они были слышны – настойчивые, назойливые, как будто заполнявшие воздух вязким удушливым запахом.

Господин Феррье увидел незнакомого прохожего. Такое сейчас случалось крайне редко.

– Добрый день, – сказал незнакомец.

– Здравствуйте, – прокашлявшись, хрипло ответил господин Феррье. Он давно ни с кем не разговаривал и отвык от подобных любезностей. Он ткнул обвиняюще пальцем в сторону незнакомца.

– Вы не из нашего квартала? Я вас не знаю.

– Я не из вашего Города.

– О! – господин Феррье замолчал. – Значит, вы иностранец?

– Не совсем. Мой Город расположен не так уж далеко от вашего. Я говорю на том же языке, что и вы. Ведь мы живем в одной стране.

– Но что такое страна? – назидательно спросил господин Феррье. – Это всего лишь устаревшее понятие из древней истории. Когда-то действительно существовали и страны, и империи. Но теперь мы живем в эпоху Городов. Сейчас нужно опасаться всего чужого. В особенности чужих Городов и их жителей. Слава Богу, мы можем во всем обойтись своими силами… По крайней мере, вы хоть не шпион?

– Конечно, нет. Я просто люблю бродить. Я гуляю по дорогам. Кстати, знаете ли вы, что дороги между Городами сейчас в ужасном состоянии?

– Это меня не удивляет.

– И вы знаете, что по ним когда-то передвигались в быстроходных, словно болиды, экипажах тысячи людей?

– Слышал.

– Я хотел бы жить в те времена. Познакомиться с другими Городами, с новыми местами. Но самое увлекательное – это те часы и дни, что я провожу, переходя из Города в Город. Приходилось ли вам когда-нибудь идти по высокой траве, раздвигая ее руками? Видели ли вы когда-нибудь, как ваши башмаки заставляют муравьев разбегаться во все стороны, а кузнечиков – отпрыгивать?

– Я… я не знаю…

– Все Города похожи друг на друга. У них одинаковые узкие улицы, обсаженные полузасохшими корявыми деревцами. На крышах домов всегда торчит одинаковый металлический лес антенн. В центре каждого Города обязательно возвышается Купол, похожий на такие же сооружения во всех остальных Городах. В каждом Городе одинаковые Машины для преследования всего чужого. Даже жители Городов похожи друг на друга. А у вас здесь тоже есть Машина?

– Конечно! Ведь это совершенно необходимо. Мы гордимся нашей Машиной. От нее ничто не скроется. Вам нужно быстрее уходить отсюда. Впрочем, возможно, вы уже опоздали.

– Но я же не сделал ничего плохого!

– Вы – чужой. – Губы господина Феррье сжались в узкую полоску. – Я не думаю, что вам удастся спастись от нее. Она на редкость совершенна. У нее потрясающая память. Она не способна ошибаться. И она знает всех жителей Города по имени. Встретив кого-нибудь. Машина сразу определяет, свой это или чужой.

– Вам не кажется, что это… опасно?

– Опасно? Ну, разумеется. Для чужих.

– Но вдруг она ошибется? Вдруг однажды она примет вас за чужака?

– Машина никогда не ошибается!

– До свидания. Я рад, что смог побеседовать с вами.

– Я тоже. Желаю удачи.

«Но почему я пожелал ему удачи? – подумал господин Феррье. – Все равно он не сможет улизнуть от Машины. Не сможет. У него нет ни одного шанса».

Он прикрыл глаза и снова подумал:

«Интересно, что он имел в виду, когда говорил: «между Городами»? Ведь между ними нет ничего. А вдруг с какого-нибудь холма действительно можно увидеть это великолепное зрелище: везде, до самого горизонта, простираются Города со сверкающими розовыми Куполами? И по мелькающим металлическим отблескам можно уловить, что там бродят Машины, выполняющие обязанности полиции и службы безопасности, и ищут шпионов. Может быть, это действительно прекрасно».

Он увидел солнечного зайчика, танцевавшего на стене напротив. Из ближайшего переулка бесшумно выкатилась Машина. Он задрожал от мелькнувшей мысли:

«Что если она почему-то забыла меня? Если ошибется? Вдруг она не знает, что я гражданин Города?»

Машина уставилась на него. По лицу господина Феррье, заливая глаза, струился пот.

– Добрый день, господин Феррье, – приветствовала его Машина.

– Добрый день. – Он расслабился и разжал судорожно стиснутые кулаки. Пальцы оставили на ладонях четкие белые отпечатки.

– Сегодня вечером будет прекрасная погода, – сказала Машина.

– Конечно, – ответил он. «Как только я мог предположить, что такая глупость возможна?» – подумал он.

– Я ищу чужака, шпиона, – сообщила Машина. – Я знаю, что он в Городе. Он только что проходил здесь. Вы видели его?

– Я видел его! Я видел! Мы даже разговаривали с ним.

– Вы имеете право на это. Куда он пошел?

– Это ваша обязанность – разбираться, кто и куда пошел! – Он заколебался, посмотрел на Машину и быстро вытянул руку в сторону ближайшей улицы. – Он пошел туда.

– Благодарю за помощь, господин Феррье, – сухо поблагодарила его Машина. Город выражает вам свою признательность. Не беспокойтесь ни о чем. Он не уйдет от меня.

Машина удалилась без особой спешки. Ее колеса скрипели на поворотах, а суставчатые руки, гибкие и точные, то складывались, то снова выпрямлялись.

«Предательство. Ведь это предательство»? – подумал, растерянно улыбаясь, господин Феррье. – Нет, я не должен так рассуждать. Машине поручено охранять нас всех – тебя, твоих соседей, твой Город. Это ведь чужой».

Он опустил взгляд на стриженый газон. Он слышал, как шуршал песок на дорожке, когда машина притормозила, поворачивая за угол. Она повернула направо. И, похоже, еще раз направо. Она объезжала весь квартал. Неужели она хотела вернуться сюда? Может быть, чужаку все же удалось спастись? Нет, это невозможно. Это было бы ужасно. Это означало бы, что мы плохо защищены.

Он услышал легкий шум. Совершенно необычные, странные звуки. Что-то похожее на хрупкий шорох. Или на стрекот насекомого. Едва различимый за тяжелым скрежетом шестеренок Машины. Оставляющий неправильные промежутки тишины. Шаги человека.

«Они возвращаются. Только бы… только бы это не произошло на этой улице, передо мной».

Улица была слишком чистой и слишком светлой. Деревья на ней с прекрасными лакированными листьями были слишком старательно ухожены.

Шаги остановились совсем близко, сразу за углом. Он не мог никого видеть, но отчетливо слышал сухие вопросы Машины и неуверенное шарканье подошв по асфальту.

– Как вас зовут? Вы – чужой. Что вы делаете в нашем Городе?

– Ничего. Я гулял. Просто проходил мимо.

– Значит, у вас нет своего Города? Вы – бродяга?

– Нет. У меня есть Город – там, за холмами. Но мне надоело оставаться в нем. Мне казалось, что здесь, у вас, все совсем иначе.

– Разве вы не знали, что посторонним запрещено проникать в Город?

– Я знал это. Я читал объявления: «Чужим вход воспрещен».

– Там было написано еще кое-что, – настойчиво продолжала Машина.

– Я знаю.

Господин Феррье уловил, как человеческий голос дрогнул и словно надломился:

– Под страхом смерти.

– Вы хотите сказать еще что-нибудь?

– Подождите. Ведь вы – автономная Машина, не так ли?

– Да, я – автономная Машина.

– И вами никто не управляет?

– Никто.

– То есть нет никого, кто бы говорил через ваши динамики и слушал вашими ушами?

– Никого.

– И никто не может остановить вас, изменить вашу настройку?

– Никто. Я одна защищаю этот Город. Я бессмертна. Кому может прийти в голову попытаться остановить меня? Только врагам.

– Тогда мне больше нечего сказать. Слишком поздно пытаться…

– Хорошо. Вы готовы?

Тишина. «О, хоть бы ветерок заскрипел ставнями, зашумел в кронах деревьев», – вздохнул господин Феррье.

– Думаю, готов.

Господин Феррье услышал треск. Он почти воочию увидел струю огня, облачко пепла, тут же поглощенное Машиной. Пожалуй, во всем этом не было ничего особенно пугающего.

– Улица осталась чистой, – прошептал, Феррье. Сухой язык едва поворачивался во рту. – Чистой. Чужак сам виноват во всем. Сам виноват. Что за сумасшедшая идея – оставить свой Город, чтобы сунуть голову в – пасть льва. Вообще-то, жаль его: вроде неплохой парень. Но все сделано правильно. Это был шпион. Почему бы и нет? Или еще хуже – бродяга.

Машина торопливо промчалась мимо.

– Добрый день, господин Феррье, – бросила она на ходу.

– Добрый день, – машинально ответил он вслед. Он думал: «Мне не о чем сожалеть. Эта история и не могла закончиться иначе. Смешно. Просто смешно думать, что…»

Он схватил стакан и уставился на крутящийся на дне кусочек льда. Блестящий, полный солнца осколок. Похоже, он никогда не остановится. Конечно, он растает раньше, чем остановится. Он исчезнет. Как кто-то, блуждающий по покинутым дорогам, одинокий, без дома, без Города…

* * *

Над Городом что-то ослепительно вспыхнуло. Пронесся обжигающий вихрь.

– Это бомба, – громко сказал господин Феррье. – Точно, это бомба, так и есть. Сейчас ведь идет война. Правда, уже много лет ничего особенного не происходило. Наверное, эта война, которую ведут друг с другом Машины разных Городов, будет продолжаться вечно.

Не было ни дыма, ни пожара.

– Похоже, они промахнулись, – сказал он. – Теперь опять пройдет лет десять до следующей бомбы. – Он вздохнул. – Они всегда целят в Купол. Рассчитывают, что смогут разрушить мозг Города и таким образом погубить в нем жизнь. Говорят, что внутри Купола находится множество катушек с магнитными лентами. Все имена, даты, формы, запахи, размеры, лица горожан записаны на них, выгравированы, запечатлены в кристаллах, в закономерно расположенных молекулах железа. Эти записи могут быть расшифрованы человеческим глазом, только вооруженным специальными приборами. Это абсолютная тайна.

Его взгляд ласково скользнул по плавному изгибу Купола. «Никто, никто на протяжении многих десятков лет, может быть, нескольких сотен лет не проникал внутрь Купола. А сколько времени вообще эти Купола живут своей тайной жизнью? Три поколения? Десять поколений? Всегда? Интересно, мы тоже, наверное, посылаем бомбы, мы тоже целимся в Купола других Городов? А если когда-нибудь Города будут разрушены, как будут жить уцелевшие без Города, без Машины, защищающей их? Даже страшно представить».

* * *

На следующее утро он встал и быстро позавтракал. Он жил один. Допивая кофе, он услышал шум и крики, доносившиеся из соседнего дома. Шум быстро стих. Потом он увидел, как из открытого окна дома украдкой выскользнула Машина и скрылась.

– Странно, – пробормотал он.

Внезапно он понял, что ни разу не встречался со своими соседями. Он совершенно не знал их, более далеких, недоступных, чем тот человек из чужого Города.

Он вышел на улицу и расположился за столиком на лужайке. Внезапно послышался скрип колес Машины. Металлический голос окликнул его:

– Подойдите ко мне!

Он встал и повернулся к Машине, натолкнувшись взглядом на встречный взгляд холодных неподвижных глаз.

– Подойдите сюда, я обращаюсь к вам.

– Ко мне? – в голосе господина Феррье прозвучало недоумение.

– Да, к вам. Пошевеливайтесь. Он вышел на мостовую и остановился перед Машиной.

– Как вас зовут?

– Феррье. Вы же знаете меня.

– Я не знаю вас. Вы – чужой.

– Я живу в этом Городе. – Он судорожно заломил руки. – Вы ведь здоровались со мной вчера, и позавчера, и все другие дни. Я житель Города. Мое имя занесено в списки там. – Он махнул рукой в сторону Купола.

– Я не знаю никого по имени Феррье.

– Этого не может быть. Я живу в этом доме очень давно.

– Если бы вы жили здесь, мне бы это было известно.

– Клянусь вам! Но подождите! Скажите, кто живет вот в том доме? Машина несколько секунд молчала. Он ждал.

– Никто. Этот дом пустует. Не помню, чтобы кто-нибудь жил в нем.

– Вы просто забыли, забыли! – Он почти рыдал.

– Я не могу забыть. Я не могу ошибиться. У него мелькнула еще одна мысль.

– Скажите, кто живет на этой улице? На всей улице? Назовите имена.