Текст книги "Знаки безразличия (СИ)"

Автор книги: Айна Сизовяйнен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Больше ничего из того дня она не помнила, как и не могла припомнить чего-нибудь хорошего из жизни с Русланом. Бутылки из-под 'пыва' штабелями строились на подоконнике, пока не начинали пахнуть сладковатой мерзостью, но мама, 'до чистоты больная', как говорила бабушка, ему ничего не говорила. Многочисленные пробки исцарапали края пластиковой столешницы, на которой когда-то хлеб было запрещено резать без доски.

Стремясь создать видимость уюта в кухне, мама на распродаже народных промыслов ухватила какие-то доски и жестяной поднос с цветами, для которых Руслан после пары скандалов сделал нелепую резную полочку над плитой...

Слёзы сами собой бежали из-под век. Ася уже не сдерживала их. О, если бы ей знать хотя бы два дня назад, как всё обернётся!

Над головой раздался грохот, за ним последовал скрип петель. В 'камере' наступила гнетущая тишина. Ася продолжала лежать на боку, лицом к стене.

– Ну что ж, феечки, начинаем спектакль? – булькающим от радости голосом спросил тот, кто открыл люк.

Глава 11. Смерть

Нина прилипла к радиатору обеими руками и так застыла, впитывая благословенное тепло. Лицо её было обращено к Крайнову, который расхаживал взад-вперёд по номеру.

– Я уже позвонил Элине, она сейчас поднимет директрису этого проклятого театра. Там действительно есть Общество, будь оно неладно, известное на весь город. Отзывы чудесные. Даже 'трудновоспитуемых' туда отправляли. Руководит всем этим молодой парнишка по фамилии Рузанов. Живёт с больной матерью. Пожалуй, он нам подходит.

– Стоило ли? – робко поинтересовалась Ася. – А если сбежит?

– Элина говорит, что директрисе доверять можно.

– Ах, если Элина говорит...

Это саркастическое замечание было настолько не в духе Нины, что Крайнов на секунду забыл, что хотел сказать. Нина смотрела на него наивными серо-голубыми глазами, сложив губы в ироническую полуулыбку. Какое-то острое, давно забытое ощущение внутреннего тепла накатило на него.

В его мозгу пронеслась мысль об Элине. Он вспомнил её сегодняшнюю – злую, жёсткую, с отёкшим, усталым лицом потерпевшей крушение женщины, а потом сразу её давнюю – улыбчивую, белозубую, свеженькую, как едва выпавший снег. В её сияющих глазах танцевали отсветы свечи, которую официантка поставила на их столик в маленьком баре на окраине Юрьева. В другом месте её могли узнать, а здесь – нет. В этой озорной девчонке он и сам с трудом признавал генерал-майора юстиции Габдуллаеву.

Ночью она, полностью голая, стояла в полосе света из ванной, поворачиваясь то так, то эдак, с разудалым бесстыдством демонстрируя ему своё по-девически крепкое тело. Она была хороша, очень хороша, она и сейчас выглядела неплохо для своего возраста, следила за собой, обращая внимание на сущие пустяки и не замечая, как злость, зависть и обида неисправимо коверкают черты её подвижного привлекательного лица.

– Извините, – в его раздумья вторгся голос Нины, – это я зря. Но она мне совсем не нравится.

Нина бывала так откровенна с Крайновым, что ему делалось не по себе. Кто она ему? Не подруга, не любовница, но уже и не просто коллега. В этот момент ему отчаянно хотелось оторвать её руки от батареи и зажать в своих ладонях. Сделать так, чтобы ей стало тепло, чтобы она ничего не боялась.

– Утром надо переться в театр, – грубо сказал он. – А сейчас...

Он собирался прибавить '...спать', но удивился сам себе: ему совсем не хотелось, чтобы Нина уходила. В её присутствии даже эта угрюмая комната с видом на заставленный грузовиками двор казалась светлее и уютнее.

– ... чаю заварим. Я за кипятком схожу, а ты посмотри вон там, в мешочке. Там кажется сушки и чайные пакетики были.

Крайнов говорил быстро и чётко, как будто команды отдавал, боясь, что Нина откажется, но она только улыбнулась:

– У меня есть карамельки с вареньем и шоколадный батончик. Бабушка положила в дорогу.

Потом они молча пили чай. Нина почти не притронулась к сушкам и шоколаду, развернула одну конфетку, повертела в руках и аккуратно положила поверх фантика. Крайнов смотрел на отрывистые, неловкие движения её по-детски тонких костистых рук и думал, что ему очень давно не было так спокойно и хорошо как здесь, в облезлом и сыром гостиничном номере города Юрьев Уральский.

– Когда приедем – пойдёшь со своими атаками к врачу, – проворчал он. – Нечего молча страдать. Я же вижу, что ты ничего не ешь, только кофе глушишь, чтобы не спать на ходу. Может быть прав был Шершнёв, и не стоит мне тебя мучить?

– Вы меня дразните? Зря. Вы же знаете, что я люблю работу. Да, организм не из крепких, бабушка блокадница, у мамы жизнь не сахар была...

– Отчего это возникает вообще?

– Не знаю. Стресс, наверное. У меня в десятом классе начались, когда... – она помедлила немного, словно раздумывая, стоит ли рассказывать об этом Крайнову, – ... я влюбилась в одного человека.

– Несчастная любовь? – с улыбкой спросил Крайнов.

Для него всё это было где-то давно, в прошлой жизни, где у него могло быть что-то, кроме работы.

– Да. Так странно, я сейчас об этом говорю, а это как будто где-то в другом мире было, так много всего изменилось с тех пор...

– Он знал?

– Думаю, догадывался. По мне было заметно.

– Я тоже в выпускном классе влюбился в одну девчонку. Красивая была – страсть. И звала меня Паганелем. Мол, я худой, длинный и неуклюжий.

Нина тихо рассмеялась. Радужки её глаз на фоне покрасневших от усталости белков казались неправдоподобно голубыми.

Феи взбирались по приставной лестнице по очереди, очень неуклюже, потому что руки у них были связаны за спиной. Кукловод сбросил вниз сначала четыре разноцветных платья, которые сшил специально для спектакля, а потом четыре мотка толстой прочной верёвки, которую взял в театре. Ему и в голову не пришло, что четыре девочки не смогут связать друг другу руки, хотя бы у одной они всё равно окажутся свободными. Иногда он не мог сообразить элементарные вещи.

Он приказал Лене связать руки Рите, и заставил её вылезти первой, пока Зоя, трясясь от ужаса стягивала верёвкой руки всхлипывающей Лены. Когда две первых были уже наверху, он крикнул, чтобы Ася связала руки Зое. Ответа не последовала, но Зоя показалась в люке испуганная, держа перед собой свободные руки.

– Застрелю! – заорал Кукловод, краснея от гнева.

Как ему только в голову пришло взять на роль феи эту чёртову Аську? Маленькая мерзавка! Сделав девочкам знак отойти в дальний конец сарая, он подошёл к краю люка и заглянул вниз. Ася сидела на нарах, не шевелясь, сцепив на коленях свои изящные красивые руки. Она так и не надела костюм, и бережно сшитая юбка из цветного фатина валялась на грязном полу.

– А ну вылезай! – приказал он, поводя дулом дробовика из стороны в сторону.

Ася подняла голову и улыбнулась. Это была самая отвратительная улыбка, которую Кукловод когда-либо видел у неё, да и у любой другой девочки. Пристрелить её – и дело с концом. Портит ему сказку, дрянь такая! Но если пристрелить – нужно прятать куда-то тело, искать новую фею, да и другие, конечно, разволнуются и, чего доброго, будут плохо играть. Можно, конечно, соврать им, мол, он отпустил Асю, но поверят ли они?

– Вылезай! – повторил он.

– Я тебя знаю, – всё с той же презрительной усмешкой отозвалась Ася. Голос её немного дрожал, а руки пришлось сцепить в замок, чтобы не подскакивали на коленях. – Ты рабочий из кукольного театра.

– Я – Кукловод! – заверещал он, дрожа от злобы. – Вылезай немедленно!

– А ты пристрели меня!

Голос у Аси всё-таки дрогнул, зазвенел, и конец фразы вышел скомканным. Кукловод оглянулся на других фей, словно ища поддержки, и вдруг его осенило. Жестом подозвав Ленку, он вцепился ей в волосы, пригнул к самому люку и закричал в его разинутую пасть:

– Я пристрелю её, если ты не вылезешь!

Ленка рыдала, содрогаясь всем телом. Ей было больно и страшно, она едва не обмочилась от ужаса, и тонким голосом запричитала:

– Настя, пожалуйста!

Дьявольский огонь в Асиных глазах потух. Она встала с нар, нарочно наступив на цветную юбку, и полезла наверх. Кукловод швырнул Зое моток верёвки, чтобы она связала Асе руки.

В сарае было так холодно, что пар шёл изо рта. Девчонки дрожали, у Зои громко стучали зубы. С брезгливостью оглядев грязные джинсы Аси, Кукловод приказал строиться вдоль стены.

Сегодня его всё раздражало. Девочки выглядели совсем иначе, чем ему хотелось бы, они совсем не были похожи на кукол, двигались слишком мягко и плавно, как живые. Это он ещё не надевал им на руки верёвки с вагами!

Он кричал на них, пока не охрип, но так и не добился желаемого. Особенно его разочаровала Лена. Казалось, что за ночь на её лице стало ещё больше прыщей, кроме того, она была совсем неуклюжей, постоянно налетала на других, падала и тихонько ныла, шмыгая носом. Об Асе и говорить не приходилось: глядя на него взглядом пойманного в капкан волчонка, она нарочно грубила, шумела, мешала ему читать вслух сценарий. В какой-то момент он был близок к тому, чтобы выстрелить в неё, но удержался.

Наконец, вконец измучив себя и девочек, Кукловод велел им возвращаться в подвал. Первой вниз полезла Ася. Спускаться по крутой лестнице со связанными сзади руками было очень неудобно, но она даже не подумала попросить кого-нибудь о помощи. Да она лучше лицо себе разобьёт! После Аси спускалась Рита, с опаской переставляя тонкие, как у жеребёнка, ноги. Последней, за Ленкой, должна была спускаться Зоя, но с ней у Кукловода вышла заминка. Зоя испугалась высоты, у неё закружилась голова и задрожали колени.

– Лезь быстро! – бабьим, визгливым голосом кричал Кукловод.

– Я боюсь, мне страшно, – причитала Зоя, в глазах которой стояли слёзы.

– Тогда я тебя застрелю.

Зоя разразилась рыданиями.

– Позвольте мне ей помочь, – затараторила Ленка. – Развяжите ей руки, пожалуйста...

– Заткнись! – грубо оборвал её Кукловод. – Лезь, не то стреляю.

Дрожащая Зоя почти свалилась на руки другим девчонкам. Кукловод захлопнул люк. На сегодня спектакль окончен.

Крайнов вышел из гостиницы. Холодное осеннее утро переливалось острыми гранями инея. Под ногами похрустывал тонкий ледок. По небу, щедро подкрашенному мазками позднего рассвета, неслись рваные комья облаков.

Нина торопилась ему навстречу через улицу. В каждой руке у неё было по бумажному стаканчику, пальто не застёгнуто, на лице привычная виновато-усталая улыбка.

– Хотите кофе? – спросила она вместо приветствия. – Татьяна сказала, лучший в городе.

Погружённый в свои мысли Крайнов спросил, принимая стаканчик:

– Какая Татьяна?

– Митрофанова, поисковик, – немного удивлённо сказала Нина.

Они пили кофе молча: Нина маленькими, осторожными глотками, Крайнов – торопясь и обжигаясь. Покончив с кофе, он искоса взглянул на девушку. Она смотрела туда, где в створе проспекта, невидимая отсюда, лежала Кама. Волосы Нины пушились и отливали золотом, на припухшей щеке розовел едва заметный след от подушки. Она выглядела совсем девочкой, хрупкой, легкомысленной идеалисткой, верящей в чудеса. Это было обманчивое и в то же время правдивое впечатление.

Крайнов подумал, что обычно сильными женщинами называют коротко стриженых бизнес-леди с крепкими холёными руками, которые выбирают себе партнёров на одну ночь и дважды в неделю занимаются боксом, а на самом деле сильная – эта маленькая женщина с чуть оттопыренной, словно от обиды, совсем детской нижней губой, с взлохмаченной чёлкой и усталыми мудрыми глазами человека, видевшего много смертей. Маленький солдат добра, – подумал он и сам усмехнулся натужному пафосу этой фразы.

Подъехала 'волга'. За рулём был Колян: всклокоченный, злой, он выскочил из машины и начал пинать заднее колесо. На Нину он даже не взглянул. Крайнов почувствовал напряжение между водителем и Ниной, но ничего не сказал.

Утренние улицы были неожиданно пустынны, только по Пионерскому проспекту к заводу шли усталые, толком не проснувшиеся люди. На пешеходном переходе им попалась девочка-подросток: весёлая, круглолицая, одетая, как все подростки, слишком легко и небрежно: очень короткая юбочка, расстёгнутая куртка из потёртого козжама, на голове ярко-розовые наушники. Стоя у кромки тротуара, она притопывала в такт музыке тонкими ножками, обутыми в розовые же кроссовки. Её расслабленный, спокойный взгляд лениво скользнул по капоту 'волги', по помятому лицу Коляна. Светофор переключился на зелёный, и она, высоко задирая острые колени, побежала через едва видимые на влажном асфальте полоски 'зебры'.

Повернувшись к Нине, Крайнов встретил её тяжёлый взгляд и понял, что она думает о том же: беспечные девочки ходят по одним улицам с ним.

Сквер перед театром был безлюден. Голые кусты зябко дрожали на пронизывающем ветру, свободно гулявшем над свинцовым полотном Камы. Чайки бестолково метались над холодной водой. Вдоль берега шла электричка, её красно-серые бока мелькали в прорехах облетевших деревьев.

Стены театра, покрытые слоем пыли и сажи, казались замшевыми. Массивная деревянная дверь открывалась тяжело, со скрипом, – удивительное пренебрежение к интересам маленьких зрителей. В небольшом фойе было сумеречно: основное освещение погашено, только две лампы, напоминавшие прожектора, выхватывали из бархатной тьмы стенды с фотографиями и унылыми выцветшими куклами. В лучах прожекторов танцевали пылинки.

Нине стало не по себе. Она никогда особенно не любила кукол, их неживые лица, блестящие глаза и неестественные улыбки смущали её. Куклы пугают нас тем, что слишком похожи на нас самих.

Откуда-то из глубины фойе раздалось шарканье и покашливание, и в луче прожектора появилось вытянутое, необыкновенно худое старушечье лицо с кичкой седых волос над ним. Её черный халат сливался с темнотой, и от этого казалось, что голова плывёт в воздухе.

– Вы-и что хотели-и? – жутко растягивая слова, спросила старуха без всякого приветствия. – Спектаклей нет сейча-ас. Билеты в кассе-е.

– Следственный комитет, – коротко отрекомендовался Крайнов.

Кичка задрожала, лицо старухи враз переменилось: она заулыбалась, словно услышав приятную новость.

– Вы к Марине Викторовне, наверное-е, – залопотала она и задвигалась, то пропадая, то снова появляясь в луче холодного света.

– К директору.

– Сейча-ас, – и старуха растворилась во мраке.

– Странное место, – почему-то шёпотом сказала Нина. – Пугающее.

– У страха глаза велики. Место как место.

В фойе вспыхнул свет, и Нина, вздрогнув, зажмурилась. Старуха, успев снять халат, стояла в полукруглой арке возле гардероба. На ней был балахон с портретом известного рокера. От многочисленных стирок изображение потёрлось, и казалось, что это не живой человек, а череп пялится пустыми глазницами.

– Вас жду-ут, – торжественно, как дворецкий в английском замке, провозгласила старуха. Её бледный подбородок почтительно дёрнулся.

Марина Викторовна Штерн приняла их в своём кабинете: маленьком, пыльном, доверху набитом куклами. Сидя на диванчике напротив директрисы, Нина размышляла, какие должны быть у неё крепкие нервы, чтобы целый день терпеть взгляды стеклянных и пластмассовых глаз. Директриса и сама напоминала куклу: маленькая, жилистая, с ярким румянцем на щеках и большими голубыми глазами навыкате. Даже сейчас, на пороге старости, она была всё ещё очень миловидна, только крючковатый нос с бородавкой на кончике её немного портил.

– Вы по поводу Общества друзей театра? – спросила она, устроив гостей на диване, для чего ей пришлось скинуть на пол десяток-другой тюков с какими-то тряпками.

В банке на окне кипятилась вода, и сквозь выгнутое стекло желтоватый кипятильник казался диковинным глубоководным змеем. Директриса выдернула шнур из розетки и предложила чаю. Крайнов и Нина отказались. Марина Викторовна налила в большую кружку кипятка и опустила туда ситечко с заваркой.

– Да. Расскажите о тех, кто имеет к нему прямое отношение.

– Возглавляет Общество Володенька Рузанов. Хороший мальчик, художник, актёр, просто хороший человек. Я приготовила для вас личное дело, – уловив приятное удивление, отразившееся на лице Крайнова, она вдруг мгновенно переключилась с делового тона на кокетливый. – Да, не без странностей, но кто сейчас без них...

– Какие странности? – достаточно резко перебил её Крайнов.

– Ну, так, по мелочи, – немного обиженно продолжила Марина Викторовна. – Живёт с мамой где-то на Нелидовской. Тридцать лет, жены нет... Мы тут, знаете, стали подумывать, что он... Ну, вы понимаете... Друг у него какой-то есть в Веретенье. Понимаете?

– Понимаю, – кивнул Крайнов. – Ещё какие-то странности замечали?

– Ну, понимаете, он, как куклами увлечётся, сущий ребёнок становится. Шить любит. Но, если об его странностях говорить, у нас же почти одни девочки ходят на кружок... В смысле, в общество... Так мамы только спокойнее от этого...

– Я понял. Вы полагаете, что Владимир Рузанов – гомосексуалист. Я не об этом говорю. Возможно, он проявлял интерес к каким-то девочкам?

– Он проявлял интерес ко всем девочкам. Но не в том смысле, который бы вас заинтересовал. У него все были довольны, ни одна не уходила обиженной. Вы же знаете, какие у нас были девочки. Вы мать пропавшей Марго Алфимовой видели?

– Риты? Видел.

– У нас половина таких была! Владимир вёл работу с трудными детьми, понимаете?

– А вы девочек помните? – вмешалась Нина.

Марина Викторовна взглянула на неё с раздражением, как смотрят на ребёнка, вмешивающегося в разговор взрослых:

– Разумеется, нет. Алфимову помню, потому что однажды её... кхм... мамаша заявилась сюда в состоянии... нестояния. Марго пряталась от неё в кабинете Рузанова. Был вызван детский инспектор, ну, ваш, из милиции.

– Из полиции, – машинально поправил Крайнов. – Я понял. Рузанов никого не выделял, хорошо общался с девочками.

– Да, они по-доброму иногда над ним подтрунивали, но как-то, знаете, даже странно, как самые... – она сделала паузу, подыскивая слова, – отпетые с ним становились такими хорошими, тихими девочками. Зайдёшь к ним, бывало, а они сидят в кружок, что-то мастерят, разыгрывают, смеются...

– На Рузанова никогда не поступало жалоб? Любых. Я имею в виду не только домогательства, но и любые жалобы.

Немного помедлив, Марина Викторовна ответила:

– Нет.

– Марина Викторовна, – чуть укоризненно начал Крайнов.

– Да, один раз было. Одна девочка... Обеспеченная, очень обеспеченная, взяла у родителей деньги и купила на них ткани, которые необходимы были Обществу для пошива кукол. Был небольшой скандал, мама девочки обвинила Рузанова, мол, он вымогает у них деньги. За него вступились все, кто мог. Эта дама из Амстердама, ха-ха, даже приносила извинения. Это всё, что я могу сказать. Думаю, вам лучше поговорить с ним лично.

– Мы поговорим. Обязательно. Кто помимо Рузанова имеет отношение к кружку?

– Кристиночка Морозкина, наша актриса, по образованию психолог. Широкой души человек, умница. Она показывает детям настоящее волшебство. Очень чуткая, добрая.

– Ещё?

– А что, женщины вас не интересуют? – снова возвращаясь к кокетливому тону, спросила Марина Викторовна.

Крайнову вдруг стало неприятно.

– Марина Викторовна, я буду задавать вопросы, а вы – отвечать, хорошо? Спасибо.

– Алик Дынкин, тоже актёр. Этот участвует в Обществе скорее из-за того, что ему нравится блистать. Он красавчик, девочки им восхищаются. Женат, в прошлом году родился ребёнок. Порой ему не хватает глубины, но красивому мужчине это не всегда нужно, так ведь?

– Марина Викторовна!

– Молчу. Да, есть ещё Андрей Рогозин, он не сотрудник театра. Поэт, писатель, журналист. Талантище. Тоже не скажу, что ему очень всё это нужно, но он у нас по другой причине, – и Марина Викторовна многозначительно приподняла брови.

– По какой же? – уже не скрывая раздражения, спросил Крайнов.

– Его причину зовут Кристина, – пропела директриса. – Он влюблён в Морозкину. Как мальчишка.

– Это всё?

– Всё. Больше у нас кружком никто не занимается.

– Понятно. Мы, с вашего позволения, к Рузанову. Нина, прихвати личные дела, на досуге изучим.

Уже выходя из кабинета директрисы, Нина зацепилась взглядом за одну куклу. Кукла висела в дальнем углу кабинета над сейфом и была полуприкрыта мочальными листьями папоротника. Это была злая фея или волшебница – чёрные волосы, чёрное платье, жёсткое лицо с крючковатым носом, увенчанным огромной бородавкой... Поразительное портретное сходство с директрисой Штерн, но какое злобное выражение застыло на кукольном лице!

– Какая кукла! – вырвалось у Нины. – Она такая... живая.

– А, да, ха-ха, – смутилась Марина Викторовна. – Это наш кукольный мастер Антон Полукеев сделал. Его подарок на мой юбилей, – и она натянуто рассмеялась. – Хорошенькая, правда?

Ася приподняла тяжёлую голову с влажной подушки. В подвале было душно и сыро, с потолка капал холодный конденсат, тихо шумел вентилятор. Ленка, лежащая на нижних нарах, разметалась во сне. Лицо у неё было спокойное, губы чуть тронуты улыбкой. Наверное ей снились хорошие вещи. Сытая шавровская жизнь. Там, за пределами этого бункера, они бы даже не взглянули друг на друга – зачем себя обманывать? Ленка живёт в другом мире, где есть евроремонты и дорогие машины, частные школы и модные шмотки. Ася одевается на китайском рынке, не брезгует шаурмой, красит глаза тушью из ларька в подземном переходе.

И всё же что-то в ней было, в этой Ленке, отчего Асе совсем не хотелось её презирать. В ногах у Ленки кто-то зашевелился, и Ася повернула голову в ту сторону. Зойка. Не лезет к себе наверх, сидит, спрятав лицо в ладонях, и методично раскачивается. Плохо. Очень плохо.

– Зоя, – шёпотом позвала Ася.

Зоя подняла сухое, бледное лицо. То, что она не плакала, Асе не понравилось.

– Ты чего? Нехорошо тебе?

– Нет, – бесцветным, усталым голосом отозвалась Зоя. – Просто вот так...

– Домой хочется, к родителям?

Зоя вяло кивнула.

– Да... Хотя они меня не любят.

– Кто они?

– Родители. Они, понимаешь, очень любят друг друга. Я им не нужна. Совсем. Наверное, они рады...

– У тебя отец свой? – спросила Ася. – Ну, родной?

Зоя опять кивнула – механическим, заученным движением, как китайский болванчик.

– Тогда глупости. У тебя и мама... Мама же не пьёт? – и, дождавшись очередного кивка, убеждённо зашептала, – Так не бывает! Чтобы были нормальные родители – и не любили. Хоть один-то, блин, должен!

– Не любят, – ещё раз тихо и убеждённо сказала Зоя, – а я всё равно домой хочу. Даже если не застрелит меня, да даже б если переселил меня куда-нибудь... В нормальную комнату... Я бы рисовала... И всё равно домой хочу. К ним. Я-то их люблю.

– Я тоже хочу, – как будто удивляясь самой себе, сказала Ася. – Мама, когда не... ну, когда не выпивает, пироги даже мастрячит. И телик с ней можно посмотреть. Про дела спрашивает, про школу... А ты что, тоже его знаешь?

– Знаю. Я ходила в кукольный театр, в Общество друзей театра. Он такой хороший был, кукол дарил... Я иногда после занятий с ним оставалась, говорила. В тот день мне надо было идти удалять вот эту семёрку, – Зоя полезла пальцем в рот и показала 'семёрку'. – Я пришла в поликлинику одна. Я маму так просила, так просила, чтоб она со мной сходила – ни в какую. Большая, мол, с матерью по врачам ходить. Я пошла одна. Я сидела, сидела, очередь длиннющая, всё не кончалась, и я решила пойти курнуть. Я иногда балуюсь... Спряталась за угол, в кусты, где нет никого, стою, курю. И вдруг он идёт. Увидел меня, давай руками махать. Подошёл и спрашивает: что стоишь? Ну, я всё ему и рассказала. Он тогда говорит: может, в другой раз сходишь? Раз сейчас не хочется. А я тоже подумала: может, в другой раз сходить... Он говорит, поехали в театр, там новые куклы у нас, покажу тебе. Никто, говорит, ещё не видел, ты первая будешь. А я только предлог и искала, чтобы сбежать... Сели к нему в машину, он достаёт две банки 'пепси'. Выпей, говорит... Я и выпила. И очнулась здесь. Знаешь, Ася, это ужасно, наверное, но я даже рада, что вы... появились. А то одной тут так страшно было... Так страшно. С ним...

Ася прикрыла глаза и изо всех сил старалась не зареветь. Ведь так же, по глупости согласилась выпить 'пепси', когда он пришёл в сарай и сел рядом с ней на продавленный диван. Она даже вздрогнула – так тихо он подкрался, а увидев его, вздохнула с облегчением. Всего лишь он. Они болтали о том-о сём, он рассказывал, как бегал сюда ещё давно, таким же подростком, как она. Ася заворожённо слушала, глотая шипучую, пряную коричневую жидкость, и всё думала, что у колы какой-то странный вкус, немного похоже на колу с виски, которую ей один раз дали попробовать на тусовке у знакомого.

Потом внезапное головокружение, всё плывёт – и темнота.

– ... и темнота, – донёсся до неё голос Зои, словно эхо собственных мыслей.

– Всё так и было, – раздался сверху громкий Ритин шёпот. – Я шла домой. Было холодно, и мама (я поняла по голосу, когда звонила) уже порядком бухнула. Мне совершенно не хотелось домой, я плелась, как заведённая, по этому говнищу и тут он. Я так обрадовалась, когда он согласился подвезти, хоть и тачка у него отстой, конечно. Мне было так плохо, а он веселил меня, шуточки всякие рассказывал. Я совсем не хотела колы, но было неудобно отказываться, он так искренне предложил.

– А я не пила никакой колы, – прошелестела Лена едва слышно, – он позвал меня из-за забора, крикнул, что сбил кошку и, мол, ему нужна моя помощь. Я подбежала, стала смотреть, и никак не видела кошку. Он попросил меня нагнуться и заглянуть под днище 'москвича', мол, он не может. Я наклонилась, и тут он ударил этим... как его... шокером. Даже след есть, – и она, задрав футболку, показала два едва заметных розовых пятна на груди.

– Зачем мы ему? – озвучила всеобщую мысль Ася. – Чего он хочет? Он же вроде бы не насильник...

– Ты ещё не поняла? – чужим, холодным голосом отозвалась Рита. – Он хочет поставить спектакль с живыми куклами.

– Честно говоря, я не очень люблю кукол, – сказала Нина Крайнову, когда они вышли. – Меня немного пугают эти неживые лица, стеклянные вылупленные глаза. Есть в них что-то отталкивающее.

Крайнов поглядел на неё без улыбки, и ей опять почудилось, что он ею недоволен.

– Много болтаю, да? – вырвалось у неё, и он тотчас залилась краской.

Ответить Крайнов не успел: откуда-то сбоку вылетел молодой человек высокого роста в круглых очках с толстыми линзами. Он выглядел озабоченным и даже немного напуганным. Увидев Нину и Крайнова, он остановился, как вкопанный, и спрятал руки за спину жестом ребёнка, которого поймали за шалостью.

– Вы из полиции? – спросил он.

Руки у него ходили ходуном.

– Да. А вы? – мягко спросил Крайнов.

Глаза у него сузились, как у следящего за добычей хищника, скулы напряглись. 'Почуял', – промелькнуло в голове у Нины.

– Я это... Вова. Рузанов. Руководитель Общества друзей театра.

– Очень приятно, а мы как раз вас искали, – спокойным, как будто равнодушным тоном ответил Крайнов.

– Я не педофил! – вдруг истерично выкрикнул Рузанов.

Голова его затряслась, на линзах очков заплясали блики, руки сжались в непропорционально крошечные для его роста кулачки.

– И прекрасно, – всё так же мягко, без тени издевки. ответил ему Крайнов. – Давайте, Владимир, пройдём в кабинет. Мне не хотелось бы посвящать весь театр в подробности нашего расследования и вашей личной жизни.

Удивительно, но ровный тон Крайнова подействовал на Рузанова успокаивающе. Морщины на его лбу разгладились, кулаки разжались, ему почти удалось взять себя в руки.

– Да-да, конечно, – смущённо заговорил он. – Вот сюда, в мой кабинет, пожалуйста.

Кабинет оказался тесной, но светлой комнаткой с большим окном, выходящим на Каму. Весь подоконник был уставлен куклами, они свешивались с оконной рамы, с ручек, с карниза. Куклы занимали все стеллажи и даже часть стола. В углу под тряпичным чехлом угадывались очертания швейной машины.

Бережно убрав гору лоскутков с небольшого дивана, Рузанов предложил им сесть, сам же остался стоять. Он замер в позе приговорённого к расстрелу, скрестив на груди дрожащие руки. Лицо у молодого человека было неприятное: низкий покатый лоб, выпирающие надбровные дуги, резкие черты. Нине оно напоминало рисунок неандертальца, который висел в кабинете биологии её школы.

Крайнов садиться не стал, вместо этого подошёл к Рузанову, остановился в паре шагов от него и спросил тихо:

– Так что ты там хотел рассказать?

– Мне нечего рассказывать, – вызывающим тоном ответил Владимир.

– Ну-ну, рассказать каждому есть что. Тут тебе не фильм про репрессии, бить я тебя не стану, я же вижу, тебя и так кто-то уже успел до печёнок достать подозрениями. Кто?

Издав какой-то полувсхлип, полувздох, Рузанов ответил тоном обиженного ребёнка:

– Да все! Они и раньше... сплетничали, а тут совсем прохода не дают...

Обернувшись к Нине, Крайнов с натянутой полуулыбкой сказал:

– Оказывается, обыватели, которых Элина в грош не ставит, давно додумались сложить два и два, не то что правоохранительные органы.

– Что значит 'сложить два и два'? – взвизгнул Рузанов.

– Володя, Володя, успокойтесь, – ласково заговорил с ним Крайнов. – Присядьте, выдохните и подумайте (только хорошо подумайте!), кто кроме вас хорошо знал пропавших девочек. Это очень важно, очень!

Возмущённая тирада застряла у Рузанова в горле. Он машинально взял со стола карандаш и повертел его в руках. За стеной что-то с грохотом упало и покатилось по полу. Рузанов вздрогнул.

– Я не знаю... – начал он. – Их всех знал я. Они все занимались у нас в разное время, и связующее звено между ними – это я...

– Володя, Володя, я, конечно, предполагал, что адвокат из вас так себе, но что же вы сами себя закапываете? Ну-ка, ну-ка, соображайте. Ладно, давайте издалека. Расскажите нам о девочках, что знаете.

– Они все... сложные. Вы понимаете, о чём я, – начал Рузанов. – Рита и Ася – классические 'трудные' подростки, из проблемных семей, склонные к правонарушениям и прочему. Таланта особого в них не замечал, но мне нравилось, как работа увлекает их. Они делались совсем другими: улыбались, шутили, помогали другим девочкам. Они были у меня в разное время, я уже говорил, возможно, они и знакомы между собой, но не благодаря нашему обществу.

– Хорошо, – удовлетворённо кивнул Крайнов. – Продолжайте.

– У Зои тоже проблемная семья. Насколько я понял, родители слишком... увлечены друг другом, настолько, что ребёнок практически перестал их интересовать. Однажды я беседовал с её мамой. Неприятная женщина. Она сказала, что лучше бы Зое заниматься английским языком или спортом, потому что от 'этих моих кукол' пользы не будет. После этого Зоя перестала ходить к нам, а жаль. Она была, пожалуй, самой талантливой. Прекрасно рисовала...

– Рисует, – вырвалось у Нины.

Краснов и Рузанов посмотрели на неё с удивлением, и Нина покраснела.