Текст книги "Знаки безразличия (СИ)"

Автор книги: Айна Сизовяйнен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Ася аккуратно вытерла нижние веки. Плакать нельзя, иначе смажется подводка. В наушниках гремела музыка. Она заглушила скрип открывающейся двери.

Глава 3. Личная причина

Крайнов битый час торчал в аэропорту Юрьева Уральского у киоска с сувенирами, разглядывая грубоватые поделки из селенита и оникса. Здесь 'в ассортименте' имелись пузатые медведи, котята с глупыми мордами, 'денежные' лягушата с монетками во рту и даже массивная 'Медной горы хозяйка' в селенитовом сарафане, украшенном россыпью разноцветных камней.

– Будете чё-то брать? – спросила у него крепкая рыжая девица, отрываясь от сборника японских кроссвордов.

– Нет, спасибо.

– Ну и ладно, – осклабилась она, показывая крупные, некрасивые зубы, которые росли так криво, что удивительно было, как они держатся во рту, – пойду курну, а то сейчас питерские прилетят. Главное не промохать, а то без выручки останешься. Они это говно резво берут, ещё и добавки просят. Деньги им тратить больше не на что, – зло прибавила девица и, опустив на прилавок защитную сетку, скрылась за стеклянными дверьми.

Рейс из Петербурга задерживался, ветреная тьма бурлила за окнами, Крайнов расхаживал взад-вперед по крошечному залу прилёта, пока не попался на глаза работнику аэропорта.

– Вы чего тут? – осведомился он, потирая заспанные глаза и обдавая Крайнова запахом крепкого табака и пота.

– Я прилетел из Москвы. Жду из Питера... товарища.

– Не положено. Сейчас трап подадут. Встречающие ждут на улице. Ясно?

– Ясно, – смирился со своей участью Крайнов и шагнул прямо в дождь и холод.

Когда он вылетал из Петербурга два дня назад, там стояла изумительная для сентября погода. Восемнадцать градусов тепла, солнечно, безветрие – настоящий курорт. Жители города и туристы расхаживали по Невскому в футболках. В Москве, откуда он прилетел сегодня, было хуже: изредка моросил дождь, но к вечеру город прогревался и становился по-летнему уютным.

В Юрьеве Уральском, если верить словам старшей стюардессы, было всего плюс два градуса. Когда он спускался по скользкому трапу (о существовании крытых трапов здесь, очевидно, не подозревали), ему в лицо хлестал ледяной дождь со вкусом старой медной монеты. Вопреки всем правилам безопасности автобус не подали, и пассажирам пришлось бежать по лётному полю.

Под козырьком возле выхода из аэропорта стояла зубастая девушка из киоска и курила. На ней был тонкий свитер, но холода она, казалось, не замечала.

– Выгнали? – сочувственно спросила она, ловким щелчком отправляя в урну окурок, и тут же достала новую сигарету.

Крайнов кивнул, чиркнул зажигалкой и убедился, что она не работает. Девушка протянула ему свою – грубую подделку под 'Зиппо', увесистую, как гирька – и понимающе улыбнулась. Крайнов мельком подумал, что ей, пожалуй, лучше не улыбаться вовсе. На кончике его сигареты зажегся долгожданный золотистый огонёк, и он с наслаждением затянулся.

– Такой уж у нас аэропорт, – откинув голову и выдыхая струю дыма вверх, сказала девушка. – Деревня, что сказать...

– Ничего, – сказал Крайнов, чтобы поддержать разговор. – В Оренбурге вообще багажной ленты нет. Запускают по несколько человек в комнату, выбираешь там свой чемодан и несёшь его на улицу. Обычно на голове.

Девушка фыркнула и, оглядев его с головы до ног, вдруг спросила:

– А вы что, из органов?

– Похож?

– Есть в вас что-то такое... Не объяснить, но я сразу отличаю. И военных, и... ваших.

– Лицо, не отмеченное печатью интеллекта? – пошутил Крайнов.

– Нет, вы неглупый, это сразу видно. Правда, я не знаю, как объяснить. Просто вижу и всё. Я некоторые вещи умею подмечать и угадывать. Например, вы наверняка сейчас подумали: 'Ну и зубы!' Так?

Крайнов замялся, хотя смутить его обычно было нелегко:

– Нет, ничего...

– А, бросьте. У меня даже прозвище в школе было – Зубы. Думаете, легко в школе с такими зубами?

– Думаю, нелегко, – честно ответил Крайнов.

– О чём и речь. Однако я выжила. Покупатели, конечно, не говорят ничего, но косятся. Один тут на днях уставился... Думала, дыру просверлит. Не на всякую красавицу так смотрят, – и девушка опять рассмеялась, в этот раз немного натянуто. – А вы к нам явно не отдыхать собрались, – заметила она. – К родителям?

– Нет.

– Значит, по делам. А дело может быть только одно. Вы из-за тех девочек?

– Каких девочек? – не понял Крайнов.

– Ну-у-у, – разочарованно протянула 'Зубы'. – Не прикидывайтесь. У нас уже трое пропали.

– Трое?!

– Трое, – подтвердила девушка, закуривая третью сигарету подряд. – А вы не знали? Сначала в Молотовском районе, потом в Заречье, а позавчера – в Веретенье.

Крайнов сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев. Его вызвали сюда из-за той девочки, которая пропала в Веретенье возле торгового комплекса, и от совершенно постороннего человека случайно он узнаёт, что пропавших, оказывается, трое!

– А первые две, – аккуратно поинтересовался Крайнов, – когда пропали?

– Та, что в Молотовском, Зоя Ремизова, дочь моей знакомой, недели три назад. Пропала, представляете, прямо из детской зубной больницы! Стояла в коридоре со всеми, вышла на улицу и не вернулась. Люди думали, перетрусила... Бывает же такое у зубного, сами знаете...

Крайнов потер лоб. Справа, над глазом, зарождалась пульсирующая боль, которая мучила его последние года два, то отступая, то возобновляясь с новой силой. Она кидалась на него исподтишка, и он замирал, скрученный ею, горстями глотал таблетки, какие попадались под руку, курил, пил кофе, потом отказывался от всего разом – не помогало.

– А вторая? – тихо спросил он. – Та, что в Заречье?

– Там я почти ничего не знаю. Ориентировками весь город оклеили... Говорят, домой возвращалась, в общежитие в студгородке. Они не местные, не Юрьевские, совсем недавно переехали. Из Сымлы или Ельницы, что ли...Неприятное место – студгородок. Там почти что лесопарк, дорога одна – вдоль трассы, нормальную дорожку как в мае говном затопило, так до сих пор и не осушили...

Из здания аэропорта потянулись люди. Нина шла одной из первых – молоденькая, обделённая красотой девочка с застывшим на лице выражением тревожной вежливости. На ней было куцее пальтишко и трогательный беретик с 'вермишелькой'. Она выглядела усталой и расстроенной. В одной руке у Нины была тяжёлая спортивная сумка, которая почти волочилась по земле, другой она так сильно прижимала к груди кожаную папку с бумагами, что фаланги пальцев побелели.

Увидев её, Крайнов почувствовал странное облегчение и шагнул ей навстречу.

– Доброй ночи, Юрий Дмитриевич, – Нина слегка улыбнулась, но было видно, что это далось ей нелегко. – Как здесь?

Эта фраза была их паролем, если одному было известно больше, чем другому. 'Как здесь?' Ответы тоже были стандартными: 'хорошо', если есть гарантия, что пропавший жив, 'плохо', если, скорее всего, погиб.

– Нормально.

Он не стал сразу обрушивать на Нину свои догадки, хотя понимал, что всё, что здесь происходит, скорее всего, уже не их дело. Не сегодня-завтра этим займутся следователи, а они, поисковики, полетят обратно в Питер, а оттуда куда-нибудь ещё, где пропали люди.

– А мне кажется, что нет.

Улыбка Нины погасла, и на лице не осталось ничего, кроме усталости. 'Странно, – подумал Крайнов. – Обычно усталость старит людей, а Нина, когда сильно устает, становится похожей на подростка'.

– Всё плохо, – признался Крайнов, когда они отошли подальше от рыжей девушки из киоска. – Здесь, кажется, серия.

Нина даже остановилась.

– И что мы будем делать? – упавшим голосом спросила она.

– Ничего. Следственному передавать. Что мы ещё можем сделать? Поглядим на Каму и полетим обратно. Слетали за государственный счёт в Предуралье развлечься.

Его душил гнев. Такое уже случалось много раз. Когда поисковикам становилось понятно, что речь идет о преступлении, они сворачивали свою деятельность. В конце концов, каждый должен заниматься своим делом. Это залог успеха. Но в этот раз было очевидно, что их обманули. Когда глава Управления по Юрьевскому краю звонила ему и просила приехать, она не могла не знать, что происходит в городе. Она намеренно солгала ему, потому что считала, что он справится лучше. Она решила за него, что ему делать. Впрочем, она всегда так поступала.

– И что они говорят?

– Они не сказали ни-че-го, – с холодным бешенством ответил Крайнов. – Интересно, когда они собирались мне сообщить? Сколько времени хотели держать нас за дураков, оттягивать на себя наши силы? В конце концов, у нас же не Союз, в котором серийников 'не могло быть'...

– Может быть, они не догадались?

Она всегда предпочитала думать о людях лучше, чем они были на самом деле.

– Как? Весь город говорит! Я узнал об этом от девицы, которая торгует всякой фигнёй в аэропорту!

Они дошли до круглой площади, на которой теснились автомобили. Фонари выхватывали из темноты круглую клумбу, превратившуюся от постоянных дождей в грязную лужу. Вместо дождя с неба посыпал мокрый снег, который в лучах холодного света казался ненастоящим, как в кино.

– Жди здесь, – коротко бросил Крайнов и пошёл разыскивать служебную машину.

Нина послушно осталась стоять под дождём у клумбы, где на неё постоянно летели грязные брызги из-под колёс. Она понимала, что Крайнов, занятый невесёлыми мыслями о 'серии' просто забыл и о снеге, и о холоде, и о том, что Нина – человек. Он сам вышагивал без зонта – высокий, прямой, со смешной, немного театральной походкой. Нине он неуловимо напоминал кого-то из декабристов, и она никак не могла вспомнить, кого именно.

Водитель, молодой кудрявый парнишка, который возил его в прошлом году, стоял под зонтом у шлагбаума и разговаривал по телефону. При свете фонаря было видно, что он улыбается. Заметив, что Крайнов не в духе, парнишка резко свернул разговор и, укрыв его зонтиком, заискивающе спросил:

– Как долетели? Сотрудницу встретили?

– Встретил, – буркнул Крайнов и тут же перешёл в наступление, – а ты знал, что у вас серия?

Выражение лица водителя мгновенно сделалось растерянным и глуповатым. Крайнов вспомнил, что при первой встрече он отрекомендовался не Николаем или Колей, а Коляном. Это имя настолько шло к нему, что крайнов, как ни старался, никак не мог приучить себя называть его хоть немного уважительнее.

– Ка-какая серия?

– Не притворяйся дураком, ты в прошлый раз хвастал, что Панферов тебя хочет своим помощником сделать. Было такое?

Парень кивнул.

– Так что, сколько у вас девчонок пропало?

– Три, – нехотя признался парень.

– Так зачем было врать?

– Да не врали они, Юрий Дмитриевич, – отозвался Колян. – Говорят, что вы – лучший в России поисковик. А они знали, что за 'серии' вы не берётесь.

– Твою мать, – выругался Крайнов. – Поехали, а то Нина, наверное, задубела уже...

Нина замерзла так, что зубы выбивали дробь. Когда Крайнов прислал ей смс: 'Тут холодно, оденься', она никак не ожидала, что в сентябре может быть настолько холодно. Перед посадкой объявили, что в аэропорту Юрьева Уральского минус два градуса. На ней был тонкий джемпер и демисезонное пальто, которое от снега сразу пропиталось влагой, отяжелело и перестало хоть сколько-то согревать. Нина постаралась сосредоточиться на работе. Что они теперь будут делать? Уедут? Вот так сразу?

Она, конечно, не возражала, когда Крайнов говорил о распределении обязанностей, но в глубине души ей казалось неправильным отказывать в помощи другим структурам, если они просили.

– Нина! – из подъехавшей 'волги', чёрные бока которой были покрыты толстым слоем грязи, ей махал Крайнов. – Садись назад.

Ехали молча. Немного согревшись, Нина осмелилась задать вопрос:

– Юрий Дмитриевич, и что мы теперь будем делать?

– Что делать? Приедем в Управление, я поговорю, и мы улетим обратно. Сегодня же. У нас ещё девочка в Старой Руссе и два парня в Благовещенске. Пусть сами ищут. Здесь – уголовщина. Не наш профиль. Маньяк.

– Разве мы знаем? – перебила его Нина.

– Что знаем?

– Разве вы можете быть уверены в том, что наша помощь здесь не нужна?

'Ай да Нина, – мысленно одобрил Крайнов. – И когда научилась так людьми манипулировать?'

– Мы выполняем свою работу, – ответил он назидательно

, стараясь, чтобы тон оказался как можно строже. – Каждый свою.

– Юрий Дмитриевич, – тихо сказала Нина. – А как же 'Каждый человек заслуживает того, чтобы его нашли'?

– Вот именно, что нашли, Нина! Мы не следователи, мы поисковики.

Нина сделал паузу, словно собираясь с мыслями, а потом сказала едва слышно:

– Вы же сами придумали эту фразу. И должны помнить, как она заканчивается.

Крайнову показалось, что его ударили в лоб кулаком. Боль, которая успела слегка утихнуть за последние десять минут, снова дала о себе знать. Рефлекторно он вскинул руку к лицу.

– Что с вами, Юрий Дмитриевич? – сквозь шум в ушах голос Нины казался не громче комариного писка.

Крайнов впервые был на приёме у председателя Управления комитета и даже представить не мог, зачем его сюда пригласили. У него была хорошая раскрываемость, но обычных следователей редко вызывали к начальству не в рамках совещания. Обычно те, кого вызывали 'на ковёр' примерно представляли, о чём пойдёт речь, станут их распекать или, наоборот, похвалят. В этот раз ничего не удалось узнать даже через всезнающего секретаря.

– Вербовать будут, – пошутил непосредственный начальник Крайнова. – Пошлют тебя, Юрка, разведчиком... в Зимбабве. Там знаешь, какие бабве...

Шутки у начальника были несмешные и что называется 'на грани', но в этот раз он оказался отчасти прав. Крайнова завербовали, только не в Зимбабве. Уезжать из Петербурга вообще не нужно было. На этом плюсы предложения, от которого невозможно отказаться, заканчивались. Крайнову поручали формирование и руководство целым подразделением федерального значения.

– Нравится тебе аббревиатура ФСРП? – спросил председатель, которого из-за бесцветных холодных глаз, лишённых всякого выражения, и больших залысин на лбу Крайнов про себя окрестил 'комитетчиком'. Он действительно выглядел, как типичный кагэбэшник из фильмов про коварных американских шпионов в СССР.

– Нет, – честно признался вербуемый. – Трудно произносить.

– И мне тоже не очень нравится, – нахмурился комитетчик. – Черт с ней, с аббревиатурой, потом что-нибудь другое придумаешь. Сейчас важно команду создать. Понимаешь?

– Понимаю, – покривил душой Крайнов, который не привык задавать лишних вопросов, сидя в удобных креслах в кабинетах больших чинов. Всё равно потом всё растолкуют. Если не задавать вопросов, объяснение пойдёт быстрее.

'Комитетчик' говорил отрывисто, как будто Маяковского декламировал:

– Во-первых, честную. Во-вторых, талантливую. В-третьих, заинтересованную. В-четвёртых, сплочённую. Понимаешь?

Крайнов кивнул, но яснее не стало.

– Ты знаешь, сколько людей ежегодно пропадает в России? Сто двадцать тысяч! И пятьдесят тысяч из них – дети... Понимаешь, как это важно? Ты согласен?

'Федеральная Служба Розыска Пропавших, – вдруг дошло до Крайнова. – Так вот почему он выбрал меня! 'В-третьих, заинтересованную'! Вот почему я! Не соглашайся! Он поймал тебя на крючок. Он предлагает сделать так, чтобы 'твои ягнята замолчали', помнишь? Лектер хренов... Нет. Нет. Я не смогу. Я не должен'

Он открыл рот, чтобы ответить отказом, но вместо это сказал:

– Согласен.

И вот тогда, сидя в одиночестве в холодном, ещё не обжитом помещении, отведённом под штаб, он, убеждая самого себя в правильности принятого решения, записал в блокноте фразу, которая потом стала их девизом: 'Каждый человек заслуживает того, чтобы его нашли – живым или мёртвым'.

– Юрий Дмитриевич! – Нина трясла его за плечо. Слева на него таращился испуганный Колян. Боль отступила, но руки и ноги заледенели. Спазмы. Хорошо бы принять но-шпу или что-нибудь вроде того.

– Голова. Устал немного...

Он давился словами. Во рту появилась горечь, как от выкуренной натощак сигареты. Он прочистил горло, оцарапав его сухим, вымученным кашлем. В таком состоянии он к ней не поедет точно. Чтобы ввязаться в борьбу с Элиной на равных, хорошо было бы поспать часок-другой, напиться крепкого кофе и принять контрастный душ, но ему не хотелось терять время здесь, в Юрьеве, когда в частном секторе в Старой Руссе ушла из дома пятилетняя девочка. Она хоть понимает, что, вызвав его сюда, отняла шанс сразу у нескольких пропавших?

В том, что у Элины придётся 'бросаться на баррикады', сомневаться не приходилось.

– Есть, где чаю сейчас выпить? – спросил он у водителя резко. – Лучше, если по пути.

– Под чаем вы подразумеваете чай? – хохотнул Колян.

Его даже передёрнуло:

– Конечно, чай. Предлагаешь нализаться перед работой? Так у вас делают?

Крайнов и сам понимал, что зря спустил на парнишку собак, но накопившееся раздражение требовало выхода. На Нину он никогда не кричал. Работала она хорошо, была ответственной, не елнилась. Кроме того, он давно заметил, что от любого замечания она вся сжималась, лицо у неё делалось несчастным, как у обиженного ребёнка. Весь гнев Крайнова сразу улетучивался, и он искал способ подбодрить её. Нина была из тех, кто сам себя наказывает больше, чем окружающие.

– Есть шаверма 'Дарья' недалеко от Драмтеатра, – с обидой в голосе сухо отрапортовал Колян. – 'У нас' ничем не хуже, чем 'у вас' в столицах.

– Поехали, – кивнул Крайнов. – Нам всем нужно выпить горячего. Вон, Нина 'зубами танец с саблями стучит'. Откуда это, Нина?

– 'Я вышел ростом и лицом, спасибо матери с отцом', – процитировала в ответ Нина. – Владимир Семёнович Высоцкий. 'Дорожная история'.

Это была их давняя игра. В свободные от работы минуты они загадывали друг другу цитаты из книг и фильмов.

Крайнов обратился к Коляну, думая смягчить недавнюю резкость:

– 'Назад пятьсот, пятьсот вперёд...' Знаешь?

– Не-е. А что это?

– Эх ты, это Высоцкий... Не слышал?

– Слышал, – радостно закивал Колян. – Про акробатиков. И ещё про друга. У деда магнитофон был, с бобинами такой.

– Молодец, – он похлопал Коляна по плечу.

Крайнов физически ощущал, как отступает тихое бешенство, от которого его трясло последние полчаса. 'Волга' затормозила возле типичной советской стекляшки с неоновой вывеской 'Дарья' над входом. В зале было полутемно, играла музыка, к аппетитному запаху жареного мяса примешивался резкий хлорный дух.

– Садись, – приказал Нине Крайнов, – что тебе взять?

– Чай, – жалобно попросила Нина, стягивая с головы берет. – Большую кружку горячего чая. Пожалуйста.

Она выглядела плачевно: мокрое пальто, на покрасневшем кончике носа – капля, волосы в беспорядке. Крайнову вдруг невыносимо захотелось пригладить их. Должно быть, они мягкие на ощупь. Тушь у неё размазалась, и он еле удержался от того, чтобы провести подушечкой пальца по её щеке. Он тряхнул головой, чтобы прогнать это наваждение, и поморщившись, спросил нарочито грубо:

– Что будешь есть?

– Я есть не хочу, спасибо..

– Боишься? Зря. Обычный российский общепит эконом-класса. Грязный пол, столики с разводами, пыльные подоконники. Главное, чтобы кормили сносно.

– Это лучшая шаверма в городе, – с гордостью метрдотеля дорогого ресторана вмешался в разговор Колян. – Вкусно. Не из собак – отвечаю.

– За неимением лучшего обходись любым, – отрезал Крайнов. – Год мотаемся с тобой, Нина, по городам и весям, а ты всё брезгуешь. Так ноги протянуть недолго.

В зале кроме них был только пожилой мужчина, который громко распекал кого-то по телефону на узбекском, щедро пересыпая фразы русскими матерными словами. Нина выбрала самый дальний от входа столик, забилась в угол и блаженно закрыла глаза. У неё наконец-то согрелись ноги и прошёл шум в ушах. Поспать бы часика три, потом выпить кофе... Какое там! Сейчас они поедут в Управление, потом Крайнов наверняка захочет посмотреть местность, а сразу после рассвета 'в поле' выйдут поисковики, которых нужно координировать. Нина тяжело вздохнула. Нужно было брать свитер и демисезонное пальто. Это вам не Петербург, хотя нас погода тоже не балует. Суровый Урал оказался ещё суровее, чем она думала. Только если Юрий Дмитриевич не повернёт назад... Не должен. Три девочки.

– Спишь?

Колян взял две кружки сомнительного кофе и поджаристую шаверму. Усаживаясь, он едва не опрокинул столик и извинился:

– Прости, такой я неловкий. Хочешь куснуть?

'И простой, – подумала Нина, отрицательно мотая головой. – Мы на 'ты', кажется, не переходили'.

– А ты замужем? – без обиняков спросил Колян между делом, сражаясь с шавермой с помощью тупого пластикового ножа и вилки.

– Ешь лучше руками, а то испачкаешься, – посоветовал Крайнов, аккуратно опуская на край стола пластиковый поднос. – Держи, – он протянул Нине большую кружку чая и бумажную тарелку с шавермой. – И только попробуй не съесть. Уволю. И даже не говори о деньгах, – прибавил он, заметив, что Нина полезла в сумочку. – В следующий раз купишь мне какой-нибудь пирожок. Как там, в Порхове, помнишь?

Нина слегка улыбнулась. В Порхов они поехали в самую первую совместную командировку. Поработали тогда плодотворно: девочку-подростка, сбежавшую из дома, удалось найти всего за несколько часов, и до обратного поезда у них оставалась уйма времени. Крайнов предложил погулять по городу. Она побродили вдоль Шелони, сходили на ярмарку, где Нина купила себе забавного деревянного конька с расписными боками, а на обратном пути Крайнов затащил Нину в привокзальную кафешку перекусить.

Из заявленного в меню кулинарного изобилия в наличии были только борщ и лагман, которые обещали готовить 'не меньше пятидесяти минут'. Махнув рукой, они заказали по чашке чая с пирожками. 'Вы таких никогда не пробовали', – многообещающе сообщила официантка. Пирожки действительно оказались необычными – более жёсткой и несъедобной выпечки Крайнов не пробовал ни до, ни после того. Сидя напротив него, Нина угрюмо макала булочку в чай. Когда они вышли на улицу, она вдруг прыснула и сказала заговорщицким шёпотом:

– Я им в меню написала 'Пирожки 'Смерть Голиафа'.

Он посмотрел на неё тогда серьёзно, без улыбки, и она решила, наверное, что он рассердился, быстро оборвала смех и молчала всю дорогу до вокзала. И потом, в купе, тоже молчала, забившись в угол, и слушала музыку в наушниках. Она потом ещё долго не смеялась при нём, считая, видимо, его страшным занудой.

А Крайнов просто загляделся на её счастливое лицо и подумал, что такие люди должны работать в музее, театре, детской библиотеке, школе (хотя нет, школа тоже жестокое место), где угодно – но не здесь. Ему вдруг стало страшно, что с годами, насмотревшись на смерть и страдания, она утратит способность вот так светло, искренне и радостно улыбаться.

Уже сейчас Нина едва-едва приподняла уголки губ, и сразу снова стала серьёзной, подвинула к себе тарелку и склонилась над нею, спрятав лицо. Она всегда ела старательно, преувеличенно аккуратно, стесняясь, если допускала какую-то промашку. Порой Крайнову хотелось встряхнуть её за плечи и спросить в лоб: 'Ты почему такая? Откуда это в тебе? Как ты живёшь с этим?'

Нина была из тех людей, которые просят прощения, если их толкнули. На лице у неё часто появлялась виноватая улыбка, которая жутко раздражала Крайнова в первые месяцы их совместной работы. Если на неё повышали голос, она вжимала голову в плечи и отодвигалась, как будто её собрались бить. Лучше бы она плакала, устраивала истерики, кричала в ответ на крик – он выгнал бы её без зазрения совести. Но она молчала и смотрела на него с выражением такого ужаса, как будто её ошибка уже стоила кому-то жизни. 'Как она станет работать? Зачем я с ней связался?' – думал он, представляя, каким станет её лицо, когда он решится на увольнение. Но совершенно неожиданно мягкотелая, стеснительная, нежная Нина приспособилась выполнять свою работу хорошо. Она не умела кричать, добиваться, грозить, но при этом у неё почти всегда получалось настоять на своём. Иногда Крайнову казалось, что она просто боится огорчить его, если у неё что-то не получится, и поэтому готова добиваться этого любой ценой.

Нина всегда приходила на помощь и ему, и другим. Поначалу коллеги посмеивались над ней, а он считал, что помощница заискивает перед ним, пытаясь добиться расположения. Крайнов терпеть не мог услужливых людей, считая их лицемерами, но Нина была другой: её услужливость не преследовала никакой иной цели, кроме собственно помощи людям. Благодарности она не требовала. Крайнов постоянно терял шариковые ручки – у неё всегда наготове была парочка. Кто-то поранил руку краем листа бумаги, у Нины оказывался пластырь. Однажды во время поисковой операции в дачном посёлке она отдала девушке-поисковику свои тёплые варежки из собачьей шерсти. Он вспомнил, как она вспыхнула, когда он сунул ей свои перчатки. Глядя, как она греет руки, он думал о том, какие у неё крошечные ладони – они обе могли бы поместиться в одной его перчатке. Тогда она отдёрнула ладонь, когда их руки соприкоснулись, точно так же, как сейчас, когда передавала ему салфетки.

Как ей объяснить, что его не нужно бояться?

– Мне нравится Питер, – болтал тем временем Колян, аппетитно похрустывая корейской морковью. – Я бы поселился у вас. Красиво, возможностей – тьма. Не то, что тут... Болото. Возьмите меня к себе, – продолжал он, – я люблю работать. Особенно, если за это хорошо платят, – и он хихикнул.

Крайнову парнишка нравился всё меньше и меньше, он и сам не мог объяснить почему, наверное, из-за болтовни. Они с Ниной тоже не молчуны, но чувствуют, когда нужно помолчать и дать другому подумать, а этот – Трепло Vulgaris.

– А ты за деньги работаешь? – спросила Нина неожиданно резко и, выпрямившись, посмотрела на Коляна в упор.

– Я? – стушевался Колян. – Да нет, какие тут деньги... Вот в столице...

– Ты неправильную профессию выбрал, Коленька, – звенящим от злости голосом прервала его Нина. – Можешь обвинить меня в чём угодно – от высокопарности до лжи. Стерплю. Мы, Коленька, не за деньги этим всем занимаемся, ты уж прости, – с этими словами Нина встала и пошла к выходу. – Я на улице вас подожду, Юрий Дмитриевич.

Она встала, одёрнула пальто, подхватила сумку и пошла к выходу, проделав всё это с поистине королевским достоинством. Крайнов удивлённо посмотрел ей вслед. Вот тебе и тихоня! Молодец, что можно сказать. Он снова припомнил первый день их знакомства: Нина с румянцем во всю щёку, в очках и нелепой блузочке в горошек, которая придаёт ей деревенский вид, бросает ему свои аргументы. Один за одним, как мяч через сетку. Ему тогда вдруг показалось, что их в аудитории двое. Он не мог избавиться от ощущения, что единственный раз видел настоящую Нину – азартную, страстную, смелую, забывшую о собственной стеснительности и осторожности.

– Чего это она? – спросил Колян удивлённо. – Разозлилась-то так? Эти, как их, критические дни?

Крайнов поморщился. Он и сам не до конца понимал, что именно так задело Нину в болтовне этого дурачка.

Нина была единственной в команде Крайнова, у кого не было 'личной причины'.

Он занимался подбором кадров больше полугода. Для начала ему нужен был человек с прекрасными аналитическими способностями. Он просмотрел, наверное, тысячу личных дел, прогнал через собеседования сотню прекрасных сотрудников – следователей, аналитиков, учёных. Всё не то. И вот однажды преподаватель Романов, тот, что годом позже показал ему Нину, обмолвился о некой Марии Михайловне Кущенко, которая живёт на окраине Пушкина в полной нищете. Когда-то Мария Михайловна была одним из лучших молодых следователей Ленинградской прокуратуры, её умом и въедливостью восхищались все коллеги. Она успевала всё: днём докладывала об успешном раскрытии крупного хищения на Калининской овощебазе, а вечером её видели в Кировском театре с сыном Даниилом.

Кущенко воспитывала Даниила одна. кто был его отец, не знали даже самые близкие друзья. Мальчик рос красивым, сильным – косая сажень в плечах, крупные светлые кудри, огромные голубые глаза. Он был душой компании, прекрасно играл на гитаре и обожал многодневные походы. Он умел восхищаться красотой природы и писал замечательные стихи и песни. Его юность пришлась на начало девяностых, и Мария Михайловна тихо радовалась, что сын не попал в плохую компанию, что случалось в то неспокойное время, к сожалению, нередко.

Солнечным майским утром 1997 года Даниил с туристической группой ушёл в поход в Карелию. Он встал раньше матери, приготовил ей завтрак и оставил трогательную записку со стихами. Эта записка теперь висела у неё над кроватью, приколотая булавкой к пожелтевшим обоям в цветочек. Никто так и не узнал, что случилось с группой. Не нашли ни людей, ни тел, ни следов... Убитая горем Кущенко подняла на ноги всех коллег, и сама несколько месяцев не вылезала из Карельских лесов. Тщетно. Разумеется, ей хотелось верить, что Даня жив. Страшными бессонными ночами она рисовала его портреты. 'Таким он должен быть сейчас'. Вдруг он потерял память, живёт у чужих людей, создал свою семью... Лучше думать об этом, чем представлять, какими могли быть его последние секунды, если он сорвался со скалы, утонул в болоте, встретил беглого заключённого... Мало ли что могло случиться в Карелии с одиноким туристом! Но как этот красивейший край мог бесследно поглотить десять крепких, молодых юношей и девушек? Одно время Кущенко утешалась самыми безумными теориями: НЛО, искривлениями времени, параллельными измерениями, но её стройный аналитический ум чуждался всякой мистики. Она позволила себе верить в то, что Даниил жив, потому что не видела его мёртвого. Это всё, что она себе позволяла.

Эту печальную историю Крайнову рассказала седая старушка, иссушенная горем и тоской, которую он сперва принял за мать Марии Михайловны. Уже потом, в ходе разговора, он осознал свою ошибку. Он и представить не мог, что горе может превратить женщину, которой ещё не исполнилось шестидесяти, в глубокую старуху. Каждый, кто видел её нечёсанные седые космы, рваную одежду и беспорядок, царивший в квартире, был уверен, что с горя женщина тронулась умом.

Он и сам так подумал сперва, но вскоре поймал ясный и твёрдый взгляд огромных грустных глаз, обведённых чёрными полукружьями. А потом она заговорила – твёрдо, рассудительно, хладнокровно. Она снова стала той Кущенко, о которой ему рассказывали. Когда он заговорил о ФСРП, она некоторое время молчала. Глаза её были сухи, руки не дрожали, только в уголке глаза билась маленькая жилка. Уговаривать её не пришлось.

Слух о том, что Крайнов взял на службу безумную старуху, разнёсся очень быстро. Над ним открыто посмеивались, но неожиданно его поддержал тот самый 'комитетчик'. 'Слышал, слышал о твоих делах, – прошелестела трубка его вкрадчивым, бесцветным голосом. – Одобряю. Кущенко – умница. Все эти хохмачи, которые тебя горе-психиатром называют, сами к ней мотались консультироваться, и она ни разу не отказала! За все годы ни разу!'