Текст книги "Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 38 страниц)

Специальные исторические издания по закону от 6 апреля 1865 года, как правило, освобождались от предварительной цензуры. Однако это не означало отсутствия контроля. Напротив, в конфиденциальной инструкции министра внутренних дел цензорам столичных комитетов (от 25 августа 1865 года) подчеркивалось, что бесцензурные публикации «подлежат более строгому рассмотрению». Однако узость адресной аудитории последних, состоявшей преимущественно из специалистов, позволяла относительно свободно излагать события прошлого в таких изданиях. Надо сказать, что круг вопросов, привлекавших пристальное внимание цензуры вне зависимости от социального статуса предполагаемого читателя, был одним и тем же. Но глубина, подробность и трактовка информации непосредственно зависели от адресата и цены издания. В литературе, рассчитанной на научную общественность, допускалось изложение исторических документов, фактов и обстоятельств «с излишней подробностью». Как правило, после цензурного просмотра издание выходило в свет, случаи запрещения (в основном это касалось острых политических публикаций) были редки. Иногда использовались сокращения, изменения текста с согласия автора или публикатора, чаще же делалось отеческое внушение: впредь не допускать подобного даже в специальном издании. Неоднократные отступления от цензурных правил могли повлечь за собой карательные меры.

В 1866 году в ведомственном органе «Северная почта» появилось официальное предостережение министерства внутренних дел по поводу перепечаток из научных изданий, которые, по мнению властей, делались почти всегда «с тенденциозной целью, ибо из целого тома выбирается самое резкое и выдающееся». Однако этот аргумент не был основным; главным являлся вопрос о расширении круга потребителей – подчеркивалась нежелательность распространения подробных сведений «в среде менее специальной публики, нежели ученые». Позднее в «Правительственном вестнике» (1869. № 179) было опубликовано предупреждение о необходимости строгого отбора материала при перепечатке его из научной литературы. В декабре 1871 года цензурные комитеты получили распоряжение министра внутренних дел о воспрещении перепечаток в литературно-политических газетах и журналах из специальных изданий таких исследований и статей, содержание которых «может послужить орудием распространения каких-либо вредных мыслей». В 1872 году председатель Главного управления по делам печати выступил с докладом на ту же тему, подчеркнув, что и в научных сочинениях не следовало бы допускать статей, которые «при известном круге публики и в целом своем объеме представляются вредными». Он предложил еще раз предупредить редакции общедоступных литературно-политических изданий «о недопущении подобных перепечаток», угрожая принятием по отношению к нарушителям запрета административных мер [922]922
  ЦИАМ. Ф. 31. Оп. 5. Д. 474. Л. 53; Д. 15. Л. 100–100 об.; Оп. 3. Д. 2172. Л. 263–263 об.; РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 11. Л. 325 об.–326; Оп. 2. Д. 15. Л. 297–302 об.; Д. 20. Л. 26–27 об.


[Закрыть].

И в последующем этот вопрос оставался чрезвычайно актуальным. В середине 1870-х годов руководство цензурного ведомства отмечало, что отечественные газеты вновь стали «злоупотреблять тем снисхождением», которое оказывается ученым изданиям, и заимствовать из них сведения, которые «не могут служить достоянием всей массы читателей». За подобные вольности газета «Новое время» была лишена розничной продажи. В 1880 году газета «Русский курьер» за перепечатку некоторых материалов о царствовании Екатерины II из XXIX тома «Истории России с древнейших времен» С.М. Соловьёва получила внушение и предупреждение о том, что если такой случай повторится, газета будет подвергнута взысканию. В 1881 году эта тема поднималась вновь.

Что касается выпуска статей из специальных исторических изданий отдельными брошюрами, то на это всегда требовалось особое цензурное разрешение и объяснение со стороны автора или редактора той цели, ради которой публикуются оттиски. Как правило, оттиски не должны были предназначаться для продажи, так как из-за малого объема и невысокой цены они могли попасть в учебные заведения, в руки необеспеченной и малообразованной публики.

Статьи исторического характера появлялись не только в специальных, но и в общественно-политических, литературных и других популярных изданиях. Судьба подобных публикаций полностью зависела от адресата издания, авторитета и политической ориентации редакции, ее предшествующих отношений с цензурой. Одним из крупнейших и уважаемых отечественных журналов того времени был «Вестник Европы», который нередко предлагал вниманию читателей исторические материалы. Многие из них попадали в поле зрения цензурных органов; большинство все-таки выходило в свет, но некоторые вызывали бурное обсуждение не только в цензурном комитете, но и в Главном управлении по делам печати. Так было, например, со статьей А.Н. Пыпина «Очерки общественного движения при Александре I» (сентябрьская книжка журнала за 1870 год), которая, как подчеркивалось, содержала «неуместные» цитаты из записки «О древней и новой России» Н.М. Карамзина с замечаниями автора. Ряд оценок Пыпина был с неудовольствием отмечен цензурой (Карамзин «рекомендовал программу застоя и реакции»; его система обнаружилась «весьма печальными результатами эпохи» и др.). Совет Главного управления, указав на «ловкое изложение», «серьезность журнала и круг его читателей», вынужден был констатировать, что это «заставляет смотреть на подобные статьи с снисхождением и не принимать против единичного появления их каких-либо административных мер», но все же «помещение в журнале хотя бы и немногих подобных статей не должно пройти незамеченным». Поэтому статья была принята к сведению «как материал для определения характера издания» [923]923
  РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 7. Л. 308, 311–314 об., 662–669.


[Закрыть].

Декабрьская 1870 года книжка «Вестника Европы» вызвала дебаты в совете из-за двух статей: «Начала единодержавия в Древней Руси» Н.И. Костомарова и продолжения статьи А.Н. Пыпина «Очерки общественной жизни при Александре I». Большинство членов совета отметило тенденциозность материала Пыпина, хотя и выраженную «весьма сдержанно». Статья Н.И. Костомарова тоже не могла быть оставлена без внимания, ибо показывала «направление журнала, изобличающего знаменательное стремление к свободным учреждениям», что и требует «усиления наблюдения за оным» [924]924
  Там же. Д. 9. Л. 674, 676 об.–692.


[Закрыть]. В следующем году петербургский комитет доносил вышестоящему начальству о № 12 «Вестника Европы», где разбирался восьмой том «Сборников Русского исторического общества» с публикацией протоколов заседаний Уложенной комиссии. Замечания редакции вроде «ловкий политический прием» или «средство прочно воссесть на престоле» вызвали негодование комитета, признавшего статью «предосудительной по направлению и по превратному толкованию намерений» Екатерины II. Однако комитет не нашел оснований к возбуждению судебного преследования. В совете Главного управления было отмечено, что по «давности времени» и «тону» подобное может быть «терпимо в журнале, имеющем исключительно образованных читателей». Кроме того, статья появилась уже после объявления «Вестнику Европы» первого предостережения, поэтому совет предложил, а министр согласился при повторении подобного рода нарушений объявить журналу второе предостережение, которое грозило не только усилением надзора, но и временной приостановкой издания, штрафами и другими взысканиями. Таким образом, авторитетность редакции и читателя могли явиться основанием некоторого снисхождения со стороны цензуры, но не освобождали от ответственности в случае повторных нарушений.

Совершенно иначе складывалась цензурная судьба исторических публикаций в демократическом журнале «Дело». Здесь основной карательной мерой было запрещение исторической статьи в полном объеме; так, в 1867 году цензор подцензурного в то время «Дела» получил выговор сове та за допуск в XI книжку журнала материала «Судьбы русского образования со времен Петра Великого». Петербургский комитет запретил публикацию статей «Увлечение национальным превосходством» (1869), «Исторические судьбы женщин» (1870), «Благодушество эстетического непонимания» Н.В. Шелгунова (1870), IV и V глав «Русских реакций» С.С. Шашкова, «Общественно-экономическая жизнь на Урале» Навалихина (1870), «Общий взгляд на историю великорусского народа» А.П. Щапова (1871) и др. Ряд статей вышел с существенными сокращениями: «Женский труд и его вознаграждение» (с исключением «тенденциозных мыслей и выражений»), «Русские реакции» С.С. Шашкова (исключены сведения о смерти Петра III «от геморроидальных колик», так как этого не было в манифесте о его смерти; о раздаче крестьян любимцам; о закрепощении «будто бы 3 000 000 душ крестьян, в т. ч. в Малороссии»; об оценке Екатериной энциклопедистов – «навели на меня скуку и не поняли меня», и др.). Неоднократно руководство цензурного ведомства напоминало цензору «о необходимости более строгого цензурования журнала “Дело”» [925]925
  РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 4. Л. 443–444; Д. 6. Л. 143–144; Д. 7. Л. 81–83 об., 241–247, 419 об.–422; Д. 8. Л. 390 об.–402, 644 об.–645; Д. 9. Л. 95 об.–96 об.; Д. 10. Л. 190 об.–193; Д. 12. Л. 208–209.


[Закрыть], а министр внутренних дел П.А. Валуев в свое время даже отдал распоряжение, чтобы «неудобные для напечатания в этом журнале статьи не цензуровались, а запрещались бы в целости».

Особой заботой цензуры была литература учебная и народная, в том числе историческая. Эти две наиболее социально опасные, с точки зрения правительства, категории населения (учащиеся и простонародье) должны были получать строго определенный объем информации и в совершенно однозначной трактовке. Появление в середине 1860-х годов ряда учебных книг (например, таких как «Самоучитель» И.А. Худякова и «Книга для чтения» А.И. Сувориной) вызвало предписание министров просвещения и внутренних дел о необходимости принятия мер к «прекращению издания и изъятию из употребления вредных для молодого поколения учебников». В 1866 году последовало два высочайших повеления об «особого рода цензурном надзоре» за учебниками и книгами для простонародья. Совет Главного управления поднял вопрос о восстановлении предварительной цензуры «для учебных, а равно предназначенных для народного и детского чтений изданий», как оригинальных, так и переводных. Начальству государственных и частных учебных заведений, а также обществам по народному образованию разрешалось допускать в учебные каталоги, училищные библиотеки и склады, издавать за свой счет, принимать к руководству или рекомендовать ко всеобщему употреблению только те общеобразовательные издания, которые «были цензурованы установленным порядком и одобрены министром народного просвещения» [926]926
  РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 3. Л. 130–132; Д. 4. Л. 30–36 об., 142 об.–146.


[Закрыть].

В связи с изданием учебной литературы цензурное ведомство и министр внутренних дел предлагали, чтобы Ученый комитет министерства народного просвещения в своих заключениях строго указывал на изданиях «рекомендуется», «одобряется» или только «допускается или в виде руководств, или в виде пособий, или для библиотек основных и ученических… для тех или других классов». Точная формулировка публиковалась в «Журнале министерства народного просвещения» [927]927
  Там же. Д. 5. Л. 226–229, 233–238, 445–448 об.; Д. 9. Л. 597, 621–624 об.; Д. 16. Л. 286–289.


[Закрыть]. Подобные меры должны были оградить наиболее «уязвимые», с точки зрения властей, слои населения от информации, в том числе и исторической, которая могла бы нарушить социальную и политическую стабильность в русском обществе. Именно народная и учебная литература, подлежащая особо строгому контролю, часто вызывала дебаты в цензурном ведомстве относительно содержания и процедуры надзора.

* * *

Взаимоотношения цензуры и исторического знания в России, как, впрочем, и ужесточение или смягчение цензурного давления на печатное слово, всегда находились в прямой зависимости от состояния общества, гражданского сознания его образованного слоя. В этом смысле перемены первых пореформенных десятилетий представляют значительный интерес. Возросшая политическая и культурная активность некоторых социальных кругов, оживление печати, расширение временных рамок используемой информации о прошлом имели своим следствием усложнение правительственного контроля, который включал целый спектр реакций – от упреждения до прямого запрета.

Важно подчеркнуть, что в условиях того времени цензура была не только репрессивным институтом власти, но также заставляла оттачивать язык научной публицистики, вынужденной постоянно оглядываться на цензурные строгости, использовать четкие формулировки и в то же время прибегать к эзоповому языку, учила обходить препоны и рогатки идеологических запретов. В сложившейся во второй половине XIX века обстановке цензура уже не могла быть тотальной. Она вынуждена была считаться с ею же контролируемым общественным мнением. Не пропуская ничего явно предосудительного, цензура предоставляла определенные возможности для развития исторического знания и науки в целом. Другая ситуация для публикации документов прошлого и сочинений на исторические темы сложится в России уже после 1905 года, в совершенно новой политической и общественной обстановке.

А.В. Топычканов
Охрана и музеефикация культурного наследия России в XVIII – начале ХХ века

По каким бы отраслям мы ни служили археологии, извлекаем ли из недр земли останки старины, группируем ли их в витринах музеев или занимаемся их научной обработкой – все мы работаем во имя одной, освящающей наш труд идеи: просветить людей, научить их уважать былое как источник их собственного благополучия и трудиться на дальнейшее развитие человечества.

Председатель Императорской археологической комиссии граф А.А. Бобринский [928]928
  Цит. по: Васильева Р.В. Главное археологическое учреждение царской России: Императорская археологическая комиссия. 1859–1917 гг.: Заметки архивиста // Культурное наследие Российского государства. СПб., 1998. С. 94.


[Закрыть]

В модерных обществах отношение к культурному наследию и музейному делу является одним из главных показателей отношения к прошлому вообще. Саму историю сохранения и публичной репрезентации памятников принято подразделять на несколько периодов; каждый из них характеризуется своей особой стратегией как сохранения, так и уничтожения материальных свидетельств минувшего [929]929
  Памятники архитектуры в дореволюционной России: Очерки истории архитектурной реставрации / А.С. Щенков (ред.). М., 2002.


[Закрыть], сочетанием прежних и новых форм музеефикации. Каждый из таких периодов далее мы будем рассматривать как время формирования и распространения определенной модели отношения к культурному наследию. Эти модели могли сосуществовать параллельно или присутствовать в практике одного и того же специалиста [930]930
  Ср., например, реставрационные работы в Нижегородском кремле видного архитектора, сторонника неовизантийского стиля, знатока строительной техники прошлого и активного участника археологических съездов 1880-х годов Николая Владимировича Султанова (Салтанова) (1850–1908) (см.: Султанов Н.История архитектурных форм. СПб., 1903; Савельев Ю.Р.Николай Султанов. СПб., 2003). В его деятельности соединялись два разных подхода к памятнику архитектуры, см.: Ерёмин И.О.Эволюция отношения к памятникам русского оборонного зодчества со стороны официальных властей в XIX – первой половине ХХ вв. (на примере Нижегородского кремля) // Памятники истории и архитектуры Европейской России (Исследование, реставрация, охрана): материалы докладов науч. конференций «Проблемы исследования памятников истории, культуры и природы Европейской России». Н. Новгород, 1995. С. 80.


[Закрыть]. Поэтому далее при описании этих моделей мы иногда будем нарушать хронологические границы их преимущественного бытования. В данной статье лишь намечен новый подход к анализу охраны памятников и музейного дела. Детальное и глубокое изучение каждой из выделенных моделей с учетом их изменений и трансформаций в различные периоды истории дореволюционной России – дело будущего.

Культурное наследие в XVIII веке: «куриоз» или географический объект?

Как известно, культурные преобразования Петра I привели к резкому противопоставлению «старины» и «новизны». Хотя Пётр I оценивал прошлое России (если пользоваться весьма огрубленным обобщением) как варварское, тем не менее он признавал в его свидетельствах определенные культурные ценности – либо в качестве курьезов (своей необычностью они оказывали эмоциональное воздействие), либо в качестве источников по истории России (прибегая к более поздней терминологии), либо в качестве мемориальных объектов, свидетельствующих о конкретном историческом событии или правителе и подтверждающих легитимность верховной власти, а также ее территориальных владений. Культурные ценности в эпоху Петра получили название «древности» [931]931
  О терминологии см.: Зозуля Л.И.Понятие «исторический памятник» в России в XIX – начале XX в. // Вопросы охраны и использования памятников истории и культуры / Э.А. Шулепова (отв. ред.). М., 1992. С. 160–171. В этой статье существенно скорректированы выводы


[Закрыть]. Этот термин оставался общепринятым вплоть до начала XX века, когда стали указывать на его недостатки [932]932
  Разгон А.М.Предварительный музейный съезд – итоги развития музейного дела в России // Музей и власть: Из жизни музеев. М., 1991. С. 18.


[Закрыть].

Пётр I принял ряд законодательных мер для сохранения древностей. Во-первых, он потребовал присылать «куриозные вещи» в Москву и Санкт-Петербург для пополнения сначала собственного собрания, а с 1714 года – Кунсткамеры (указы 1704, 1718, 1722 годов [933]933
  Охрана культурного наследия России XVII – ХХ вв.: Хрестоматия. Т. 1. М., 2000.


[Закрыть]). В этих указах формулируются первые критерии культурного наследия: «куриозность и необыкновенность», к чему относится все, что «зело старо», т. е. создано до Смуты начала XVII века [934]934
  Комарова И.И.Законодательство по охране памятников культуры: Историко-правовой аспект. М., 1989. С. 6–13. Конечно, курьезы, особенно останки так называемых волотов – людей-великанов (на самом деле, мамонтов), интересовали власть и в XVII веке, однако это не привело к появлению указов о выявлении и сохранении этих останков ( Замятин С.Н.Первая русская инструкция для раскопок // Советская археология. 1950. Т. XIII. С. 287–288).


[Закрыть]. Далее, в связи с задачей написания истории России при Петре I начали собирать (преимущественно в списках) «древние жалованные грамоты и другие куриозные письма оригинальные, также книги исторические рукописные и печатные», «куриозные, то есть древних лет рукописные на хартиях и на бумаге церковные и гражданские летописцы, степенные, хронографы и прочие сим подобные» (указы 1715, 1720, 1722 годов [935]935
  Охрана культурного наследия России. С. 25, 28.


[Закрыть]). Кроме рукописей, царь намеревался собрать для подготовки исторических сочинений надписи на камнях, монетах, гробницах, а также «ветхости или старые вещи» [936]936
  200-летие Кабинета Его Императорского Величества. СПб., 1911.


[Закрыть]. Наконец, Петр отдавал поручения о сохранении конкретных объектов культурного наследия: крепости Болгар на Волге, Коломенского дворца под Москвой, кораблей, галер и яхт в Переславле-Залесском и т. д. Петровские указы подтверждались в течение длительного времени, регулярно цитировались и дополнялись преемниками Петра на императорском престоле [937]937
  Формозов А.А.Страницы истории русской археологии. М., 1986. С. 21.


[Закрыть](например, последнее подтверждение указа 1718 года относится к 1832 году [938]938
  Охрана культурного наследия России. С. 100–101.


[Закрыть]).

Пётр задал основные формы мемориализации культурного наследия. Прежде всего, по его инициативе появились протомузеи: Арсенал («Цехгауз») в Москве (1702), в котором выставлялось трофейное вооружение «для памяти на вечную славу» [939]939
  Цит. по: Разгон А.М.Исторические музеи в России (с начала XVIII в. до 1861 г.) // Очерки истории музейного дела в СССР: сб. ст. Вып. 5. М., 1963. (Труды НИИ музееведения. Т. IX.) С. 206.


[Закрыть], Арсенал («Цехгауз») Петропавловской крепости (1703), Модель-камера для хранения чертежей и моделей кораблей (1709), собрание Кабинета Петра I (1711). Эти коллекции, по сути, выполняли функции исторических музеев. Так, например, арсеналы должны были хранить оружие старше 40 лет (было разрешено переливать только те пушки, «которые не старинные и никакого куриозства не имеют») [940]940
  Там же. С. 209, 208.


[Закрыть]. После создания в 1714 году Кунсткамеры Пётр I распорядился закупать

каменья необыкновенные, кости человеческие или скотские, рыбьи или птичьи, не такие, какие у нас ныне есть, или и такие, да зело велики или малы перед обыкновенным; также… старые подписи на каменьях, железе или меди, или какое старое и ныне необыкновенное ружье, посуду и прочее все, что зело старо и необыкновенно (1718) [941]941
  Охрана культурного наследия России. С. 24. Об организации Кунсткамеры подробнее см.: Станюкович Т.В.Кунсткамера Петербургской Академии наук. М.; Л., 1954.


[Закрыть].

Этот указ вышел после второго заграничного путешествия Петра I (состоявшегося в 1716–1717 годах), во время которого царь получил ясное представление о собраниях европейских музеев, кабинетов натуральной истории, художественных галерей и о нумизматических коллекциях. К самым ранним примерам музеефикации можно отнести сохранение первого дворца Петра I в Петербурге («Красные хоромы», или Домик Петра, 1703 год), для чего Пётр I распорядился выстроить специальную галерею [942]942
  Шарымов А.М.Предыстория Санкт-Петербурга. 1703 г.: Книга исследований. СПб., 2004.


[Закрыть].

В первой четверти XVIII века были предложены две формы выявления культурного наследия, которые ожидала большая будущность – анкетирование и экспедиции. Они возникли и развивались в рамках географической науки. Первое анкетирование, начавшееся в 1724 году, уже включало вопросы о местных древностях. Полученные ответы картограф и статистик Иван Кириллович Кириллов (1695–1737) использовал в книге «Цветущее состояние Всероссийского государства» (1727) [943]943
  Кириллов И.К.Цветущее состояние Всероссийского государства. М., 1977. Кириллов принимал самое непосредственное участие в подготовке и организации академических экспедиций; он был составителем первого общего географического атласа Российской империи – «Atlas imperii russici» (см.: Троицкий С.М., Новлянская Н.Г., Гольдберг Л.А.И.К. Кирилов и его труд «Цветущее состояние Всероссийского государства» // Кириллов И.К. Цветущее состояние Всероссийского государства. С. 8–10, 13–16).


[Закрыть]. Выявлением объектов культурного наследия занималась первая научная экспедиция Д.Г. Мессершмидта по Сибири 1719–1727 годов. Материалы этой экспедиции поступили на хранение в Кунсткамеру.

Модель отношения к культурному наследию, заданная Петром I, сохраняла свою актуальность до конца XVIII века [944]944
  См. общий очерк: Данилов И.Правительственные распоряжения относительно отечественных древностей с императора Петра I, особенно в царствование императора Александра II // Вестник археологии и истории. СПб., 1886. Вып. 6. С. 1–50.


[Закрыть]. Усилилось только мемориальное значение некоторых музеев. Кунсткамера, переданная Академии наук, в 1729 году включила в свой состав Императорский кабинет Петра I, а в 1730-е годы – коллекцию личных вещей Петра I и коллекцию Я.В. Брюса. Оружейная палата в XVIII веке стала выполнять функции хранилища коронационных предметов правящей династии. С середины XVIII века открываются новые музеи: Музей слепков при Академии художеств (1757), Музей натуральной истории при Московском университете (1791) и др. Появились провинциальные музеи: Иркутский музеум (1782), Барнаульский и Нерчинский музеи (1820-е). Первые сибирские музеи создавались с целью пробуждения интереса к специфике местного края, поэтому они экспонировали исключительно региональный материал. Следует отметить, что из-за отсутствия финансирования эти музеи просуществовали недолго [945]945
  Равикович Д.А.Из истории организации сибирских музеев в XIX в. // История музейного дела в СССР: сб. ст. [Вып. 1] М., 1957. (Труды НИИ музееведения. Т. I.) С. 163.


[Закрыть].

Императорская академия наук с середины 1720-х годов становится одним из главных центров изучения наследия прошлого – в том числе в ходе экспедиций в Сибирь, Поволжье, Приуралье, Предкавказье и на Север [946]946
  Гнучева В.Ф.Материалы для истории экспедиций Академии наук в XVIII и XIX вв. М.; Л., 1940.


[Закрыть]. Исследования почти не затрагивали территорию Средней России, что было обусловлено, с одной стороны, интересом к «куриозностям», которые значительно реже встречались в Средней России, а с другой – стремлением укрепить российскую власть на окраинах империи. Участники экспедиций занимались древностями в первую очередь как объектами географического изучения и описания [947]947
  См., например: Формозов А.А.Страницы истории русской археологии. С. 33.


[Закрыть]. Лишь некоторые исследователи (прежде всего В.Н. Татищев и Г.Ф. Миллер) подошли к изучению археологических памятников в качестве исторического источника [948]948
  Гурвич Д.М.В.Н. Татищев и русская археологическая наука // Советская археология. Т. 26. М., 1956. С. 153–164.


[Закрыть].

В XVIII веке предпринимались попытки провести анкетирование в регионах России. Хорошо известны опыты В.Н. Татищева по анкетированию территории Сибири и Казанской губернии в 1730-е годы [949]949
  О вкладе В.Н. Татищева в изучение и сохранение культурного наследия Урала см.: В.Н. Татищев и культурное наследие Урала в исторической динамике. Седьмые Татищевские чтения (Екатеринбург, 17–18 апреля 2008 г.): доклады и сообщения / С.П. Постников (отв. ред.). Екатеринбург, 2008.


[Закрыть]. М.В. Ломоносов как руководитель Географического департамента Академии наук в 1758 году выступил с инициативой проведения анкетирования территории империи с целью исправления и дополнения Атласа России. Ученый обращал внимание на необходимость изучения Средней России и описания исторических городов [950]950
  Разгон А.М.Охрана исторических памятников в России (XVIII в. – первая половина XIX в.) // Очерки истории музейного дела в СССР: сб. ст. Вып. 7. М., 1971. С. 324.


[Закрыть]. С 1770-х годов больше внимания уделяется центральным провинциям, особенно Москве и Московской провинции [951]951
  Илизаров С.С.К вопросу о формировании в XVIII в. исторического сознания: особенности восприятия российских древностей // Институт истории естествознания и техники им. С.И. Вавилова. Годичная научная конференция 2006 г. М., 2006. С. 230–234. См. описания Москвы 1770–1790-х гг.: Москва в описаниях XVIII в. М., 1997.


[Закрыть]. Так, например, известный исследователь Сибири Г.Ф. Миллер в 1778 году изучал Московскую провинцию с целью «учинить ей географическое описание» [952]952
  Миллер Г.Ф.Сочинения по истории России / А.Б. Каменский (сост.). М., 1996. Подробнее о Г.Ф. Миллере см. статью А.Б. Каменского «У истоков русской исторической науки: Г.Ф. Миллер» в данном сборнике (С. 33–51).


[Закрыть]. По инициативе М.В. Ломоносова и других членов Академии наук Синод начал собирать сведения о храмах и монастырях России [953]953
  Охрана культурного наследия России. С. 50.


[Закрыть]. К концу XVIII века во многих регионах составляются и издаются географические, топографические и экономические описания губерний, уездов и городов [954]954
  Разгон А.М.Охрана исторических памятников в России. С. 337–339.


[Закрыть].

Качество ремонтных работ на архитектурных памятниках выросло после того, как в 1730-е годы ответственность за ремонт старых зданий легла на архитекторов (ранее подрядчики выполняли многие работы самостоятельно) [955]955
  Памятники архитектуры в дореволюционной России. С. 17.


[Закрыть]. Церковные здания нередко ремонтировались или «по прежнему», или «против прежнего» («как и впредь было»), что допускало изменение облика здания при сохранении плана и общей композиции. Только небольшой круг памятников, обладающих особым мемориальным значением, действительно сохранял свой облик при ремонтах. К ним, прежде всего, относились памятники Московского Кремля: Успенский, Архангельский и Благовещенский соборы, стены и башни Кремля. Сохранность памятника зависела и от условий ремонтных работ, профессионализма архитектора и его представлений о ценности культурного наследия. В 1740-е годы в России зародилась реставрация станковой живописи: тогда в Россию были приглашены немецкие специалисты для «починки картин», которая заключалась в переносе красочного слоя на новую основу [956]956
  Алёшин А.Б.Развитие русской школы реставрации станковой масляной живописи. Л., 1972. С. 42.


[Закрыть].

С 1770-х годов растет число изданий о российских древностях. Н.И. Новиков в 1775 году предложил программу первой специализированной серии «Сокровище российских древностей», в которой предполагалось публиковать описания церквей и монастырей, исторических гербов, монет, портреты и биографии российских правителей, библиографии по истории российских древностей. Для этого издания московский архиепископ Амвросий (Зертис-Каменский) (1708–1771), знаток и любитель церковной архитектуры, контролировавший реставрацию Кремлевских храмов, подготовил описание Успенского, Архангельского и Благовещенского соборов Московского Кремля, однако в свет тогда вышел только корректурный экземпляр сборника [957]957
  Новиков Н.И.Сокровище российских древностей [Факсимильное издание] / подгот. С.Р. Долгова. М., 1986.


[Закрыть].

В рамках этой модели отношения к культурному наследию национальные памятники вызывали противоречивые оценки современников: самостоятельная эстетическая ценность русских древностей отрицалась, зато признавалось их историческое значение. В этом плане показательно отношение к ансамблю Московского Кремля. С одной стороны, при перестройке Кремля в 1769–1774 годах В.И. Баженов, оценивавший совершенство старых построек по близости к ордерным началам, отмечал, что зодчие прошлого,

без всякого правила и вкуса умножая украшения, ввели новый род созидания, который по времени получил от искусных исполнителей, хотя и не следующих правилам, огромность и приятство [958]958
  Цит. по: Снегирёв В.Зодчий Баженов. М., 1962. С. 222. Редактором и, возможно, соавтором речи В.И. Баженова был А.П. Сумароков.


[Закрыть].

Таким образом, архитектор признавал эстетическую значимость построек, ранее считавшихся варварскими. Одновременно руководитель Каменного приказа Н. Кожин утверждал, что Соборная площадь «есть сама по себе в древности славна, то и оставается к сохранению своего вида по прежнему» [959]959
  Цит. по: Памятники архитектуры в дореволюционной России. С. 33.


[Закрыть]. Современники отмечали, что памятники Соборной площади являлись «святынями» и «древностями», т. е. объектами религиозного и мемориального значения. Это подчеркнул Г.Р. Державин в стихотворении «На случай разломки Московского Кремля для построения нового дворца». При этом он высказал уверенность, что эта перестройка позволит кремлевскому ансамблю «прежней красоты чуднее процветать», т. е. улучшит внешний вид «великолепных зданий» [960]960
  Державин Г.Р.Сочинения: в 9 т. Т. 3. СПб., 1870. С. 191–192.


[Закрыть].

С другой стороны, в начале XIX века руководитель Экспедиции кремлевского строения Пётр Степанович Валуев (1743–1814) накануне коронации Александра I сообщал императору, что многие постройки в Кремле «помрачают своим неблагообразным видом все прочие великолепнейшие здания», и предлагал их уничтожить [961]961
  Забелин И.Е.История Москвы. М., 1905. С. 176–177. См. также: Валуев П.С.Записка П.С. Валуева по истории Оружейной палаты / публ., [вступ. ст. и примеч.] В.Г. Бухерта // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII–XX вв.: альманах. М., 1999. С. 61–63. В своей должности Валуев немало сделал для сохранения памятников архитектуры в дворцовых ансамблях Москвы и Подмосковья, в частности – Царицына.


[Закрыть]. В 1801–1808 годах один за другим были разобраны Сретенский собор, Хлебный и Кормовой дворцы, Троицкое подворье, Гербовая башня, часть Потешного дворца, Годунов дворец, некоторые постройки Государева двора. Руководствуясь теми же принципами, П.С. Валуев навел порядок и в Оружейной палате, освободив ее от ветхих вещей и поновив оставшиеся (полихромные изразцы, например, были покрашены краской). Подобные противоречивые оценки отечественных древностей можно встретить на протяжении XVIII и первой половины XIX века, что, по мнению А.А. Формозова, позволяет рассматривать соответствующие споры в контексте борьбы классицизма и романтизма, понимаемых уже не просто как художественные стили, но как определенные типы мировоззрения [962]962
  См.: Формозов А.А.Страницы истории русской археологии. С. 136.


[Закрыть]. Очевидно, что отрицание ценности российских древностей имело и другие причины: географический взгляд на древности, преобладавший в рамках этой модели, сужал их значение до объектов исторического ландшафта; в связи с отсутствием в историческом сознании того времени идеи органического и непрерывного развития страны культурное наследие обретало легитимность только благодаря своим связям с царствующей династией. Если эта связь не прослеживалась, историческая ценность памятника ставилась под сомнение.

«Иконография» культурного наследия: первая половина XIX столетия

В начале XIX века начинается формирование новой модели отношения к культурному наследию, которая получает распространение в царствование Николая I. Для нее характерно признание за российскими древностями значения ценностной и эстетической категории, внимание к иконографии культурного наследия, выделение его мемориального значения, подчеркивание связи наследия с принципом народности [963]963
  См.: Исторический очерк мер, принятых в России для сохранения и исследования древностей // Журнал общеполезных сведений. 1858. № 5. С. 166–189.


[Закрыть]. В процессе осмысления национальных основ российской государственности утверждалось представление о ценности русскихдревностей, вне зависимости от их отношения к классицизму и классической традиции. Однако классицистическая концепция продолжала оказывать влияние на отношение к материальному наследию прошлого. Во-первых, памятники прошлого оценивались с точки зрения иконографии, внешнего облика – «вида», форм, которые ассоциировались с определенными эпохами (собственно материальное воплощение почти не представляло интереса для историков, археологов и архитекторов) [964]964
  Памятники архитектуры в дореволюционной России. С. 161, 162.


[Закрыть]. Во-вторых, существовала убежденность в стилистической однородности памятников одного периода, что позволяло широко использовать аналогии и не всегда указывать их источники [965]965
  Там же. С. 167, 169, 215.


[Закрыть]. Конечно, круг аналогий был крайне узок, зачастую включал памятники других эпох или памятники, восстановленные с существенными искажениями (например, Теремной дворец Московского Кремля), поэтому представления об иконографии были достаточно обобщенными. В-третьих, памятники воспринимались как материальные свидетельства ушедшего прошлого, что также подразумевало отсылку к «первоначальному» виду и назначению этих памятников, которые понимались порой довольно условно и приблизительно [966]966
  Там же. С. 166.


[Закрыть].

Император Александр I, на взгляды которого оказала влияние классицистическая концепция, в большей степени интересовался памятниками Причерноморья. Именно на них распространялось первое в России распоряжение об охране всех объектов культурного наследия (на практике оно касалось только казенных владений) – высочайшее повеление «Об ограждении от разрушения древностей Тавриды» (1805). Император запретил «частным лицам» собирать и вывозить древности, найденные на Керченском и Таманском полуострове, а также потребовал предоставлять сведения о находках и месте их обнаружения в Академию наук [967]967
  Подробнее об изучении Причерноморья см.: Тункина И.В.Русская наука о классических древностях юга России (XVIII – середина XIX в.). СПб., 2002.


[Закрыть]. Император Николай I ценил не только произведения античного искусства, но и остальное культурное наследие России [968]968
  Савваитов П.И.Заботы императора Николая Павловича о сохранении памятников отечественных древностей и старины [1853] // Русская старина. 1877. Т. XIX. С. 148–154.


[Закрыть]. По его поручению уже в 1826 году министерство внутренних дел выпустило циркуляр о собирании сведений об «остатках древних замков и крепостей или других зданий древности» и их сохранении [969]969
  Охрана культурного наследия России. С. 98–99.


[Закрыть]. На основе поступивших из губерний материалов был составлен первый свод сведений о памятниках [970]970
  Глаголев А.Г.Краткое обозрение древних русских зданий и других отечественных памятников, составляемое при Министерстве внутренних дел. Ч. 1. Тетр. 1: О русских крепостях. СПб., 1838; Тетр. II: Описание церквей и монастырей. СПб., 1840.


[Закрыть]. Для сохранения памятников большое значение имел Строительный устав 1835 года, вобравший в себя все предшествующие законодательные акты об охране архитектурных памятников. Серия указов 1820–1840-х годов обозначила основные принципы отношения к памятникам древности: все древние здания (в том числе церковные) должны сохраняться, их реставрация допускается только по разрешению Технико-строительного комитета министерства внутренних дел (при финансировании работ из казны) или императора, при реставрации должен оставаться «древний стиль византийского зодчества», все археологические находки должны передаваться в Академию наук [971]971
  Охрана культурного наследия России. С. 98–101, 104–105, 107–110; Памятники архитектуры в дореволюционной России. С. 97.


[Закрыть]. В 1840-е годы Синод издал распоряжения по сохранению церковных памятников, основанные на этих же принципах.

Благодаря личному контролю императора удалось упорядочить работу соответствующих ведомств. Основной контроль за охраной памятников осуществляло министерство внутренних дел. Губернские статистические комитеты, подчинявшиеся Центральному статистическому комитету министерства внутренних дел, вели учет памятников и иногда создавали музеи [972]972
  Подробнее см.: Комарова И.И.Научно-историческая деятельность губернских и областных статистических комитетов // Археографический ежегодник за 1978 год. М., 1979; Зозуля Л.И.Губернские статистические комитеты в системе выявления и охраны памятников старины в России (XIX – начало ХХ в.) // Памятники истории и архитектуры Европейской России. С. 62–69.


[Закрыть]. Финансирование памятникоохранительной деятельности было возложено на губернские органы власти. Технико-строительный комитет министерства внутренних дел рассматривал проекты перестройки и реставрации зданий. Сложившаяся к 1840-м годам система охраны объектов культурного наследия в целом работала неэффективно и не могла остановить повсеместное разрушение памятников, особенно в провинции. Для сохранения культурного наследия необходимо было усиление государственного и общественного контроля за охраной памятников. Возможно, именно поэтому император поддержал создание в 1846 году Санкт-Петербургского археологическо-нумизматического общества, целью которого было «изучение классической археологии», а также «археологии и нумизматики новейших времен стран западных и восточных» [973]973
  Охрана культурного наследия России. С. 108.


[Закрыть]. После переименования Императорское русское археологическое общество издало программу описания российских древностей – «Записку для обозрения русских древностей», составленную И.П. Сахаровым (СПб., 1851) [974]974
  Подробнее об этой записке, а также о жизни и деятельности «палеолога» (по словам тогдашнего биографа и источниковеда Н.П. Барсукова) и исследователя русской иконописи Ивана Петровича Сахарова (1807–1863) см.: Вздорнов Г.И.История открытия и изучения русской средневековой живописи. XIX в. М., 1986. С. 55–59, 127–128.


[Закрыть]. Эта программа так и не была реализована.