Текст книги "Русская жизнь. Потребление (январь 2008)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

III.

«Поскольку пресыщенное поколение повсюду ищет тип, Нэнси можно назвать „типичной продавщицей“, – пишет в познавательнейшем своем рассказе О?Генри, – ее лицо, ее глаза, о безжалостный охотник за типами, хранят выражение, типичное для продавщицы: безмолвное, презрительное негодование попранной женственности, горькое обещание грядущей мести. То же выражение можно увидеть в глазах русских крестьян, и те из нас, кто доживет, узрят его на лице архангела Гавриила, когда он затрубит последний сбор. (…) Немногие, я думаю, сочли бы большой универсальный магазин учебным заведением. Но для Нэнси ее магазин был самой настоящей школой. Ее окружали красивые вещи, дышавшие утонченным вкусом. Если вокруг вас роскошь, она принадлежит вам, кто бы за нее ни платил – вы или другие».

Это правда – продавщицам принадлежит вся роскошь мира. Они профессионалы обладания. Но это обладание без победы. Без вкуса победы.

Вот, наверное, поэтому две продавщицы из бутика элитных вин попались недавно на странном поступке. Они сняли с полки коллекционный коньяк за пять тысяч долларов и выпили. После чего налили в драгоценную бутылку значительно более дешевый коньяк, армянский. За армянский внесли деньги в кассу и выбили чек. Пятитысячедолларовый же сосуд с приблудным содержимым постарались уместить обратно на полку. Не учли, однако, всех степеней защиты. Были уличены… Руководство винного бутика, фраппированное случившимся, спрашивало девиц только об одном: зачем? Девушки были на хорошем счету, обе – непьющие красавицы. Так – шампанского, мартини… Продавщицы сказали, что захотели представить себе, что испытывает человек, выпивший бутылку коньяку стоимостью в пять тысяч долларов. Интересные девушки, любопытно бы было с ними познакомиться. Действительно – что? Ну, во-первых, он испытывает похмелье – приблизительно такое же, как если б он выпил бутылку водки «На бруньках». Каким барином ни будь, все равно в гроб покладуть. Черчилль говорил, что социалисты учатся равенству у смерти и потому мало приспособлены к жизни. В таком случае адепты драгоценного коньяка учатся неравенству у жизни и мало должны быть приспособлены к смерти. Но девушек заинтересовал, вероятно, более прикладной вопрос: вкус? Эмоциональный букет в самый момент употребления? Профессионалы чужого богатства утверждают, что в эти секунды все двадцать веков земледелия и рефлексии салютуют пьющему. Да и что, в сущности, коньяк за пять тысяч. Что вы скажете о ленивом (без особенного удовольствия) упивании вином за двадцать семь тысяч долларов бутылка? Пьешь, по большому счету, однокомнатную квартиру в Воронеже, да еще со всей мебелью. Первый этаж, сортир совмещенный. И даже не вставляет. Так что продавщицы, в сущности, удовольствовались малым. Или нет, не так. Они узнали главную тайну обладания – распробовали вкус победы.

Дмитрий Данилов
Здесь торгуют

Курск остается купеческим городом

Салон связи «Связной» рядом с вокзалом. Девушка-продавец, она же консультант, щебечущей скороговоркой объясняет тонкости маркетинговых промо-акций молчаливому набычившемуся пареньку в меховой кепке. Злоупотребляя при этом уменьшительно-ласкательными суффиксами. За каждую покупочку у нас вам на счетик капает бонус, за любую покупочку, телефончик, например, купите, или даже какую-нибудь мелочишку, сумочку для телефончика, там, или сим-карточку, и у вас на счетике образуются бонусы, они накапливаются, и при следующих покупочках мы вам даем скидочки. Я ч-чето не очень п-понял. Я ч-че, щас куплю, и мне с-скидка будет? Нет, сейчас не будет, давайте я вам объясню. Вот вы сейчас покупаете у нас телефончик по обычной цене, и вам на счетик капнет несколько бонусных баллов, и когда вы у нас еще что-то будете покупать, мы вам сделаем небольшую скидочку, и у вас еще бонусиков прибавится, и когда еще сделаете покупочку, скидочка уже больше будет, ну, в общем, накопительная система, вы у нас покупаете, а вам капают бонусики. А, ну, п-понятно, вообще-то я ч-че-то запутался, давайте я вам объясню, да ладно. Парень надвигает меховую кепку на глаза и порывисто выходит из «Связного».

Торговый центр «Гринн», магазин меховых шапок. Женщина, а вот это вот, это что, кролик? Ой, да что вы, женщина, какой же это кролик, это бобер, да, а что-то на кролика похож, да что вы такое говорите, женщина, смотрите, вот это кролик, а вот это вот – это никакой не кролик, а самый настоящий бобер, ну посмотрите сами, сравните, ну вообще-то практически одно и то же, я бы сказала, ну женщина, ну вы что, ну вы сами подумайте, если бы это был кролик, я бы вам разве сказала, что это бобер, я бы вам так бы и сказала – кролик, зачем же мне вас обманывать, мне обманывать нельзя, у меня репутация.

Салон «Евросеть» там же, в торговом центре «Гринн». Солидная тетенька бальзаковского возраста пытает молодого консультанта на предмет плееров. Скажите, а у вас есть такие плееры, чтобы и MP3 проигрывали, и видео? Есть, конечно, вот, смотрите, вот этот, например, видео играет, и этот тоже, да они вообще в этом ряду практически все видео воспроизводят. А чем они отличаются, почему цены такие разные? В основном емкостью. Вот этот два гигабайта, этот и этот по четыре, а вот этот – восемь, сюда много влезает. А вот у этого экран хороший, большой, как раз чтобы удобно было видео смотреть. Ой, какой симпатичный. А можно его посмотреть? Вообще, он хороший, да? Да, хорошая модель. А сборка чья? Сборка наша, российская. Ой, российская?… Ну да, а что? Ну ведь российская – это же ведь ужас. Почему ужас? Чем вам российская сборка не нравится? Что, думаете, китайская лучше? Ну, не знаю… Китайская – наверное, тоже не очень, но главное – чтобы не российская, нет, я российскую сборку брать не буду, российская – это ужас, ужас.

Тот же салон «Евросеть». Девушка-консультант через весь зал кричит другой девушке, которая сидит за столиком и оформляет покупки: Люда, смотри, а это золотой телефон? Да, золотой. А почему он такой серебряный? Это ничего, нормально, это просто золото такое.

Один из бесчисленных курских супермаркетов. Продавщица средних лет говорит другой продавщице, совсем молоденькой: сходи на раздачу, передай вот это Марине. Какой Марине? Ну, Марина, страшненькая такая девушка на раздаче. Страшная такая, ни с кем не спутаешь. И продавщицы ехидно улыбаются друг другу.

Хожу по курским магазинам, смотрю и слушаю. Магазинов, супермаркетов, салонов связи и торговых центров в Курске видимо-невидимо. На вокзале, ожидая, когда утренняя мгла сменится светлым днем, случайно разговорился с одним курянином. Где, спрашиваю, тут у вас самый большой торговый центр? Ой, сказал курянин, да у нас их тут полно, этих торговых центров. Две большие конкурирующие сети плюс еще много отдельных торговых комплексов. И в центре их много, и по окраинам. По словам этого курянина, Курск занимает второе место в России после Москвы по степени концентрации торговых учреждений – то ли на душу населения, то ли на единицу площади. Проверить затруднительно, но, погуляв по городу, начинаешь этому утверждению верить.

Поезжайте, сказал курянин, в «Гринн», там рядом еще торговые центры есть и Центральный рынок.

«Гринн» – огромное новое здание, похожее на наш московский «Атриум» у Курского, кстати, вокзала. Четыре этажа. Море магазинов, большой супермаркет, несколько ресторанов. В принципе, мало чем отличается от большинства московских торговых центров. Разве что практически нет фирменных магазинов, зато много индивидуальных предпринимателей, арендующих в «Гринне» помещения. Бросается также в глаза обилие маленьких лавчонок, торгующих мобильными телефонами, бывшими в употреблении. Из любопытства обозрел ассортимент двух таких лавочек. Практически все телефоны в ужасающем состоянии, потертые, поцарапанные, с неразличимыми цифрами и буквами на клавишах. Это относится и к дорогим моделям. То ли куряне неаккуратно пользуются своими «трубами», то ли здесь просто не принято часто менять аппараты.

Из второго этажа «Гринна» можно попасть непосредственно в современный застекленный пешеходный переход через улицу Дзержинского. В переходе стоит бабулька, перед ней – напольные весы, обычные, старые, облезлые, видимо, от частого употребления. Можно заплатить десять рублей, встать на эти весы и узнать свой вес вместе с весом зимней одежды и обуви. Услуга.

Прошел по переходу и спустился к Центральному рынку. Центральный рынок состоит из торговых рядов под открытым небом и огромного рыночного павильона. Побродил по рядам. Бросается в глаза преобладание головных уборов. Целые ряды головных уборов. Шапки, кепки, береты: меховые, шерстяные. Мужичок в мятых тренировочных штанах и кожаной куртке меряет меховые кепки, продавщица держит зеркало, жена в пуховике и кожаных брюках оценивающе смотрит. Мужичок примеривает черную меховую кепку, лоснящуюся, блестящую. Ничего вроде, да? Да, ничего. Нормально. А ну-ка вот эту померяй. Мужичок примеривает другую меховую кепку, светло-серую с голубоватым отливом. Кепка большая, объемистая, переливающаяся. О, вот эта хорошая, тебе идет, да, вроде ничего, хорошо смотрится, и на голове сидит, как влитая, мужичок поворачивается из стороны в сторону и смотрит в зеркало. Видно, что ему очень нравится светло-серая меховая кепка с голубоватым отливом, и жена одобрительно смотрит на него.

Стенд с женскими шапками. Шапки разные, большие и поменьше, высокие и беретообразные. По большей части, из меха или из чего-то, напоминающего мех. В основном, совершенно чудовищных конструкций и расцветок. Особенно одна шапка поразила. Что-то такое накрученное, наверченное, свисающее бахромой, бесформенно-огромное, топорно-вычурное. Если бы Алла Борисовна Пугачева с ее манерой одеваться не была популярной московской певицей, а была бы курянкой со средним достатком, она бы обязательно купила и носила такую шапку.

В рыночном павильоне торгуют съестным. Бабушки русского народного вида продают овощи, соленья, семена. Вот у одной бабульки – большие горы семечек трех видов. Семечки «Лакомка» – самые дорогие, по 16 рублей стакан, красивые, черно-блестящие, аккуратные, пригожие. «Масленка» – тоже ничего, но не такие великолепные, как «Лакомка», обычные, нормальные семечки, по 12 рублей. Есть и третья горка семечек, рядом лежит картонка, на которой написано «Птичкам». Семечки «Птичкам» – чрезвычайно убогие, серовато-грязные, отвратительные. Некоторые семечки поломаны и раздавлены, на многих отсутствует шелуха. Кажется, что эти семечки как-то специально избивали и мучили перед тем, как выставить на продажу. Стоят семечки «Птичкам» какие-то жалкие 8 рублей. Семечки «Лакомка» отличаются от семечек «Птичкам», как Сокол от Капотни, как «Красная стрела» от поезда Волоколамск – Ржев, как BMW седьмой серии от румынского автомобиля «Дачиа» 70-х годов выпуска, гордости диктатора Чаушеску. Целая пропасть между этими двумя сортами семечек. А посередине – «Масленка». Голд, классик и лайт. Премиум, стандарт и бюджетный класс. Всюду брендинг, всюду маркетинг, всюду жизнь.

Потенциальный покупатель спрашивает у веселой бабульки: а это ваша картошечка? Моя, сынок, моя. А свекла? Тоже моя, а чья же еще? А вот лучок – тоже ваш? Мой, сынок, мой, и картошка, и лук, все мое, – делает широкий охватывающий жест, – все, все мое! И заразительно смеется.

Рядом – несколько фруктовых рядов. Там совершенно другая атмосфера, сухая и отчужденная, как в супермаркете. Из нескольких десятков продавцов обнаружен только один кавказец, остальные русские.

Дальше – мясные ряды. Мясо, сало, субпродукты. Аккуратно отрубленное лицо свиньи. Куры, утки. Прилавок с зайцами. Зайцы разделаны и распластаны. Внутренностей у зайцев нет, только жилистое розово-белесое мясо. На заячьих лапах оставлен черный мех, судя по всему, специально. От этого длинные мертвые заячьи лапы похожи на камыши.

Поднялся на второй этаж, на галерею, квадратом окружающую помещение рынка. Там ничего интересного – какие-то небольшие магазины одежды, кондитерских изделий, еще какой-то ерунды. Зато интересно смотреть сверху на мясные ряды. Мясо и люди. Люди и мясо, почки, сердца, языки, печень, сало. Люди режут мясо и покупают мясо. Много мяса и много людей среди мяса.

Вышел на улицу Дзержинского, огляделся. Вокруг просто море всякой торговли. Вот торговый центр «Покровский». Он очень сильно отличается от торгового центра «Гринн». Прежде всего, своей обшарпанностью и общим убожеством. Этот так называемый торговый центр – просто каре старых домов, в которых расположилось множество мелких неказистых магазинчиков, а посередине – обычные торговые ряды. Народу мало, товары жалкие.

Совсем рядом – другой торговый центр, «Сосновский». Не такой внушительный, как «Гринн», но и далеко не такой ничтожный, как «Покровский». Просто большой старый дом, внутри которого все снесли и оборудовали торговые помещения. Побродил по «Сосновскому». Опять маленькие магазинчики, специализация магазинчиков пугающе разная, от свадебных платьев до крепежных изделий. В салоне свадебных платьев – пусто, светло и бело, и почему-то возникают очень отчетливые похоронные ассоциации. В магазине крепежных изделий огромный стенд, на котором в четком порядке расположены десятки, если не сотни, болтов, шурупов, гаек, винтов. Вспоминаются инсталляции Кабакова. Чьи это болты? Это болты Нелли Петровны. Где гайка Маргариты Николаевны? Она у Михаила Иосифовича.

Одна продавщица говорит другой: все будет хорошо, я тебе даю установку, как Кашпировский: все будет хорошо, все будет хорошо, и делает над головой собеседницы страшноватые пассы.

Магазинчик, где продаются фляжки, стаканчики, зажигалки и другие нелепые сувениры. Болтают две молодые продавщицы, одна по ту, другая по эту сторону прилавка. У обеих в руках мобильные телефоны. Смотри, какая классная – продавщица нажимает кнопку, и из хилых динамиков доносится ритмичное бдынь-бдынь-бдыщ. Секунд двадцать слушают, завороженные. Да, клево, слушай. А когда я на своего злюсь, я на его звонки вот такую ставлю, слушай. Из телефона доносится другое бдынь-бдыщ, мало отличимое от первого. Ой, здорово как, я тоже такую хочу, дай скачать, девушки включают блютус, и бдынь-бдыщ перетекает из одной «раскладушки», розовенькой, в другую, серебристую.

Ходил по курским магазинам часа четыре. Сколько можно. Решил съездить в Коренную пустынь. Это такой монастырь в тридцати километрах к северу от Курска, в поселке Свобода, один их важнейших центров православного паломничества. Там хранится список с чудотворной богородичной иконы, которая так и называется – «Коренная». Оригинал в силу исторических обстоятельств находится за границей. Побывать в Курске и не посетить Коренную пустынь было бы немного странно.

Середина дня, часа три, зашел в Знаменский собор на Красной площади, спросил тамошних бабушек, как добраться до Коренной пустыни. Бабушки сказали, что от Введенской церкви недалеко от вокзала каждые полчаса ходят маршрутки, очень удобно. Насчет расписания они точно не знали, но, вроде, часов до семи или до восьми должны ходить, или даже позже.

Введенская церковь, аккуратная и ухоженная, стоит посреди довольно безобразного места. Вокруг – кособокие, вросшие в землю домики частного сектора, несколько пятиэтажек, какие-то замызганные ларьки… И тут же, рядом с остановкой автобусов, бодрыми темпами строится торговый центр, большой, яркий и пестренький, похожий на торговый центр «Варшавский» в Москве, рядом с одноименной станцией метро. Строящийся торговый центр чудовищным образом контрастирует с окружающей серо-патриархальной обстановкой.

Прождал на остановке почти час, скопилась огромная толпа пассажиров. Подъехала Газель, и в нее моментально втиснулось невероятное количество людей, они набили своими телами все внутреннее пространство микроавтобуса, они были готовы целый час ехать, согнувшись в три погибели, ужас. Что же делать. Что же делать. Минут через десять пришел автобус – старый желтый Икарус, и все, кто не смог влезть в маршрутку, влезли в Икарус, тоже дикое количество народа, ну ничего, как-нибудь.

Окна Икаруса равномерно покрыты грязью, сквозь них совсем ничего не видно, то есть, вообще. В салоне горят только три лампы, темно, тесно. А что делать.

В полшестого приехали в Свободу. Зашел в крошечное помещение автостанции, посмотрел расписание – последний автобус на Курск отправляется ровно в шесть. Кассирша подтвердила. Сказала, что есть еще маршрутка, но последняя идет тоже примерно в шесть. А сколько до монастыря идти, не подскажете? Да тут рядом, минут семь ходьбы.

Ладно, раз приехал, надо идти, а там посмотрим. Очень быстрым шагом добрался до ворот обители минут за пятнадцать, по территории монастыря до храма еще очень далеко пришлось идти… Невысокий, но просторный храм, полумрак, только-только началась всенощная, чтец читает девятый час, народу всего человек десять, спрашиваю у монаха, как можно отсюда в это время выбраться, он говорит, уже никак, последний автобус в шесть, а до электрички семь километров пешком, но можно здесь переночевать, это не вариант, уже куплен билет на поезд, да и вообще. Поклонился святыне и ушел.

А и хорошо. Смысл паломничества – в том, чтобы совершить поклонение, и чтобы пожертвовать ради этого некоторым количеством времени, сил и средств. И все. Остальное – впечатления, ознакомление с достопримечательностями, возвышенные переживания – необязательно, опционально. Есть – хорошо, нет – ничего страшного. Вот так и получилось. Паломничество в чистом виде – пришел, поклонился, ушел. Слава Богу.

Может, еще успею на маршрутку. Почти прибегаю к автостанции. Пусто, темно, автостанция закрыта. Ни души.

Вообще, место довольно глухое. Дорога, ряд деревенских домов, несколько тусклых фонарей. Тихо, безлюдно. Но даже в таком глухом месте имеется довольно большой продуктовый магазин, светлый, хорошо оборудованный, открытый до одиннадцати вечера, с неплохим ассортиментом. Как-то неправдоподобно хорошо на курской земле с магазинами. Спросил у продавщицы, не приходила ли маршрутка и не ожидается ли какой-нибудь еще транспорт. Маршрутка уже ушла, другого транспорта до утра не будет. Поголосуйте на дороге, может, кто подбросит.

Стоял, голосовал. Машины проезжают примерно раз в три минуты. Проезжают мимо, не останавливаются.

Что делать, что делать. Еще какое-то время пытаться остановить машину, если не получится – идти в монастырь и проситься на ночлег. Билет на поезд – коту под хвост. И еще целый день ошиваться в Курске. Да… Что называется, попал. Зато побывал в Коренной пустыни, что не может не радовать.

У магазина остановилась машина с черными на оранжевом таксистскими шашечками. Водитель что-то купил в магазине, вернулся к машине. До Курска не подбросите? Опоздал вот на автобус. Вообще-то, я не собирался ехать, но ладно, если нормально заплатите, давайте отвезу. Деньги есть?

Есть, есть. Ура.

Вышел на улице Ленина, главной улице Курска. Только недавно было бесприютно, одиноко, тревожно и немного безнадежно, а теперь – хорошо, комфортно, уютно. Улица Ленина освещается не столько уличными фонарями (они довольно тусклые, мертвенно бледные), сколько витринами бесчисленных магазинов. На расстоянии примерно пятидесяти метров друг от друга, наискосок через дорогу – два одинаковых салона «Евросеть». В пределах зрительной досягаемости – огромный супермаркет и несколько немаленьких продуктовых магазинов. Купеческий город Курск.

В ресторанчике за соседним столиком – молодая пара, судя по всему, студенты, из, как говорится, хороших семей. Формат их общения можно обозначить как «воркование». Доносится фраза: вот мы сейчас сидим здесь, разговариваем, а я все вспоминаю тот наш с тобой эпизод на Хрущева…

Эпизод на Хрущева. Это проспект такой есть в Курске. Наш эпизод на Хрущева.

Очень отчетливо почувствовал, что не могу больше слушать речи курян, произносимые ими при совершении актов потребления. И еще почувствовал чистую, незамутненную радость от осознания того, что на вокзале уже ждет фирменный поезд «Соловей», и что примерно через десять часов буду уже в Москве.

Дмитрий Ольшанский
Сплясать, как Андрей Белый

О найме квартиры и провалившемся сватовстве

«Не в том дело, что танцовал он плохо, а в том, что он танцовал страшно».

Ходасевич

Вообще– то мы должны были снять квартиру вместе. Предусмотрено было все.

Вечером я возвращаюсь домой из университета – до пяти у меня сплошное востоковедение. Захожу в книжную лавку (поймана, наконец, «Москва» Белого) и сажусь за компьютер зарабатывать нам редкие деньги простительной чепухой. Она готовит ужин, вяжет мне свитер (обязательно черный, в двадцать один год положено любить черное) и отбивается от соседей, которых раздражает воющий магнитофон. Пусть еще будут довольны, что мы не танцуем. Точнее, я не танцую. К семейной жизни прилагаются также: длинные юбки, плотные занавески, последний этаж, желательно в Лялином переулке, каблуки (даже без них она меня выше), остатки лепнины, разбитая лестница без лифта, фальшивовато-любовные записки на пейджер («Милая, я скоро буду с гостями»), квартирная хозяйка – условная чудо-старуха, неожиданные ссоры и торопливые примирения.

Именно на примирениях воображаемая идиллия и оборвалась.

«Мне надоело, что ты все время ноешь. Я не могу больше слышать о твоих страхах», – вот и все, чего мне удалось добиться. Добивался я, правда, уж слишком старательно – в двадцать один год вас еще живо интересуют причины отказов. Но героиня моих бедствий вовремя перестала подходить к телефону и отключила пейджер – ровно за день до того, как нужно было звонить риэлторам. Надоедливого абонента и отвергнутого квартиросъемщика, меня осаждали неприятные мысли. Я даже бросил листать свежекупленную «Москву под ударом», ибо и она не утешала меня – без пяти минут жениха.

– Ною, ною, разве ж это я ною, – длинно и уныло тянул я свою нескончаемую вечернюю думу, почти решившись уже никуда назавтра не ехать и квартиры никакой не снимать. – По-моему, я всего только пару дней говорил ей, что у меня болит голова. Нет, как-то раз я спросил ее мнения о том, почему целый вечер подволакивал ногу. Ну и вывихнул руку – почти. Жаловался ей на спину или не жаловался? Уже не помню. Просил ее слушать мне сердце? Должно быть. И еще что-то о смерти – но о смерти и правда было всерьез и подолгу, благо возраст располагал. В двадцать один год смерть как никогда приближалась. Страшно мне было всю ночь. Впрочем, уже к утру я преодолел себя, выбрав и жизнь, и квартиру. Выживу, справлюсь один – и без свитера, и без записок.

До трех часов дня я обзвонил двадцать восемь агентов. Девятнадцать из них честно не знали, чем Садовое кольцо отличается от Бульварного, и были отпущены с миром. Еще один, опережая время в корыстных порывах, пожелал сто процентов комиссионных – но в ту эпоху положено было давать пятьдесят, и я предсказуемо поскупился. Трое других обещали перезвонить и пропали. Еще трое мучились со мной до вечера, в изобилии предлагая варианты – но тут уж я сполна отыгрался за пропавшую недоневесту. – А у меня для вас есть квартирка! – Где же? – В самом центре, как вы и просили! Дешево! Брать нужно сегодня! – Адрес? – Ой, совсем близко от метро Академическая, всего-то на троллейбусе проехать пять остановочек. – Спасибо, не надо. – Так вы же просили…? – Просил. Передумал.

Не хуже девицы умею просить, чего нет: чтоб не больше двух комнат, задешево, внутри кольца, и не первый этаж, без залога. Впрочем, во времена, когда о несчастной любви сообщали на пейджер, никто и не знал о залоге.

Мне звонили по шесть раз в минуту, обещали, манили, взывали к моей несуществующей тяге жить как можно ближе к метро и как можно плотнее к работе. О чем они говорят? Какое мне, к Бафомету, метро, и какая работа? Едва отделясь от родителей, загордясь своей взрослостью и безутешностью, я требовал совсем иного маршрута: переулок, кабак, и опять переулок до квартиры друзей, ночной винный, две арки, у церкви свернуть, и уже после трех улиц и пяти утра прямая дорога домой. Возле метро Академическая, при всех его неизвестных достоинствах, такие доблести проявить затруднительно – здесь нужен иной пейзаж, и другие «микрорайоны», тогда еще не снесенные. Итак, отправив двадцать шесть риэлторов к Бафомету, я находился в романтическом ожидании нужной жилплощади. Надо сказать, я почти что дождался – мне везло не в любви, а в недвижимости.

Предпоследний агент, торопливый, в наушниках мальчик – обманул меня в самый последний момент. Он пообещал мне Полянку, недорого, и я согласился, еще не зная, что значит Замоскворечье для бедных, назойливых и упрямых. Запоминайте: когда вас везут на Полянку, Ордынку, Новокузнецкую, Пятницкую и Татарскую, и вы не нарядный богатина, а невразумительный студент-востоковед – все закончится просто. Среди посольств и островских купеческих особняков, у трамвайных путей или за чудом не потревоженным доходным домом обнаружится скорбный видом полубарак, осыпающееся на глазах произведение позднесоветских властей. Именно туда и ведут вас, в одинокую и назло всей улице выстроенную монстрильню – посреди разнообразных красот. Пока вы еще на Полянке – мир Божий прекрасен, как только зашли во двор – вы уже на Академической в пяти остановочках на троллейбусе, дальше подъезд – точь-в-точь ближнее Подмосковье, а потом и квартира в вечно-модном стиле «101-й километр», совершенно не рвущийся к небесам потолок и руиноремонт, вобравший в себя всю силу мировой энтропии. Признаться, даже и в те, вполне романтические свои годы я не был готов там навек поселиться. Все равно, что жениться на однокласснице-двоечнице. Это значит, что мне оставался последний агент.

– Снежана, – представилась она застенчиво, и я покосился на ярко-синие сапоги. Сапоги впечатляли. Впрочем, как и ресницы – изрядные, словно дворники на лобовом стекле свежекупленного и едва растаможенного автомобиля. – Идемте? И мы пошли. Ходили мы с ней две недели, совершенно как школьники, которым негде, кроме как вверх-вниз по лестнице и на темных проходах во двор. Надо сказать, я и вправду набрался съемно-жилищного опыта за это время, испробовав и повидав все, что мне подавалось за сходную цену. А предлагалось не то, чтоб немногое – ибо чужая квартира, подобно «лучшей на свете» девице, бывает и эта, и следующая, и через одну. В свое время я сватался к каждой.

Арбат, Староконюшенный переулок, радушная бухгалтерская красота. Дом кирпичный, цэковски-солидный. Хозяйка, вылитая Агафья, с утра набравши на лицо килограмм штукатурки, объясняла мне, почему я обязан переплатить: строем вытянулись три шкафа, чудесная стенка с хрустальной посудой, картина с рассветом над Гималаями, ковер на полу и, конечно, долгожданный ковер на стене, симпампусечка! – как же я мог его пропустить. Хорошо, что мне на него указали, алкая стодолларовой надбавки. – Кто вы по профессии, молодой человек? – Сказать ей про востоковедение? Впрочем, уже неважно. Извините-простите. Налюбовавшись ковром, я бы прыгнул в окно, если б не было двери. Я, оказывается, не люблю Русь. Снежана была недовольна.

Яковоапостольский переулок у Земляного вала, напротив храма, двухэтажная студия, пусто, свободно, просторно – и неуловимо враждебно. Никакой штукатурки – Елена Михайловна выглядит лет на двадцать моложе, чем есть, то ли бегает, то ли пьет минеральную воду, и поглядывает на меня с подозрением. Были такие мамы у моих недолговечных невест. Муж, понимаете, «живет там», да и сама она только изредка приезжает. Стол, розетки, из крана не капает, мебель, какую хотите, такую и ставьте. Да хоть танцуйте на гладком полу. Но я не танцую. Снежана еще раз шепчет на ухо мне, сколько все это стоит, – и мы вежливо кланяемся. Спускаясь по лестнице, я испытываю приступы обидчивого патриотизма, но на улице, у ближайшей глубокой канавы, они почему-то проходят.

Гусятников переулок возле Чистых прудов, двухкомнатная, и хозяева неожиданно были сговорчивы. Заходим – и сразу мерещится что-то не то в этой крошечной, но с двумя зеркалами, прихожей. Набросаны сумки, коробки, уже седую Евдокию Ивановну слегка водит из стороны в сторону. – Вы живете пока еще здесь? Она неопределенно разводит руками. – Так, уже не живем, но… бываем. «Бывает» не только она – на коротком диване, в беспамятстве свесив ноги, лежит господин с неразборчивой рожей. Гость, владелец, жених, бывший муж? Кто их здесь разберет, в алхимическом браке. Сильно пахнет полупустыми ретортами. Нет, не сильно – утро все-таки. Коробка хрустит под ногами. Я подталкиваю Снежану и широко, доверительно улыбаюсь. Но мне совершенно не весело. Мне очень страшно. Страшно, что мы не помиримся с так называемой бывшей невестой, страшно, что я никогда не женюсь, что женюсь, что умру. Что мне не подойдет никакая квартира.

Старопименовский, ближе к Малой Дмитровке, явно бывшая коммуналка, разрезана, но не разменяна. Папа-болтун, дочка – в широком свитере, неопределенного возраста, меня смущается. Кажется, ей максимум двадцать. Отец почему-то не тащит по комнатам, только заводит на кухню и смотрит куда-то мимо меня. Кухня – гордая бедность, точно такая же хлебница с красной розочкой у меня была в детстве. Девочка так и молчит. Нет, ей уже все двадцать пять, иначе не слушала бы про утюг и обогреватель. – Вам понравится, – пообещал папа и вдруг погладил меня по плечу. Дочка немедленно покраснела. Еще бы, ей тридцать лет, а ведь девушкам столько вообще не бывает. Тридцать лет – это хуже, чем полубарак на Полянке. Сначала хлебница с розочкой, дальше утюг, а потом сразу смерть. Я бежал в беспорядке – Снежана меня догоняла. Одно дело болтать о женитьбе, а другое – жениться. Это, знаете, страшно.

День терялся за днем, но я никуда не селился. Точнее, я жил на диване, с тайной надеждой поглядывая на пейджер. Вдруг она все-таки мне напишет? Напишет! Как только я позабуду о том, что ее дожидаюсь, едва займусь чем-нибудь отвлеченным, она появится – как и не пропадала. Мы помиримся – и, поженившись, станем жить хоть на Академической, в самом центре, в пяти остановочках на троллейбусе. Даже в аду. Лишь бы пейджер сказал что-нибудь. Он молчал. Зато позвонила Снежана. Есть вариант – угол Покровки и Лялиного, вам подходит? Мое любимое место в Москве. Мне, так уж и быть, подходило.

Мы встретились у магазина «Свет». Я как-то сразу почувствовал, что этот раз будет особым – хоть здесь и не было ничего, что я себе тщательно напридумывал. Ожидался хозяин-мужчина. Лепнина цела и увесиста. Лестница не разбита, лифт работает. Этаж не последний, четвертый. Про юбки и каблуки я и вовсе молчу – вместо них были джинсы с наклеенными дракончиками и ярко-синие сапоги. Теперь они мне даже нравились.