Текст книги "Чудовище (ЛП)"
Автор книги: авторов Коллектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)
– Ты дрожишь.
Я скрещиваю руки в знак протеста – и чтобы удержать тепло – и качаю головой, но Рис возникает рядом со мной раньше, чем я успеваю осознать это.
– Жаль, что я не могу согреть тебя. – Он скользит пальцами по моим рукам, не касаясь их, и только от одного этого моя дрожь усиливается. – Может быть, тогда у меня получится успокоить тебя.
Эти слова пугают меня, я поворачиваюсь к нему лицом и вздрагиваю, осознав, насколько близко он находится ко мне. Наши лица в нескольких сантиметрах, мы вдыхаем выдохи друг друга.
Я облизываю губы.
Его взгляд опускается на мой рот.
– Ты не сможешь поцеловать меня, – шепчет он.
– Я и не собиралась, – отвечаю я так же тихо.
– Ладно.
Не стану обманывать, это немного больно, но я стараюсь, чтобы по моему лицу не было видно, как его слова ранили меня. Он щурится, словно уже знает, но я не собираюсь подтверждать этого, даже если мне хочется попробовать его на вкус, почувствовать его, сделать так, чтобы эти слова не покидали его рта. Он продолжает смотреть на меня, пока я таращусь в темноту, отвернувшись от огней маленького городка позади нас.
– Тебе пора домой, Джайдин.
– Почему? – От своего резкого ответа я сама вздрагиваю, но его это не беспокоит.
– Потому что холодно, и если ты останешься, то можешь заболеть.
– Как будто это кого-нибудь волнует.
Мы сидим, молча глядя перед собой.
– Меня волнует, – бормочет он едва слышно, но я слышу. И этот простой факт, эти два слова ободряют меня. Даже если он просто призрак. Факт, что кто-то в этот момент заботится о моей безопасности и благополучии. С моих губ слетает дрожащий вздох – именно сейчас я готова признать, что замерзла, и, потирая ладонями плечи, киваю, признавая его правоту. Вскочив с земли, я закидываю на спину рюкзак и иду по дорожке в сторону выхода с кладбища. Оглянувшись, я ожидаю увидеть Риса, но он не идет за мной, а все еще сидит возле своего надгробия, не отрывая от меня взгляда.
– Ты не пойдешь со мной? – кричу я.
Уголки его губ приподнимаются, и через секунду он уже стоит передо мной.
– До тех пор, пока ты этого хочешь.
***
Рис останавливается напротив кофейни на углу в нескольких кварталах от моего дома. Развернувшись на пятках, я останавливаюсь рядом с ним. Он смотрит внутрь. Кафе закрыто. Свет выключен, стулья задвинуты, пол идеально чистый. Этой ночью в городе царит безмолвие. Тишину мира нарушают только звуки нашего дыхания.
Я перевожу взгляд на отражение Риса в стекле витрины. Он кривит рот в отвращении, его глаза кажутся пылающими в свете висящего над нами фонаря. Вздрогнув, я поворачиваюсь к нему.
– Ты в порядке?
Не глядя мне в глаза, он кивает. Его губы крепко сжаты, брови сведены в линию, ноздри раздуваются.
– Здесь все началось, – говорит он тихо, но меня поражает, какой яростью наполнен его голос.
Он был застрелен – я помню то ощущение жгучего проникновения в мою грудь – но в кафе? Я что-то упустила. Он смотрит на меня и коротко улыбается, но эта улыбка с примесью злобы.
– Нет, я умер не здесь, хотя мог бы. – Он последний раз окидывает взглядом кафе и выходит на дорогу. В маленьком городке ночью на дорогах спокойно, поэтому я не удерживаю его.
Его гнев виден в том, как он сжимает и разжимает кулаки, после чего вцепляется пальцами себе в волосы. Он останавливается у желтой разделительной линии, поднимает голову к небу и издает крик, исполненный такой яростью, что каждый волосок на моем теле встает дыбом.
Инстинктивно я прижимаю одну руку к груди, а другую ко рту, чтобы заглушить любые стоны боли. Его мучения впиваются в меня жаркими осколками боли, а перед глазами мелькают вспышки света. Белый. Черный. Белый. Я не хочу мешать этому его моменту, хотя, чем сильнее его отчаяние, тем сильнее становятся ощущения в моей груди. Всю свою муку Рис вкладывает в эти напряженные крики. Слезы струятся по его щекам, но он не смахивает их.
Мне хочется подбежать к нему, обнять и сказать, что все будет хорошо. Но я не могу этого знать. Я не знаю, что произошло с Рисом. Все, что мне известно – это то, что он притягивает меня, словно яркая вспышка света в самой темной ночи, и я сделаю все, чтобы добраться до нее. За исключением того, что боль его смерти заставляет меня сгибаться пополам, пока он криками пронзает тишину ночи. Словно дает понять каждому, кто может услышать его, что ему все еще больно.
В здании через дорогу включается свет. Я не думаю. Я просто двигаюсь. Заставив свое тело разогнуться, я выбегаю на дорогу и врезаюсь в Риса с такой силой, что он, пошатнувшись, падает на дорогу, а я сверху на него. Его глаза широко открыты – то ли от беспокойства, то ли от любопытства, то ли от всего этого вместе. Мой взгляд прикован к светящемуся окну в здании напротив в ожидании, что кто-то выйдет оттуда посмотреть, что происходит.
– Что…
– Ш-ш-ш. – Я прижимаю ладонь ко рту Риса. Его губы растягиваются в ухмылку под моей рукой, а тело подо мной расслабляется. Его руки находятся на моей талии, и мое тело напрягается от такой опасной близости. Я постепенно опускаю взгляд на него и убираю руку, открывая его потрясающую улыбку.
– Что ты сделала? – спрашивает он, и в глазах его пляшут искорки удивления.
Смущенная, я слезаю с него, освобождаясь от его головокружительных объятий.
– Я спасла нас от того, что кто-нибудь вызвал бы полицию, Мистер Кричащий На Улице, как оперная прима, – шепчу я и шлепаю его по руке.
Он усмехается, потирая место удара, словно самый счастливый парень на земле.
– Они не могут меня слышать.
Я качаю головой, указывая на здание.
– Но там зажегся свет…
– Возможно, кто-то решил выпить воды или проснулся от плохого сна.
Звучит правдоподобно, но его крики отчетливо звучали в тишине ночи. Рис замечает мое растерянное выражение лица, поэтому тут же добавляет совершенно серьезно:
– Они не могут слышать мертвых, Джайдин.
От этой его фразы меня пробирает озноб – я представляю, как одиноко чувствуют себя мертвые. А еще думаю, что, возможно, он кричал не от боли. Возможно, он кричал, желая быть услышанным. Я задаю ему этот вопрос, но он переводит взгляд на пустую кофейню, и я понимаю, что это правда.
Рис поднимается с земли и поправляет рубашку.
– Мы здесь не из-за меня.
Его волосы торчат в разные стороны, но, кажется, ему все равно. Он просто еще раз приглаживает их рукой и поворачивается ко мне лицом.
– Просто скажи мне. Что ты сделала?
– Что ты имеешь в виду?
– Ты не можешь коснуться меня, не говоря уже о том, чтобы вот так толкнуть.
– Я ничего не делала. Подумала, что тебя могут услышать, поэтому побежала.
С минуту он просто смотрит на меня, словно решает, верить или нет, но потом указывает на улицу.
– Нам туда?
Я киваю и веду его к своему дому. Это всего лишь несколько кварталов, и мы добираемся быстрее, чем я ожидала. Свет выключен. Мать, скорее всего, валяется на диване с очередной бутылкой какого-нибудь ликера. Я молюсь, чтобы не с водкой. После водки она совсем невыносима.
Как можно тише мы входим в темный дом. Как только Рис входит, я закрываю дверь на замок. Три замка. Ключ, засов и цепочка. Мать лежит на животе на диване. Единственный источник света – мерцающий экран телевизора. Я подхожу, чтобы укрыть ее одеялом, висящим на спинке дивана, тянусь к пульту, и в свете телевизионного экрана вижу валяющуюся на полу пустую бутылку из-под водки.
Отлично.
Я выключаю телевизор и жестом показываю Рису следовать за мной по коридору в комнату. Мы тихонько доходим до угла, поворачиваем в коридор, и тут скрипит половица. Замерев с широко открытыми глазами, мы в ожидании слушаем, проснется ли моя мать. Через мгновение с дивана доносится стон, после чего мать снова затихает. Я подталкиваю Риса вперед по коридору, и мой страх растет от возможности того, что мать проснется и увидит меня – вернувшуюся в ее дом, в ее жизнь. Поворачивая вслед за Рисом в комнату, я случайно врезаюсь ногой в дверь, отчего она ударяется о стену. Мы снова замираем. На этот раз мать просыпается.
– Кто там? – спрашивает она хриплым ото сна голосом, с грохотом скатываясь с дивана.
Мы слушаем ее возню, после чего она начинает ползти в холл. Часть меня хочет помочь ей, но другая часть – более сильная и более напуганная – заставляет застыть на месте. Добравшись до входа в холл, мать включает свет. Мы с Рисом сжимаемся, пока она, сощурив глаза, пытается сфокусировать зрение. Из-за яркого света и воздействия алкоголя это занимает у нее минуту, но она, наконец, узнает меня, и я слышу ее слабый голос:
– Джайдин?
Несколько раз сглотнув, я отвечаю:
– Да, мама. Это я.
Она озирается, и ее тело начинает сотрясать дрожь.
– Где он? – шепчет она.
Я напрягаюсь и смотрю на Риса. В недоумении сдвинув брови, он выходит в холл из-за моей спины, показывая себя, но мать его не видит.
– Где он? Он пришел с тобой? – Она бросается к двери, проверяя первый замок, второй, третий. Удовлетворившись, она отодвигает занавеску и осматривает улицу, а затем задает тот же вопрос: – Где он?
Вздохнув, я спрашиваю:
– Кто ОН, мам?
– Ты знаешь, кто! Где он? – Она начинает кричать и почти задыхается от охватившей ее паники. – Где он? Ты, маленькая сучка! Ты привела его сюда, не так ли? Да? – Прежде чем я успеваю среагировать, она поднимает руку в воздух. Пощечина звонкая и резкая, аж в ухе звенит от удара ее ладони. Встретившись с матерью взглядом, я не нахожу в ее глазах сожаления. Только страх и ненависть.
***
– Что я тебе сделала? – кричу я ей.
Вцепившись пальцами в волосы, она отворачивается и рычит:
– Ты просто похожа на него.
Осознание этого накрывает меня. Мой отец. Конечно, она хочет убедиться, что именно его я не привела сюда. У него тоже есть способности, как и у меня. Захлопнув дверь спальни, я смотрю на Риса. Он развалился на моей кровати. Смотрится хорошо, но картинка становится размытой из-за навернувшихся слез. Глотать становится больно. Больно оттого, что она моя мать. Больно, что Рис стал свидетелем этой сцены. Мои глаза наполняются слезами, в груди все сжимается, лицо пылает. Рис похлопывает по месту на кровати рядом с собой, и я забираюсь туда. Он поднимает руку, и я прижимаюсь к его холодному телу, укрывая нас двоих одеялом. Со странным спокойствием мы слушаем, как моя мать шныряет по дому, бросаясь вещами. Я вздрагиваю всем телом, когда очередной предмет, пролетев по коридору, ударяется в мою дверь. Но она никогда не входит. Рис кладет ладонь мне на щеку, но его прикосновение легкое, словно перышко, едва ощутимое. Он гладит мою скулу, нос, подбородок. Это успокаивает и облегчает жжение на щеке, оставленное ладонью матери.
– А твоя мама была такой? – шепчу я, когда моя мать успокаивается и, кажется, снова уходит.
– Мамочка. Она была прекрасна.
Мои губы изгибаются в улыбке, когда он называет свою маму «мамочкой».
– Я спрашиваю не о том, как она выглядела. – Я тыкаю его в бок указательным пальцем.
Он хихикает и убирает руку от моего лица, чтобы схватить за запястье, и кладет мою руку себе на грудь.
– Нет, моя мама не была такой. – Рис облокачивается на спинку кровати, разводит ноги и тянет меня между ними до тех пор, пока моя спина не прижимается к его груди, после чего обнимает руками за талию. Так интимно, но это именно то, что мне нужно.
– Расскажи мне что-нибудь, – шепчу я, отчаянно пытаясь отвлечься от боли в груди.
Одной рукой он проводит по моим волосам, скользя пальцами сквозь длинные пряди.
– Что ты хочешь услышать?
– Сказку, – отвечаю я, но мое сердце умоляет: забери меня с собой, когда соберешься уходить.
Рис упирается подбородком в мою голову, и мы какое-то время сидим молча. Его ровное дыхание и размеренные движения груди убаюкивают меня. Когда он, наконец, начинает говорить, мои веки тяжелеют.
***
– Жил-был мальчик, у которого было все, о чем он мог мечтать. Идеальная семья, влиятельные друзья, самая симпатичная девушка в школе.
Я фыркаю, но он продолжает:
– Жизнь шла замечательно. Он чувствовал себя непобедимым. До одного-единственного вечера, когда все изменилось. Мальчик всего лишь забежал в кофейню, когда капающий на улице дождь превратился в ливень. Он нашел свободный столик и вытащил телефон, чтобы просто поиграть, пока погода не улучшится. За этот же столик напротив мальчика сел мужчина. Мальчик с любопытством оглядел незнакомца, но тот не уходил, а вместо этого широко улыбнулся. Вряд ли мальчик мог понимать, что эта улыбка возникла неспроста. «Я вас знаю?» – спросил мальчик. Мужчина улыбнулся шире и сказал: «Сегодня узнаешь».
– Через час мальчик выходил из кофейни с широко открытыми от шока и недоверия глазами. Внутри у него все переворачивалось от мысли, что в один момент идеальная жизнь разбилась на куски. Едва он забежал за угол, его вырвало, и в горле все горело от поднимавшейся из желудка кислоты. Это должно быть ложью. Но слова мужчины эхом отзывались в его голове. Ты. Мой. Сын.
– Это был первый и последний раз, когда мальчик видел своего настоящего отца. Мужчина – его отец – ушел, улыбаясь, словно главным его делом было сообщить мальчику, что жизнь, которой он живет – обман. Фальшивка. И что изначально он не должен был стать частью этой семьи.
– Как только все содержимое желудка вышло наружу, мальчик побежал домой. С бледным лицом и мокрым от дождя и пота телом он вбежал в дом. Она была дома одна – слава Богу. Бросив беглый взгляд, мать кинулась к нему, заметив, как он взволнован. Или, может быть, решила, что он заболел. Он и чувствовал себя больным, но не от гриппа или простуды. Мальчик был болен оттого, что все в его жизни может измениться, и от страха, что его станут тянуть на две стороны. От ужаса, что этот новый отец заберет его из семьи. Дрожа всем телом, он решительно выпрямился и выпалил эти слова. Он. Мой. Отец.
– Рассказав матери, что произошло в кофейне, он ждал ее слов о том, что все это ложь и тот незнакомец сыграл с ним какую-то нездоровую шутку. Но ее лицо побледнело, а в широко раскрытых испуганных глазах появились слезы. Выражение ее лица подтверждало правду лучше всяких слов. «Пожалуйста, мамочка», – умолял мальчик. – «Скажи, что это неправда», – продолжал он, умоляя вернуть ему его жизнь. Но она всего лишь пробормотала: «Мне очень жаль, Риси», – и протянула к нему дрожащую руку, но он уклонился от нее. Как она могла так поступить с их семьей? Как могла она лгать шестнадцать лет?
– Мать рассказала ему все. О том, как они с мужем долго пытались зачать ребенка. Их брак разваливался, и они все чаще проводили ночи по отдельности, потому что быть вместе и знать, что эта близость не принесет им ребенка, было невыносимо. Это означало, что они не состоялись, как пара. Находясь в депрессии, однажды после работы она отправилась в бар, где обратила внимание на рядом сидящего привлекательного мужчину. Один напиток сменял другой, и в результате она оказалась в чужой постели. Спустя пару месяцев она обнаружила, что беременна. Муж был в восторге от этой новости. Наконец-то все начало вставать на свои места. Как она могла лишить ребенка любящего отца, даже если этот ребенок не от него?
У Риса сбилось дыхание.
Эта сказка о нем.
Я слышу, как ему тяжело, и хочу видеть его лицо, хочу утешить его, но понимаю, что он сам должен с этим справиться. И я делаю то немногое, что могу – обхватываю руками его руки, все еще обнимающие мою талию, и переплетаю наши пальцы. Он кивает мне в затылок, понимая этот жест, после чего делает еще один отрывистый вздох и продолжает.
– Я чувствовал себя потерянным. Злился на нее, что она хотела скрыть это от меня. Ненавидел себя за то, что играл роль хорошего сына, хотя с каждым годом становился все хуже. Я начал пить и курить. Сигареты и травку. Я разрисовывал граффити стены в городе. Если не был пьян, то был под кайфом. А если не был под кайфом, то был пьян. Иногда, когда боль в груди становилась совсем невыносимой, я делал и то, и другое. Понимаешь, мне не хватало этого. Кайфа. Окрыляющего ощущения собственной непобедимости, даже когда знаешь, что это не так. Мне не хотелось думать обо всем этом, и я не думал, а делал все, чтобы похоронить это поглубже.
– Дни сменялись месяцами, месяцы – годами, и все было нормально. Пока не произошло это. В одну прекрасную ночь я был под кайфом и пьян одновременно, и не мог контролировать свое поведение. Мой отец – мой фальшивый отец – я даже не знаю, как правильнее его называть… Он злился на то, что я пускаю свою жизнь под откос. Сказал, что ему стыдно за меня. И что, если я не покончу с этим, он перестанет считать меня своим сыном. Меня переклинило. Я сказал ему, что он не мой отец. Он ударил меня.
– И только после этого моя мать заговорила. Только тогда она сказала ему, что это правда. Что она обманывала его все эти годы. Что она сожалеет. Мама в слезах умоляла нас прекратить драку, но он не сделал этого, потому что я не позволил.
– Он отступил, но я снова набросился на него. Бил его. Выплескивал на него всю злость и разочарование, которые испытывал по отношению к матери. Мы дрались долго. Я не мог тягаться с ним, а он был чертовски силен – мне было не справиться с ним. Задыхаясь, я рухнул на пол. Губа была рассечена, ногу пронзила нестерпимая боль, когда я, проехавшись по столу, рухнул на нее всем весом, сбив рядом стоящий стул. Он собрался уходить, но я не хотел, чтобы на этом все закончилось.
– Я был под кайфом и настолько пьян, что выхватил из ящика пистолет. Я пытался прижать его к своему виску, но он схватил меня за запястье, пытаясь остановить. Хуже всего было то, что он пытался спасти меня. Он любил меня и не хотел видеть, как я убиваю себя. Но я не был его ребенком. Я был ничей. Я был ложью в поддельно-счастливой семье. «Брось, Рис!» – закричал он. Но я упорствовал. Выкручиваясь и крепче сжимая пистолет, я пытался ослабить его хватку. «Черт возьми, сынок, перестань!» – просил он.
– Это был тот самый момент. Он назвал меня своим сыном, словно я действительно был им, даже зная, что мы не одной крови. Я был его семьей. У него не было ни тени сомнения, ни малейшего колебания. Но было слишком поздно. Пистолет выстрелил. На мгновение мы застыли, не понимая, в кого попала пуля, если вообще в кого-нибудь попала. А потом я почувствовал это. Все произошло почти незаметно. Меня окутала тьма. Тишина. Пустота. Место, где я мог просто быть собой. Не быть ложью. Бременем. Позором. Не чувствовать себя черным пятном на их жизни. Единственным их позором. «Нет. Нет, Рис», – мой папа велел маме вызвать скорую и повернулся ко мне. – «Держись, сынок. Останься со мной».
– Когда-то мы были счастливой семьей, и я смотрел на мир сквозь розовые очки, потому что не знал одного-единственного секрета. Секрета, скрывающего мамин грех. Но даже после этого я был в их семье, в той жизни, которую они строили. Но я не ценил этого. Хотелось бы мне осознать это раньше. Несмотря на то, что во мне текла кровь чужого человека, я был всецело их сыном и братом, потому что они любили меня, а я любил их.
Рис прижимает меня к себе – его руки, обнимающие мою талию, дрожат. Я хочу, чтобы он понял: он совершил ошибку, но это нормально. Все мы люди, и всем нам свойственно ошибаться. Мы что-то портим. Совершаем глупости. Боремся. И иногда эта борьба происходит оттого, что мы хотим, чтобы кто-то другой ненавидел нас так же, как сами мы себя ненавидим. Но слова застревают в моем горле. Его тело дрожит, а дыхание, касающееся моей шеи, горячее и влажное.
Я больше не могу этого вынести. Переворачиваюсь в его объятиях, обхватываю лицо ладонями и пальцами касаюсь слез, струящихся по его щекам. Его шоколадного цвета глаза прикованы ко мне, руки крепче сжимают талию, удерживая нас вместе.
Только сейчас я понимаю, что лежу на нем. Эта поза еще более интимная, но мы не совершаем ни одного движения, чтобы изменить ее.
Я облизываю губы.
Он переводит взгляд на мой рот.
– Ты не можешь поцеловать меня, – шепчет он.
– Я и не собираюсь, – отвечаю я так же тихо.
Рис кивает, но взгляд сосредоточен на моих приоткрытых губах, пока он приподнимается и садится ровнее, вынуждая меня выгнуть спину. Наши тела прижаты друг к другу, и у меня под кожей вибрируют электрические разряды, когда пальцами он скользит по моей спине.
– Не бывает людей полностью хороших или полностью плохих. В каждом живут красавица и чудовище – в нас поровну от того и другого. Мне бы хотелось, чтобы я понял это раньше. И тогда, возможно, я все еще был бы здесь. – Рис заправляет волосы мне за ухо. – Возможно, я был бы здесь с тобой.
– Ты уже здесь.
Он опускает взгляд, и тени от его длинных ресниц трепещут на щеках.
– Нет, меня нет. – Наши взгляды встречаются, и в его глазах я вижу тоску. – Не так, как хотел бы. Я холодный. Бестелесный. Я не настоящий.
Мое дыхание сбивается, и я отвечаю:
– Для меня ты реален.
– Разве это может стать реальностью только потому, что один-единственный человек в это верит?
– Может. Если верит тот самый человек.
Его кадык дергается, когда он сглатывает комок эмоций, борясь с тоской по своей семье, своей жизни и тому, что у него могло быть.
– Джайдин, не отказывайся от своей семьи, как это сделал я.
***
Пробивающееся сквозь жалюзи солнце слепит мне глаза. После нескольких неудачных попыток, мне наконец-то удается нащупать шнурок и повернуть их, погружая комнату в тень. Несмотря на то, что свет стал тусклым, мой мозг все-таки проснулся. Я приподнимаюсь, пока не упираюсь в спинку кровати, и протираю глаза, пытаясь собраться с мыслями. Воспоминания о прошлой ночи размыты. Глаза болят от недостатка сна. И тут меня осеняет.
Рис.
Его нигде не видно. Снова нащупываю шнурок жалюзи, и солнце опять заливает комнату, ослепляя меня на мгновение. Фокусирую зрение. Риса нет. Отодвигаю стопки книг, стоящие рядом с кроватью, и заглядываю под нее. Там тоже нет. Подбегаю к шкафу и открываю дверцу, но меня приветствует лишь собственная одежда, плавно раскачивающаяся на вешалках от моих резких движений.
Дверь в спальню открывается, и я вздрагиваю от скрипа петель, заставшего меня врасплох. В дверном проеме стоит Рис, его брови сведены, в глазах беспокойство, но я качаю головой, и на моем лице появляется улыбка.
Он здесь.
Он все еще здесь.
И он помнит меня.
Мы не знали, что произойдет утром. Это его первый опыт в качестве призрака. И мое первое общение и дружба с призраком. Мы не знали, есть ли тут какие-то правила или принципы. А вдруг ему можно выходить только по ночам? Или нельзя долгое время быть вне своей могилы.
Я подхожу к нему, чувствуя волнение и облегчение одновременно, и обнимаю его. Он по-прежнему ощутим. По крайней мере, для меня.
Рис медленно поднимает руки, обнимает меня и шепчет:
– Я все еще здесь.
Я киваю, но от этого внутренняя дрожь не становится меньше. Меня поражает, насколько сильно я боюсь потерять его. Но разве он уже не потерян? Я не хочу думать об этом. Не могу. Он здесь, а остальное не имеет значения.
Все еще прижимаясь к нему, я спрашиваю:
– Куда ты ходил?
– Я хотел проверить твою маму. – Я поднимаю на него взгляд, шокированная его заявлением, но он пожимает плечами и продолжает: – Приятно находиться рядом с живыми. Я хочу впитать это все. Мир. Твой мир. Тебя.
Мои щеки вспыхивают, и я снова прячу взволнованное выражение своего лица на его груди, прижимаясь ближе. Рис смотрит на порушенные стопки книг на полу, а затем на меня, ожидая объяснений. Я смущенно пожимаю плечами. Не хочу сознаваться, что искала его под кроватью, но расползающаяся по его лицу широкая улыбка говорит мне, что он и так это понял.
– Ты думала, что я прячусь под кроватью?
– Откуда мне знать, куда утром деваются призраки. Там темно.
Он откидывает голову и смеется этим своим грудным смехом.
– Я призрак, а не вампир.
Я снова пожимаю плечами. Он не должен винить меня, и его теплая нежная улыбка, проникающая в меня, говорит мне, что он этого и не делает. Я прошу Риса остаться в моей комнате, пока бегу в душ, чтобы привести себя в порядок. Схватив свои домашние шорты и майку, я оставляю его. От одной мысли о том, что в моей спальне парень, мои мышцы сжимаются. Мне нужно быстро привести себя в божеский вид. Через холл я тихонько пробираюсь в ванную и включаю воду. Моя мать крепко спит, пока я моюсь, натягиваю одежду, собираю влажные волосы в небрежный пучок и крашу ресницы тушью. К моменту возвращения в свою комнату болезненное напряжение моих мышц уходит.
Рис бродит по спальне, и я сажусь на кровать. Смотрю на него и чувствую, как набухает грудь, а губы приоткрываются в предвкушении. Он прикасается к одежде в моем шкафу, но не столько смотрит, сколько ощупывает ее. Осматривает книжную полку, заставленную разными безделушками и книгами. Выбирает пару из них – только для того, чтобы полистать страницы и поставить на место. А затем он переводит взгляд на меня.
Через мгновение Рис уже в противоположной стороне комнаты. А еще через секунду он уже передо мной, опирается руками в кровать по бокам от меня. Его лицо в сантиметре от моего. Набравшись смелости, я встречаю его взгляд и читаю в нем вопрос. Тот, который он не решается задать.
– Что? – спрашиваю я хриплым от волнения голосом.
Он осматривает мое лицо и тело, которое тут же нагревается под его взглядом, но я не отстраняюсь. И даже придвигаюсь ближе.
– Ты прекрасна, – шепчет он. Его дыхание щекочет шею, и большим пальцем он круговыми движениями ласкает мое бедро. – У тебя нет фотографий?
– Хм-м. – Я поднимаю голову, не осознавая до сих пор, что закрыла глаза и растворилась в этом моменте.
Он понимающе ухмыляется и повторяет вопрос:
– У тебя нет фотографий? – и кивает в сторону книжной полки.
Я качаю головой. Что мне сказать? Мама не является моим самым горячим поклонником. Несмотря на то, что в школе говорят мне быть самой собой, никто не пожелал стать моим другом после слухов, распущенных моей матерью. Теперь это уже не слухи. Теперь это холодные, упрямые факты.
Даже собственная мать ненавидит ее. Говорит, что она ведьма, как и ее отец. Она злая.
Может, так и есть. Я буду первой, кто признает, что в моих венах течет тьма.
– О чем ты думаешь? – Голос Риса возвращает меня к реальности.
– Ни о чем.
Он прижимает ладонь к моей щеке, подталкивая ближе, пока его дыхание не касается моего лица.
– Скажи мне, – умоляет он.
Глядя на него, трудно понять, зачем он хочет узнать эту одну простую вещь. Единственное, чего бы мне не хотелось, чтобы он знал. Одно дело наблюдать, как ко мне относится мать, но другое дело знать, что весь мир считает так же.
– Просто у меня нет друзей. – Я снова пожимаю плечами, стараясь сделать этот жест беззаботным.
Его взгляд смягчается, а уголки губ приподнимаются.
– У тебя есть я, – и, прежде чем я успеваю ответить, он отворачивается. – Люди бывают настоящими чудовищами по отношению к другим. Мне следовало знать это, – бормочет он, садясь на кровать рядом со мной.
– Я никогда не была бы чудовищем по отношению к тебе.
– Я знаю.
В спальню гордой поступью входит моя кошка, прокладывая себе путь через разбросанные на полу книги, и трется об мои ноги.
– Доброе утро, Хищница. – Я беру на руки пушистое рыже-полосатое существо. Она безостановочно мяукает, но я крепко держу ее.
– Хищница? – смеется Рис.
– Конечно. Она агрессивная. – Я подношу кошку к нему, но она кричит, яростно царапая когтями воздух и умудряется поранить мне руки. Я отпускаю ее, удивленная такой реакцией. Кошка вылетает из комнаты рыжей стрелой.
– Кто там? – раздается в коридоре испуганный голос матери.
Я со страхом поворачиваюсь к Рису. Прежде чем успеваю открыть окно, чтобы мы выбрались наружу и ушли подальше из этой чертовой дыры, он хватает меня за руку. Не сильно, но ощутимо. Уверенно.
– Попробуй.
Одно слово, одно действие, которого я не хочу совершать. Но ради Риса я готова на все, что угодно.
– Мама, никто не преследует тебя. Не волнуйся. – Я пытаюсь успокоить ее, поднимая ладони кверху, давая понять, что не хочу причинить ей вреда.
– Не поднимай передо мной свои ведьмины руки, – рычит она, и я мгновенно опускаю ладони. – Я вижу, что он притаился в тени. В ожидании своего шанса.
– Где? Где ты его видишь?
Ее взгляд проходится вдоль моего тела, начиная с пальцев ног, пока она не встречается со мной взглядом. Она усмехается:
– Каждый раз, когда смотрю на тебя.
Я вздрагиваю и качаю головой, но она продолжает раздраженным тоном:
– Он привел их. Он всегда их приводил, и ты тоже.
– Кого?
– Монстров. – Ее глаза полны злобы и страха. – Он был хорошим, но монстры завладели им. Год за годом он менялся, а потом глубоко запрятал себя. – Она сует сложенные вместе руки между ног. Мне требуется мгновение, чтобы буквально осознать то, что она имеет в виду. – Потом появилась ты, и он исчез. Стало спокойно. Хорошо. Были мы. Ты похожа на него, но это не было проблемой, потому что ты была хорошей. Ты была другой. Но ты начала видеть то, что не должна была видеть. Потом ты пришла домой с капризной улыбкой, и начались мои мучения. Ты... – Она тычет в меня пальцем, буквально прорычав последнее слово. Дрожа всем телом, она подходит ко мне. – Ты принесла мне то письмо, распространившее его смрад повсюду.
Я в недоумении качаю головой.
– То есть он отправил тебе письмо по почте?
– Ты принесла его! – истерично шипит она.
– Я не знала! Откуда мне было знать, если ты не говорила ничего? Что он сделал, мамочка?
Слово выскользнуло само. Мамочка.
Она застывает. Ее тело перестает трястись. Губы плотно сжаты, но я вижу, как дрожит ее подбородок. В глазах появляется мягкий свет. Вижу, как уголки губ Риса приподнимаются, когда я произношу слово, которым он называл собственную мать. Я пытаюсь снова, мой голос тихий и ласковый.
– Что он сделал, мамочка?
Не знаю, что здесь больше сыграло роль – само это слово, слетевшее с моих губ, или нежность, с которой я его произнесла. Она всхлипывает и падает на диван, обхватив руками голову. Никаких криков. Никакой ненависти. Я смотрю на Риса в поисках поддержки, и он кивает в сторону моей матери. Я нерешительно шагаю к ней. Когда она не реагирует, я подхожу ближе и сажусь рядом. Подняв руку, я кладу ладонь ей на спину и поглаживаю мягкими круговыми движениями ее костлявое тело. Ей нужно больше есть. Какое-то время мы сидим. Я делаю все возможное, чтобы успокоить ее, но все еще боюсь, что в любой момент она снова начнет кричать. Она плачет, пока не заканчиваются слезы. Последние все еще текут по ее лицу, но всхлипы стихают.
– Твой отец не был хорошим человеком. – Это все, что она говорит, вытирая с глаз слезы, прежде чем посмотреть на меня. Наши взгляды встречаются, и она съеживается.
Некоторые люди ненавидят свое отражение в зеркале. В этот момент я ненавижу то, что я – отражение моего отца. Никогда прежде я не испытывала ненависти к красоте, доставшейся мне от него, хотя для моей матери моя внешность была невыносима. Я никогда не испытывала ненависти к своей внешности, потому что в глубине души понимала – это все, что у меня есть. Но сейчас…
