Текст книги "Чудовище (ЛП)"
Автор книги: авторов Коллектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
Дышать становится тяжелее, и мне приходится проявить весь свой самоконтроль, чтобы не показать это. Я один раз киваю, засовывая руки в карманы, и незаметно крепко сжимаю их там.
Мы едва поговорили. Это всего лишь наша вторая встреча, и все же, она как-то перевернула вверх тормашками все мои чувства, все, что я думал, что знал о себе. А я не могу позволить этому продолжаться.
Я наблюдаю, как Амели с Гасом, освобождая помещение, уходят, но слишком быстро ощущаю, что снова остаюсь в одиночестве.
Возьми себя в руки, Адам.
Вспомни, почему ты здесь. Чтобы исцелиться снаружи. Физически. Исцелить шрамы, которые укоренились на моей коже.
Внутренние шрамы… не в приоритете.
Не прямо сейчас.
Отвлечение, не важно, насколько оно красивое, какое сексуальное, какое французское, – только препятствие на моем пути. А у меня уже и так слишком много стоит на пути.
Я перевожу взгляд на Льюиса, который все это время наблюдал за мной, изучая меня. Похоже, ему удалось проследить точный ход моих мыслей.
И он выглядит… разочарованным.
– Что? – говорю я с вызовом, злясь на самого себя за то, что мне все еще важно его мнение. – Я здесь для себя, – заявляю я. – Работа, которую я проделываю, для меня самого. Цели, которые мы наметили, для меня. Я имею на это право.
Я. Имею. Право.
Льюис ничего не отвечает. Только некоторое время моргает, прежде чем один раз кивнуть. И по какой-то причине его молчание действует жестче, чем любые слова, которые он мог бы сказать.
– Ну, тогда давай, пошли работать, и посмотрим, на что именно ты имеешь право.
Он разворачивается и направляется в сторону тренажерного зала, оставляя меня осознавать свои права. Они кружатся вокруг меня, только совсем не успокаивают. Вместо этого сейчас я чувствую, как они душат меня.
***
Проходят две недели, и я возвращаюсь на физиотерапию. Две недели, когда я не позволял себе думать о ней, или о нем, или о чем-то еще, что может сбить меня с того пути, на котором мне нужно быть. Я игнорирую одиночество, отбрасываю любопытство и удерживаю себя в стенах, которые сам и создал.
Но стены рушатся, как только я ступаю ногой в тренажерный зал.
Она одета в блузку с красными лепестками роз, у нее длинные вьющиеся волосами, и теперь я вижу, откуда у Гаса такие локоны. Ее розовые губы шевелятся, когда она, сидя на стуле, читает очередную брошюру. Когда она переводит взгляд с брошюр на меня, ее губы замирают.
Кажется, что это длится целую вечность, но на самом деле все происходит так быстро. Ее рот изгибается в улыбке, которую я две недели мечтал снова увидеть. И вместе с этим пониманием я чувствую, как обещание, которое дал сам себе, начинает забываться, а стены, что я построил, рушиться.
Я сажусь на стул рядом с ней, мое сердце так сильно стучит, что я уверен, она может его услышать.
– Здравствуй, Адам.
Звучание этих слов обжигает мою кожу. Я хочу содрать ее, разорвать, только чтобы сделать этот жар чуть более терпимым. Но даже если бы я мог, он найдет другую точку, другое место, чтобы отметить, опалить.
– Амели. – Мой голос слегка дрожит.
Ее глаза улыбаются, как и губы.
– На «А», – заигрывает она. – Ты вспомнил.
Я так сильно пытался забыть.
Я сглатываю и быстро начинаю сканировать комнату.
– Где Гас…
– Адам, я должна извиниться…
Мы говорим одновременно, но ее слова сразу застают меня врасплох.
Извиниться?
Передо мной?
– За что? – спрашиваю я сконфуженно.
– В последний раз, когда мы разговаривали... – начинает она. В единственный раз, когда мы разговаривали. – Я уверена, что, возможно, вышла за рамки, – продолжает она.
Амели заправляет прядь волос за ухо, и я не могу сдержаться, чтобы не посмотреть на ямочку прямо под мочкой ее уха. Мне всегда нравилась мягкость и гладкость женской шеи. Я никогда не мог остановить себя от того, чтобы вдыхать, целовать, вкушать эти ямочки. А ямочка Амели выглядит самой гладкой и мягкой из всех, что я когда-либо видел.
Я быстро перевожу взгляд на ее глаза, мое тело слишком быстро отзывается болью от такой близости.
– Вышла за рамки?
Она кивает.
– Сказав тебе о том, как сильно тебя уважает Гас. Это было нечестно. Ты должен концентрироваться на своем собственном восстановлении. И мое навязывание Гаса… – она замолкает, чтобы подобрать правильные слова, – его восхищение тобой, – она подбирает верное слово, – я воспользовалась этим. Я должна извиниться.
Какое-то время я сижу и пялюсь на нее. Я наблюдаю, как в ее глазах мелькают эмоции, которые не могу распознать. Маленькие тайны, скрывающие то, о чем она думает.
– Амели…
– Это из-за того, – игнорирует она меня, – что у Гастона нет в жизни человека, которым он мог бы восхищаться. Мужчины, который смог бы понять, через что он проходит. Я стараюсь... – Она поднимает брошенную на ближайший стул стопку брошюр. – Я читаю и читаю, и пытаюсь понять. Но как я могу это сделать? Как я могу это понять, когда мои собственные чувства затмевают все остальное?
Мое сердце бьется неровно.
– Что ты чувствуешь?
Она смотрит на меня, и, наконец, я могу распознать ее эмоции. Только теперь мне не хочется их понимать.
Паника.
– Я в ужасе от того, что он может позволить шрамам определить себя. Что он забудет о том, кто он есть под этими шрамами.
Ее слова пробуждают мои собственные чувства – те, которых я старался избегать, но о которых постоянно думал. Чувства, к которым и в то же время от которых я бегу с момента инцидента.
Кто я?
Кем буду?
Кем могу быть?
– Я так отчаянно хочу, чтобы Гастон поверил, что то, что отражено снаружи, не обязательно должно быть отражено внутри, – говорит она. – Я знаю, что это звучит глупо… со всеми операциями, через которые я собираюсь его провести.
– Это не так, – прерываю я ее. – Я понимаю это. Я понимаю твое желание дать ему так много нормальной жизни, насколько это вообще возможно. Я уверен, что это не просто – принимать самостоятельно все тяжелые решения.
Она грустно улыбается, но в то же время и облегченно. Облегченно, потому что кто-то еще видит и понимает все жертвы, на которые она идет ради своего сына – ради его будущего.
Как мужчины, мы сами определяем, что мы можем делать. Но в большинстве случаев, все, что мы не можем делать или можем, но недолго, – это выделяться. Легко потерять самооценку, когда переступаешь черту.
Без намеков или даже без единого предупреждения, Амели поднимает руки и кончиками пальцев аккуратно касается моей обожженной шеи.
– Это не то, кем ты являешься, – говорит она, ее голос нежный, но звучит достаточно громко, чтобы долететь до моих ушей.
Медленно я поднимаю руки – моя незамедлительная реакция, чтобы устранить ее мягкие касания. Но я удивляю сам себя, а потом и Амели, когда переплетаю наши пальцы и сильнее прижимаю их к своей коже.
– Я больше не знаю, кто я, – признаюсь я честно. – Я не тот Адам, каким был раньше.
– Возможно. Но ты все еще мужчина. Хороший мужчина, – заявляет она.
Мы не отводим друг от друга взгляда, и нужда быть ближе все еще ошеломляет меня. Потребность еще больше касаться ее напоминает мне о том, как сильно я стремился забыть обо всем.
– Да, – выдыхаю я. – Мужчина. Но я не совсем уверен насчет того, что хороший.
Она облизывает губы, и именно в этот момент я понимаю, что ничто не сможет остановить меня от того, чтобы поцеловать ее. Ничто не остановит меня от того, чтобы держать ее в своих руках и прижаться своим лицом к изгибу ее шеи. Вдыхать ее запах, пробовать ее кожу.
Я думаю о том, что мог бы так и прожить свою жизнь без этих ощущений. Без этой нужды.
– Амели, – шепчу я.
Она только слегка приоткрывает рот, но этого достаточно, чтобы дать мне знать, что это приглашение. И у меня ни на секунду не возникает желания отступить. Не в этот раз. Я наклоняю голову, готовый захватить ее губы и забыть обо всем остальном. Забыть о том, кто мы и почему находимся здесь. Сегодня, вместо того, чтобы зацикливаться на том, кто я есть или кем буду, я хочу сконцентрироваться на том, кем, как она думает, я могу быть. И только я собираюсь взять то, что хочу, когда дверь в тренажерный зал открывается и громкий, раскатистый голос Гаса заполняет комнату.
Мы тут же отскакиваем друг от друга – как пара тинэйджеров, пойманные в доме родителей с выключенным светом. Я быстро поправляю свой стояк, смущенный от того, как легко ей удалось произвести на меня такой эффект, и делаю глубокий вдох, пока Амели встает, прикрывая меня.
– Привет, Адам, – говорит Гас, попытка его мамы прикрыть меня терпит неудачу.
– Привет, парень. – Я натянуто улыбаюсь, усмиряя свой стояк, прежде чем встать.
К счастью, Гас слишком рассеянный, чтобы что-то заметить.
– Как сегодня все прошло? – спрашивает Амели, приседая до уровня Гаса. К несчастью для меня, в такой позе ее обтянутая джинсами задница, оказавшаяся прямо перед моим взором, не помогает моему нынешнему положению.
Лицо Гаса застывает, явно показывая его разочарование.
– Ты была права, – начинает он. – Льюис сказал, что еще слишком рано.
Амели сочувственно склоняет голову.
– Мне очень жаль, Mon Cheri. [2]2
MonCheri с французского – родной
[Закрыть].
Разочарование Гаса слишком сильно, чтобы даже заметить очередное прозвище от его мамы. А если бы он заострил на этом внимание, то очень сильно расстроился бы.
– В чем дело, парень? – спрашиваю я, наконец-то готовый встать.
– Сегодня наша первая игра. – Он поднимает на меня взгляд. – А я не могу играть.
Бейсбольный сезон. Второй дивизион.
Амели поворачивает голову и смотрит на меня.
– Мы не можем рисковать, чтобы он не получил травму. Не перед операцией, – объясняет она.
Я понимающе киваю.
– А после операции я тоже не смогу играть, – огорченно заявляет Гас. – Пройдет весь сезон, прежде чем я вообще смогу играть.
Его разочарование ощущается как удар под дых. И вместе со всем, через что он прошел и проходит до сих пор, единственное его желание – быть со своими друзьями на поле.
– Ты должен пойти на игру, – говорю я.
– Но все сказали, что я не могу играть, – отмечает он, оглядываясь на Амели.
– Это не значит, что ты не можешь туда пойти и быть частью команды. Занять место на скамейке запасных. Быть стержнем команды.
– Какой в этом смысл?
Я перевожу взгляд с Гаса на Амели. То, что она сказала раньше, заполняет мой разум.
– Потому что ты все так же являешься игроком. И твои товарищи по команде все еще нуждаются в тебе. Без стержня команда ничто.
Амели улыбается мне, а затем поворачивается к Гасу.
– Тебе нравится эта идея? Мы можем пойти и посмотреть. Я буду подбадривать команду вместе с тобой, – предлагает она, взволнованная тем, что Гас сможет быть частью своей команды, даже если и в ином качестве.
Гас смотрит на меня.
– Пойдешь с нами? – спрашивает он меня.
Такого предложения я не ожидал. И судя по тому, как Амели реагирует на мое удивленное лицо, у меня не получилось хорошо его скрыть.
– Cheri, я уверена, у Адама есть дела, которые нужно сделать… – начинает она, предлагая мне выход из этой ситуации.
Выход, о котором раньше я бы мечтал. Выход, в котором я больше не уверен.
– Конечно, парень, – слышу я свои слова.
Амели смотрит в мою сторону, и во второй раз за сегодняшний день я различаю знакомую эмоцию во взгляде. Которую хочу видеть снова и снова.
Радость.
– Круто! – восклицает Гас. – Мы играем на поле «Данмор». В шесть часов, да, мам?
Она снова смотрит на Гаса, ее улыбка становится шире от его волнения.
– Да, Cheri.
– Классно. Пошли готовиться. Я хочу надеть свою форму! – Он хватает руку Амели и практически тянет ее за дверь. Слишком быстро, чтобы она успела сказать что-то еще, слишком быстро, чтобы привлечь еще больше внимания к тому, что произошло между нами. Но последний взгляд, который мы дарим друг другу, говорит нам о том, что мы также и не хотим забывать об этом.
Как только они выходят за дверь, я разворачиваюсь и сталкиваюсь лицом к лицу с Льюисом и его очередной гребаной ухмылкой.
– Не начинай, – предупреждаю я.
– Не начинать что?
– Ничего, – вру я. – Давай просто забудем об этом.
Льюис сжимает губы и кивает, пытаясь сдержать улыбку, но у него не получается.
– Что? – Я закипаю. – Что такого смешного?
Его смех затихает, когда он складывает руки на груди.
– Я просто думал, что человеком, который напомнит тебе о том, кем ты являешься, будет женщина. Но я ошибся.
Я прищуриваюсь.
– А это все парнишка, – объясняет он. – Оказалось достаточно парня, который нуждается в герое, чтобы напомнить тебе о чем-то очень важном.
– И что это? – спрашиваю я, притворяясь, что слегка заинтересован.
– Что ты особенный.
***
После поиска места на парковке, я направляюсь в сторону бейсбольного поля. Я слышу, как крики и подбадривания с каждым шагом становятся все громче и громче. Родители хлопают и кричат с каждым звуком удара биты о мяч.
Черт. Игра уже началась.
Я смотрю вниз на свою руку, на причину моего опоздания.
Я замедляю шаг, внезапно занервничав и почувствовав себя невероятно глупо.
Это не свидание.
Я здесь, чтобы посмотреть игру в бейсбол десятилетних парней. Я здесь, чтобы поддержать парнишку, который, скорее всего, нуждается в этом намного больше, чем остальные игроки на этом поле. Но когда я вижу ее, сидящей на трибуне, с солнцезащитными очками, скрывающими ее прекрасные глаза, хлопающей весте с остальной толпой родителей, я знаю, что это не единственная причина.
Амели замечает меня, когда я взбираюсь на трибуну. Даже несмотря на то, что ее глаза скрыты очками, я чувствую, что она смотрит на то, что находится в моих руках. Я не говорю ни слова, когда протягиваю ей одну красную розу.
Она принимает ее с простой улыбкой, которая все же говорит больше тысячи слов. Больше тысячи слов, которые мы только можем услышать.
Я занимаю место рядом с ней, стягивая капюшон. И когда я сажусь, то специально прижимаю свою ногу к ее. Мне становится легче, когда она не сдвигается с места, чтобы отодвинуться.
– Как у нас дела? – спрашиваю я.
– Отвратительно, – отвечает она с гордостью. – Мы уже проигрываем. Но посмотри на него. – Она кивает в направлении скамейки запасных, на которой сидит Гас, одетый в свою форму; он болтает и смеется вместе с товарищами по команде. – Он не перестает улыбаться.
Чувство теплоты проносится сквозь меня.
– Ты сделал это, – заявляет она с благодарностью.
Я качаю головой, но не продолжаю этот спор. Вместо этого решаю насладиться этим моментом.
– Спасибо за розу, – говорит Амели тихо, удерживая в руках длинный стебель между нами; темно красные лепестки становятся ярче из-за лучей заходящего солнца.
– Подходит к твоей блузке, – говорю я, отворачиваясь обратно к полю. Но краем глаза замечаю, как отрывается один лепесток и плавно опадает на землю. Мы оба смотрим, как лепесток приземляется на зеленую траву у нас под ногами.
– Только этот, – говорит она, осматривая цветок. – Остальные… идеальные.
Я киваю и отворачиваюсь к полю. Я не могу ее видеть, но знаю, что она улыбается. А также, скорее всего, кусает губы. Я знаю это потому, что помню, какой эффект раньше производил на красивых женщин. Эффект, который оказывает мужчина на женщину.
Возможно, я и не герой, как меня поспешно прозвал Гас или Льюис. Возможно, я не прекрасный принц, которого из меня делает Амели. Возможно, я даже не чудовище, которым сам себя сделал. Сегодня, впервые за долгое время, я ощущаю себя Адамом. Я ощущаю себя мужчиной. И когда Амели медленно кладет руку на мое колено и там и оставляет ее, я знаю, что все еще могу быть мужчиной, который производит эффект на красивую женщину.
«Почувствуй»
Мэдэлин Бек
История о зыбкости границ и о двух потерявших надежду душах, нашедших способ заключить мир с чудовищем внутри себя. В конце концов, жить трудно, но умирать труднее.
***
От быстрых, точных ударов ножа я кричу в темноту моей комнаты. Это всего лишь очередная ночь смерти другого человека, а не мое убийство. От невыносимых ощущений из меня вырывается стон, а руки скользят вдоль тела, убеждаясь, что я все еще цела.
Дама в белом стоит в углу моей комнаты и держится за живот так же, как я держусь за свой. Она призрак, парящий и прозрачный, но я могу разглядеть ее черты и кровь, окрашивающую платье на ее животе.
Мы плачем вместе. Я стараюсь, чтобы мои стоны и всхлипы звучали тише. Стараюсь изо всех сил, но из-за непрекращающихся ударов ножа это становится делать все труднее.
Дверь в мою комнату распахивается так быстро, что ударяется о стену. Широко раскрытые глаза моей матери полны тревоги, а светло-каштановые волосы растрепаны. Ее худое тело не заполняет и половины дверного проема, зато крик разносится по всему дому.
– Ведьма! Убирайся из моего дома! – Спотыкаясь, она подходит ко мне, из-за выпитого ее ноги ступают неуверенно. Костлявой рукой она сжимает мое предплечье и дергает вверх. Я пытаюсь вырвать руку из ее хватки, но она усиливается каждый раз, когда я падаю от очередного приступа боли после удара невидимого клинка.
Моя мать не сдается. Она отпирает входную дверь и выталкивает меня в ночь.
– Держись отсюда подальше, ведьма! – Она вышвыривает за дверь мой рюкзак и захлопывает ее позади меня.
Тот факт, что мать взяла и выгнала меня, просто не укладывается в сознании. Пока нет. Я падаю на четвереньки, согнувшись пополам из-за боли в животе. Женщина в белом, должно быть, последовала за мной. Она стоит меньше чем в десяти метрах от меня, все еще плача, но теперь это больше похоже на всхлипы.
Боль уходит.
Нет. Боль все еще здесь.
Она уходит.
Она умирает.
***
Сквозь холодный воздух я бегу прочь от криков моей матери. Небо очистилось, шепчущие на ветру звезды манят меня своим светом, и мне отчаянно хочется последовать за ним. Но страх сдерживает меня, и я продвигаюсь вперед к оградам.
– Джордж. Беверли. Райан. Эмма. – Я здороваюсь с надгробиями, пока не добираюсь до своего участка. Только одно надгробие способно успокоить меня. То, с которым я общаюсь открыто. Единственное одиночное захоронение.
– Рис.
Сила притяжения валит меня на землю, и я, отбросив рюкзак, падаю на надгробный камень.
– Тебе повезло, что ты умер. Да, я прямолинейна.
Тишина разливается во мне, и я рада ей. Мышцы начинают расслабляться. Стрекотание сверчков действует успокаивающе.
– Мама снова кричала. Но, по крайней мере, в этот раз не говорила, как ненавидит меня. Как у нее нет сил смотреть на меня. Как ей хочется, чтобы меня никогда не было. – Я прижимаю руки к животу, сдерживая боль. Но сейчас она не из-за убитой женщины, приходившей ночью. Она из-за матери. От одиночества. И как бы ни была сильна моя ненависть, часть меня все еще любит ее. Та часть, которая все еще надеется, что однажды и она полюбит меня. Ее пронзительные крики, от которых лопались барабанные перепонки, резали меня на части, пока я пыталась взять себя в руки, сидя на переднем крыльце дома. Но мне нельзя было долго оставаться там. Один из соседей включил свет, и я поняла, что должна убраться оттуда. Ведь люди сделают вывод, основываясь исключительно на испуганных криках моей матери.
Сейчас ее чувства ко мне стерлись, и я чувствую к себе отвращение.
– Я завидую тебе, Рис-без отчества-Винтерс.
Я провожу пальцами по трещинкам на камне. Он умер в прошлом году, а останься в живых, сейчас был бы на год старше меня.
Мама вывезла нас в этот маленький городок пару месяцев назад в надежде, что в этом захолустье будет меньше ночных мертвых визитеров. Но они всегда находят меня.
Я смотрю на этот камень, на выбитое на нем имя и задаюсь вопросом, от чего он умер. Что лишило его жизни в расцвете сил? Может быть, подростковые переживания? Перед глазами отчетливо возникает его образ, и я достаю блокнот, чтобы запечатлеть его черты – спокойное лицо с легкими морщинками вокруг ярких глаз.
– Интересно, дружили бы мы, если бы ты все еще был здесь? Забрал бы ты меня от матери? Может, мы могли бы уехать из города?
Мои пальцы движутся, воспроизводя новый образ, возникающий в тумане моего воображения, и я переворачиваю страницу, на этот раз рисуя его в полный рост. Он был высоким, но не слишком. Сильным, но не накачанным. К тому же был умен, но в глубине души я чувствую, что он пытался скрывать это. Словно не хотел, чтобы люди знали.
– Самый крутой в школе. – Слова вылетают из моего рта, но тембр голоса ниже, а следом – дурацкий смех. Это действительно произнесла я? Мои мысли блуждают вокруг того, что могло случиться с юношей из этой могилы. В мозгу возникает новая мысль. Я ненавижу то, о чем подумала, но мысль уже сформировалась. Раньше, чем осознаю это, на странице появляется набросок – мои пальцы сами выводят изображение.
Его отец, суровый и решительный, но гораздо крупнее Риса, держит пистолет. Рис тоже сжимает его, на их искаженных лицах выражение борьбы. Ствол направлен в грудь Риса.
Сердце мое сбивается с ритма, за ребрами все сжимается от острой боли. Я расстегиваю одежду, карандаш и блокнот падают с моих коленей, когда жгучая боль пронзает мне грудь. Перед глазами плывет, и зрение становится черно-белым. Черное. Белое. Я чувствую окоченение от ослепляющей боли. А затем что-то холодное ложится мне на грудь – как раз на очаг боли. Прямо рядом с сердцем. Боль стихает, переходя в пульсацию, а затем совсем исчезает. Дыхание восстанавливается, и я вижу руку. Это рука юноши. И она на моей груди.
Я отодвигаюсь, сбрасывая с себя руку, и бросаю взгляд на человека, нарушившего мое личное пространство.
Но это не просто человек.
Это Рис.
***
Я узнаю его лицо, потому что рисовала эти черты. Взъерошенные волосы, темные глаза, полные губы. Глаза выделяются сильнее всего – сверкающие, с легким намеком на морщинки от смеха.
Он мягко и нерешительно улыбается, но я не могу улыбнуться в ответ.
Я закрываю глаза. Очередной мертвец, навестивший меня ночью, не является незнакомцем. Этот умерший, которого я часто навещала в течение последних месяцев, никогда не показывался.
Я открываю глаза, но он все еще здесь.
Он улыбается.
И я снова закрываю глаза.
Он все еще здесь, но теперь выглядит обеспокоенным.
– Я не хотел напугать тебя, но ты не должна была этого делать.
Я качаю головой.
– Делать что? – спрашиваю я, не понимая, что происходит. Он же призрак, но не похож на него. Он не светящийся и не прозрачный. Он не белый, не клубящийся, не парящий, как другие, которых я видела. Рис стоит передо мной такой, каким я себе его представляла.
Человек. Во плоти. Реальный.
Приподняв брови, он машет головой в сторону места рядом со мной, спрашивая разрешения присесть. Когда я киваю, он садится и облокачивается на собственное надгробие.
– Ты действительно не понимаешь, что сделала?
Я качаю головой, потому что до сих пор не могу поверить в реальность происходящего. Должно быть, это сон. Я щипаю себя за руку и вздрагиваю от легкой боли. Потираю это место, и он смеется. Когда, наконец, я смотрю на него снова, он спрашивает:
– Теперь ты веришь, что это реальность?
– Что это? – хриплю я, потому что слова застревают в горле. Такого никогда не случалось раньше. Я просто взяла и вызвала мертвого человека?
– Ты вызвала меня.
– Нет, я не делала этого.
Нет. Нет-нет-нет.
Он закатывает глаза, после чего смотрит прямо на меня и снова начинает говорить:
– Может, не словами, но ты открыла мне выход, и, ну… – Рис проводит руками вдоль тела и улыбается.
Я закрываю глаза, пытаясь вспомнить, что произошло, пытаясь понять, как я смогла заставить призрака выйти из могилы. В голове не укладывается. Обычно мертвые сами находят меня.
Я снова смотрю на него – он явно красив. Сидит здесь, осязаемый, такой же, как и я.
– Ты не похож на призрака.
Он смеется. Его смех звучный, грудной, глубокий. И я тут же улыбаюсь ему. Себе на заметку: всегда заставлять этого парня смеяться.
Исключение лишь в том, что он призрак. А я живая. У нас нет «всегда».
Качая головой, Рис говорит:
– Ты имеешь в виду призраков, как в кинофильмах? – и, вытянув руки, вертит ими, осматривая. Затем, похлопав себя по груди, говорит: – Нет. Кажется, нет.
Я не упоминала, какими видела большинство мертвых. На мгновение он опускает глаза, а потом, снова взглянув на меня, говорит:
– Кстати, меня зовут Рис. Не то чтобы ты не знала. – Он хлопает по надгробию, на которое мы облокачиваемся.
– Джайдин, – шепчу я в ответ.
Я изучаю его лицо, стараясь запомнить каждую мельчайшую деталь. Он делает то же самое. Я отворачиваюсь от него и спрашиваю:
– Ты будешь помнить меня? Завтра?
Помнят ли призраки что-нибудь из того, что видят и слышат, когда ходят среди живых? Я никогда этого не знала. Всегда не хватало смелости спросить. На самом деле, мне никогда не хотелось какого-то общения с мертвыми, приходящими в мою комнату, чтобы разбудить меня своими воспоминаниями о смерти. Но в Рисе что-то есть. Что-то легкое и успокаивающее.
Его внимание возвращается ко мне, и он шепчет:
– Не знаю. Я ни разу не выходил из могилы, поэтому не знаю, как это бывает.
Не хочу, чтобы меня забывали. Это моя плохая черта. Эгоистичная. Злая. Но мне все равно. Если я не могу вызывать у них любовь или симпатию, то прослежу за тем, чтобы меня помнили. Но тот факт, что он может не вспомнить эту проклятую ночь, реально причиняет боль, которую мне, скорее всего, придется проглотить.
Рис смотрит на звезды и вздыхает. Пока он поглощен своими мыслями, я наблюдаю за ним. Изучаю его длинные ноги и подтянутый торс. В ближайшие годы он мог бы превратиться в красивого мужчину. От девушек не было бы отбоя. Я бы тоже бегала за ним. Мое лицо вспыхивает от того, что я нахожу Риса – призрака! – привлекательным.
Он ухмыляется и наклоняет голову, встречаясь со мной взглядом.
– Нравится то, что видишь?
Мои глаза округляются.
– Как ты это делаешь? – спрашиваю я обвиняющим тоном.
– Делаю что?
Я указываю на него указательным пальцем в обвиняющем и, одновременно, любопытствующем жесте.
– Ты знаешь, что. Говоришь, я вызвала тебя, но все эти вопросы были лишь в моей голове. Теперь ты каким-то образом узнал, что я считаю тебя привлекательным. Ты слышишь мои мысли или что-то в этом роде? – Я так волнуюсь, что сейчас у меня случится истерика. Ни один парень до этого не заставлял меня так себя чувствовать.
Я ненавижу его за это.
Но при этом приятно ощущать, что тебя понимают. И это все перевешивает.
Его ухмылка превращается в полноценную улыбку.
– Честно говоря, ты своими мыслями как-то вытащила меня сюда. Не знаю, как, но я не слышал тебя. А что именно ты думала о моей привлекательности? – задавая вопрос, он закладывает руки за голову и потягивается.
От его слов мое лицо становится еще более красным, если такое вообще возможно. Поднимаясь с земли, я оказываюсь с ним лицом к лицу.
– Все, – говорю я твердым голосом, хотя сердце мое пытается выпрыгнуть из груди и убежать с этого кладбища. – Ты привлекателен. Точка.
Рис встает. Быстро. В одну секунду он еще на земле, а в следующую – уже передо мной, и мое лицо возле его шеи. Он ждет, пока я посмотрю в его глаза глубокого шоколадного оттенка.
– Так зачем я здесь, Джайдин?
Думаю, мы оба хотим получить ответ на этот вопрос.
***
После эпически долгого взгляда Рис смотрит на маленький городок и бормочет, что он совершенно не изменился. Я поворачиваюсь к его надгробию и убеждаюсь, что он мертв всего лишь год. Интересно, осознает ли он это. Могут ли мертвые отслеживать время?
– Хочешь, сходим куда-нибудь?
Он прищуривает на меня взгляд, словно вспомнив о моем присутствии. Глубоко вздохнув, он заявляет:
– Почему бы не начать с твоих объяснений, зачем ты пришла сюда? – За моей спиной его могила, и мне не надо поворачиваться, чтобы понять, что он имеет в виду.
Я пожимаю плечами, но его взгляд настойчив. Рис терпеливо ждет, когда я отвечу вслух чем-то большим, чем беззаботный жест.
– Думаю, я просто чувствую, что должна быть здесь, подальше от постоянных криков и болезненных ран.
Он прищуривается, но позволяет мне продолжить, пока слова потоком выливаются из меня.
– Я имею в виду, какой во всем смысл, если моя собственная мать терпеть меня не может? Какой смысл делать для нее что-то приятное? Только для того, чтобы бояться войти в собственную комнату или оказаться выставленной за дверь? Я готовлю и убираюсь в доме. Я стираю – главным образом потому, что иначе она будет стирать только свое. Я помогаю и стараюсь чертовски сильно, но не получаю от нее ничего, кроме криков. – Я немного задумываюсь и шепотом добавляю: – Она называет меня ведьмой.
Рис ничего не говорит и не приближается ко мне, а по моей щеке катится слеза. Я быстро вытираю ее рукавом рубашки, не желая испытывать никаких чувств по отношению к матери, но не получается. Мне просто хочется, чтобы она любила меня, как в детстве. До того, как мне стали являться умершие.
Рис засовывает руки в карманы джинсов и мыском своего черного кроссовка ковыряет землю.
– У некоторых людей есть истории, которые они хоронят глубоко в себе. И неясно, насколько сильно их воздействие, пока они не сожрут человека заживо. – Он смотрит на свою могилу.
– Думаешь, все дело в моей маме?
Он кивает, но мыслями где-то далеко, а яростный взгляд прикован к месту его последнего упокоения. Его мысли в прошлом, пока воспоминания, словно в режиме перемотки, тенями пробегают по его лицу. От злости к боли. От боли к подавленности. От подавленности к злобе. И снова по кругу.
Что произошло с Рисом?
Мой взгляд падает на блокнот и натыкается на рисунок, над которым я работала перед тем, как Рис вылез Бог знает откуда и испугал меня до чертиков. Я знаю, что он был застрелен, но не знаю, почему.
Он следит за моим взглядом и напрягается. Рис смотрит на меня – его глаза буквально обжигают мое лицо. Грудь сдавливает тревожное предчувствие.
– Откуда ты узнала?
– Узнала что? – шепчу я.
– Это, – шепчет он. Его дыхание касается моей кожи, словно прохладный ветерок. Это только лишний раз доказывает, что он не из плоти и крови.
Он не живой.
Я поднимаю на него взгляд – в его глазах нет осуждения. Ничего, кроме любопытства.
– Я почувствовала это.
Между его бровями образовывается морщинка, и он перемещает взгляд на мою грудь. От того, что он разглядывает меня там, мое лицо снова вспыхивает. Морщинки на лбу выдают его беспокойство.
– Я в порядке, – говорю я ему.
Он кивает, но не отводит взгляда от моей груди. Я обхожу его, стараясь отдалиться от этого пытливого взгляда, поднимаю с земли блокнот и закрываю его с громким хлопком. Когда запихиваю его в рюкзак, Рис заметно расслабляется.
Еще не готовая покинуть это место, которое считала своим убежищем, я облокачиваюсь на надгробный камень и, откинув голову назад, смотрю в ночное небо. Достав из рюкзака телефон, проверяю время. Сейчас 1:15, а мама даже не звонила. Она никогда этого не делает, но это не мешает мне надеяться, что в одну прекрасную ночь она будет волноваться, если я не вернусь.
