Текст книги "Мю Цефея. Цена эксперимента"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Александр Сивинских,Александра Давыдова,Максим Тихомиров,Мария Гинзбург,Сергей Беляков,Сергей Королев,Олег Титов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Влад смотрел на него, будто бы опасаясь увидеть – второе лицо за роскошной господарскою шапкой, когда, скрипя шеей, повернется отцовская голова, и заросшая волосом псиная морда глянет с усмешкой на Влада, и скажет кэпкэун: «Ха-ха-ха-ха, глупый драконыш, замыслов моих пока что, по малолетству, не понимающий! Вот вырастешь – станешь таким же, как я! Ха-ха-ха-ха!»

Влад перевел дыхание.

– Мы выполним твою волю, отец. Останемся у султана столько, сколько потребуется… Да не реви ты! – прикрикнул он на Раду. – Какое напутствие скажешь нам, сыновьям своим, если вдруг – не случится нам больше увидеться?

Отец сокрушенно молчал, точно враз лишившись способности к человеческой речи, точно разомкни он закрытые накрепко губы – и из уст его Влад услышит не голос, а песий, заливистый лай.

– Тогда – я с драконом твоим попрощаюсь. – Влад поднял глаза к тяжелой, изумрудной горе за плечами отцовыми, тут же выдавшей в дождь громовое мурлыканье. Влад улыбнулся. «Дракон остается драконом, даже с людьми проживая, даже пищей питаясь простой, человеческой. Почему бы и мне не остаться собою, даже в диком нехристианском краю, средь чудовищ с песьими головами? Почему бы не остаться собою и Раду? Неужели дух наш в крепости своей будет слабже драконова духа? А отец… нет, не участь заложника изменила его. Не оковы, не плен… Видно, был он от рожденья таким – двоедушно-лукавым, изменчиво-мягкосердечным. Не быть тополиному пуху твердым, как сталь. А стали – не размягчиться, подобно подушкам пуховым».

И мысли об этом принесли Владу спокойствие.

V

Туман разливался над берегом моря. Кисельный, густой – он тянулся с залива, опутывал саваном черные, оголенные ветром деревья, клубясь, поднимался к вершине горы.

Влад встряхнул головой, изгоняя из мыслей туманную, стылую обреченность.

– Султан больше людей на охоту берет, чем мы в этот крестовый поход призвали, – произнес он скорей себе самому, чем кому-либо, кто мог разобрать речи его, скрытые сизой туманною дымкой. – И не будет нам славы здесь, и громких побед над султановым войском не будет…

– Потому ты и дракона с собою не взял, союзничек мой неверный? – прохрипел сквозь туманное покрывало голос Хуньяди. – И армия твоя числом невелика!

– Уж сколько собрать удалось. – Влад дернул поводьями, будто бы обрывая все возможные возраженья. – Не ты ли говорил мне, друг мой Янош, что не доверяешь ни мне, ни дракону, ни влахам моим, чтоб за дело всех христиан они отчаянно бились? Вот и последовал я словам твоим, и дракона оставил в Валахии, и войско свое сократил. Но снова ты недоволен…

Прокашлявшись вязким туманом, завыла труба. Влад поднял глаза в бледно-серое, топкое небо, полное армией туч. «Точно армады султанские, – мелькнуло в мыслях. – Во сколько же их больше, чем нас? В пять раз? В четыре?»

– В атаку! – Взметая копытами пыль, конь королевский взвился на дыбы, небесам угрожая мечом. – С нами Господь! Смерть или победа!

На юном челе короля Влад видел тернии – скорого мученического венца. Его молодая горячность несла в себе безвозвратную гибель всем, кого уведет за собой королевский призыв. На доли мгновения он позавидовал даже – этой лихой, безудержной смелости, солнцу, сжигающему своими лучами самый вязкий туман, а потом, содрогнувшись склонами, гора сплюнула оземь первый османский отряд, и Влад вскинул меч и устремился навстречу.

***

Закат растащил по небу кровавые облачные лоскутья. Там, на залитых красным, умирающим солнцем просторах, грызлись между собой небесные вырколаки, рыча, выдирали друг у друга из пасти останки добычи, и звездами тлели белые, не знающие пощады глаза их, и ветром достигало земли горячее вырколачье дыхание.

Мертво-бледное лицо короля было спокойно и тускло. В пустой, размозженной ударом глазнице его деловито полз муравей, перекатывая между лапок былинку. На полпути к переносице он остановился, передыхая.

Влад смахнул муравья, осеняя лицо короля крестным знаменьем, отдавая последнюю честь – королевской самонадеянности и слепой, безнадежной вере его в высшую небесную справедливость. Этим вечером она умерла, а с ней – прекратилось биение королевского сердца.

Влад поднялся на ноги, счищая с коленей траву и приставшую грязь. Тьма на небе сгущалась – черными вырколачьими спинами, кои делались все многочисленнее. Высосанное досуха их неистово-жадными ртами, солнце погасло и скрылось за черной вершиной горы. И вырколаки завыли, заскрежетали зубами в накатившей ночи, и от протяжных стонов, от гулкого рычания их – содрогнулась луна, щербатая белая кость, вырколачья игрушка.

Влад слепо нашарил поводья в густой, нарастающей тьме. Вскочил на коня, отдаляясь от пахнущей мертвой травою и кровью земли.

Луна стыла в небе, надкушенная вырколачьим клыком. И звезды звенели ей пронзительно-тонкими голосами, и поскрипом жалились ветру деревья, а потом – Влад уловил между них, в отдалении, хрусткий цокот копыт, и рука его вскинулась упреждающим жестом – тем, кто все еще следовал с ним.

– Османы рыщут вокруг, чтобы добить уцелевших, – произнес он, взирая сквозь непроглядную тьму, глубокую, как небесный бездонный колодец. – Будем же наготове и не позволим застать себя без защиты!

Черные, ветром скрипящие ветки раздвинулись, зло, недовольно кряхтя, выпуская на залитую луной поляну взмыленного, храпящего жеребца и всадника на нем, мотающегося на седле в изнеможении.

– Влад… Вырколак тебя раздери, что за встреча! – донеслось удивленно с седла. – Вот уж не ждал тебя встретить здесь, в этом чертовом месте, пожравшем все наше Ватиканом благословленное войско… Где, дракон его забери, были эти благословения, когда османы разбили нас в пух и прах? Где молитвы папские заблудились, когда пал король Владислав? А ты отчего-то живой… – Голос всадника брызнул холодным презрением. – Впрочем, понимаю я отчего. Не стал ты биться тогда в полную силу, для вида лишь с корпусом Карака-бея схлестнулся, а после – людей своих с поля боя увел, дабы соблюсти договоренность с султаном! Трус! Предатель и трус!

Влад сдержал на языке готовые невозвратно сорваться проклятия.

– А разве не опрометчивость твоя была причиной поражения нашего, друг мой Янош? – с холодным, лунным спокойствием выронил он. – Зачем, не дожидаясь подмоги, двинул ты полки свои в бой, королевскому велению подчиняясь? Будто не знал ты, опытный, умудренный в боях полководец, чем грозит такая опрометчивость!.. И да – тебя-то ведь тоже я среди павших не вижу, – добавил он со смешком.

Луной озаренное лицо Хуньяди помстилось Владу изжелта-белым, выпитым ночью до дна, точно морда стригоя, подлунной нежити, оживающей лишь в густой темноте. Кровью налитые, толстые губы Хуньяди шевельнулись беззвучно, то ли в проклятии, то ли – в нечистой, запретной христианину молитве, и – осыпая собою хрупкие бледные звезды, с небес скакнула к нему чья-то черная длинная тень.

– Вырколак! – ропотом пронеслось за спиною у Влада. – Небесная нежить, что пожирает луну и закатное солнце – до углями дымящегося ободка! А одолеть ее только колокольным звоном возможно, да святою водой… Свят-свят-свят!

Влад спешился. Ночь делала движенья его замедленными и неповоротливыми, темнила, путала, звездами серебрилась в глазах. Влад шел и шел, по плечи утопая во тьме, и ровное дыхание зверя было ему проводником на пути.

– Ночные дороги пустынны и зыбки, – сказал он зверю, касаясь ладонями шерсти его, холодной, как снег, как сама смерть, – а ты голоден и устал. Но я не боюсь тебя, адский посланник. Я родился в субботнюю, черно-грозовую ночь, когда сам Михаил-архистратиг поднял свое воинство против бесов нечистых… – Влад почесал вырколака за ухом, и, вывесив до земли красно-кровавый язык, вырколак заурчал. – Ты знаешь, он победил, хотя ангелов было меньше, чем противников их… раза этак в четыре или в пять раз… неважно…

Скуля, вырколак опустился на спину, открыв небесам бледно-белое, шерстью заросшее брюхо.

– И бесы покорились ему, – продолжал Влад, – и вырколаки, на коих ездили по небу бесы… К ним возвращайся, тебя уж, наверное, заждались! – Он хлопнул рукою по мокрому от росы вырколачьему носу, и, яростно взвыв, вырколак обратился смолою клубящейся тенью, туманом поплыл по траве, обнимая древесные корни, со свистом вознесся в луной озаренное небо.

Хуньяди тронул коня.

– Ну уж нет. – Влад взялся за поводья. – Куда это ты хочешь уехать, друг мой Янош? В ночи одному так темно и опасно. Повсюду рыскают османские воины, добивая избегнувших смерти на поле брани… Воспользуйся лучше гостеприимством моим. Мой отряд проводит тебя в Тырговиште с великим почетом…

– Да как ты смеешь?! – Гневом набухшие щеки Хуньяди сделались яблочно-красны, изгоняя из памяти всякую мысль о стригоях. – Смеешь пленить меня, королевского полководца?! Подлый изменник!

– Никто и не ведет речь о плене. – Влад с укором покачал головой. – Всего лишь об отдыхе и укрытии твоем, друг мой Янош… на время. Ты ведь не хочешь попасть в руки осман, о мужественнейший из полководцев венгерских? – Луна подавила смешок на губах его. – Будьте сопровождением господину Хуньяди! – окликнул он, и тотчас – всадники окружили Хуньяди плотным кольцом, отсекая от прокаленных луною тропинок. – Ну же, за мною!

Ночь коснулась плеча его вкрадчивой вырколачьею лапой. Влад поднял глаза к небесам, и острые серебристые звезды соткали над вершиной горы ему волчью, застывшую в беге фигуру. Влад рванул поводья – и поехал вослед.

VI

Ночь принесла с собой долгожданную прохладу. Сахарно-белая, стыла в небе луна, не давая заснуть, и Влад смотрел и смотрел на нее сквозь открытые окна, и в призрачных, тонких, неверных лучах ему померещилось чье-то движенье.

Влад рывком сел на кровати. Луна изливалась на подоконник, текли и текли неслышно лунные молчаливые реки, пока – холодные воды их не вспенились беспокойной волной и из лунного света к Владу не вышел огромный взъерошенный волк.

– Я сплю, – сказал Влад. – Ты снишься мне, только я не хочу тебя видеть. Я хотел бы увидеть во сне родной дом, и отца… и дракона. А ты непохож на них. Я не знаю тебя.

Волк оскалился, и луна блеснула на кончике каждого безупречно белого зуба его.

– Я могу обернуться тем, кем ты пожелаешь, и ты даже не заметишь подмены, – глухо зазвучало из пасти. – Луна податлива, как мягкая глина, и игры ее затейливы и лукавы. Она никогда не скажет всей правды. Молчание и отговорки – вот лунное кредо… Твой отец попросил меня присниться тебе и кое-что тебе показать, – деловито добавил волк. – Он – из тех, в чьей груди вместо сердца стучит осколок луны, и мы, вырколаки, таким подчиняемся…

– Как дракон? – усмехнулся Влад. – Ты тоже друг ему?

– Можно сказать и так. – Бледная морда зверя озарилась хитрой улыбкой. – Садись мне на спину, драконыш.

И луна подхватила их ледяными белесыми крыльями, унесла – в черно-серое небо с крупинками звезд. И в неверном мерцающем свете Влад увидел внизу стены каменной крепости и огни, полыхающие вкруг нее, и крикнул вырколаку:

– Спускайся!

Земля содрогнулась от грома ударивших разом бомбард. Дым взметнулся над крепостью, и луна осветила Владу щербатые, обгорелые исчерна стены. А после – над стенами распахнулись широкие, необъятно-драконовы крылья, и красный огонь пролился сверху на осажденную крепость, и крики сжигаемых заживо иголками впились во Владовы уши.

– Отец! – Влад вцепился в косматую, белую шерсть, точно в поводья. – Догони его! Скажи, что я хочу поговорить с ним! Он не мог оставить меня – ничего, ничего не сказав напоследок…

Вырколак покосился на Влада, и во взгляде его Владу помстилась ничем не прикрытая жалость.

– Он тебя не услышит. Лунный свет замедляет дыхание и ложится пеленой на глаза. Умереть – все равно что уснуть… и наоборот, – прошептал вырколак. – Ты спишь и видишь тебе предназначенное. И отец тоже спит и видит назначенное только ему. Ваши сны никогда не сольются… – Вырколак тяжко вздохнул. – Отец просил передать, что война его продолжается. И что жжет он османские крепости по приказу Хуньяди-стригоя, и с ним – брат твой Мирча. И что не узнает об этом проступке султан – в лукавстве своем отец уничтожает врагов всех до единого, чтобы никто из выживших правду всю не донес до султана-властителя… и чтоб вы с Раду не пострадали. Это тайна, Влад… Ты ведь умеешь хранить лунные тайны? – Вырколак подмигнул.

От невыносимого лунного блеска враз защипало в глазах. Влад вытер накатившие слезы.

– Луна лжет, по своему обыкновению, – хмуро вымолвил он. – И она не всевластна. Горячая, солнцем полная кровь течет в жилах неспящих, и к солнцу стремятся сердца их. Когда я буду властителем… если я буду властителем, – поправился он, – я все сделаю по-иному. Я не буду притворяться и лгать. Я пойду на султана войной, пусть даже войско мое будет ничтожно мало по сравнению с войском султановым. Мне все равно. – Он стиснул зубы до скрипа. – Ложь мерзка. Она – как липкая грязь, кою долго счищаешь с одежды… Не стоит она – ни престола, ни собственной жизни…

В глазах вырколака мелькнула усмешка.

– А жизни и судьбы других? Что на это ты скажешь? Если б не ложь твоего отца, дракон был бы мертв. И жители городов, спасенных им от огня и османского плена, тоже были б мертвы. А так – они живы и возносят хвалу его лжи. – Вырколак покачал головой. – Худой мир, как известно, лучше, чем добрая ссора… только этого тебе пока не понять, маленький, глупый драконыш. Ты спишь, и во сне я смеюсь над тобой… А теперь просыпайся!

И луна зазвенела, запела – там, в непредставимо далекой дали, и от пенья ее больно сжалось в груди, и Влад распахнул глаза, задыхаясь, на залитых солнцем подушках.

«Сны несут в себе обман и насмешку. Умереть – все равно что уснуть… и наоборот, – прозвучало в ушах отзвуком лунного колокольчика. – А что же тогда сама смерть, как не бесконечно долгая ложь? Вот почему ее так опасаются люди!»

Влад отчего-то представил себе – унылую, сотканную из лунного света долину, по которой бредут и бредут высохше-бледные тени тех, кто лукавил при жизни, к неясной, мерцающей огнями болотными цели, что делается от бредущих все дальше и дальше. Увиденное было настолько страшно, что он содрогнулся.

– Я бы не желал тебе, отец, такого посмертия… И себе… и дракону бы не пожелал, если б взял ты его с собою туда, в блекло-лунное царство, – произнес задумчиво Влад. – А ты – сам себе, получается, такого желаешь? Или… просто не ведаешь, что тебя ждет?

Он подошел к окну. Рассвет разгорался, выжигая из мыслей сомненья и страхи. И Влад улыбнулся – рыжему, точно огонь, восходящему на небе солнцу, что давало собою ответ – всем не высказанным и в мыслях вопросам.

VII

Дракон зашипел. Желтые, золотистого цвета глаза его сделались безудержно злыми. Влад упреждающе поднял руку.

– Дай нам уйти, друг мой Янош. Мне, сыну моему, дракону и тем, кто еще верен мне остается. Если не угоден я как правитель престолу венгерскому, – он обвел глазами теснившихся за спиною Хуньяди, чей острый, сияющий отблеск мечей будоражил драконье спокойствие, – если недовольны мною и собственные бояре – готов передать я престол валашский ставленнику твоему Владиславу. Но я не желаю напрасного кровопролития…

Лицо Хуньяди искривилось.

– Ты еще смеешь что-то говорить о желаньях своих? Предатель и лгун! – процедил он сквозь сжатые зубы. – И смерти заслуживает твое двуличие… Впрочем, дракона я мог бы оставить в живых, – Хуньяди усмехнулся, – если бы покорился зверь этот воле моей…

Дракон возмущенно завыл, перхнув дымом сквозь узкие ноздри.

– Вот и ответ тебе. – Влад покачал головою. Холод клинка его приманивал собою снежинки. Ослепительно-белые, они щекотали лицо, падали и падали вниз из-под серого, равнодушно смотрящего неба. – Я знаю – ты не можешь простить мне пленения твоего, друг мой Янош… но неужели тебе не жаль жизней своих же людей? Тех, что падут нынче жертвой драконовой ярости?

Хуньяди оскалился. Кривые, как сабли, клыки наползли на припухшие красным губы его, снежной бледностью заволокло багровевшие щеки.

– Смерть ему! – прокаркал стригой. – А дракона ко мне, на цепь. Будет кидаться огнем – колите мечами под брюхо. Оно у этих зверюг самое уязвимое… Да что ж вы стоите-то?! Трусы! – Он прыгнул вперед, стремительно, по-волчиному споро, и Мирча едва успел отразить меч его, рвущийся к Владову горлу. – Ар-р! – прорычал стригой, торжествуя, и, качнувшись, Мирча вдруг захрипел и откинулся наземь возле Владовых ног. Точно сколотый клык, нож торчал в шее его, погрузившись по рукоять. – Р-р… – Стригой упал на колени, в снег, отозвавшийся костяным, мертвенным хрустом, под мышки подняв безвольно осевшего Мирчу. – Аг-р-р… – Белые, как сон, как саван, клыки – впились в разверстую рану на шее. Мирча спал, блаженно открыв рот, почерневший от спекшейся крови, ловил снежинки остывающим языком, и в снах его было темно, тепло и уютно, точно в засыпанной снегом глубокой могиле. – Р-р… Пусть сны его будут особенно крепки… – пробулькал стригой, вытирая ладонями губы. Нож его пал под сонные веки Мирчи, истирая последние проблески белого средь глухой, наступающей тьмы. Стригой растянул рот в кривой, сумасшедшей улыбке. – Я обманул тебя, рыцарь дракона. Твой сын не спит, он умер, и его скоро зароют в могилу. Если же сны будут и там его беспокоить…

Он глухо расхохотался, поднявшись на ноги, качаясь перед глазами Влада, точно пыль, поднятая ветром, точно могильный прах оскверненного склепа. Перекрестившись, Влад ударил мечом что есть силы. Меч прошел сквозь кровавого цвета стригоев кафтан, не заставив стригоя даже поморщиться.

– Не забывай – у меня два сердца, и оба мертвы. – Обняв лезвие пальцами, стригой вырвал меч из дымящейся красным груди. – А ты поразил лишь одно… и что моему сердцу твой гнев, лишь забавный в бессилии! Пронзить его не способны ни пламя, ни сталь, разве что – кол осиновый… но я не вижу кола в руках твоих. Ха-ха-ха-ха! Рыцарь-обманщик! Ловко же я обманул тебя самого!

И поземка взвихрилась в ладонях стригоя, и осыпалась прахом. И в мертвеюще-гулкой, пустой белизне Влад услышал дыханье драконово, и оно пробудило надежды его.

Задыхаясь, он вскарабкался на спину меж плащом раскинутых крыл. Оскверненная смертью, под ногами лежала земля. Небо над его головой было голо и бело, как череп, и взирало на землю глазницами туч. Эти сны были чужды Владу, и дракон не находил в них спокойствия. Обернув к Владу снегом припорошенный нос, он урлыкнул, и Влад – простер руку туда, за пределы тырговиштских стен, где смертью пахло не настолько отчетливо.

– Ты ведь тоже чувствуешь это, дракон? – прошептал он, когда саванно-белое Тырговиште скрылось из глаз его за сомкнутыми облаками. – Этот всепроникающий тлен, эту гнилостную мертвечину вокруг? Ты мертв, уже много лет как. Я поразил тебя мечом тогда, последнего из рода драконов, и был принят в рыцарский орден имени драконьих убийц, и король Сигизмунд надел медальон мне на шею и опоясал мечом. А после – умер я сам. Я сражался на турнире в тот день, и копье пробило мне глаз, войдя сквозь забрало, и я рухнул с коня и больше уже не дышал. И снег так же падал на голову мне, завихряясь поземкой, и гремела торговая ярмарка, и танцевали шуты… Да, на турнире еще была дева, чей плащ был ярок, как драконова кровь, а шутки остры, точно звон поражающей стали. Она назвала мое имя, а вот я ее имя не знал… возможно, ты прятал его под языком все эти годы, дракон? Я был бы счастлив, если бы ты назвал его прямо сейчас, – Влад сунул руку за пазуху. Огневеющим пламенем она жгла ладони его – золоченая пряжка, позабытая драконья чешуинка. – Я знаю, ты произнесешь его мне даже из самой темной могилы, из мертвого, непроглядно-белого сна. Смерть честна, точно исповедь, и чиста, как невеста. И я, всю жизнь свою осквернявший ложью язык, – неужели не заслужил себе хоть малую каплю этой ослепительной чистоты напоследок?

Тело драконово содрогнулось, точно полная мертвецами земля Тырговиште излила свой яд, прикоснулась к драконову брюху леденящим касанием. Изогнувши мучительно пасть, дракон захрипел, обернув свою голову к Владу, и густая, черная кровь хлынула из-под драконьего языка. Взмахнув бестолково крылами, он падал… и падал… и падал, сквозь искрящийся яростный снег, через саванно-белые, мертвечиной тянущие облака, в землю, радостно распахнувшую костяные объятия…

…темные топи болотные и присыпанный снегом густой бурелом.

Заскулив, дракон вытянул шею и замер. В стекленеющих, тусклых глазах его стыли верхушки деревьев и небо с серыми, кучно бегущими тучами. Влад коснулся рукою драконьих изломанных крыл.

– Арбалетные стрелы… Удивляюсь, что ты не рухнул прямо на город, дракон. Тырговиште захлебнулось бы смертью, ело б ее, точно хлеб, макая в меду. Драконово милосердие не знает границ. – Он покачал головою. – Только что мне с этого милосердия, если дорога моя теперь так одинока, бела и метельна?

…Осыпая снежинки с ветвей, она вышла из-за деревьев – дева в ярком плаще цвета крови драконовой и зеленых, мертвенно-тусклых одеждах.

– Ты забыла в лесу свою тень, о, прекрасная дева! – Влад склонился в глубоком поклоне. – Мерзлый снег за твоею спиной так же светел и чист, как и добродетель твоя…

Дева расхохоталась, звонким, точно тысяча колокольчиков, смехом.

– Тень моя бродит в ночи бесприютною вылвой, черной кошкой скулит на вершинах холмов, о доблестный рыцарь! Зачем она мне, сторонящейся кривды во всем? Зачем тень тому, кто стремится всю жизнь к безупречности? – Она подала Владу тонкую бледную руку в пушистой перчатке, и Влад почтительно принял ее. – Пойдем же со мною, о благороднейший рыцарь – и ты тоже лишишься тени своей, и душа твоя будет так же чиста и нелжива, – прошептала она. – В полночь на перекрестке я возьму острый нож и отрежу тень от ступней твоих. И ты будешь летать со мной над ночными холмами, легче воздуха, легче снежинки… – Она рассмеялась. – Соглашайся же, рыцарь Влад, победитель дракона! Или все сомневаешься ты? Думаешь, ждут за лживость твою тебя райские куши? – Лицо ее зло исказилось.

– Вот где он, сын вырколаков! – прогремело вдруг за спиной, и Влад обернулся. – Думал уйти от меня, в лесах отсидеться? Нет, нюх у меня посильнее, чем у охотничьих псов!.. К болоту его загоняйте. Там и прикончим, – ожег его слух голос Хуньяди-стригоя. – Скорей, пока вылвины чары не обратили мечи ваши в былинки, а вас – в мохом заросшие пни!

Влад перевел дыхание.

– Нет. Прости меня, прекрасная дева, но не могу я – уйти в ночные холмы за тобой, обратиться души лишенною, проклятой богом нежитью. – Он покачал головой. – Всю жизнь я выгадывал, лгал. Теперь же – смерть свою хочу встретить я как подобает крещеному. И если уж суждено мне в посмертии пламя адское – что ж, на все воля господа нашего, а не моя…

И, подняв ввысь окровавленный меч, он шагнул – к тем, кто ждал его на засыпанной снегом опушке.

VIII

– Как погибли отец и брат мой? – произнес Влад, дивясь ледяному спокойствию в словах своих. Испитая холодами, трава под ногами его была иссушено-желта, мертва и полита дождем. Прозрачные капли стекали по каменным плитам надгробия. Влад перевел глаза – на тех, что стояли поодаль могилы в почтительном, скорбном молчании. – Казан! Ты был с отцом до последнего…

– Он знал, что так будет, – выдохнул тот, чьи седые, точно инеем серебренные волосы выбивались из-под съехавшей набок в великом волнении шапки. – Когда войско Хуньяди-стригоя, что везло с собой родича вашего, господарь, Владислава… – Казан сокрушенно вздохнул, словно бы сожалея о недружелюбии Владова рода, о распрях вечных внутри него, – к стенам подошло тырговиштским, и отступники из числа бояр ваших им ворота открыли – отец ваш подозвал меня, господарь. И была на нем цепь золотая, драконова, и пряжка на поясе, подобная драконьей чешуинке, и дракон – полз за ним, смотрел предано, по-собачьи. И сказал мне отец ваш: «Вновь Хуньяди идет на меня войною, и я чувствую смерть, что бежит впереди войска его длинной, мертвенноголовой змеей. Когда Влад, сын мой, придет в Тырговиште, то передай ему, друг мой Казан… – дернувшись суетливо, боярин снял с пояса меч, подал Владу, поклонившись с почтением, – …передай ему меч мой, коим некогда опоясал меня король Сигизмунд, в рыцари Ордена принимая. Пусть послужит ему этот меч для подвигов славных. А еще передай, чтоб лукавством он совесть свою не запачкал. И чтобы – врагов называл он врагами, а друзьями – лишь только тех, кто взаправду друзья». Вот и все, что просил передать меня отец ваш… – Казан замолчал.

– Дальше, – холодно вымолвил Влад. – Я хочу знать имена – тех, кто предал его. Тех, кто звал его другом, о дружбе с ним и не помышляя. Тех, кто продал его за серебренники Хуньяди. Кто знает, может, и меня они также продать захотят? – Влад подавился смешком.

– Покинули они Тырговиште, господарь. – Казан развел руками, словно бы в глубочайшей растерянности. – Как услышали, что войско ваше к ним приближается, – так и бежали… Знать, совесть их нечистая мучила! И Владислав этот бежал вместе с ними. Слаб и труслив он, и без Хуньяди-стригоя силы его невелики… Хуньяди же… – голос боярина дрогнул, – в подлости своей брата вашего, господарь, тяжко ранил, и выколол глаза его, чтобы на белый свет не смотрели, и заживо приказал в могилу зарыть, глумясь и насмешничая над умиравшим. А Владислав… – Казан покачал головой, – Владислав видел все это и вместе с ним потешался. И велел стрелять по дракону, который отца вашего, господарь, увозил, стрелами арбалетными. И был ранен дракон, и от ран этих умер, и забрали его себе болота Былтенские. И отец ваш… – боярин замялся, – отец ваш погиб вместе с ним. Только меч его Хуньяди-стригой приволок с поля брани, в крови черной, стригойской, нечистой. И, смеясь, к ногам моим бросил – мол, держи, старик, господарскую цацку, толку мне от нее все равно никакого!

– Погиб, говоришь? – Влад в упор посмотрел на Казана, будто съежившегося под взглядом его, ставшего тусклее и меньше. – Только вот могилы отцовой я в Тырговиште не вижу. Нет отца моего – ни среди живых, ни средь мертвых нету. Проводи меня к топям Былтенским, боярин. Там, где бился отец с Хуньяди-стригоем и нежить его одолела. Пока не увижу то место своими глазами, покоя мне не видать.

Влад замедлил дыхание, вслушиваясь в шелест мертвой и мокрой травы под ногами, в мерный дождевой перестук. «Умереть – все равно что уснуть… Может быть, найду я отца среди спящих?» – внезапно подумалось Владу. И эта мысль показалась ему лишенной малейшего намека на лживость.

***

Трясина болотная была неоглядна, темна и тускла. Распростершись меж хмурыми елями, она ожидала в спокойствии – тех, кто сможет довериться шаткому непостоянству ее.

Влад ступил ногой на зыбкую кочку.

– Господарь!

Влад обернулся.

Держа в поводу его вороного, Казан вскинул руку, словно в последний раз предупреждая, пугая, вымаливая.

– Ох, не ходить бы вам лучше… Трясина не смотрит, кто грешный, кто праведный. Сожрет – и костьми не подавится! – Боярин потерянно смолк.

Влад посмотрел вперед, туда, где зыбкие, мельтешащие, словно летняя мошкара, меж сосен роились зеленовато-болотные огоньки. Манили, то подпуская поближе, то – враз отдаляясь. Влад стиснул меч.

– Там отец. Он хочет увидеть меня. Он зовет. Я пойду к нему, Казан… – Влад замолк, озирая тьмой набухшие ели, росшие, казалось, из-под самой болотной воды. – И вернусь, если будет на то воля божья. Жди меня здесь.

Нога его обрела опору в новой, шатко качнувшейся кочке. Болотные огоньки приближались, кружась, плясали хору над Владовой головой. Ели стояли сторожко, нагнув к воде черные, рогатые ветви. Врата их открыли Владу залитую призрачным светом поляну. Раздвинув еловые лапы, Влад вошел на нее…

И замер в оцепенении, не в силах больше сделать ни единого шага.

Поляна была не пуста. Окруженный водою и светом, посреди нее покоился гроб, прозрачный, как лед, колеблемый топкой, зыбучей трясиной. В гробу, на бархатном, алом, узорами изукрашенном постаменте, спал рыцарь, сложив на груди руки крестом. Бледное, лицо его было светло и спокойно. И золотом стыла на поясе пряжка – забытой драконьей чешуинкой.

– Отец! – Влад возвысил голос, словно уснувший мог услышать его. – Отец, я пришел!

Болотные огоньки взвились, закружились, птицами разлетелись над елями. Из тусклого сияния их перед Владом соткалась фигура – девы в бархатно-красном плаще и одеждах цвета болотной темнеющей ряски.

– Рада видеть тебя, драконыш! – шевельнулись в улыбке тонкие губы, и Влад отчего-то подумал, что она – ослепительно, безумно красива, что за красоту эту ломалось копье на турнирах и менестрели слагали баллады. Что за улыбку ее не жалко пожертвовать жизнью. Уснуть навеки в ряской заросшем гробу…

Влад встряхнул головой, изгоняя из мыслей наваждение.

– Зачем пожаловал в мое царство снов и теней, наивный, глупый драконыш? – Взмахнув рукавами, дева обняла плащом своим зыбко качнувшийся гроб, словно крыльями оплела. – Зачем господарю Валахии, – она усмехнулась, – вылва болотная, в болотах своих укрывающаяся? Будь осторожней, драконыш, – болотные огоньки манки и прилипчивы, закружат, заворожат, голову потеряешь!

– Твои болота мне ни к чему, – с трудом вымолвил Влад. – Пришел я сюда за отцом своим, чтобы дать ему, мертвому, христианское погребение…

Дева расхохоталась смехом звонким, словно тысяча колокольчиков.

– Глупый, глупый драконыш! Кто сказал тебе, что он умер? Он спит и видит прекрасные сны. А я – сон его охраняю и никому не позволю его пробудить, потревожить могилу его!

Она оскалилась, зарычав. Ослепительно-бледное лицо ее сделалось вмиг похожим на морду драконову. Вихрь поднялся над елями, злой, неистово-быстрый. Темной, яростной пеленой встали воды болотные, вымывая из памяти морок слепящих огней, а потом – Влад очнулся на стылой земле, и тонко ржал жеребец над головою его, и чьи-то руки приподняли Влада.

– Гиблое место здесь, господарь… – Влад открыл глаза, столкнувшись с испуганным взглядом Казана. – Нечисть так и лютует, и сладу с ней нет честному христианину! – Он перекрестился на черным воткнутые в небо еловые ветви. – Счастье вам, что живым вы оттуда вернулись, не сгинули в топях, нежити на забаву… А отец ваш, упокой господи душу его… – Казан замолчал.

– Он спит, и сон его долог, – хрипло вымолвил Влад. – Умереть – все равно что уснуть… и я верю, что в снах этих не коснется его больше земное лукавство… Он лгал – но был честен всю жизнь пред душою своей и в поступках своих не стремился ко злу. И за это – даровал ему бог если не жизнь вечную, то хотя бы – вечные сны. – Влад разжал ладонь, липкую от ряски болотной.

Золотой чешуинкой драконовой в пальцах стыла изящная тонкая пряжка.