Текст книги "Красота и мозг. Биологические аспекты эстетики"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

12. Go/am /. (1952). Aufder Suche nach invarianten in der Motorik. In: Immelmann K. (ed.). Das Bielefeld-Projekt. Paul Parey, Berlin.

13. Всюду, где темп будет описываться количественным показателем, последним будет служить промежуток времени (в миллисекундах) между двумя ударами «пульса».

14. Epstem D. (1983). Das Eriebnis der Zeit in der Musik. Die Zeit, vol. 6. Schriften der Carl Friedrich von Siemens. Stiftung, Munchen.

15. Sbriesny H. (1976). Die Spiele der!ko Buschleute. Piper, Munchen.

16. Ограниченность выбора была обусловлена тем, что задуманное исследование предъявляло к отбираемым отрывкам специфические требования, которые не могли быть учтены при киносъемке-она производилась для других целей. Вот некоторые из возникавших сложностей: съемки нередко начинались тогда, когда формирование танцевальных групп было уже завершено; не все танцоры помещались в кадр; одни танцоры загораживали других, и т. п.

17. Henna J. L. (1979). Movements toward understanding humans through the anthropological study of dance. Current Anthropology, 20: 313–339.

18. Epstem D. (1979). Beyond Orpheus: Studies in musical structure. MIT Press, Cambridge.

19. Epstein D. (1985). Tempo relations: A cross-cultural study. Music Theory Spectrum, 7:34–71.

20. Просматривается общий принцип: чем прочнее основная ПВС, тем больший простор оставляет она для вариаций. И любопытно было бы знать, распространяется ли этот принцип и на отдельные элементы ПВС. Не дает ли крепкая пространственная структура большую свободу отклонениям во времени? И не освобождает ли крепкая временная структура от каких-то ограничений в пространстве?

21. Dauer А. М. (1969). Zum Bewegungsverhalten afrikanischer Tanzer. Research Film, 6(6): 517–526.

22. Adorno Т. W. (1984). Aesthetic theory. Routledge and Kegan Paul, New York.

23. Weizsacker V. von (1940). Der Gestaltkreis. Thieme, Leipzig.

24. Lippe R. zur (1987). Sinnenbewusstsein. Rowohit, Hamburg.

25. Rohr A. R. (1975). Kreative Prozesse und Methoden der Problemlosung. Belz, Wein-heim.

26. Kubie L.S. (1965). Neurotische Deformation des schopferischen Prozesses. Ro-wohit, Hamburg.

27. Arnheim R. (1962). Picasso's "Guernica". University of California Press, Berkely.

28. Francastel P. (1951). Peinture et Societe. Audin, Lyon.

29. Nowtny F. (1938). Cezanne und das Ende der wissenschaftlichen Perspektive. A. Schroll, Wien.

30. Siegfried W. (1987). Danse. Dessin, Destruction. Cahiers du Centre de Recherche Imaginaire et Creation. Universite de Chambery, 3: 122–141.

31. Siegfried W. (1988). Stadttanz, Ubungen zur Ganzheit. Poiesis, 4: 92–97.

32. Eibl-Eibesfeldt 1. (1972). Die!ko-Buschmanngesellschaft. Piper, Munchen.

33. Взаимоотношения между группой и ее отдельным членом могут быть предметом плодотворных исследований. Полли Висснер (P.Wiessner, 1984) рассматривает этот вопрос в своей работе Reconsidering the behavioral basis for style: A case study among the Kalahari-San. Journal of Anthropological Archeology, 3:

Часть III. Глаз смотрящего

Глава 6. Биологические аспекты цветовой лексики Г. Цоллингер

Введение. Цветовое зрение: особенности ощущения и восприятия

Толкуя о цветах, мы обыкновенно указываем цвет какого-нибудь предмета: «яблоко красное», «листья зеленые» и т. п. Кое-что при этом именуется явно неправильно – например, «белое вино»; чему-то мы приписываем неизменный цвет, даже если он зачастую очень изменчив (вспомним «синее море»).

Говоря таким образом, мы создаем впечатление, будто цвет есть свойство самих предметов, будто цветовой ярлык отражает факт. Мы не осознаем, что цвет – не объективная категория, а элемент наших ощущений, восприятий и переживаний. Это одна из главных причин, затрудняющих понимание природы цвета. Мы испытываем цветовые ощущения лишь в конечном итоге невероятно сложной цепи физических, химических, нейрофизиологических и психических процессов.

Основы современной науки о цвете заложены Исааком Ньютоном. В 1672 г. он сообщил в печати o преломлении солнечных лучей в стеклянных призмах. Оказалось, что белый свет при этом разлагается на ряд цветных компонентов, образующих «видимый спектр» [1]. Кроме того, Ньютон показал, что при смешении этих компонентов вновь получается свет, воспринимаемый человеческим глазом как «белый» (т. е. никак не окрашенный).

Почти сто сорок лет спустя с решительными возражениями против теории Ньютона выступил Иоганн Вольфганг Гёте. Из всех его работ книга Zw Farbenlehre («К учению о цвете») [2]-самая объемистая. То, что белый цвет – это смесь всех спектральных составляющих, Гете полагал немыслимым. Да и ныне большинство людей интуитивно согласится скорее с Гете, хотя вряд ли кто усомнится в убедительности наблюдений Ньютона.

Можно изучать цвет с естественнонаучной стороны (с физической и нейробиологической), а можно и с психологической (в том числе и с эстетической). Предметом психологии тут служит сознательная или бессознательная адаптивная деятельность личности при переживании ею цветовых ощущений. В течение 160 лет, истекших со времен Гете, многие исследователи старались отыскать связи между этими двумя подходами.

Цветовое зрение напрямую связано с одним из основных органов чувств-глазом и с главным его раздражителем-светом. В животном мире эволюционное развитие всех пяти чувств происходило весьма упорядочение [3], и это говорит о том, что они имеют вполне определенное значение для выживания. Осязание, обоняние, вкус, зрение и слух очень важны, например, при добывании пищи. Полезно здесь и цветовое зрение: оно позволяет оценивать съедобность и зрелость плодов и иных частей растения. Птицы и насекомые хорошо различают цвета. С помощью цветового зрения медоносная пчела не только распознает разные цветки, не только находит, где в цветке нектар, но и легко научается отыскивать по цветовой метке нужный ей леток. А вот млекопитающие из числа ночных хищников плохо воспринимают цвета. Кошка, в отличие от пчелы, к цветам весьма безразлична; натаскивать кошек на цвет пробовали, но особых успехов не добивались.

У человека цветовое зрение развито превосходно. Правда, в условиях нашей технической цивилизации этот врожденный дар уже не так ценен. Он подчинен наработанной человечеством культуре и производственной деятельности, а для выживания не столь необходим, как прежде. Преобразование цветовых ощущений глаза в содержательные представления подвержено влияниям, исходящим от культуры и от технической среды; примеры этих влияний мы приведем в этой же главе, но несколько позже.

Зрительные ощущения преобразуются в мозгу в восприятия. Переход этот, как видно будет из глав 7-10, сложен, но все же поддается научному исследованию. Гораздо труднее изучать этапы, отделяющие восприятие от когнитивной деятельности мозга.

Представления гештальтпсихологов о преобладании синтеза над анализом в процессах зрительного восприятия получают все большее признание. Становится ясно и другое: огромную роль в истолковании сенсорных сигналов, поступающих в мозг, играет предшествующий опыт. За интерпретацию зрительных ощущений ответственны определенные участки головного мозга, о важнейших из них за последние десятилетия накопилось немало данных, но о природе восприятия как основы познания мы до сих пор почти ничего не знаем. Главная причина состоит в том, что взаимодействие между ярусом восприятия и ярусом познания осложнено прошлым опытом и эмоциями.

И относительными размерами, и сложностью своего мозга человек намного превзошел животных. Этому способствовало развитие не только зрения, но еще и речи [4, 5]. То, что речь свойственна только человеку – это до сих пор биологическая загадка. Обмениваться призывами и предостережениями способны многие животные, но один лишь человек может шаг за шагом излагать свои доводы в виде упорядоченной после-158

довательности слов. На биологическую основу нашего языкового дара, по-видимому, указывают следующие факты: а) все дети (и повсюду) усваивают свои языки почти в одном и том же возрасте, хотя воспитываются они порою в совершенно несходных условиях, да и языки сильно разнятся как богатством словаря, так и сложностью грамматики; б) в биологически оптимальные сроки (а именно в детстве) без труда усваивается и второй язык, причем легкость его усвоения в это время никак не зависит от степени сходства с первым [6].

В последующих разделах мы обсудим лингвистические исследования, имеющие отношение к восприятию цвета. Их предмет – это наименования цветовых тонов и разработка цветовой темы в различных языках. Такие изыскания надо называть психолингвистическими; они показывают, что биологической переработке световых раздражителей нашим мозгом всегда сопутствует некий

«психологический отклик».

Нейробиология цветового зрения

Еще в самом начале XIX века Томас Юнг [7] предположил, что все мыслимые цвета можно получить, смешивая три «основных» цвета. Со временем эта гипотеза получила подтверждение и ныне именуется трехкомпонентной (трихроматической) теорией. Она очень важна для таких технических областей, как цветная печать, цветная фотография и цветное телевидение.

Физиологические, биохимические и биофизические исследования тоже подтверждают трехкомпонентную теорию. В сетчатке глаза у рыб, млекопитающих и человека имеются светочувствительные клетки двух типов-палочки и колбочки. Палочки работают лишь при слабом освещении (например, в сумерках и ночью) и различают только градации света и темноты. Колбочки же воспринимают цвет, но только при достаточном освещении. Колбочки бывают трех типов; в 1964 г. Браун и Вальд [9] сообщили об обнаружении этих типов у человека, а Маркс и др. [8]-у ряда других приматов. Трем типам колбочек соответствуют три пика чувствительности, лежащие в различных частях видимого спектра. Эти колбочки часто называют просто «синими»,

«зелеными» и «красными» по положению соответствующих пиков в спектре.

В классической теории трех основных раздражителей предполагалось, что каждая колбочка соединена со своим особым нервным волокном, с возбуждением которого связано одно из трех основных цветовых ощущений. Это ощущения синего, зеленого и красного. Считали, что ощущение желтого возникает при одновременном возбуждении «красных» и «зеленых» волокон, ощущение белого-при одновременном возбуждении волокон всех типов, а ощущение черного-при полном отсутствии возбуждения (рис. 1).

Рис. 1. Цветовое зрение: схема трехкомпонентной теории (Ь-синий цвет, g– зеленый, у-желтый, r– красный, w – белый, Ы-черный).

Значительную часть известных фактов, касающихся цветового зрения, трехкомпонентная теория объясняет весьма удачно. По этой причине к середине пятидесятых годов нашего столетия почти забытой оказалась другая теория-теория оппонентных цветовых пар. Ее выдвинул в 1874 г. немецкий физиолог Эвальд Геринг; он предположил, что в зрении участвуют три пары процессов, причем два процесса каждой пары антагонистичны друг другу. Геринг думал, что этим трем парам соответствуют ощущения черного/белого, красного/зеленого и желтого/синего (рис. 2) [10]. Противоположные реакции нервных клеток-как бы положительные и отрицательные-он называл соответственно «ассимиляцией» и «диссимиляцией». Возможность противоположных реакций одной и той же нервной клетки физиологи долго отвергали: отрицательное нервное возбуждение представлялось немыслимым. Однако позже существование антагонистических нервных процессов было подтверждено в экспериментах, и это привело к возрождению теории Геринга.

Рис. 2. Теория оппонентных цветов Геринга: первоначальная схема (Ь-синий, у-желтый, g– зеленый, r – красный, w-белый. Ы-черный).

Рис. 3. Схема рецептивного поля двойной оппонентной клетки.

В конце пятидесятых годов были получены соответствующие прямые данные. Светихин [II] изучал сетчатку рыб, а Де Валуа с сотр. [12] боковые коленчатые тела обезьян (коленчатое тело – это своеобразная передаточная станция, связывающая сетчатку глаза с корой больших полушарий). И там и здесь было обнаружено несколько типов совершенно особых нервных клеток: такие клетки возбуждались или затормаживались в зависимости от длины волны света, падавшего на сетчатку. Среди них были клетки, отвечавшие на красный или зеленый и на желтый или синий цвета. Кроме того, нашлись и клетки, реагирующие на ахроматические цвета (от белого до черного).

В те времена, когда они были выдвинуты, представления Геринга намного опережали развитие нейрофизиологии. В результате работ Светихина и Де Валуа положение изменилось, а дальнейшие исследования показали, что зрительная система еще более сложна. Каждый фоторецептор сетчатки соединен с несколькими биполярными клетками, имеющими разнонаправленные синапсы с множеством вторичных нейронов. Таким же замысловатым образом биполярные клетки соединены с ганглиозными клетками сетчатки.

Два первых этапа переработки цветовых зрительных сигналов осуществляются в сетчатке и в боковом коленчатом теле таламуса. Работа трех разновидностей колбочек отвечает положениям трехкомпонентной теории. Это первая ступенька. Вторая связана с биполярными и ганглиозными клетками сетчатки и с клетками бокового коленчатого тела. Здесь, как и предсказывал Геринг, действует принцип пар оппонентных цветов.

Есть и третья ступенька, в корне отличная от двух первых. Ее одновременно открыли Доу [13) и Хьюбел и Визел [14], изучавшие функцию первичной зрительной коры. Там имеются «двойные оппонентные клетки». Их рецептивные поля подразделяются на центр и периферию (рис. 3). Центр возбуждается светом одного спектрального участка и затормаживается светом другого (оппонентного). Периферия реагирует на ту же пару оппонентных цветов, но прямо противоположным образом: цвет, возбуждающий центр, тормозит периферию, и наоборот.

Волокна, идущие из первичной зрительной коры, направляются во многие другие участки мозга, в том числе в зону, обозначаемую V2. Зона V2 в свою очередь перебрасывает нервные импульсы в зону V4, а там, как установили Доу [15], Зеки [16] и другие исследователи, тоже немало клеток, отвечающих на цветовые стимулы.

В общем, как видим, трехкомпонентная схема действует только на самом первом этапе (на уровне колбочек сетчатки). Поднимаясь выше, мы находим уже схемы, построенные на принципе оппонентных цветов-сначала простые, затем более сложные. Все они основаны на трех парах главных противостоящих цветов: черный/белый, красный/зеленый, синий/желтый. Восприятие белого – это не просто результат «сложения» хроматических цветов, как при их оптическом смешении. Это особый перцептивный механизм, отличный от восприятия всего «цветного». Как видно из схемы на рис. 4, все сказанное в целом согласуется с предположениями Геринга.

Того взгляда, что белый цвет – не простая смесь и сумма всех хроматических цветов, держался еще Гете [2]. Если исходить из геринговой схемы оппонентных цветов, такой взгляд становится доступен пониманию. В самом деле, ахроматические световые раздражители подвергаются обработке по трехкомпонентной схеме только на уровне фоторецепторов сетчатки. В биполярных и ганглиозных клетках сетчатки и на всех вышележащих уровнях «черно-белые» сигналы отделяются от «цветных» и перерабатываются отдельно.

Наименования цветов: язык и психика

Отражена ли герингова схема оппонентных цветов в функционировании нашего мозга? Если да, то психофизические исследования должны выявить особую, преобладающую роль черного, белого, красного, зеленого, желтого и синего цветов, а психолингвистические-первосте-пенную важность их словесных обозначений. Что до психофизики, то соответствующий вывод уже сделан: первыми еще в 1955 г. к нему пришли Джеймсон и Гурвич [17]. Они проводили эксперименты по цвето– смешению-испытуемые воспроизводили заданные цвета, смешивая в надлежащих соотношениях свет от разноцветных источников. В выборе составляющих цветов ясно обозначилась тенденция брать один цвет из одной пары оппонентных цветов (красный/зеленый), а второй из другой такой пары (желтый/синий).

Теперь можно сделать следующий шаг – от психофизического эксперимента к анализу употребления «цветовых» слов и к их сравнению в раз-5елый

Рис. 5. Цветовое пространство в системе Мензелла. личных языках. В 1970-х годах мы разработали цветовой тест и испытали его на немецко-, франке-, англо-, иврито-и японоязычных студентах-естественниках [19, 20, 21]. Позже мы провели тот же тест с немецко-и ивритоязычными студентами-искусствоведами [22] и – в слегка видоизмененном виде-с бесписьменными одноязычными индейцами мискито и кечи (Центральная Америка) [23]. Сначала испытуемых просили указать слова, которые, по их мнению, непременно должны входить в минимальный запас слов, обозначающих цвета. Потом испытуемым предъявляли набор из 117 цветовых образцов (по атласу Мензелла) и просили их назвать. В системе Мензелла цвета располагаются в цветовом пространстве с тремя основными измерениями: цветовой тон, светлота ("value" по терминологии Мензелла) и насыщенности ("chroma") (рис. 5); в каждом из этих измерений переход от данного образца к соседнему соответствует примерно одинаковому различию в восприятии. На подбор названия для показанного цвета испытуемому давалось до 20 секунд.

Обработка результатов первой части теста показала, что носители всех языков считают совершенно необходимыми слова, обозначающие красное, зеленое, желтое и синее. Японоговорящие добавляют к ним обозначения белого и черного, и это вполне понятно. Дело в том, что в немецком и английском языках слово «цвет» противопоставимо по своему смыслу черно-бело-серому «бесцветью». При таком понимании «цвета» черно-белая фотография-не цветная. В японском же языке такого противопоставления нет: японцы и черный, и белый считают подлинными цветами.

Поэтому черно-белая фотография для японца «двуцветная», а цветная фотография, когда она появилась в Японии, получила там название не «цветной», а «естественной» фотографии.

Во второй части теста определялись следующие показатели: 1) относительные частоты употребления различных цветовых прилагательных для описания каждого образца и 2) уверенность оценки каждого образца (т. е. отношения общего числа определенных ответов к общему числу испытуемых, просмотревших данный образец). Сравнение образцов с высокой насыщенностью («чистых тонов») по уверенности оценки их цвета выявило зависимость последней от близости тона к одному из основных цветов-красному, зеленому, желтому или синему (ахроматические образцы в эту часть теста не включались). На рис. 6 представлены результаты для немецкоязычных студентов-естественников; они показывают зависимость частоты употребления цветовых прилагательных и уверенности оценок цвета от тона образца при самом высоком уровне насыщенности. Стрелками указаны психологически чистые зеленый, желтый и синий тона (но не красный, ибо психологически чистый красный тон получается при смешении лучей фиолетового и красного концов физического спектра) [24].

Рис. 6. А. Частоты выбора различных цветовых обозначений немецкоязычными студентами– естественниками [17]. Предъявлялись цветовые образцы сравнительно чистых тонов. Б. Уверенность определения цвета: доля (%) испытуемых, как-либо назвавших данный цветовой образец не позднее 20 секунд после предъявления. К-красный; ЖК-желто-красный; Ж-желтый; ЗЖ-зелено-желтый; З– зеленый, СЗ-сине-зеленый; С-синий; ПС-пурпурно-зеленыйж; П– пурпурный; КП – красно-пурпурный.

Однако при переходе к сравнению тонов меньшей насыщенности описанная выше зависимость исчезает. Дело, видимо, в том, что здесь больше примесь полихроматического («белого») цвета, и это нарушает простую связь между восприятием оппонентных цветов и выбором соответствующих названий.

На этом выборе сказываются и особенности культуры. Наиболее яркие примеры обнаружены при изучении языков племени кечи [23] и японского [21], а также при сравнении ответов, данных студентами-естественниками и студентами-искусствоведами (среди тех и других были немецко-и иври-тоязычные) [22]. По уверенности оценок соответствующие группы образовали следующий ряд:

Индейцы кечи

Студенты-естественники (немецко-, ив-рито-, франко-и англоязычные)

Студенты-естественники (японоязычные)

Студенты-искусствоведы (немецко-и иври-тоязычные)

(Показаны графики, отражающие уверенность оценок каждого цвета.)

Нам кажется, что уменьшение уверенности при оценке цвета в этом ряду отражает постепенное возрастание «озабоченности» цветовым восприятием. Чем последняя выше и чем больше она влияет на выбор цветового прилагательного, тем с меньшей очевидностью проступает физиологическая основа восприятия; поэтому выявлять такую основу лучше всего на тех испытуемых, для которых названия цветов вообще несущественны.

Причин, в силу которых правильное называние цветов волнует человека в большей или в меньшей степени, множество. У индейцев из племени кечи цветовой словарь крайне скуден: цветовых прилагательных всего пять, и сделать между ними выбор совсем несложно. Мы предполагаем, что люди, владеющие только одним языком, да еще и с ограниченным цветовым словарем (таковы язык кечи и некоторые другие), используют свои языки не так изощренно, как мы. Для таких людей цвет – это не обособленное явление со своей независимой (абсолютной) ценностью, а нечто такое, что всегда связано с каким-либо материалом (напр., с пищей). При всем этом способность индейцев кечи к различению цветовых тонов не уступает нашей. Это очевидно из проведенных нами тестов на группировку цветов [23]. Зеленые цветовые образцы индейцы кечи безошибочно отделяют от синих, хотя оба цвета обозначаются у них одним и тем же словом.

У студентов-естественников никакого личного отношения к цвету обыкновенно нет, и названия цветов их не особенно заботят. Совсем не то у студентов-искусствоведов: не довольствуясь описанием простого физического ощущения, они пытаются выразить еще и свои цветовые впечатления. В совершенстве сделать это в отведенные 20 секунд невозможно. Цветовой словарь у искусствоведов богаче и разнообразнее, чем у естественников, а потому и подбор нужных слов занимает больше времени.

Различия обнаружились и внутри группы естественников: для японцев задача оказалась труднее, чем для их западных собратьев. Японец в любых обстоятельствах придает своим отношениям с собеседником большее значение, чем европеец, и уделяет им больше внимания; то же относится и к подбору названий цветов. Чтобы назвать цветовой образец, японцу нужно больше времени. В нашем тесте для этого отводилось 20 секунд; если к концу этого срока испытуемый все еще колебался, то его относили к разряду «не решивших задачу».

В лингвистике цветовых понятий существует и «расовая» гипотеза, согласно которой люди с разным цветом кожи могут видеть, а потому и называть цвета по-разному: различиями в пигментации может быть затронут и глаз [25]. По нашему мнению, сколько-нибудь веских биологических данных в пользу этой гипотезы нет. Это не мешает спорить по поводу восприятия ахроматических цветов-от черного до белого. Значение их для японцев совсем не то, что для европейцев, и причину этого можно было бы видеть в биологических различиях. Наши данные, однако, подобных взглядов не подтверждают. Хотя наши лингвистические тесты и позволяют выявить различия между японцами и европейцами, у нас нет никаких оснований связывать их с какими-то глубинными физиологическими особенностями [26]. Совсем недавно наше заключение проверили и подтвердили Утикава и Бойнтон [27]; они провели тщательное сравнительное изучение словесной оценки цветов носителями английского и японского языков.

Полагая, что физиологические основы цветового зрения у японцев и у европейцев одни и те же, а языковые различия обусловлены особенностями культуры, мы опираемся и на позитивные данные. В одном из наших исследований [28] мы выясняли, подвержены ли люди, родным языком которых был японский, западным влияниям; нас интересовало, сказываются ли эти влияния на цветовой лексике и на закономерностях называния цветов. Задавшись такой целью, мы провели свои цветовые тесты на трех группах японских детей примерно одного возраста (от 12 до 15 лет), происходивших из трех различных мест: (1) из Йонедзавы (город в префектуре Ямагата с населением около 100 тыс. жителей); (2) из Суги-намику (один из районов Токио); (3) из Международной японской школы в Дюссельдорфе (ФРГ), где японские дети вместе со своими семьями живут в европейском окружении. Можно было предположить, что в указанной выше последовательности западное влияние возрастает.

Та часть теста, которая касается минимальной цветовой лексики, показала следующее. Прежде всего на употреблении названий шести основных цветов схемы Геринга никакие западные влияния не сказываются. Однако этого нельзя сказать о названиях прочих, «неосновных» цветов: частоты включения соответствующих слов в список-минимум от группы к группе меняются. Например, для японского термина "cha-iro" (коричневый, а буквально – «цвет чая») эта частота в нашем ряду групп стремительно подскакивает. В Йонедзаве она составляет всего лишь 18 %, в Токио-уже 45 %, а в Дюссельдорфе-целых 62 %. Последняя цифра очень близка к частотам, которыми прилагательное «коричневый» указывают немецко-и англоязычные студенты– естественники, – соответственно 57 % ("braun") и 62 % ("brown"). Кажется весьма правдоподобным, что обозначение cha-iro обследованными японцами из Дюссельдорфа воспринято и усвоено извне под влиянием английского и немецкого языков: в них соответствующие цветовые прилагательные гораздо более употребительны, чем в японском. Для японских школьников из Дюссельдорфа английский – это первый иностранный язык, а немецкий – язык повседневного окружения.

Интересна судьба слов «оранжевый» (orange-iro) и «розовый» (pink), позаимствовавнных из английского языка. В Японии их включают в список-минимум примерно с одной и той же частотой (Йонедзава-22 %, 20 %; Токио-40 %, 42 %), но в Дюссельдорфе-с существенно различными частотами (оранжевый-58 %, розовый-34 %). В ряду Йонедза-ва-Токио-Дюссельдорф частота для оранжевого возрастает, розовый же указывают в Дюссельдорфе реже, чем в Токио.

Эта асимметрия легко объяснима. У английского прилагательного «оранжевый» (orange) в немецком языке есть прямой аналог, а у прилагательного «розовый» (pink) – нет. Многие немцы, даже говорящие по-английски, не понимают смысла слова «розовый», тогда как французское слово «оранжевый» (orange) употребляется в немецком языке очень часто. Мы приходим к выводу, что высказанное японскими ребятишками из Дюссельдорфа предпочтение «оранжевого»

«розовому» подкреплялось их немецкоязычной средой. Как было и с cha-iro, частота указания оранжевого у них примерно та же, что среди немецкоязычных студентов-естественников.

В японском языке для оранжевого и розового есть и свои исконные слова-daidai и momo-iro. Их вносят в минимальный список реже, чем заимствованные. В Йонедзаве momo-iro указывают с относительной частотой 6 %, а в Токио и Дюссельдорфе не указывают вовсе. Для daidai частота в нашем ряду тоже убывает: (26 %-6% -4%), тогда как для orange, напротив, возрастает (22 % -40 %– 58 %). Все выглядит так, как будто на пути из Йонедзавы через Токио в Дюссельдорф происходит частичная смена ярлыков для одной и той же цветовой категории.

Иногда новые цветовые обозначения могут укореняться по технологическим причинам. Так получилось с прилагательным turquoise («бирюзовый»); в последние десятилетия оно все чаще употребляется в английском, а его прямые эквиваленты-в других языках промышленных стран. Ныне это слово стало широко распространенным [29]. Причина, видимо, состоит в появлении и широком использовании синтетических красителей-теперь ими красят и пряжу, и пластмассы, и многое другое. Прокрашивание невыцветающей бирюзой различных оттенков сделалось возможно лишь около 45 лет назад, когда было получено и внедрено в красильную технологию новое синтетическое красящее вещество-фталоцианин.

Прежде окрашивать ткани в бирюзовый цвет было нелегко. Название этого цвета употреблялось редко; оно существовало в некоторых диалектах итальянского языка, где звучало как «туркино». Дело в том, что дорогие ткани бирюзовой окраски ввозились из стран Восточного Средиземноморья, в частности из Турции [30].

Любопытный пример совсем иной лингвистической основы для слов, относящихся к бирюзовому цвету, обнаружили Болтон и Крисп [31]. Они изучили упоминания цветов в фольклоре сорока народов (в том числе восьми европейских) и нашли слово, означающее бирюзовый цвет, только в одном случае-у индейцев хопи из Таоса (штат Нью-Мексико), говорящих на языке тиуа. В таосском собрании народных сказаний этот цвет упоминается целых восемь раз, так как бирюза– важнейший поделочный камень в культуре хопи. В той части Северной Америки он вообще нередок. Вполне возможно, что соответствующие слова нашлись бы и в фольклоре других индейских племен (например, у навахо, обитающих в той же части Скалистых гор; однако их языки не были изучены Болто-ном и Криспом).

Под конец упомянем самую обширную и универсальную из всех работ по цветовой лингвистике– книгу Берлина и Кея об основных названиях цветов в человеческом языке [32]. В ней рассмотрена цветовая лексика почти ста языков, что открывает пути к пониманию ее глубинной общности, закономерностей развития и его основных этапов. В этом отношении книга стала подлинной исторической вехой. Берлин и Кей, использовав цветовую таблицу из 329 образцов, выяснили, как называют все эти цвета люди, говорящие на 20 различных языках; они обобщили также много других работ по цветовой лингвистике и таким образом к изученным 20 языкам добавили еще 78. Оказалось, что простейший цветовой словарь содержит всего два словесных обозначения – для черного и для белого (или для темного и светлого). Если имеются три обозначения, то два из них те же, а третье соответствует красному. Четвертым становится обозначение зеленого, желтого или единой группы синих и зеленых тонов («grue», т. е. green + blue). Языки с пятью цветовыми словами имеют обозначения для черного, белого, красного, зеленого (вместе с синим) и желтого. В языках с шестью цветовыми понятиями есть отдельные слова для зеленого и синего. Затем появляется седьмое слово, означающее коричневый цвет. И наконец, в непостоянной последовательности добавляются слова для розового, фиолетового, оранжевого, серого и т. д.

Со временем Кею с Мак-Дэниелом [33] и Сану [34] пришлось внести в эту эволюционную схему небольшие изменения, но она по-прежнему хорошо согласуется со схемой оппонентных цветов: шесть основных цветов Геринга оказываются главными и в лингвистическом плане.