Текст книги "Капуста без кочерыжки (сборник)"
Автор книги: авторов Коллектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)
Глава вторая
О воин, службою живущий! Читай Устав на сон грядущий, И утром, ото сна восстав, Читай усиленно Устав.
Нет автомата. Разворошил траву, землю пощупал – нету.
«Э! А туда ли я попал вообще?» – думает Пиньков.
И в самом деле, товарищ старший лейтенант, не узнать местности. Во-первых, в прошлый раз лето было, а теперь вроде как осень: листья сохнут, желтеют, падают. А во-вторых, бардак, товарищ старший лейтенант! Трава не стрижена, листву сгребать никто и не думает, поляна уже не квадратная – расплылась, съела гравийные дорожки, зато в траве кругом тропки протоптаны. Раньше, значит, ходили как положено, а теперь ходят как удобно. А автомат кто-то подобрал, не иначе. И хорошо, если так. А то ведь поди пойми, сколько тут в овраге времени прошло, пока Пиньков старшине о своих приключениях докладывал! Может, месяц, может, год, а ну как все пять лет? Проржавел бы в гречневую кашу – под открытым-то небом!
И направился рядовой Пиньков к ближайшему дереву. К тому самому.
Полпути еще не прошел, а сообразил, что никакая это не осень. Болеет дерево. Мало того, что листья желтеют и сохнут, банки тоже скукожились, помельче стали, искривленных полно, деформированных, кое-где уже бочок ржавчиной тронут…
Под деревом должен был пупырчатый стоять на задних лапах – пусто. Возле самых корней – норы какие-то, земля кучками.
– Эй! Есть тут кто-нибудь? – говорит Пиньков.
В одной из нор что-то заворочалось, и вылезает пупырчатый. Но какой! Уж на что Пиньков не робкого десятка – и то попятился. Бегемот, честное слово! Лоб – низкий, глазенки – злобные, загривок прямо от ушей растет. Уставился на Пинькова, с четверенек, правда, не встает, но видно, что колеблется: не встать ли на всякий случай?
– Слышь, браток, – дружески обращается к нему Пиньков. – Ты тут на полянке автомата моего случаем не видел?
Ошибка это была, товарищ старший лейтенант. Явный тактический просчет. Как услышал пупырчатый, что добром его о чем-то просят, засопел, скосомордился… Зарычал в том смысле, что гуляй, мол, свободен, и снова в нору полез. Кормой вперед.
«Что это они так разболтались? – озадаченно думает Пиньков. – Может, колдун помер?»
Постоял он, постоял перед норой и решил не связываться – ну его, уж больно здоровый… Повернулся и пошел в сторону центрального оврага – тем путем, что в прошлый раз шли. Доберусь, думает, до речки, а там уж выспрошу, где этого колдуна искать.
Идет и головой качает. Во что овраг превратили – больно смотреть! Там банка пустая лежит ржавеет, там деревце в неположенном месте проклюнулось. А сорняки по обе стороны все выше и выше. Вот уже в человеческий рост пошли…
И тут из-за поворота тропинки выкатывается ему навстречу гномик. Счастливый, сияет, а в руках – помятая банка сгущенки с пятнышком ржавчины.
То есть не сгущенки, какой сгущенки?.. Тушенки, конечно! Хотя… Ну точно, товарищ старший лейтенант! Там и сгущеночные деревья тоже были, только у них плоды белые и помельче – граммов на триста…
Так вот, увидел гномик Пинькова – перепугался. Стал быстренько на четвереньки, сделал одно плечико выше другого и робко, неубедительно так зарычал. Пупырчатым, что ли, прикинуться хотел? Неясно…
– Ты больной или голодный? – прямо спрашивает его Пиньков.
Гномик ужасно смутился, встал с четверенек и, чуть не плача, протягивает банку Пинькову.
Не понял его Пиньков.
– Чей паек?
– Мой.
– А чего ж ты мне его суешь?
– Все равно ведь отнимешь! – рыдающе говорит гномик.
«Порядочки!» – думает Пиньков.
– А где живешь?
– В яме.
– Да вижу, что в яме… Далеко это?
– А вон, за бурьяном…
– Тогда пошли, – говорит Пиньков. – Ну чего уставился? Провожу тебя до твоей ямы, чтобы банку никто не отобрал. А ты мне по дороге расскажешь, что у вас тут в овраге делается.
– А ты кто? – пораженно спрашивает гномик.
Поглядел на него Пиньков: вроде малый неплохой, забитый вот только, запуганный…
– Зови Лешей…
И пока до ямы шли, товарищ старший лейтенант, гномик ему такого понарассказывал!.. Короче, эти две расы (в смысле – гномики и пупырчатые) живут в овраге издавна. И каждая имеет свои национальные традиции… Так вот, пупырчатые в последнее время обнаглели вконец! Нарыли, понимаете, нор под деревьями, живут в них целыми сворами, а деревья от этого сохнут, пропадают. А крайними опять выходят гномики: дескать, не поливали. А попробуй полей: не дай бог, нору зальешь кому-нибудь – пополам ведь перекусит!..
Гномикам, товарищ старший лейтенант, вообще житья не стало. Придешь за банкой, за своей, за положенной – так он еще и не дает, куражится – скучно ему!.. Обойди, рычит, вокруг дерева на руках – тогда посмотрим. Обойдешь, а он все равно не дает, придирается: не с той, мол, руки пошел…
Никак нет, товарищ старший лейтенант, человеческой речью пупырчатые не владеют. Рычат, рявкают по-всякому… Как их гномики понимают? А куда денешься, товарищ старший лейтенант! Приходится…
Вот и Пиньков тоже возмутился, не выдержал:
– А куда ж колдун смотрит?
И тут выясняется интереснейшая деталь: оказывается, колдун уже года три, как в овраге не показывался. Раныие-то при нем пупырчатые какие были? Ребра одни с позвоночником!.. Нет, воровать они, конечно, и тогда воровали, но хотя бы жрать боялись наворованное! Чуть поправишься – улика налицо…
– Что же все-таки с колдуном-то, а? – размышляет вслух рядовой Пиньков.
– Я так думаю, – говорит гномик, и в глазах у него начинает светиться огромное уважение, – что у колдуна сейчас какие-то серьезные дела. Такие серьезные, что нам и не снилось. А вот закончит он их, поглядит, что в овраге делается, и строго пупырчатых накажет.
«Хорошо, если так, – думает Пиньков. – Хуже, если помер».
Добрались до ямы. Яма как яма, на четверых гномиков рассчитанная, живут шестеро. Остальные пятеро, правда, временно отсутствуют – на работах где-то, а у этого, что с Пиньковым (его, кстати, Голиафом зовут), у него вроде как отгул.
Да нет, товарищ старший лейтенант, нормальный гномик – ростом чуть выше автомата. А Голиафом его зовут не потому, что здоровый, а потому, что в лоб то и дело получает…
Спустились они в яму, банку в уголке прикопали, сидят, беседуют.
– Так, значит, говоришь, года три уже? – хмурится Пиньков.
– Или четыре, – неуверенно отвечает гномик. – Да вот сразу после проверки…
– А! – говорит Пиньков, оживившись. – Так, значит, была все-таки проверка?
– Была, – подтверждает гномик. – Сам-то я, правда, не видел, но говорят, была.
Любопытство разобрало Пинькова.
– Слушай, а как проверяющий выглядел?
– Проверяющий?.. – с тихой улыбкой восторга говорит гномик. – Высокий, выше колдуна… В одеждах защитного цвета… Пуговицы – сияют, бляха – солнышком. А уж сапоги у него!..
Тут смотрит гномик на Пинькова, умолкает и, затрепетав, начинает подниматься в стойку «смирно».
– Да сиди ты! – с досадой говорит Пиньков. – Тоже мне проверка! Никакая это была не проверка. Я это был…
Сел гномик, дыхнуть не смеет и держит равнение на Пинькова.
– Сказано тебе: вольно… – сердито говорит Пиньков. – А про автомат про мой ты нигде ничего не слышал?
Не знает гномик, что такое автомат. Пришлось объяснить.
– Нет, – отвечает, подумав. – Про реликвию слышал, а вот про автомат – ни разу…
Насторожился Пиньков.
– А что за реликвия?
А реликвия, товарищ старший лейтенант, следующая. Во-первых, черт его знает, что. это такое. Во-вторых, слышно о ней стало года три-четыре назад, то есть по времени вполне совпадает. В-третьих, известно, что стоит она в некой пещере, а пещера эта находится аж в низовом овражье за ободранной пустошью. И многие в эту реликвию верят.
– А как она хоть выглядит? – допытывается Пиньков. – Ствол есть? Затвор есть?
– Может, и есть, – вздыхает гномик. – Одним бы глазком на нее взглянуть…
Задумался Пиньков.
– А как считаешь, – спрашивает, – знает колдун, где сейчас мой автомат?
Гномик даже встал от почтительности.
– Колдун знает все, – объявляет торжественно.
– Знает он там с редькой десять! – недовольно говорит Пиньков. – Что ж ты думаешь, я с ним не беседовал?
Гномик брык – и в обморок. Не привык он такие вещи про колдуна слышать. Минут восемь его Пиньков в сознание приводил. Хлипкий народец, товарищ старший лейтенант, нестроевой…
Оживил его Пиньков, поднял, к стеночке прислонил.
– А далеко отсюда этот ваш колдун живет? – спрашивает.
– День пути, – слабым голосом отвечает гномик. – Только там не пройдешь – пупырчатых много…
Сомнительно? Виноват, товарищ старший лейтенант, что именно сомнительно? Ах, в смысле: почему колдун в прошлый раз так быстро явился к Пинькову, если день пути?.. Трудно сказать, товарищ старший лейтенант. Видимо, по каким-то своим каналам. А может, просто рядом околачивался…
– В общем, так, Голька, – говорит Пиньков (Голька – это уменьшительно-ласкательное от Голиафа). – Пойдем-ка мы к колдуну вместе. Я его про автомат спрошу, а ты все, что мне рассказывал, ему расскажешь. Надо с этим бардаком кончать.
А сам уже изготовился гномика подхватить, когда тот в обморок падать начнет. И верно – зашатался гномик, но потом вдруг выправился, глаза вспыхнули.
– Да! – говорит. – Пойду! Должен же кто-то ему сказать всю правду о пупырчатых!
И – брык в обморок. А Пиньков уже руки успел убрать.
Оживил его по новой – и двинулись. А чего тянуть? Глазомер, быстрота и натиск! Поначалу гномик этот, Голиаф, дорогу показывал, а как тропки знакомые кончились – шаг, конечно, пришлось убавить, а бдительность удвоить.
Вышли в центральный овраг. Та же картина, товарищ старший лейтенант. Речка по камушкам банки ржавые перекатывает, о террасах-ступеньках одна только легкая волнистость склонов напоминает.
– Ну и куда теперь? – спрашивает Пиньков.
Оказалось – вверх по течению. Колдун, по слухам, живет в самом начале центрального оврага – бункер там у него, что ли…
И тут, товарищ старший лейтенант, вспомнил Голиаф, что банку-то они как в уголке тогда прикопали, так и оставили. Но не возвращаться же! Зашли-то далеко…
«Плохо дело, – думает Пиньков. – Дневной переход на голодный желудок – это уже не служба, а так, несерьезность одна…»
– Слышь, Голька, – обращается он к гномику, – а банку эту тебе на сегодня выдали?
– Что ты! Что ты! – Голька на него даже ручонками замахал. – Банка – это не на день. Это на неделю.
– Н-ни черта себе! – говорит Пиньков. – Выходит, за эту неделю ты уже все получил?
– Ну да – за эту… – слабенько усмехается Голиаф. – Это за позапрошлую, и то еле выпросил…
– Ага… – говорит Пиньков и начинает соображать. Сообразил и говорит: – Слышь, Голька, а как пупырчатые определяют, кому положена банка, а кому нет?
– А по ребрам… – со вздохом отвечает Голиаф.
Тут такая тонкость, товарищ старший лейтенант: если гномик возьмет вдруг и помрет с голоду, то у пупырчатых из-за него могут быть крупные неприятности. Но, конечно, могут и не быть.
Продолжают, короче, движение. От деревьев на всякий случай держатся подальше, а если услышат, что кто-то по тропинке навстречу ломится, то прячутся в бурьян. Причем прятаться все труднее, сорняки заметно ниже стали. И поляны тоже мало-помалу некую слабую квадратность обретать начинают. Оно и понятно: к начальству ближе – порядка больше.
Ну и наконец все. Пришли. В смысле – трава дальше стриженая и не демаскироваться просто невозможно. Присели в бурьяне, наблюдают за ближайшим деревом.
– Нет! – говорит минут через пять Пиньков. – Не могу я этот бардак видеть!
Достал из-за голенища бархотку и придал сапогам надлежащую черноту с млечным мерцанием.
– Значит, так, Голька, – инструктирует. – Посиди здесь немного, а потом иди и проси банку. Она тебе положена.
Поднимается в рост и твердым начальственным шагом направляется к дереву. Пупырчатые из нор вылезли, пасти поотворяли, смотрят.
– Встать! – рявкает рядовой Пиньков. – Смир-рна!
Опешили пупырчатые, переглянулись. Ну и, как всегда, товарищ старший лейтенант, нашелся один слабонервный – встал. А за ним уже и остальные. Трудно им с непривычки на задних лапах, но ничего – стоят, терпят.
– Кто дневальный? – гремит рядовой Пиньков. – Какую команду положено подавать, когда подходит старший по званию?
…Как может быть рядовой старшим по званию? Ну это с какой стороны взглянуть, товарищ старший лейтенант! Взять, к примеру, наш деревянный – уж, казалось бы, мельче денег не бывает… А если перевести на карбованцы? Вот то-то и оно… Так неужели же один наш рядовой не стоит десятка ихних пупырчатых?!
Проходит Пиньков вдоль строя, и никакая мелочь от его глаза укрыться не может.
– Как стоишь?! Носки развернуть по линии фронта на ширину ступни! Ноги в коленях выпрямить! Живот подобрать! Подобрать, я сказал, живот!..
И тычет пупырчатого кулаком в бронированное брюхо. Тот бы и рад его втянуть, да куда его такое втянешь! А у главаря их, у правофлангового, еще и клок волос торчит на загривке.
Вознегодовал Пиньков.
– Эт-то еще что за плацдарм для насекомых? Сбрить!
– Есть! – с перепугу рявкает пупырчатый.
Вот что значит дисциплина, товарищ старший лейтенант! Животное ведь, носорог носорогом – и то человеческий голос прорезался!..
А тут и Голиаф подходит – робко, бочком. Пиньков и на него сгоряча пса спустил – вернул к бурьяну, потребовал подойти и попросить банку как положено.
Ох, как не хотелось пупырчатому банку-то отдавать! Взялся было за искривленную, с ржавым бочком, но покосился на Пинькова и передумал – полновесную сорвал, чистенькую.
Выждал Пиньков, пока Голька с банкой отойдет подальше, и скомандовал:
– Вольно! Продолжайте по распорядку.
Волосатый пупырчатый с облегчением опустился на четвереньки, перевел дух и так рыкнул на прочих, что разлетелись все вмиг по норам.
Догнал Пиньков Голиафа.
– Ты – колдун, – с трепетом говорит ему гномик.
– Какой там колдун! – хмурясь, отвечает Пиньков. – Жить надо по Уставу – вот тебе и все колдовство.
Между прочим, глубокая мысль, товарищ старший лейтенант.
Глава третья
О воин, службою живущий! Читай Устав на сон грядущий, И утром, ото сна восстав, Читай усиленно Устав.
Но в световой день они, конечно, не уложились. А ночной марш в условиях оврага – это, разрешите доложить, дело гиблое. Пупырчатые, товарищ старший лейтенант, в темноте видят, как кошки, а вот у гномиков наоборот: чуть сумерки – и сразу куриная слепота.
Стали думать, где ночевать. Пиньков предложил было нагрянуть с проверкой в какую-нибудь нору, нагнать на пупырчатых страху и остаться там на ночь. Но, во-первых, чем страх нагонять-то? Время позднее, пуговицы с бляхой отсияли и не впечатляют в сумерках. А во-вторых, Голиаф, пока ему Пиньков эту свою мысль излагал, три раза в обморок падал…
Хочешь не хочешь, а приходится продолжать движение. Чернота кругом, ногу ставишь – и не видишь куда. Ну и поставили в конце концов. Хорошо хоть высота была небольшая – без травм обошлось.
Вроде бы яма. Довольно просторная и, похоже, пустая. Фанеркой почему-то перегорожена. А пощупали в углу – гномик. Скорчился, трясется… Почувствовал, что щупают, и – в крик:
– Я селекционер! Я селекционер!..
– Обязательно вопить надо, раз селекционер? – сердито спрашивает Пиньков.
Удивился гномик, замолчал, но дрожать все еще дрожит.
– Ну и что ты тут, селекционер, селекционируешь?
Оказалось, деревья. Вот так, товарищ старший лейтенант! Оказывается, и тушеночные, и сгущеночные, и разные прочие – все это на поверку выращено гномиками. Народец-то, оказывается, талантливый, хоть и забитый. Угнетаемое национальное меньшинство. А может, и большинство – кто их там когда считал!.. И им же, главное, вредительство шьют: нарочно, дескать, такие деревья вывели, что стоит под ним нору вырыть, оно тут же сохнуть начинает.
Чистая дискриминация, товарищ старший лейтенант!
А этот, которого в углу нащупали, он, значит, как раз и занимается селекцией: нутам прививает одно к другому, опыляет по-всякому… За это ему банку в неделю выдают аккуратно, и яма у него попросторнее.
Ну, слово за слово, осмелел селекционер, разговорился, даже, кажется, расхаживать стал по яме – голос в темноте туда-сюда мотается. Пощупал в углу Пиньков – точно, нет гномика, одна только вмятина от него.
– Главная наша беда, – излагает из темноты селекционер, – что мало банок. Банок должно быть много. И тогда всем будет хорошо. Пупырчатые полюбят гномиков. Гномики полюбят пупырчатых…
– Это когда ж такое будет? – раздается тут развязный голос из-за фанерной перегородки.
– Скоро! Очень скоро! – запальчиво восклицает селекционер. – Вот только новое дерево выведу! Банок на нем будет видимо-невидимо!..
– Нор под ним будет видимо-невидимо, – еще развязнее отвечает голос из-за перегородки.
Очень странный голос, товарищ старший лейтенант. Гномики обычно разговаривают тихо, почти шепчут… А пупырчатые человеческой речью, как я уже докладывал, не владеют. Тот случай в строю – редчайшее исключение, чудо, можно сказать…
– Кто это у тебя там? – спрашивает Пиньков.
– Да помощник… – смущенно говорит селекционер. – Талантливый мальчуган, только испорченный сильно…
– Понятно, – говорит Пиньков. – Вы мне вот что, ребята, скажите: до колдуна далеко отсюда?
– А колдуну все до фени, – тут же встревает голос из-за перегородки. – Он проверяющему взятку сунул.
Рядом в темноте – бум! Глухо и мягко, словно тючок с метровой высоты упал. Голиаф, конечно.
– Молчи! – вне себя кричит селекционер. – Я тебя по доброте покрываю! Ты нарочно в прошлый раз сгущенку к тушенке привил!
«Ничего себе! – ошеломленно думает Пиньков. – Да что они, с ума тут посходили? Когда это он мне взятку давал?..»
– Ну и привил! – нахально отвечает испорченный мальчуган. – А что мне терять? Меня вон сожрать обещали! И сожрут…
– Ну, ребята… – покачав головой, говорит Пиньков. – Мое дело, конечно, сторона, но пора вам, по-моему, отделяться на фиг.
В темноте шорох – Голиаф очнулся и на ноги поднимается.
– Куда-куда отделяться? – робко переспрашивает хозяин ямы.
Объяснил Пиньков. И тут же – бум! бум! – селекционер с Голиафом.
– Что? Уже отделились? – спрашивает наглец из-за перегородки, хотя прекрасно ведь понимает, что произошло…
Да нет, какой сепаратизм, товарищ старший лейтенант? Ну сами подумайте: где Россия и где овраг!.. И потом Пиньков же сразу оговорился: мое, мол, дело – сторона… Просто дружеский совет, да и не совет даже, а так, сочувствие… Обидно же за гномиков-то!..
Короче, в яме и заночевали. Подъем сыграли чуть свет. Утро, товарищ старший лейтенант, прямо-таки лучезарное. Речка разлилась – аж до того берега! Дали кругом расстилаются… Так точно, в овраге… А почему нет, товарищ старший лейтенант? Впереди – да, согласен, впереди овраг смыкается, а если оглянуться, то там он, напротив, расходится, расходится… до бесконечности. Есть такое явление в природе: два луча, например, из одной точки… Так что если в ту сторону, то расстилающиеся дали там вполне могли быть… И даже были…
К полудню добрались до колдуна. Бункер не бункер, но что-то вроде. Одной гранатой развалить можно. В предбаннике пупырчатая сидит… Так точно, не пупырчатый, а пупырчатая… Виноват, товарищ старший лейтенант, иногда очень даже хорошенькие попадаются. Пока, конечно, хайло не откроют.
Ну, Пиньков – парень бравый, видный, подмигнул, потрепал этак игриво по холке – та, дура, и растаяла.
Прошли в бункер. А там еще один пупырчатый, да такой, что и «смирно» ему не скомандуешь. А скомандуешь – все равно толку не будет, потому что потолок в бункере низковат.
– К колдуну с докладом, – говорит рядовой Пиньков.
А мордоворот этот его вроде и не слышит – смотрит с веселым удивлением на съежившегося Голиафа и как бы прикидывает: сразу его сглотнуть или погодить немного.
– Э! Э! – говорит Пиньков. – Ты на него так не смотри. Это со мной.
В желтеньких глазенках у пупырчатого – сожаление. Поглядел еще раз на Голиафа, вроде даже вздохнул и нехотя отвалил корму от стенки. А там – дверца. К колдуну, видать.
Хотели оба пройти – не тут-то было! Пинькова пупырчатый пропускает, а на гномика рычит: нет, и все. Что тут будешь делать!
– Ладно, – говорит Пиньков. – Придется тебе, Голька, в предбаннике подождать. Если кто обидит, – тут Пиньков поворачивается и пристально смотрит в глаза пупырчатому, – скажи мне – голову буду свертывать против резьбы. Чтоб враз и навсегда.
Вошел. Лежит колдун живехонький на диванчике и, глядя в потолок, умиротворенно чему-то улыбается. Увидел Пинькова – обрадовался.
– А, служивый! Здорово, здорово…
– Здоровей видали, – холодно отвечает ему Пиньков. – Ты что ж делаешь, дед?
– А что такое?
– Да то самое! В овраге-то, а? Бардак!.. Пупырчатые, а? Кровь пьют шлангами! Хрящ за мясо не считают!..
– Быть того не может, – лукаво отвечает колдун. – Мне об этом никто не докладывал…
– Еще бы они тебе сами на себя стучали! – говорит Пиньков. – Ты на гномиков посмотри! Пропадают гномики-то! Ведь до чего дошло: селекционеры и те впроголодь живут!..
– Да-да, – прикинувшись озабоченным, говорит колдун. – Вот это действительно безобразие! Я и сам, знаешь, собирался селекционерам ставки поднять…
– Да разве в одних селекционерах дело? – перебивает его Пиньков. – Я вон гномика с собой привел, он тебе больше моего расскажет!
– Ни-ни-ни, – испуганно говорит колдун. – Ни в коем разе. Сам говоришь: порядок должен быть. А по порядку это не ко мне. Это к моему заместителю по гномиковым делам.
– Это какой же заместитель? – спрашивает, ужаснувшись, Пиньков. – Это тот, что ли, мордоворот за дверцей? Да он же гномиков живьем глотает – по нему видно!
– Строг, – бодро соглашается колдун. – Что строг, то строг. Пожаловаться не могу.
– Ну, дед! – говорит Пиньков. – Ну, дед! Завалил ты службу!
Сбросил колдун ноги на пол, сел, руки в бока упер.
– Ну и завалил! – признает с вызовом. – И что мне за это будет? Бога-то все равно нет!
Вот так, товарищ старший лейтенант! Верно поэт предупреждал: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется…» Это нам с вами – что есть Бог, что нет его – Устав помним и службу знаем. А такие вот, как этот колдун… Он пока грозу чувствует – вроде бы ничего служит. Но как только понял, что начальства над ним нету – все! Рви провода, топчи фазу…
«Вот это удружил я гномикам!» – думает Пиньков.
– Ну ладно, – говорит он, вроде бы остывая. – Бог с ним, с Богом. Я ведь к тебе по другому делу-то. Вот когда я в прошлый раз здесь был, у меня такая штука, помнишь, за плечом висела. Автомат называется.
– Ну, – соображая, говорит колдун.
– Ну так вот оставил я его здесь. А вещь казенная, я за нее отвечаю. Ты думаешь, почему я вернулся-то?..
Обрадовался колдун.
– Ну вот, – говорит. – Сам на сознательность давишь, а сам казенные вещи бросаешь где попало.
– Не твоя печаль, – отвечает Пиньков. – Я бросил – я и отвечу. Ты мне лучше скажи: он не у тебя тут случаем?
– Кто?
– Автомат.
– А что, на месте нету?
– Да нету, – говорит Пиньков. – Смотрел.
– Ну, значит, подобрал кто-нибудь, – говорит колдун.
– А кто?
– А кто ближе – тот и подобрал.
«Ага, – размышляет Пиньков. – Значит, скорее всего, тот пупырчатый из-под ближнего дерева. Зря я тогда с ним до конца не разобрался…»
– Погоди-ка, – говорит. – А вот, болтают, еще реликвия какая-то где-то там у гномиков появилась. Может, автомат, как думаешь?
– А Бог ее знает, – беззаботно отвечает колдун, тонко давая понять, что помнит он, помнит про отсутствие Бога.
«А! – думает Пиньков. – Была не была! Попробуем взять на пушку».
– Слышь, дед, – говорит. – А ведь я в прошлый раз нарочно тебе соврал. Вижу: развел, понимаешь, показуху! Дай, думаю, совру, что Бога нет. Так что погорел ты, дед! Нет Бога кроме Бога, а я – проверяющий его.
Уставился колдун на Пинькова – и ну хохотать:
– Ой, не могу… – Одной рукой отмахивается, другой слезы утирает. – Ой, распотешил, служивый… Ой, уморил… Да ежели бы Бог был – он меня давно бы уже громом пришиб!.. Так что ступай, служивый, ступай… Ищи свое имущество, а то влетит…
– Ну ладно, дед! – в сердцах говорит Пиньков. – Ну ладно! Только имей, дед, в виду: отыщу автомат – тебя первого в расход выведу!
– И большой расход? – с хитрецой спрашивает колдун. (Темный, видать, неграмотный.)
– А вот найду – узнаешь! – отрезал рядовой Пиньков и вышел, хлопнув дверцей.
