Текст книги "Капуста без кочерыжки (сборник)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

ПРАЗДНИК ЗАЧАТИЯ

Вот и пришло мое время. Завтра праздник зачатия. Свою жизнь я прожил честно. Мне повезло: мало кому удается увидеть столько, сколько видел я.

Они прилетели в двадцать первый день. Да, в двадцать первый. Все правильно.

Недалеко от города в полдень на землю опустилась огромная башня. Как сейчас помню: загрохотало, словно при оползнях. Все сильно перепугались и попрятались в домах. Я живу на окраине, и мне хорошо было видно, как это произошло.

Из башни долго никто не выходил. Вечером в ней открылась дверца, и оттуда выдвинулась лестница, но никто не вышел. Когда совсем стемнело, я лег спать.

Утром надо было идти на работу, и я пошел. Около моего дома стояла большая толпа. Все смотрели на башню и гадали, зачем она прилетела. Я увидел Па и подошел к нему поздороваться. Тут все закричали и бросились врассыпную. Меня сбили с ног. Я упал, и по моей спине и рукам несколько раз пробежали. Я встал и посмотрел в сторону башни. По лестнице спускались три уродца. Они шли медленно и смотрели на меня. Мне стало очень страшно. Хотелось убежать, но почему-то не получалось. Они остановились, и один поднял руку. У него было всего две руки. В руке у него ничего не было, но все равно у меня от страха подкосились ноги. Они подошли ближе, но тут я опомнился и влетел в свой дом. Больше в тот день я их не видел, потому что закрыл окна крышками.

Утром эти трое опять спустились по лестнице. Я долго думал: если они никого не трогают, то, наверное, и не собираются. Они меня заметили, и один из них поднял руку. Я тоже поднял. Тогда они подошли совсем близко, и я то ли услышал, то ли почувствовал голос, будто в мою голову кто-то вселился. Голос сказал:

– Не бойся! Мы не сделаем тебе ничего плохого. Мы прилетели с другой планеты, чтобы познакомиться с вашей жизнью.

Я подумал: «Наверное, и правда с другой планеты. Откуда же еще?»

– Да, – опять заговорило у меня в голове, – Мы прилетели как друзья. Смотри, у нас нет никакого оружия.

Камней у них действительно не было, но на поясах висели какие-то штуки, и я подумал: «А кто его знает, что это за штуки».

– Это не оружие, – сказал один из уродцев, – При помощи этих коробочек мы разговариваем с тобой.

Я уже понял, что они со мной разговаривают. Когда у меня в голове начинает говорить, у одного из уродцев открывается и закрывается дырка наверху.

– Выйди к нам, не бойся, – сказал один уродец. – Мы не хотим, чтобы вы нас боялись. Будем друзьями.

Мне было очень страшно, но потом я подумал: «Зачем им меня убивать? Стоило ли лететь так далеко, чтобы убить простого Горожанина?»

– Ты правильно рассуждаешь, – сказал тот же уродец, – Мы пришли с миром.

Я вышел из дома. Из каждого окна выглядывало по нескольку человек. Наверное, никто не пошел на работу.

Уродцы медленно подошли ко мне.

– Ты смелый и умный, – сказал один из них, – Скажи, кто у вас самый главный?

– Я, – сказал я ему. – Это мой дом, я здесь главный. Его строил мой прапрапрапрапрапрапрадед. Здесь меня зачали, здесь моя мать съела отца, здесь мы родились. Мои сестры ушли в женский город два дня назад.

Уродцы посмотрели друг на друга. Кстати, глаза у них почти такие же, как у нас, и мне показалось, что они удивились.

– А почему твоя мать съела твоего отца? – спросил один уродец.

Я понял, что труднее всего бывает ответить на глупый вопрос.

– Как почему? – спросил я, – Ну потому, что они были вместе. Праздник зачатия кончился, вот и все.

– Ты хочешь сказать, что ваши женщины съедают своих мужей?

– А разве у вас не так? – спросил я, – Надо же было нас чем-то кормить. Самой матери хватает только на два месяца, и если бы она не съела отца, то мы бы не родились.

– Так, стало быть, матери у вас тоже нет? – спросил уродец.

Ну и вопросики они мне задавали. Как бы у них там ни было, но такие-то простые веши, кажется, любой новорожденный знает.

– А как бы я родился? – спросил я, – Пока мы с сестрами сидели в матери, нам надо было чем-то питаться?

Уродцы начали между собой говорить, а я посмотрел по сторонам. Многие уже вышли из домов и стояли у своих дверей. Я увидел Па и позвал его. Па кивнул мне и подошел. Тут же начали подходить и остальные. Через десять минут народ запрудил всю улицу.

Всем хотелось подойти поближе к уродцам, поэтому образовалась давка.

– А все-таки, кто у вас главный в городе? – спросил один из уродцев. – Кто управляет вами?

– Как это управляет? – не понял я.

– Ну кто посылает вас на работу, платит вам за работу, решает, кто прав, а кто виноват?

Многие в толпе засмеялись.

– А как можно управлять столькими домами и людьми? – спросил Па.

– Ну а кто учит вас говорить, ходить, работать? Ведь мать съедает отца, вы съедаете мать, – спросил другой уродец.

За все время разговора ни одного толкового вопроса.

– Никто, – ответил я.

– Ну, а где вас этому учат?

Может, они шутили – не знаю.

– Нигде, – ответил я. – Мой отец и моя мать делали то же самое. Не поработаешь – не поешь. Кто мне принесет еду, если я не пойду и не соберу ее?

– А что вы едите? – спросил тот же уродец.

– Кляпок, – ответил я. – Они в камнях живут. Черные – съедобные, а серые цемент дают для домов.

– Цемент? – спросил один из уродцев, – А как же они его дают?

– Очень просто, – ответил Па. – Какают.

– Хороший цемент, – подтвердил я, показал на дом и сказал: – Этим цементом мы камни склеиваем. Очень крепко оклеиваются.

– А ставни из чего? – спросил тот же уродец. – Очень красивые ставни.

– Из прапрапрапрапрапрабабушкиных панцирей, – ответил я. – Это еще когда прапрапрапрапрадедушки, когда выели своих матерей, сделали крышки на окна. У нас зимой сильный ветер дует. Не будет крышек – замерзнем.

– А у вас что-нибудь растет? – спросил уродец.

В толпе опять Засмеялись.

– Мы растем, – ответил я.

– Вы меня не поняли, – сказал уродец. – Что-нибудь другое, кроме вас и кляпок.

– Нет, – ответил я, – А нас разве мало?

– Ну а что едят кляпки? – спросил уродец.

– Мамины панцири, – ответил я. – Что же еще?

– Да, действительно. Что же еще, – сказал уродец и посмотрел на горы. – А вот ты говорил что-то о женском городе. Где это?

– Не ходите туда, – сказал Па. – Они съедят вас. Три дня назад Пу пошел за кляпками, далеко зашел, и его съели, а ему еще до праздника зачатия оставалось два года.

– Сколько же ему было лет? – спросил уродец.

– Как сколько, – удивился Па. – Сколько положено – год.

– Так, значит, вы живете всего три года?

– Да, – ответил я. – А вы сколько?

Уродец мне ничего не ответил, а только спросил:

– А если не ходить на праздник зачатия?

Мы все вместе удивились.

– А мы и не ходим, – ответил я. – Исполняется три года женщинам, три года мужчинам, женщины приходят в дом к мужчинам, и справляется праздник зачатия, а через четыре месяца рождаются люди. Мамин панцирь относят в горы, а потом на этом месте ловят кляпок.

– Ну а если сбежать от женщины? – спросил уродец.

Все-таки у них явно не все в порядке: «сбежать от женщины»!

– Как же сбежать? – спросил Па, – Кто же тогда будет праздник справлять?

– Да и зачем тогда жить, – сказал я, – Мы всю жизнь живем для этого праздника. Это же праздник зачатия.

– А кто будет рожать? – спросил Па.

– Да, я как-то об этом не подумал, – сказал уродец.

Все засмеялись. Все-таки они неплохие ребята. Странные, но ничего. Может, они сбежали от своих женщин? Я как об этом подумал, мне их сразу стало жалко.

– Вы нам не подарите несколько кляпок, если можно, живых? – спросил уродец.

Видно, не мне одному стало жалко уродцев. Человек пятьдесят забежали в свои дома. И каждый принес по кляпке. Один из уродцев достал что-то блестящее и начал туда складывать кляпок. Одна кляпка выпрыгнула у него из руки и побежала к скалам. Уродец кинулся за ней.

– Не трожь! – закричала кляпка. – Не трожь – укушу!

Уродец остановился, а мы смеялись до звона в ушах.

– Так они тоже разумные? – спросил один из уродцев.

Тут все попадали от смеха.

– А как же, – дергая себя за уши, сказал я. – Мне одна кляпка два часа небылицы рассказывала, чтобы я ее не съел.

Уродец опустил блестящее на землю, и все кляпки повыскакивали, но мы их быстро переловили. Одна болтливая кляпка начала упрашивать уродцев, чтобы Па отпустил ее, но Па откусил ей голову, а потом доел и все остальное. Уродцы смотрели на нас и, кажется, сильно удивлялись. Потом один из них сказал что-то непонятное:

– А может, так и надо.

А другой сказал:

– Кто из вас хочет полететь с нами на нашу планету посмотреть, как мы живем?

А третий тут же сказал ему:

– Не надо.

Тогда я сказал им:

– Здесь, у нас, вы хорошие, а какими будете там – мы не знаем. Вы нас отвезете к себе и бросите или съедите, как мы кляпок, и мы никогда не узнаем праздника зачатия, а наши женщины не будут рожать. Прилетайте лучше вы к нам. С вами весело.

– Спасибо, – сказал уродец.

Они подарили мне блестящий шарик и ушли в башню. Через полчаса башня загудела, потом заревела и поднялась в воздух. МЫ махали им руками, пока башня не скрылась за тучами.

Вот этот блестящий шарик. Зачем он мне? Завтра праздник зачатия. Я иногда жалею, что не полетел с ними посмотреть, как они живут. Теперь-то уж поздно. А вообще я доволен, я видел очень много и знаю, что этими штуками они со мной говорили.

ПАВЕЛ KУЗЬMEHKO
ОДНИМ РАБОЧИМ УТРОМ

Будильник был электронным, и поэтому он в назначенную нано, что ли, секунду стал испускать отвратительные, совершенно бездушные сигналы с частотой обращения электрона вокруг ядра будильника: «пап-пап-пап». Нет, скорее «уап-уап-уап». Даже не так – ну, словом, нет в человеческом языке подходящего междометия.

Он вернулся из страны грез и идентифицировал себя: голова, должно быть, по-прежнему рыжая, уютно устроилась на подушке, тело удобно вытянулось под одеялом. Его рука легко нашарила неумолкающий будильник и нажала кнопку. А когда рука стремглав возвращалась в теплый пододеяльный мир, то по инерции скользнула чуть дальше и наткнулась на дивные рельефы богоданной супруги. Рельефы глубоко вздохнули, из-за сребровласого затылка вынырнул ее сонный голос:

– Ну вставай.

Он погладил ее дивный бок и пододвинул свое тело поближе.

– Ты давно вернулась?

– Два часа назад.

– Много работы было?

– Да так…

Он придвинулся совсем близко и нащупал на теле супруги нечто волнительное. Она убрала его руку и опять вздохнула всеми фибрами души.

– Вставай же, господи, на работу опоздаешь.

Он сделал еще одну попытку рукой, но она решительно отбилась.

– Ну ты с ума сошел? Я умираю – спать хочу… Тебе во сколько сегодня выходить?

– В семь, кажется.

– Так чего ж канителишься?

Он смачно зевнул и неожиданно заснул. Супруга, услышав мерное дыхание, вернула мужа в реальность.

– Ну вставай же. – Она толкнула его задницей и вдруг от слишком резкого движения заснула.

– Сейчас, сейчас, – пробормотал он, разбудив ее своим бормотанием.

– Рубашку я тебе вчера погладила, на стуле висит.

– Спасибо. Сейчас, сейчас…

А в закрытых глазах уже поплыли счастливые картинки сна, и рука утонула в складках ночной сорочки и тела супруги, как в этакой счастливой субстанции.

– Сейчас, сейчас, – он вернулся усилием воли, – ты спи. Сейчас яичницу съем, кофейку, там, кофей… ку… сейчас…

– Что?! – проснулась она.

– Сейчас, сей…

– Да вставай же ты, господи!

– А? – Он приподнял рыжую голову. Часы неумолимо показывали 7.30.

«Да что ж это такое?!» – откуда-то издалека-издалека послышался сердитый голос.

Он вскочил как ошпаренный, запрыгал по полу, не попадая в штаны. «Опоздал, опоздал!» Кое-как почистил зубы и бросил щетку в раковину, учуяв с кухни запах подгорающей яичницы.

Наспех побрился и при этом чувствительно порезался. Одной рукой вытирая полотенцем пену со щек, другой – помешивая кофе, еще как-то попытался повязать галстук, да и криво, конечно.

И, наконец, застегиваясь на ходу, путаясь в дверях, переходах и лестницах, выскочил из своих слишком обширных чертогов…

В тот день первым спохватился дежурный астроном. Он взволнованно протирал мягкой тряпочкой окуляры, проверял электрические контакты, звонил начальству и, в завершение всего убитый непониманием случившегося, просто сел и заплакал.

Рабочие и служащие толпились на остановке в ожидании автобусов, которых так ни одного с утра еще и не было. Озабоченно смотрели то в конец дороги, то на небо. Многие трясли свои часы, стучали по ним пальцем и спрашивали у соседей: «А на ваших сколько?» Но все часы были исправны.

Пожарные на всякий случай выехали по тревоге во все стороны.

У школьников по дороге в школу тревожно и радостно замирали сердца – вдруг уроки отменят?

Правительство собралось на экстренное заседание, и самый нервный член кабинета потребовал введения чрезвычайного положения.

Потому что в этот день ни с того ни с сего восход солнца произошел не в 7.04, как было обозначено в календарях и астрономических справочниках, а в 8.35.

Хотя луна как ни в чем не бывало зашла вовремя.

КОРОТКАЯ ЖИЗНЬ

Сергею Семеновичу Колтунову, в недалеком прошлом кандидату биологических наук, исполнилось три дня. Этого срока вполне хватило, чтобы перестать недоумевать и смириться с фактом, что в новой жизни, после перевоплощения, С. С. Колтунов – мухомор. Обыкновенный мухомор с красной пятнистой шляпкой. Деться некуда – пришлось привыкать к новому состоянию и даже находить в том новые удовольствия. Осталась только легкая досада от того, что он так и не успел убедить коллегу Игоря Ивановича Брыкина в правильности основной позиции колтуновской диссертации, ее краеугольном камне, а именно в том, что подвид лосей, обитающий в их заповеднике, совершенно не питается пластинчатыми грибами, но только губчатыми разнообразит свой стол.

Сергей Семенович тяжело вздохнул всеми дыхательными клетками, отравил муху и, насупившись, огляделся. И вдруг в крепком коричневом боровичке, настойчиво пробивавшемся кверху из хвойной подстилки, узнал не кого иного, как самого Брыкина.

– Игорь Иванович! Здравствуйте!

– Здравствуйте! – испугался белый.

– Игорь Иванович! И вы того-с, в грибы. Да-а. Судьба. С новой жизнью вас!

– Спасибо. Ну кто бы мог подумать?

Бывшие коллеги скоро углубились в привычную дискуссию. За этим приятным занятием они провели кучу грибного времени, до самого вечера. Коснулись и самого острого и принципиального вопроса – о грибном элементе в лосином рационе. Здесь ученые оказались на противоположных позициях. Пользуясь тем, что не было сдерживающих человеческих рамок, соперники в пылу спора перешли на личности, и только отсутствие рук и способности к передвижению уберегло пластинчатого Колтунова и губчатого Брыкина от повреждений нежной ткани их тел.

Они и не заметили, забывшись, как возле них появился огромный, с гору, лось. Колтунов сжался от ужаса, когда к нему приблизились страшные черные ноздри на волосатом горбатом носу животного. Но лось только фыркнул и убрал морду в сторону.

– Я говорил, говорил! Видите! – радостно закричал мухомор. И тут у него на глазах белый гриб Игорь Иванович исчез в чудовищной пасти зверя.

«Эх, Фома неверующий», – самодовольно подумал Колтунов, но мгновение спустя на него обрушилось переставленное невзначай левое заднее копыто.

СЛОВО ЧЕСТИ

Пес-рыцарь Адальберт фон Цубербиллер получил специальной дубиной по голове и упал с лошади на коварное ледяное покрытие. При этом он успел подумать: о гнусные штеттинские халтурщики! Не шлем, а консервная банка, клянусь святым Онуфрием! Потом на него всей своей бронированной тушей села подраненная рыцарская кобыла, и Адальберт опять подумал: прощай, любимая Марта и очаровательные близняшки Брунгильдочка и Ригондочка, и замечательное поместье в 10 тысяч квадратных локтей на берегу хладноструйной реки. Сразу после этого треснул весенний лед, и черная вода Чудского озера растворила смертельную пасть.

Хлопая ладонями по плавающему серому крошеву и отплевываясь, Адальберт фон Цубербиллер вскричал на немецком языке:

– О, эти хитрые русские! Ну надо же было устроить сражение именно 5 апреля 1242 года…

– Поелику бяшеть глаголющу… – отвечали с другого берега хитрые русские.

И рыцарь быстро пошел ко дну, подумав при этом: если выкарабкаюсь из этой передряги, вот, слово чести, поставлю свечу в собственный рост в церкви святого Онуфрия Рюгенбахского, закажу тройной молебен о спасении души и отпишу соседнему монастырю половину своего имения.

Как часто говорит наука, человек, оказываясь в смертельной опасности, находит в себе невероятные силы, его организм изыскивает неожиданные резервы, и соломинка вытягивает утопающего, после чего в руках у него оказывается палка в тот единственный раз, когда она стреляет. Уже на темном холодном дне, сдавливаемый собственным доспехом, теряющий последний воздух из легких, Адальберт нащупал продолговатый металлический сосуд и тянущийся из него гофрированный шланг с пластмассовой штуковиной на конце. Ведомый уже не разумом, а безусловным инстинктом, рыцарь догадался сунуть загубник туда, куда и надлежит, и повернуть рукой вентиль на баллоне противосолонь. Так же на ощупь он обнаружил сложенный вчетверо надувной спасательный плотик с запасом еды и питьевой воды, а также картой окрестностей.

Спустя пару часов, когда уже все закончилось, Адальберт фон Цубербиллер всплыл и, где подгребая, где перепрыгивая со льдины на льдину, добрался до своего берега. На той же неделе ему довелось в Ревеле сесть на датское пассажирское судно и спустя пол месяца благополучно прибыть в Любек, а там до родного Рюгенбаха один конный переход. Рыцарь был благородным человеком и сдержал свое слово – то есть поставил свечу в собственный рост, заказал тройной молебен и отписал монастырю 5 тысяч квадратных локтей.

Умереть ему удалось только во время эпидемии моровой язвы, свирепствовавшей в Европе в 1255 году. Но так до конца жизни крестоносец и не догадался, откуда тогда на дне Чудского озера взялись акваланг и спасательный плотик.

ЧЕРНИЛА

Писатель-фантаст Гелий Селенский как раз обдумывал, как бы ему посочнее угробить космодельтаплан-разведчик, посланный с орбитального звездолета к загадочной планете, когда жена, возмущенно тряся бигуди, сказала, что все. Что хватит. Что она уйдет к маме, к критику Зеленцову, уедет к чертовой бабушке, если он, Гелий, сейчас же не проявит мужской характер и не добьется в ЖЭКе, чтобы батареи посреди зимы наконец-то стали горячими. Гелий с досады вывел в рукописи жирную запятую, сунул ноги в валенки, накинул на плечи дубленку и вышел из дому. Дубленка свободно болталась на худом писательском теле.

ЖЭК по неизвестной причине оказался закрыт. Тогда Гелий прямым ходом потопал в котельную. К их памятнику архитектуры еще не подвели теплоцентраль, и дом отапливался автономно. В котельной правил некто Жуковлев, лицо неопределенного возраста. К двери, ведущей в алтарь тепла, была прикручена старинная медная дощечка с надписью «Приват-доценгь Осьмируковъ». Поверх слов «доцентъ» и «Осьмируковъ» белой краской были выведены дрожащие буквы «Истопник Жуковлев».

Селенский постучался, но ответа не последовало. Тогда он набрал в грудь воздуха, решительно взялся за ручку и осторожно приоткрыл дверь. В котельной было душно и тепло. Оглушительно ревели моторы, из бункера просыпалась большая куча антрацита, но печь горела только одна. В углу – стол, заваленный какими-то бумагами, покрытыми серой угольной пылью, пустые винные посудины и консервные банки. Рядом стоял деревянный топчан, на котором благополучно спал сам Жуковлев, уткнувшись носом в черный дерматин.

Писатель подошел к хозяину подвала и, держа в памяти свой вежливый, но решительный протест, начал толкать спящего в плечо. Но спящий, выпустив из мокрых губ нехорошее бормотание и сизое облачко отравляющих паров, остался неподвижен. Селенский в рассеянности взял со стола листок бумаги с удивительно изящной фиолетовой машинописью курсивом и в рассеяности начал читать: «Творчество этого молодого способного автора с первых шагов, с первых строк заставляет обратить на себя пристальное внимание. Простой и понятный живой язык нашего современника, простой и понятный (на первый взгляд) герой – наш современник. Но сразу же через этот живой, чуть шероховатый стиль, манеру изложения видится огромный внутренний мир и духовная щедрость писателя. Сам рабочий, Жуковлев продолжает трудиться и описывает в своих произведениях реалии, знакомые ему, сегодняшние, сиюминутные. Уголь, о котором он пишет, это не нечто далекое, а вот – натуральные тонны, кажется, что ощущаешь в руке и вес, и скрытый жар блестящего куска антрацита…»

Писатель поймал на себе мутный взор Жуковлева и оторвался от листка. Жуковлев, опершись о локоть, некоторое время вникал в «реалии сегодняшнего дня», а потом короткой, но емкой фразой охарактеризовал свое отношение к Селенскому и его родственникам по восходящей линии. Но Гелий словно бы и забыл, зачем пришел.

– А вы, простите, э-э… тоже пишете?

– Чего?

– Ну, сочиняете рассказы, повести?

Тогда Жуковлев уже более полной фразой выразил свое отношение к писателям и всей мировой литературе в целом.

– А что же это за листки? Ведь это рецензия…

– А! – подобрел истопник и скривил небритую рожу в улыбку, – это оно само.

– Что само? – не понял писатель.

– Сами эти бумажки с утра черт знает откуда берутся и все там хвалят меня. Мы с Хмырем со смеху умираем.

– Но почему? Имеете вы какое-нибудь разумное объяснение?

– Почему? Да чего ж тут не понять. Напишу там заявку на уголь или график топки, а с утра эти бумажки рядом лежат.

– Но позвольте…

– А чего те надо? Откуда вообще взялся в помещении?

– Живу я в этом доме, в седьмой квартире. Селенский моя фамилия, писатель. Не слышали?

– А.

– Так как же вы объясняете это явление? Мне, простите, как фантасту очень…

– Ты вот пишешь лажу всякую, а вот не сможешь, да?

– Про…

– Не опишешь, поди, как тут мы с Хмырем на позатой неделе сидим, значит. Приняли, как положено, беседуем. Вдруг дверь открывается, и двое заходят – четырехглазые, светятся, и руки у них, как шланги, по три на брата… («Пришельцы!» – мгновенно сообразил Селенский.) И уголь начинают грузить в какой-то мешок, такой серебристый. Ну мы хотели было на них, шугануть – чего это за дела? Да подняться не можем оба – тяжело очень. А один из этих подходит и говорит так тихо, еле слышно: «Спасибо, – говорит, – большое. У нас кончился запас топлива. Вы нас очень выручили. Примите, – говорит, – в подарок сувенир. Наши чернила любую, вашу рукопись перепечатают, дадут эту… ну, как ее… на букву „рэ“… вот, и подпишут в печать». Я еще подумал, какую такую рукопись? Чего-то ребята не того. А их уж и нет… («Чернила!» – заработал изощренный мозг Селенского, которого после разноса, устроенного критиком Зеленцовым в центральной газете, уже второй год нигде не печатали.) Ну я и начал ими накладные писать. Чего им – за так, что ли, уголек сбывать? Хмырю вот давал письма всем родственникам в деревню написать.

– Чернила! – заорал не своим голосом писатель-фантаст. – Где они?

Его воображение в бешеном темпе рисовало картины будущего романа: встреча с пришельцами из космоса в котельной обычнбго дома, спонтанный контакт, потрясающие приключения инопланетян на Земле, передача информации, превращения – эх, да чего уж там! И плюс ко всему: автоматическая публикация, положительный отзыв, гонорар! премия! деньги! Ривьера!!!

– Где чернила?!!

– Да чего ты орешь? – даже испугался Жуковлев и сел на топчане. Почесал о штанину пятку в зеленом носке. – Были б, отдал бы тебе. Чего мне, жалко? Да мы это, с Хмырем вчера принимали. Ему не хватило. Ну и решил он эти чернила махнуть. На спирту, говорит, пахнет. Да толку никакого, только рот и губы фиолетовыми стали. А вот пузырек я спрятал, на память.

Он согнулся и достал из-под топчана пузатенький прозрачный сосуд. На боку его Селенский прочитал: «Альгембрия и К°. Чернила писательские автоматические. Рецензия высокого качества гарантируется».

На ватных ногах писатель поднялся к себе на второй этаж. Такая досада, такое недоразумение, такой случай. Больше такого случая не представится. Жена открыла ему дверь. Бигуди на голове жалобно тряслись. Она бесцветными губами прошептала: «Там… там…» – и указала пальцем в комнату.

Селенский вошел в свой кабинет и понял, что сейчас свихнется. Два светящихся четырехглазых существа размером с телефонный аппарат, стоя у книжных полок, деловито и ловко грузили шлангообразными руками связки журналов в серебристый мешок. Откуда-то поплыл мелодичный тихий голос:

– Вы уж нас извините великодушно. Очень спешим. Ехать, понимаете, долго. Неделю, а то и больше. Чего-нибудь почитать в дорогу. А у вас тут подшивка «Вокруг света» за несколько лет. Вы их уже прочли. Вот, позволите сувенирчик на память? Всего доброго.

И существа растаяли в воздухе. А на полу появилась солидных размеров коробка, на которой сразу бросалась в глаза яркая рекламная надпись: «Угуээс и сын. Лучшая в мире домашняя энергетика». И ниже: «Надежный очаг. Бытовая установка для термоядерного расщепления каменного угля».