Текст книги "Капуста без кочерыжки (сборник)"
Автор книги: авторов Коллектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)
Отгрохотал ледоход на великой реке Итиль. Намазов в дорогом, почти как у Шерхебеля, халате и в сафьяновых, шитых бисером сапожках с загнутыми носками прогуливался по берегу. На голове у Намазова была роскошная лисья шапка, которую он время от времени снимал и с уважением разглядывал.
Его только что назначили толмачом.
Где ж ему было заметить на радостях, что под полутораметровым обрывчиком покачивается отбитое вчера у татар гребное устройство, а на земле коварно развернут сыромятный арканчик электрика Альбастрова!..
Долгожданный шаг, мощный рывок – и свежеиспеченного толмача словно сдуло с обрыва. Он лежал в гребном устройстве, изо всех сил прижимая к груди лисью шапку.
– Что вы делаете, товарищи! – в панике вскричал он, мигом припомнив русскую речь.
– Режем! – коротко отвечал Альбастров, доставая засапожный клинок.
Шерхебель схватил электрика за руку.
– Вы что, с ума сошли? Вы его зарежете, а мне опять идти к Батыю и уточнять состав экипажа?
Электрик злобно сплюнул за борт и вернул клинок в рваное голенище.
– Я вот смотрю, – задумчиво пробасил вдруг Афанасий, глядя из-под руки вдоль берега, – это не замдиректора нашего там на кол сажают?
Зрение не обмануло Афанасия. В полутора перестрелах от гребного устройства на кол сажали именно Чертослепова. Вообще-то татары не практиковали подобный род казни, но, видно, чем-то их достал неугомонный замдиректора.
Самоотверженными гребками экипаж гнал лодку к месту события.
– Иди! – процедил Альбастров, уставив жало засапожного клинка в позвоночник Намазову. – И чтоб без командора не возвращался! А сбежишь – под землей сыщу!
– Внимание и повиновение! – закричал по-своему Намазов, выбираясь на песок.
Татары, узнав толмача, многозначительно переглянулись. Размахивая широкими рукавами, Намазов заторопился к ним. Шайтан его знает, что он им там наврал, но только татары подумали-подумали и с сожалением сняли Чертослепова с кола.
Тем бы все и кончилось, если бы замдиректора сам все не испортил. Очутившись на земле, он мигом подхватил портки и бегом припустился к лодке. Татары уразумели, что дело нечисто, и кинулись вдогонку. Намазов добежал благополучно, а Чертослепов запутался в портках, упал, был настигнут и вновь водворен на кол.
– Товарищи! – страшно закричал Намазов. – Там наш начальник!
Итээры выхватили клинки. Натиск их был настолько внезапен, что им в самом деле на какое-то время удалось отбить своего командора. Однако татары быстро опомнились и, умело орудуя кривыми саблями, прижали экипаж к лодке, и Чертослепов в третий раз оказался на колу.
Бой продолжал один Афанасий, упоенно гвоздя наседавших татар своей железной палицей.
– Товарищ Филимошин! – надсаживался Шерхебель – единственный, кто не принял участия в атаке. – Погодите, что я вам скажу! Прекратите это побоище! Сейчас я все улажу!..
Наконец Афанасий умаялся и, отмахиваясь, полез в лодку. Шерхебель тут же выскочил на берег и предъявил татарам овальную золотую пластину. Испуганно охнув, татары попрятали сабли в ножны и побежали снимать Чертослепова. В руках Шерхебеля была пайцза – что-то вроде верительной грамоты самого Батыя.
– Ты где ее взял, хазарин? – потрясенно спросил Альбастров, глядя, как татары бережно укладывали замдиректора в лодку.
– Да прихватил на всякий случай… – небрежно отвечал Шерхебель. – Знаете, печать печатью…
– Капитана… – еле слышно произнес Чертослепов. – Главное, капитана не забудьте…
– Капитана? – удивился Шерхебель. – А при чем тут вообще капитан? Воту меня в руках документ, покажите мне там хоть одного капитана!..
Глава третьяРазогнанная дружными мощными гребками, лодка шла сквозь века. В зыбких полупрозрачных сугробах межвременного тумана длинной тенью скользнул навстречу острогрудый челн Степана Разина. Сам Стенька стоял на коленях у борта и напряженно высматривал что-то в зеленоватой волжской воде.
– Утопла, кажись, – донесся до путников его расстроенный, приглушенный туманом голос, и видение кануло.
Вдоль бортов шуршали и побрякивали льдышки – то ли шуга, то ли последние обломки ледохода.
Без десяти десять лодка вырвалась из тумана как раз напротив дебаркадера с надписью «Баклужино». Пристань была полна народу. Присевший у руля на корточки Чертослепов мог видеть, как по мере приближения таращились глаза и отваливались челюсти у встречающих.
Что и говорить, экипаж выглядел живописно! Далече, как главка на церкви, сиял шлем Афанасия. Пламенела лисья шапка Намазова. Рубища и парча просились на полотно.
На самом краю дебаркадера, подтянутый, безукоризненно выбритый, в неизменном своем бежевом плаще, стоял майор Седьмых, а рядом еще один товарищ в штатском. Пожалуй, эти двое были единственными на пристани, для кого внешний вид гребцов неожиданностью не явился.
До дебаркадера оставались считанные метры, когда, рискуя опрокинуть лодку, вскочил Шерхебель.
– Товарищ майор! – закричал он. – Я имею сделать заявление!
Путаясь в полах дорогого восточного халата, он первым вскарабкался на пристань.
– Товарищ майор! – так, чтобы слышали все встречающие, обратился он. – Во время заезда мне в руки попала ценная коллекция золотых вещей тринадцатого века. Я хотел бы в вашем присутствии сдать их государству.
С каждым его словом физиономия второго товарища в штатском вытягивалась все сильнее и сильнее.
Майор Седьмых улыбнулся и ободряюще потрепал Шерхебеля по роскошному парчовому плечу. Затем – уже без улыбки – снова повернулся к гребному устройству.
– Гражданин Намазов?..
Машинистку уволили.
Над Намазовым хотели устроить показательный процесс, но ничего не вышло – истек срок давности преступления.
Электрик Альбастров до сих пор лечится от алкоголизма.
Что же касается Шерхебеля, то, блистательно обведя вокруг пальца представителя таможни (ибо незнакомец на дебаркадере был именно представителем таможни), он получил причитавшиеся ему по закону двадцать пять процентов с найденного клада и открыл кооператив.
Замдиректора по быту Чертослепов ушел на пенсию по инвалидности. А недавно реставраторы Эрмитажа восстановили уникальную икону тринадцатого века, названную пока условно «Неизвестный мученик с житием». В квадратиках, располагающихся по периметру иконы, представлены моменты трудной биографии неизвестного мученика. В первом квадратике его сжигают в каком-то челноке, далее он показан связанным среди сугробов. Далее его бичуют сначала татары, потом – судя по одежде – русские язычники. В квадратике номер семнадцать его пытается удавить арканом некий разбойник весьма неопределенной национальности. Последние три картинки совершенно одинаковы: они изображают неизвестного мученика посаженным на кол. Озадаченные реставраторы выдвинули довольно остроумную гипотезу, что иконописец, неправильно рассчитав количество квадратиков, был вынужден трижды повторить последний сюжет. И везде над головой мученика витает некий ангел с огненным мечом и крыльями бежевого цвета. На самой иконе мученик представлен в виде изможденного человека в лохмотьях, с лысеющей головой и редкой рыжеватой растительностью на остреньком подбородке.
А Афанасия Филимошина вскоре после мероприятия вызвали в военкомат и вручили там неслыханную медаль «За оборону Рязани», что, кстати, было отражено в местной прессе под заголовком «Награда нашла героя».
И это отрадно, товарищи!
РАЗРЕШИТЕ ДОЛОЖИТЬ!
Солдатская сказка
Глава первая
О воин, службою живущий! Читай Устав на сон грядущий, И утром, ото сна восстав, Читай усиленно Устав.
– Рядовой Пиньков!
– Я!
– Выйти из строя! – скомандовал старшина, с удовольствием глядя на орла Пинькова.
Рядовой Пиньков любил выполнять эту команду. Не было тут ему равных во всем полку. Дух захватывало, когда, вбив со звоном в асфальтированный плац два строевых шага, совершал он поворот через левое плечо.
Но, видно, вправду говорят, товарищ старший лейтенант, что все имеет свой предел – даже четкость исполнения команды. А Пиньков в этот раз, можно сказать, самого себя превзошел. Уж с такой он ее точностью, с такой он ее лихостью… Пространство не выдержало, товарищ старший лейтенант. Вбил рядовой Пиньков в асфальт два строевых шага, повернулся через левое плечо – и исчез.
То есть не то чтобы совсем исчез… Он, как бы это выразиться, и не исчезал вовсе. В смысле – исчез, но тут же возник по новой. Причем в совершенно неуставном виде, чего с ним отродясь не бывало. Стойка – не поймешь какая, на сапогах почему-то краска зеленая, челюсть отвалена – аж по третью пуговицу. И что самое загадочное – небритая челюсть-то!..
Виноват, товарищ старший лейтенант, самоволкой это считаться никак не может. Какая ж самоволка, если рядовой Пиньков ни секунды на плацу не отсутствовал! Другой вопрос: где это он присутствовал столько времени, что щетиной успел обрасти?
Разрешите продолжать?
Значит, так…
Повернулся рядовой Пиньков лицом к строю, душу, можно сказать, в поворот вложил, глядь, а строя-то и нет! И плаца нет. Стоит он на дне ущелья посреди какой-то поляны, а поляна, что характерно, квадратная…
Никак нет, по науке это как раз вполне допустимо. Есть даже мнение, товарищ старший лейтенант, что в одном и том же объеме пространства понапихано миров – до чертовой матери!.. Почему не сталкиваются? Н-ну образно говоря… В ногу идут, товарищ старший лейтенант, потому и не сталкиваются…
Остолбенел рядовой Пиньков по стойке «смирно». Молодцеватости, правда, не утратил, но что остолбенел, то остолбенел. Однако нашелся – скомандовал сам себе шепотом: «Вольно! Разойдись!» – и начал осматриваться.
Местность незнакомая, гористая и какая-то вроде сказочная… Никак нет, в прямом смысле. Взять хоть поляну эту квадратную: четыре угла, в каждом углу – по дереву. Что на трех дальних растет – не разобрать, а на том, что поближе, разрешите доложить, банки с тушенкой дозревают. Пятисотграммовые, без этикеток…
Так точно, на мясокомбинате… Но это у нас. А там – вот так, на деревьях. Растительным путем… Вот и я говорю: непредставимо, товарищ старший лейтенант…
Смотрит Пиньков – за стволом шевеление какое-то. Сменил позицию – глядь, а там волк не волк, крокодил не крокодил… Короче, пупырчатый такой… И землю роет. Воровато и быстро-быстро. Передними лапами. А на травке стоят рядком четыре банки с тушенкой. И, надо полагать, свежесорванные – в смазке еще…
Изготовился рядовой Пиньков для стрельбы стоя и двинулся к дереву. А тот знай себе роет. То ли нюх потерял, то ли просто не ждет опасности с этой стороны. Потом поднял морду, а Пиньков уже – в трех шагах.
Как пупырчатый присядет, как подскочит! Вскинулся и обмер – ну Чисто собачка в цирке на задних лапках. Стоит и в ужасе ест Пинькова глазами. Глаза – маленькие, желтые, нечестные…
– Вольно! – враз все смекнув, говорит рядовой Пиньков и вешает автомат в положение «на плечо». – Кто командир?
Даже договорить не успел. Хотите верьте, хотите нет, а только пупырчатый делает поворот кругом на два счета, да так ловко, что все четыре банки летят в яму, а сам – опрометью куда-то, аж гравий из-под лап веером.
Откуда гравий? Да, действительно… Поляна же… А! Так там еще, товарищ старший лейтенант, дорожки были гравийные от дерева к дереву! Ну а на самих-то полянках, понятно; трава. Причем с большим вкусом подстриженная: коротко, но не под ноль…
Ну вот…
Наклонился Пиньков над рытвиной, видит – даже номер на банках какой-то выдавлен. У каждой по ободку вроде бы брачок фабричный. А на самом деле – след от черенка.
Обошел Пиньков дерево, смотрит – а листочки-то кое-где к веткам пришиты. Для единообразия, стало быть. Кто-то, значит, распорядился. А то на одной ветке листьев мало, на другой – много… Непорядок.
«Однако, – ужасается вдруг Пиньков, – мне ж сейчас в караул заступать!..»
И тут, слышит, за спиной у него как бы смерчик теплый с фырчанием крутнулся. Оборачивается, а там пупырчатый начальство привел. Начальство такое: дед… Да нет! Дед – в смысле старенький уже, пожилой! Хотя крепкий еще, с выправкой. На отставника похож. А с дедовщиной мы боремся, это вы верно сказали, товарищ старший лейтенант!..
– Осмелюсь доложить, – рапортует. – Премного вашим внезапным явлением довольны!
И тоже, видать, кривит душой – доволен он! Оробел вконец, не поймет, то ли это рядовой Пиньков перед ним, то ли ангел небесный откуда-то там слетел…
Никак нет, никакое не преувеличение. Вы рядового Пинькова по стойке «смирно» видели? Незабываемое зрелище, товарищ старший лейтенант! Стоит по струнке, глазом не мигнет, оружие за плечиком сияет в исправности, подворотничок – слепит, надраенность бляхи проверять – только с закопченным стеклышком. А уж сапог у Пинькова… Да какой прикажете, товарищ старший лейтенант. Хоть левый, хоть правый… Кирза ведь, а до какого совершенства доведена! Глянешь с носка – честное слово, оторопь берет: этакая, знаете, бездонная чернота с легким, понимаете, таким млечным мерцанием… Галактика, а не сапог, товарищ старший лейтенант!
– Рядовой Пиньков! – представляется рядовой Пиньков по всей форме. А сам ненароком возьми да и скоси глаз в сторону ямы. Ну, дед, понятно, всполошился, тоже туда глаз метнул. Атам пупырчатый на задних лапах елозит – не знает, от кого теперь банки заслонять: от Пинькова или от дедка от этого.
– А ну-ка, любезный, – подрагивающим голосом командует дедок, – подвинься-ка в сторонку…
Пупырчатый туда-сюда, уши прижал, лоб наморщил, но видит, податься некуда, – отшагнул.
Смотрит дед: банки. Оглянулся быстро на Пинькова – и с перепугу в крик.
– Шкуру спущу! – кричит. – Смерти моей хочешь? Перед кем опозорил! Пятно на всю округу!..
Откуда ни возьмись – еще четверо пупырчатых. Точь-вточь такие же, никакой разницы – тоже небось банки тайком прикапывали, и не раз. Сели вокруг первого, готовность номер один: пасти раззявлены, глазенки горят. И смотрят в предвкушении на деда – приказа ждут.
И еще гномики какие-то… Как выглядят? Н-ну, как вам сказать, товарищ старший лейтенант… Гномики и гномики – пугливые, суетятся. Похватали банки и полезли с ними на дерево – на место прикреплять.
– Взять! – визжит дед.
Как четверо пупырчатых на первого кинутся! Шум, грызня, клочья летят… А дед берет культурно Пинькова под локоток и уводит в сторонку от этого неприятного зрелища. А сам лебезит, лебезит, в глаза заглядывает.
– Нет, но каков подлец! – убивается. – Ведь отродясь не бывало… В первый раз… Как нарочно…
– Разорвут ведь, – говорит Пиньков, останавливаясь.
– У меня так! – кровожадно подтверждает дед, от усердия выкатывая глаза. – Чуть что – в клочья!.. Вы уж, когда докладать будете… об этом, с банками, не поминайте, сделайте милость…
И уводит Пинькова все дальше, в глубь оврага… Горы? Виноват, товарищ старший лейтенант, какие горы? Ах, горы… Разрешите доложить, с горами у Пинькова промашка вышла. Не горы это были, а самый что ни на есть овраг. Просто Пиньков его поначалу за ущелье принял…
Да и немудрено. Ведь что есть овраг, товарищ старший лейтенант? Тот же горный хребет, только наоборот.
– Ты погоди, дед, – говорит Пиньков. – Ты кто будешь-то? Звание у тебя какое?
Дед немедля забегает вперед, руки по швам, глаза выкачены.
– Колдун! – рапортует.
«Эх, мать!» – думает Пиньков.
И пока он так думает, выходят они из овражного отростка в центральный овраг. Ну вроде как на проспект из переулка. Внизу речка по камушкам играет – чистенькая, прозрачная. И травяные квадраты – вверх по склону ступеньками.
– Извольте видеть, – сипит колдун, – вверенная мне территория содержится в полной исправности!..
И точно, товарищ старший лейтенант. Порожки-склончики от ступеньки к ступеньке дерном выложены. На деревьях банки качаются в изобилии. И под каждым деревом пупырчатый на задних лапах.
«Э! – спохватывается Пиньков. – Да ведь он меня так до вечера по оврагу таскать будет!»
Спохватился и говорит:
– Слушай, дед. Я ведь не проверяющий. Я сюда случайно попал.
Колдун аж обмяк, услышав.
– А не врешь? – спрашивает жалобно.
– Мне врать по Уставу не положено, – бодро и молодцевато отвечает Пиньков.
– Эй, там! – сердито кричит колдун. – Отставить! Ошибка вышла…
Ну, по всему овражному склону, понятно, суета, суматоха: кто на дерево лезет лишние банки снять, кто что…
– Эх, жизнь собачья… – расстроенно вздыхает колдун. – Главное, служивый, не знаешь ведь, с какой стороны эта проверка нагрянет. Дерн, вишь, со всего низового овражья ободрали, сюда снесли – а ну как оттуда проверять начнут? Прямо хоть обратно неси…
– И часто у вас проверки? – интересуется Пиньков.
– Да вот пока Бог миловал…
– Что, вообще ни одной не было?
– Ни одной, – говорит колдун.
А лет ему, товарищ старший лейтенант, по всему видать, немало. Колдуны – они ведь завсегда моложе кажутся, чем на самом деле.
– Так, может, никакой проверки и не будет? – сомневается Пиньков.
Обиделся колдун.
– Ну, это ты, служивый, зря… Проверка обязательно должна быть – как же без проверки?
Ну не врубается в ситуацию, товарищ старший лейтенант! Человеку в караул заступать, а он с проверкой со своей…
– Дед! – говорит Пиньков. – Помог бы ты мне отсюда выбраться, а? Служба-то ведь не ждет.
Встрепенулся колдун, глаза было хитрые-хитрые сделались, но как услышал слово «служба» – испугался, закивал.
– Да-да, – говорит, – служба. Это мы понимаем. Не извольте беспокоиться, сам до полянки провожу, сам отправлю…
И видно, что Пинькова он все-таки побаивается. Если даже и не проверяющий – все равно ведь непонятно, кто такой и зачем явился. Бляха-то вон как сверкает!
Двинулись, короче, в обратный путь.
– Слушай, дед, – говорит Пиньков. – А чего ты так этих проверок боишься? Ты ж колдун!
Усмехнулся дед криво, зачем-то вверх посмотрел.
– Колдун, – отвечает со вздохом. – Но не Господь же Бог!
– Это понятно, – соглашается Пиньков. – Бога-то нет…
Просто так, из вежливости, беседу поддержать. А колдун вдруг остановился, уставился прямой наводкой – и смотрит.
– Как нет? – спрашивает.
– А так, – малость растерявшись, говорит Пиньков. – Нету.
– А кто вместо?
– Вместо кого?
– Ну, того… этого… о ком говорим, – понизив голос, поясняет колдун. А глаза у самого так и бегают, так и бегают.
– Темный ты, дед, – смеется Пиньков. – В лесу, что ли, рос? Никого нет, понял? Ни Бога, ни вместо…
Обводит колдун диким взглядом вверенную ему территорию, и начинает до него помаленьку доходить.
– A-а… – тянет потрясенно. – То-то я смотрю…
Ну шутка ли, товарищ старший лейтенант, – столько информации сразу на голову рухнуло! Все равно что карниз с казармы – помните?
– Мне в караул заступать, дед! – стонет Пиньков. – Пошли, а?
Очнулся колдун и сразу куда-то заторопился:
– Ты, служивый, это… – и глаза прячет. – Ты знаешь что? Ты уж сам туда дойди, а? Тут рядом ведь… Недалеко то есть…
– Да ты погоди, дед! – ошеломленно перебивает Пиньков. – А как же я без тебя обратно-то попаду?
– А как сюда попал, только наоборот, – впопыхах объясняет дед. – А я побегу. Забыл, понимаешь, совсем: дела у меня, служивый, ты уж не обессудь…
И – рысит уже чуть ли не вприпрыжку вниз по оврагу. Странный колдун, подозрительный…
А полянку, между прочим, искать пришлось: они ж одинаковые все, квадратные. Еле нашел. Один был ориентир – яма из-под банок. Так они уже ее засыпали и травинок понавтыкали. Под деревом, понятно, пупырчатый навытяжку – опасливо на Пинькова поглядывает, но не давешний – другой, хотя и одноглазый, хотя и ухо откушено. Потому что увечья, товарищ старший лейтенант, сразу видно, давние.
Сориентировался Пиньков на местности и приступил. Но это легко сказать: «Так же, как сюда попал, только наоборот», – а вы попробуйте, товарищ старший лейтенант, из стойки «смирно» совершить поворот через правое, смешно сказать, плечо и отпечатать строевым два шага назад! Спиной вперед то есть. Да нипочем с непривычки не получится!
Опять же нервничать начал. Время-то идет! Это мы с вами, товарищ старший лейтенант, знаем, что на плацу и в овраге оно идет по-разному, а Пиньков-то еще не знал!.. А нервы в военном деле, разрешите доложить, вещь серьезная. Помните того приписника, который на прошлых сборах в фотографа стрелял? Ну как же! Три километра с полной выкладкой, а потом еще полоса препятствий. Переваливается из последних сил через последнюю стенку, а за стенкой фотограф ждет. «Улыбнитесь, – говорит, – снимаю!» А патроны-то – боевые! Хорошо хоть не попал ни разу – руки тряслись…
Так вот, бился-бился Пиньков – аж взмок. Да еще автомат тут мешается! Снял его Пиньков, отложил на травку, решил сначала тренаж без автомата провести, а потом уже с автоматом попробовать.
А тут и сумерки наступили – в овраге-то темнеет быстро. Мрак, товарищ старший лейтенант. Видимость – ноль. Так, кое-где глазенки желтые сверкнут на секунду, банка о банку брякнет, да еще шум от рытья земли передними лапами то здесь, то там. Ночная жизнь, короче.
И вдруг – получилось! Достиг-таки рядовой Пиньков необходимой четкости исполнения. Глядь – стоит он опять перед строем, как будто и секунды с тех пор не прошло.
…Ну, в строю, понятно, шевеление – шутка ли: бойцы на глазах пропадать и появляться начали! Старшина догадался – скомандовал: «Отделение, разойдись!» И кинулись все к Пинькову.
Доложил Пиньков, что и как. Старшина в затылке скребет, рядовой состав тоже удивляется – не знают, что и думать. Не стрясись такое прямо перед строем – ни за что бы не поверили…
Краска? Какая краска? Ах, на сапогах, зеленая… Так ведь они с колдуном по полянам шли, товарищ старший лейтенант. Травка, значит, слегка пожухла, так гномики ее, видать, подновили слегка. А гуашь – она ж маркая…
Разрешите продолжать? Есть!
– Э, браток! – говорит вдруг старшина. – А автомат-то твой где?
Смотрят все: нет автомата.
– Стало быть, – бледнея, говорит Пиньков, – я его там оставил…
– Э, браток… – говорит старшина.
А что тут еще скажешь? Сами знаете: «За утрату и промотание казенного имущества…» Ну, промотания, положим, никакого не было, но утрата-то налицо!.. Ясно, короче: хочешь не хочешь, а придется Пинькову туда опять лезть.
– Стройся! – командует со вздохом старшина.
Построились.
Смотрит старшина на орла Пинькова и понимает, что в таком виде орлу Пинькову пространства нипочем не прорвать; щетина, гуашь эта на сапогах, да и бляха потускнеть успела…
– Отставить! – командует.
Привели Пинькова в порядок, пылинки смахнули. Оглядел его еще раз старшина и говорит:
– Ты вот что, браток… Возьми-ка еще один боекомплект. Ситуация, она ведь всякая бывает. Аты у нас вроде как на боевое задание идешь…
Зачем ему патроны без автомата? Ну а вдруг, товарищ старший лейтенант! Старшина ведь верно сказал: ситуация – она всякая бывает…
Отчислили Пинькову под ответственность старшины два полных рожка и снова построились.
– Равняйсь! Смир-рна! Рядовой Пиньков!
– Я!
– Выйти из строя!
– Есть!
Вот когда проверяется, товарищ старший лейтенант, насколько развито у бойца чувство ответственности! Вбив в зазвеневший плац два строевых шага, рядовой Пиньков со сверхъестественной четкостью повернулся через левое плечо – и снова очутился в овраге. С первого раза.
