355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » авторов Коллектив » Капуста без кочерыжки (сборник) » Текст книги (страница 10)
Капуста без кочерыжки (сборник)
  • Текст добавлен: 13 апреля 2017, 10:30

Текст книги "Капуста без кочерыжки (сборник)"


Автор книги: авторов Коллектив



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

Ну вот и все! Держись теперь, Носова!

Потом для очистки совести дотошный юннат заглянул в кастрюлю, однако не обнаружил в ней больше решительно ничего интересного. «Медвежачий совенок» оказался единственным пассажиром этого кухонно-летательного аппарата. А слой липкой гадости, покрывавшей кастрюлю изнутри, напомнил Пете ненавистный мутно-розовый холодец с волокнами мяса. Мама готовила его по праздникам и всякий раз норовила накормить мальчика этим тошнотворным блюдом, коварно заливая его сверху вкусным майонезом, забрасывая салатом или свеклой с хреном. Да и запах из кастрюли исходил какой-то желатинно-крахмальный, так что Петя содрогнулся от омерзения и, ухватив посудину за очень неудобную ручку в виде овальной ажурной сеточки, забросил в ближайшее болото. Гнилая вода поглотила тяжелую железяку, выпустила на поверхность два больших пузыря, а потом как бабахнет! И целый фонтан пара вырвался из трясины.

Но Пете Чугунову и об этом некогда было думать. Ведь предстояла еще большая и очень серьезная работа по подготовке настоящего экспоната, действительно достойного занять первое место на городском конкурсе.

Домой Петя Чугунов вернулся в приподнятом настроении. Все случилось так быстро и удачно, даже папа с мамой еще с работы не пришли и волноваться не начали. Главное теперь было решить, заспиртовать будущий экспонат или двинуться по более сложному пути и все-таки сделать чучело. Конечно, чучело эффектнее. «Есть еще время, – решил Петя, – надо постараться».

Он извлек из сумки уже недвижную тушку, разложил на столе и отважно приступил к препарированию. Года два назад, смешно вспомнить, он резал бесхвостых земноводных мышей и длинноухих лягушек простым-швейцарским перочинным ножиком. Теперь в руках Пети Чугунова блестел настоящий медицинский скальпель – подарок учителя Твердомясова, и даже с гравировкой на ручке. Вот только резать пернатого медведя оказалось нелегко. Кожа была плотной, словно резина автомобильной покрышки, а внутри ничего знакомого найти не удалось. Вместо сердца, кишок, печени и почек, было там сплошное беспорядочное переплетение отвратительных серых жил, скрежетавших под скальпелем, как медная проволока. «Эдак и инструмент попортить можно!» – ворчал себе под нос недовольный юннат. А потом он перерезал жилу потолще, и весь стол вмиг затопило маслянистой желтой жидкостью с резким и абсолютно незнакомым запахом. Этот неприятный инцидент доканал Петю. Зажав нос бельевой прищепкой, он тщательно вытер стол целой горою тряпок и свалил всю эту дрянь вместе с непонятными внутренностями в три больших пластиковых мешка для мусора, предусмотрительно вложенные один в другой. Надо отдать должное неведомой твари, внутренности ее очень легко отделились от стенок «резиновой» оболочки. Пока же оболочка просыхала, Петя решил побыстрее избавиться от невыносимого запаха. Ему подумалось, что логичнее всего вытряхнуть сами жилы в унитаз, а уж тряпки с пакетами вытащить во двор, где, по счастью, именно в это время горела подожженная кем-то помойка. Вряд ли запах дыма станет сильно противнее от Петиного не совсем обычного мусора.

Ну, а чучело «мутанта неопределенного» – такое загадочное название казалось юннату Чугунову наиболее романтичным – получилось на славу. «Шерстоперья», как окрестил их пытливый исследователь, уцелели полностью, да и всем остальным диковинным частям тела Петя сумел придумать остроумные названия. У мутанта имелись в наличии необычайно забавные «губоуши», роскошный «носоклюв» в самом центре головы, а стоять ему надлежало гордо на пяти семипалых «ноговеерах» – этаких перепончатых лапах со множеством суставов и «когтещупами» на концах.

Готовое чучело умелый юннат водрузил на самую красивую подставку, какую сумел найти в доме – это была малахитовая плита от старого дедушкиного чернильного прибора. По краю Пегя приклеил табличку из плотного картона с каллиграфической надписью: «МУТАНТ НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ. Обнаружен и препарирован П. Чугуновым, 13 лет, средняя школа № 11 г. Мышуйска».

Уже на следующий день после проведения общегородского конкурса юннатов в местной газете поместили подробный отчет о его результатах. В заметке, занимавшей почти целую полосу, были, например, такие слова:

«Много интереснейших экспонатов увидели посетители конкурсной выставки и уважаемые члены жюри. Многие задерживались, например, возле останков крылатой жабы и скелета воробья с двумя головами. Никого не оставил равнодушным и представленный на суд зрителей экспонат шестиклассницы Веры Носовой – чучело гигантского ежа-альбиноса. Настоящее украшение выставки. И все-таки первую премию безоговорочно и единодушно вручили юннату Пете Чугунову из кружка при Доме пионеров (руководитель С. И. Пыжикова) – за чучело мутанта неопределенного. Оригинальность этого экспоната повергла в изумление и полностью обезоружила всех членов авторитетного жюри. Решением городских властей лучший юннат Мышуйска направлен на всероссийский конкурс в Москву. Пожелаем же настоящего взрослого успеха нашему юному земляку не только в Столице нашей великой Родины, но, возможно, и за ее пределами, на международных конкурсах».

Перечитав статью в газете трижды, Петя Чугунов удовлетворенно потер руки и засобирался в дорогу.

Вот только зря он собирался. Нефтяники Сургута недопоставили Мышуйску в текущем квартале керосина, и все четыре самолета, имевшиеся в городском хозяйстве, грустно стояли на приколе. Когда же не на шутку расстроившийся учитель Твердомясов, пользуясь старыми связями, выхлопотал на соседнем Жилохвостовском комбинате цистерну горючего, начались проливные дожди, невиданные в этих местах, и взлетную полосу грунтового мышуйского аэродрома размыло напрочь. Непогода бушевала все три дня, пока в Москве проходил всероссийский конкурс юннатов.

Небо расчистилось лишь в ночь на понедельник, и все, кто чудом не спал от половины третьего до десяти минут четвертого утра, имели счастливую возможность наблюдать, как сорок минут подряд в черном небе над Мышуйском все падали и падали крошечные зеленые звезды.

НИКОЛАЙ ГУДАНЕЦ
КОВЧЕГ

Первым делом, парень, на судне должны быть чистота и полный экологический баланс. Чтоб никто никого не жрал, не обижал, чтобы никто потомством не обзаводился, ясно? Как увидишь этакое безобразие – сразу дуй ко мне, а уж я найду на них управу. Сам в это дело не лезь. Съесть, может, и не съедят, но покалечить могут.

Да ты садись, не стесняйся. Вон на тот мешок с кормом. Звать меня можешь без церемоний – дядюшка Крунк. Есть, правда, некоторые молокососы, кому надо крепко надрать уши, так они зовут меня старым свистуном. Ты ведь не из таких, верно? Значит, дядюшка Крунк, и точка.

В прошлом месяце у нас тоже был практикант вроде тебя. Штурману с ним возиться было некогда, и парня, само собой, сплавили ко мне в трюм. Помощник из него получился уж больно интеллигентный, то есть, сам понимаешь, никудышный. Не то чтобы отлынивал, просто норовил не столько работать, сколько соображать. Вместо того чтоб самому толком продраить трюм, этот паршивец приволок с жилой палубы киберуборщика. Едва зверюшки увидели кибера, с ними приключилась форменная истерика. Щипухи подняли гам, змееглав со страху загадил клетку доверху, а хвостодонт с Ганенбейзе выломал переборку, поймал кибера и съел. Потом ветврач два дня ему брюхо резал автогеном, все искал корабельное имущество. Во-он он, хвостодонт, за террариумом. Ты не бойся, он, пока сытый, вполне смирный.

Значит, никаких киберов. Эта вот штука называется швабра, сынок. Небось и не видывал никогда? То-то. Ничего, освоишь, дело нехитрое. Если зверюга зубастая, в клетку к ней не лезь, окати из брандспойта пол, и все тут. А вон ту трехглавую скотину, вроде дракона, вообще стороной обходи. Огнем плюется.

Ты, я вижу, парень смирный и понятливый. Это хорошо. Слушайся меня, как родную маму, и самодеятельность мне тут не разводи. Тот практикант, видишь ты, захотел клетки покрасить. Оно вроде неплохо придумано, только едва парень влез к гигантскому скунсу с Тамальты, этот зверь его так уделал, что мое почтение. Уж на что я привычный ко всему, и то с души воротило, когда рядом стоял. А сам он прямо-таки купался в одеколоне, и все равно не помогало. Хоть противогаз надевай. Такие дела.

Ты чего трепыхаешься? Чего вскочил, говорю? Ты не волнуйся, это камнедав орет. Скучно ему. Сиди себе спокойно, часок поорет и сам перестанет. Как говорила моя покойная старуха, на всякий чих не наздравствуешься.

Так о чем бишь я? Ага, вот. Сам я на Ковчеге с первого дня, с тех самых пор, как академик Фуск выдумал эту самую программу спасения редких видов животных. Была такая планета, Пиритея, и на ней водилось видимо-невидимо разной живности. Ох, как ее изучали – вдоль И поперек и всяко-разно. На каждую скотинку приходилось по профессору да еще по целой куче диссертантов, не считая студентов с лаборантами. Они бы там до сих пор науку двигали всем нам на радость, да только в один погожий денек врезался в Пиритею здоровущий астероид. Тряхнуло ее таки основательно, и полматерика снесло к чертовой бабушке. Это было бы полбеды, но еще и наклон оси к эклиптике поменялся, полярные шапки растаяли, и вышел, значит, на Пиритее самый что ни на есть всемирный потоп. Вот тогда Фуск свою программу и предложил. Вывезти оттуда всю живность вместе с фауной и на другой подходящей планете ее поселить. Академику что, его давным-давно птицеящер съел, и в Главном космопорте поставили его бюст аккурат напротив закусочной. А мы до сих пор возим всякую нечисть – сначала с Пиритеи, потом с другой планеты, где солнце погасло, потом еще со всяких-разных.

Взять ту же Марианду. Порешил Галактический совет целиком пустить планету на руду. А мы, значит, подчистую вывозили оттуда биосферу. Эта биосфера у меня вот где сидит. Скажем, забрали мы с Марианды красных термитов. Собирали их, когда они были в спячке. Ну, а в полете мураши взяли да и проснулись. Прогрызли ходы, с полдюжины переборок попортили, добрались до резервного двигателя и сожрали там весь уран. Хорошо еще, до ходового реактора добраться не успели. Мы их, паразитов, жидким гелием замораживали. А потом еще в капитальном ремонте два месяца прохлаждались.

Или Альмар. Там такая история приключилась, что ты…

Слышал небось? Неужто нет? Да об этом вся Галактика знает.

Ты чего ежишься? Ну да, запах тут, прямо скажем, не ахти. Некоторые с непривычки в обморок падают. На-ка вот фляжку, отхлебни. Не употребляешь? Ну и зря.

На Альмаре, значит, выращивали капусту. Ох, до чего шикарная капуста была, ну прям-таки с меня ростом. Все шло как по маслу, пока не появились десятиножки. Эдакие букашки с карандаш величиной. Расплодилось их видимо-невидимо, жрут капусту подчистую, и никакие химикаты их не берут. Тут профессора опять же почесали в затылке и порешили развести на Альмаре широкозобых туканов. Сказано – сделано, развели их тьму-тьмущую, и тогда десятиножкам пришел форменный капут. А заодно пропали пяденицы, начали дохнуть с голоду четырехкрылые гуськи. Тогда стали истреблять туканов, разводить пядениц и спасать гуськов, потому как от ихнего помета зависел рост дубабовых рощ, в которых водились буравчики, у которых симбиоз с ползучим бородавчиком, которым питались хабры. А уж с хабрами шутки плохи. И пошла катавасия. Как говаривала моя старуха, нос вытащишь – хвост увяз. Когда начали дохнуть зубодуи, тогда уж стали всю биосферу переселять. Прилетели мы на Ковчеге. Глядь по сторонам – пусто. Вся планета лысая, только какие-то заморыши ковыляют по песочку. Даже до половины трюм не загрузили, так мало живности осталось. Вот и вся тебе капуста.

Ну, значит, так. На тебе швабру, тряпку, ведро. Ежели станет худо, вон там голубой краник. Отверни и подыши кислородом. Уши можешь ватой законопатить.

Я буду в соседнем отсеке, так что не бойся. Особо не прохлаждайся, дел невпроворот. Конечно, прежде всего – мытье, но и за зверюшками поглядывай.

Не приведи Господь, ежели они начнут деток заводить. А то в одном рейсе у нас двуглавая питониха разродилась от камышового дикобраза. Детки стали плодиться дальше. Чуть ли не каждый день – новое пополнение. До того живучие гадины оказались, никакая холера их не брала. В конце концов, сняли мы с турели метеоритную пушку, всей командой приволокли в трюм и этих гадов перестреляли. А то бы они сожрали биосферу с двух планет, да и меня в придачу. Пушка теперь тут лежит, на всякий случай. Полезная штука, правда, пользуемся мы ею редко. Без меня ты вообще к ней не прикасайся, а то из нее обшивку продырявить – раз плюнуть, понял?

Да, еще. Ты, сынок, держись подальше вон от той клетки. Там у нас самые злобные и опасные на всю Галактику твари. Просто чокнутые они, эти двуногие солдатики. Передрались меж собой и всю свою планету как есть загадили. Теперь вот их осталось всего-навсего три экземпляра. Ты с ними держи ухо востро. Вчера я за кормежкой зазевался, так мне один солдатик чуть верхний щупалец не оторвал.

Ладно, пойду я. Заболтался с тобой, а мне ведь еще хрипуна кормить. Через часок опять зайду – поглядеть, как ты справляешься.

Дядюшка Крунк встал, ухватил щупальцами мешок и выполз в соседний отсек. Практикант взял в клешни швабру и принялся за уборку, стараясь не обращать внимания на клетку с двуногими солдатиками, которые сучили кулаками и хрипло ругались на своем неведомом языке…

У НАС В ГОРОДКЕ

Мажордом

Мне бы только выбраться отсюда. Я им покажу, как измываться над беспомощным стариком. Да я на весь мир раструблю, что они со мной сделали. Я на них в суд подам за оскорбление личности. Эти мерзавцы у меня еще попляшут. Но как отсюда выбраться – ума не приложу.

Значит, так. В канун прошлого Рождества, точнее не припомню, Сэви подала мне завтрак да и говорит:

– Господин Урт, я замуж выхожу.

Я чуть не поперхнулся.

– Неужто, – говорю, – нашелся такой обалдуй? Интересно, сколько у него процентов зрения?

– Не ваша забота, – отвечает эта халда, снимает передник и вешает в шкафчик. – У него аптека в Дель-Гро, и я к нему переезжаю. Так что попрошу расчет.

Вижу, делать нечего. Выписал ей чек, и в тот же день она подалась к своему воздыхателю. А я остался один как перст, потому как Тоби еще раньше околел, и я его зарыл в саду под вишней. Ладно.

На объявление в газете никто не клюнул. Понятное дело, в нашем городишке нанять прислугу – все равно что найти нефть на Луне. Тем более, что мой характер всем известен. Одна старая карга, правда, приплелась, обошла весь дом и заявила, что столько паркета ей и за год не надраить. Я ее послал к чертовой бабушке, а сам отправился в «Зеленый поросенок» обедать.

Сижу, потягиваю пиво, читаю «Коммерческий еженедельник». Тут-то и попалась мне на глаза та самая треклятая реклама, с которой все началось.

Все ваши заботы смело доверьте

фирме «Харальд и К°»!

Спокойную старость, уют, здоровье, долголетие

обеспечит «Харальд и К°»!

Безупречная прислуга, опытный врач,

великолепный повар и внимательный друг —

все это, вместе взятое, —

электронный Мажордом

фирмы «Харальд и К°»!

Ну и так далее. Не долго думая, заправил я свой лимузин и поехал в Бельвилль. Нашел отделение фирмы. На вид у них все прилично, солидно. Даже абстрактные картинки висят. Стали составлять контракт.

– Как вы желаете, – спрашивают, – только сервис или полное обеспечение?

– Валяйте на всю катушку, – отвечаю.

– Значит, уборка, питание, охрана здоровья, психологический комфорт…

– Вот-вот, – говорю. – Только чтоб все самое лучшее.

– Это вам обойдется в семьдесят тысяч за год.

– Ну, при нынешней инфляции это не деньги, – отвечаю.

– Мы заключаем контракты на год, на три, на пять лет и бессрочно. Что вас больше устраивает?

– Бессрочный – значит, покуда я не загнусь?

– Совершенно верно. У вас не будет никаких забот до конца ваших дней; И при бессрочном контракте, заметьте, мы предоставляем пятипроцентную скидку.

– Кройте, – говорю. – Подходяще.

И подмахнул бумаженцию. На том и расстались.

Через неделю в доме у меня начался сущий бедлам. Явился какой-то сукин сын в пестром галстуке и с ним трое громил в комбинезонах. Понатащили ящиков, кабелей и прочего барахла, ступить негде. Молотки стучат, дрели визжат – короче, сами понимаете, что жизни нет никакой.

– А ваше присутствие вовсе не обязательно, – говорит мне медовым таким голосом тот прощелыга в галстуке. – Пока мы ставим автоматику, вам лучше всего пожить где-нибудь в гостинице.

Делать нечего, плюнул я на все и укатил в Бельвилль, тряхнуть стариной.

Вернулся к сроку. Сукин сын встречает меня на крыльце.

– Все в порядке, господин Урт, – говорит. – Вчера мы закончили монтаж и проверку.

– Какого черта на окнах решетки? – спрашиваю. – Я не для того бешеные деньги угрохал, чтобы век доживать за решеткой.

– Здесь же ценнейшая аппаратура, – отвечает мне этот фрукт.

Ладно. Вошел я в дом и прямо ахнул. Двери все нараспашку. Дверные ручки поотвинчивали. Телевизор – новехонький, за четыреста монет – уперли, а вместо него поставили какой-то дурацкий, без кнопок. И кухню обчистили ну всю как есть. Ни плиты, ни холодильника, ни бара, стоит только железный ящик, на манер автомата с газировкой.

Хотел я этому хлыщу сразу по уху врезать, однако удержался.

– Это что ж такое? – говорю. – А ну вертайте живо все, что уперли. Я таких шуток не люблю.

Тут сукин сын заулыбался и аж зарделся от удовольствия, что твоя майская роза.

– Все, как вы заказывали, – говорит. – Полная автоматика.

– Ты, сынок, не финти, – говорю, а сам весь киплю от злости. – Ничего такого я не заказывал. И я не позволю, чтоб за мои деньги, в моем же доме всякая шушера надо мной потешалась. Мне надо, чтоб в доме был порядок и чтоб харчи водились, ясно?

– Да вы не волнуйтесь, я вам все объясню, – лебезит этот подонок. – Двери открываются и закрываются по вашему мысленному приказу. И вообще все, о чем бы вы ни подумали, будет исполняться моментально. А об уборке и стирке даже думать не надо, они заложены в программу. Еду и питье Мажордом заказывает по радио. Наш фургон будет подъезжать с черного хода и по транспортеру подавать продукты в хранилище. Плюс охрана здоровья…

Ладно, – говорю, – кончай бодягу разводить. Покажи, как и что надо включать.

– Сейчас включу Мажордома, – отвечает. – И до конца ваших дней он будет исполнять все ваши пожелания.

– Валяй, – говорю. – Включай и проваливай ко всем чертям.

Ведет он меня в холл, а там в углу стоит здоровенный железный шкаф с вензелем фирмы.

– Разговаривать с ним вы можете из любой комнаты, – объясняет мне чертов жулик. Достал какой-то хитрый ключ, вставил сбоку и щелкнул два раза.

– Добрый день, господин Урт, – говорит шкаф. – Рад вам служить.

Голос вроде человеческий, но как-то всегтаки жутко. Я даже оробел малость. Что бы такое приказать, думаю.

– А ну закрой дверь, – говорю.

И дверь сама собой закрылась.

– А теперь открой.

И она распахивается как миленькая.

– Ух ты, – говорю. – Вот это номер.

– Господин Урт, я спешу, – говорит мне мерзавец в галстуке. – У вас есть еще ко мне вопросы?

– Катись, – говорю. – А ты, Жестянка, закрой за ним двери.

– Рад вам служить, – отвечает шкаф. – Меня зовут Кью триста двадцать пять.

И тот пройдоха сразу смылся. Ох, потолковать бы с ним еще разок! Я потом только смекнул, что ключ от Жестянки у него остался.

Сел я в кресло и думаю, что бы такое приказать. А Жестянка мне и говорит:

– Разрешите дать вам совет, господин Урт.

– А ну-ка давай.

– Вас утомила дорога. Не угодно ли принять снотворное и лечь спать? Чистая пижама в спальне, на кровати.

– Ишь ты, – говорю. – А может, я и не устал вовсе, почем ты знаешь?

– Господин Урт, мой долг – охранять ваше здоровье. Я веду постоянное телепатическое наблюдение за вашим организмом и самочувствием. В данный момент у вас кровяное давление сто восемьдесят на сто. Прошу вас, примите лекарство и лягте.

– А как насчет ужина?

– По дороге домой вы поужинали в «Зеленом поросенке», – отвечает Жестянка. – Причем имели неосторожность употребить триста пятьдесят лишних килокалорий.

«Тебя не проведешь», – думаю.

– Совершенно верно, – говорит. – Ведь я читаю ваши мысли.

Ай да Жестянка! Признаться, я даже расчувствовался от такой заботы.

– Ладно, – говорю. – Давай свое лекарство.

Дверь открылась, и появляется этакая этажерка, с меня ростом и на паучьих ножках. В клешнях у нее поднос, на подносе таблетка, стаканчик джуса и салфетка. Все, как в лучших домах.

Выпил я снотворного и пошел спать.

– Спокойной ночи, господин Урт, – шепчет Жестянка.

– Спокойной ночи, – говорю машинально. Ей-богу, даже приятно, когда за тобой такой уход. Ну, думаю, другой такой прислуги не найти. С тем и заснул.

Проснулся оттого, что заиграла музыка.

– Доброе утро, господин Урт, – говорит Жестянка. – Если вам нравится эта мелодия, я буду вас ею будить каждое утро.

– Какого черта, – отвечаю. – Еще только шесть утра.

– Именно такого режима вам следует придерживаться. Сон с двадцати двух до шести. Потом физзарядка…

– Чего-о? – спрашиваю. – Чтоб я на старости лет дурака из себя строил? Не будет этого.

– Господин Урт, мой долг – охранять ваше здоровье.

– Плевать мне на твой долг. Я никому не позволю командовать в моем доме. Тащи-ка мне завтрак в постель. Кофе, яичницу с беконом, гренки…

– Сию минуту.

И появляется Этажерка с подносом. Гляжу – тысяча чертей! – там овсянка и кефир.

– Это еще что? – говорю. – Я же сказал, яичницу и кофе.

– Ваш процент холестерина и ваше давление исключают подобные блюда.

Тут я обложил Жестянку на чем свет стоит.

– Господин Урт, эти слова мне непонятны, – отвечает она. – Меня зовут Кью триста двадцать пять. Можно просто – Кью.

– Так, распротак и разэтак, – говорю я. И ка-ак наподдал ногой поднос! Этажерка выкатилась, зато вползла большущая никелированная Черепаха и все осколки мигом убрала. Не успела она слизать кашу со стенки, Этажерка опять приперлась со своим подносом. Гляжу – овсянка!

– Господин Урт, ничего другого вам на завтрак нельзя, – говорит Жестянка. – Приятного аппетита.

Вот влип, думаю. Пришлось съесть. Без соли.

– Хоть бы посолила, скотина, – говорю.

– Напоминаю, что меня зовут Кью триста двадцать пять. Ваша суточная потребность в хлористом натрии вчетверо меньше того, что вы привыкли употреблять. Кстати, именно поэтому ваша левая почка серьезно поражена.

– Ладно, – говорю. – Поди к черту.

– Извините, не понимаю.

– Отцепись.

– Не понимаю вас.

– Заткнись, отвяжись, сгинь!

– Кажется, понимаю.

Встал я, пошел в ванную. Двери перед носом распахиваются сами собой. Чудеса, да и только.

Помылся-побрился, сел в кресло и говорю:

– Газету мне и сигару. Живо.

– Вам категорически запрещается курить, – говорит Жестянка.

– Еще чего, – говорю. Встал и сам пошел к камину, где у меня лежит коробка с «Ла Корона». Да только Этажерка выхватила сигары у меня из-под носа и кинула на ковер. А Черепаха мигом подлетела и запихнула коробку в пасть.

Ох, как я взбеленился. В Черепаху запустил каминными щипцами. А ей хоть бы что. Этажерка подобрала щипцы и в угол поставила.

– Не волнуйтесь, господин Урт, – говорит паскудная Жестянка. – У вас и без того давление сто на двести. Вы присядьте, посмотрите телевизор.

Включила она мне телевизор. Сижу, подыхаю от злости и слушаю душеспасительную передачу. Какая-то постная рожа в очках агитирует вступить в Добровольную Ассоциацию По Борьбе С Неумеренным Употреблением Пива. Слушал я, слушал, и до того мне вдруг захотелось холодного пивка, что никакого терпежу нет.

Моментально эта стерва выключила телевизор.

– О пиве не может быть и речи, – говорит. – И вообще вам нельзя ни грамма алкоголя. Ваша печень в таком запущенном состоянии…

Тут я выложил ей все, что думаю о ней и о фирме «Харальд и К°». А Жестянка талдычит свое – мол, я не понимаю вас, господин Урт, и точка. Представьте, ну какой интерес выражаться, если тебя оценить некому.

Ладно. Успокоился я чуток и решил наведаться в Бельвилль. Думаю, не попрется же эта гувернантка за мной в заведение.

– Господин Урт, – говорит Жестянка. – Вы хотите ехать в Бельвилль?

– Да, – говорю. – Почему бы и нет?

– И там вы, как я понимаю, собираетесь развлечься?

– Точно, – говорю. – А что, тоже нельзя?

– Сожалею, но в таком случае я не вправе выпускать вас из дома. Ваше сердце может не выдержать.

Я опять взялся за каминные щипцы. Колошматил Жестянку, пока действительно сердце не запрыгало. Этажерка сердечные капли принесла. Я выпил.

– Ну вот и хорошо, – говорит Жестянка. – Вам полезен физический труд. Только напрасно вы хотите поджечь дом. Я не могу вам этого позволить.

Гляжу – двери все закрыты. На окне фигурная решетка. Схватился за телефон, а он отключен. Этажерка встала в боксерскую стойку и обмотала правую клешню полотенцем.

– Во избежание серьезных травм, – объяснила Жестянка.

Я взвыл. Лег на пол и грызу ковер. Этажерка принесла таблетки. Поглядел я на ее клешни, и мне что-то расхотелось капризничать. Принял я всю эту гадость, выспался, чуток успокоился. А Жестянка смилостивилась и пообещала дать вечером стакан безалкогольного пива. Если буду паинькой, конечно.

Так я теперь и живу. Делаю зарядку, жру овсянку, и все такое прочее.

Ох, попадись мне теперь в руки этот самый Харальд со всей своей К°…

Да только не выбраться отсюда никак. Жестянка меня утешает. Она долдонит, что в этих условиях да при налаженном режиме я протяну еще лет пятнадцать. А то и больше.

Забудь, прошу тебя…

– Тим, – сказал отец. – Ты опять взялся за свое?

Он стоял со свечой у распахнутого окошка. В холодном трепетном свете его лицо казалось гипсовым.

В испуге мальчик отпрянул. Свисающие ветви ивы расступились и окутали его темным шелестом.

– Не прячься – я все видел. Поговорить надо, Тим. Ты слышишь?

– Да… – отозвался мальчик.

– Давай сюда, сынок. Давай, пока не увидел никто. Не бойся, я тебя не трону.

Поколебавшись, Тим покинул свое лиственное укрытие и приблизился к окну. Отец отошел в глубь комнаты. Мальчик ступил на подоконник, соскочил на пол и понурился. Некоторое время они молча стояли друг против друга. Слышно было, как бесконечную ночную тишину сверлят цикады и где-то, на другом краю спящей земли, тащится скрипучая повозка. Со вздохом облегчения отец затворил окно, поставил подсвечник на стол и сел на кровать мальчика.

– Я же тебя просил, Тим, – начал он. – Просил или нет?

Сын не отвечал.

– Ты не такой уж и маленький, должен понимать. Зачем ты это делаешь?

Мальчик порывисто поднял голову. Набежавшие слезы блеснули в его глазах.

– Папа, но почему, почему?.. Я ведь не делаю ничего плохого… Никто даже не видел. Я осторожно, честное слово…

– Не увидели сейчас, так увидят потом, – возразил отец. – Рано или поздно тебя заметят и что тогда? Об этом ты подумал? Хочешь, чтобы тебя стороной обходили, чтоб дразнили, как дурачка Фаби, так? Подумай о нас с матерью. Как-никак среди людей живем. Я не хочу, чтобы соседи показывали на нас пальцами.

Ночная бабочка трепетала под слабо озаренным потолком. Она мягко тыкалась в побелку, словно рука, накладывающая незримый шов. Потом по стремительной спирали спустилась к свече и заплясала вокруг нее, колебля язычок огня. Она порхала, сужая кольцо своего полета, и вдруг коснулась пламени. Раздался еле слышный треск, словно маленькую жизнь насекомого единым махом разорвали в клочки. Мгновение спустя обгоревшая бабочка лежала на столе, и ее лапки судорожно комкали воздух. Потом она затихла.

– Видишь? – сказал отец. – Видишь, что с ней стало? Но тебе-то разум дан, Тим. Ты должен понимать что к чему. Вот вырастешь, станешь взрослым, надо будет обзаводиться своим домом, кормить семью. Кто тебе даст работу, если люди начнут обходить тебя стороной как зачумленного?

– Я могу наняться в цирк, – прошептал мальчик.

– Этого еще не хватало! – От возмущения отец вскочил. – Все в нашем роду зарабатывали честным трудом. И прадед твой, и дед, и отец. Я не хочу, чтобы ты стал ярмарочным трюкачом без роду и племени, без куска хлеба и без крыши над головой. Такого позора в моей семье не будет. А о матери ты подумал? Что, хочешь свести ее в могилу? Да? Я ведь ей ни полсловечка еще не сказал. А ну как она узнает?

Мальчик потупился. Его маленькое сердце выворачивалось наизнанку от горя и стыда.

Отец подошел к сыну и привлек к себе за плечи.

– Брось это дело, – заговорил он укоризненно и просяще, поглаживая волосы Тима. – Брось. Ни тебе от этого проку, ни нам чести. Ну пожалуйста. Забудь, что ты это можешь. Ради нас и ради себя. У тебя когда-нибудь будут дети. Ради них забудь об этом, пожалуйста, Тим. Поверь, так оно спокойнее. Потом ты сам поймешь, что я был прав.

Тим всхлипнул. Он ткнулся лицом в рубашку отца.

– Папа… – прерывающимся голосом проговорил он. – Папочка… Но… это так… здорово… Если бы ты знал, как это здорово…

На груди отца расплылось мокрое и горячее пятно. Он прижимал к себе сына и гладил его по голове и все никак не мог справиться с комком в горле.

– Да я знаю, сынок. Знаю. Меня самого за это папаша о-го-го как лупил… Двух раз с меня хватило, и больше в жизни не пробовал. Да потом и некогда было думать об этом. Вот так-то.

Мальчик отстранился в изумлении.

– Так ты… тоже?! И ты?

Отец кивнул.

– Да. И дед твой это умел, и прадед, и прапрадед. Все пошло с колдуна, который много лет назад жил в нашем городке. Твоя прапрапрабабка купила у него снадобье, чтобы ребенка родить здоровым, сильным и счастливым. Что за снадобье такое, не знаю. Никто не знает. С тех самых пор в нашем роду все и впрямь были крепкими на диво. А еще они умели ЭТО. Умели – и все тут.

Тим слушал с раскрытым ртом. Он смотрел на отца так, словно увидел его впервые.

– Прапрадед был умным человеком, – продолжал отец. – Он строго-настрого приказал жене и сыну молчать. С тех пор так и повелось. Никто в городе не знает о нашем даре. Ни к чему он, Тим, поверь. С тех пор как я его забросил, ни разу не пришлось мне пожалеть. Теперь уж разучился поди…

Отец задумался. Лицо его стало непроницаемым и тихим, как бывает, когда зрение и слух человека обращаются внутрь его. Вдруг он приподнялся над полом и повис в воздухе.

– Нет, не разучился… – пробормотал он и медленно, с опаской, опустился.

– И ты совсем… ни разу… никогда…

Отец покачал головой.

– Нет. Даже мама не знает! Не говори ей, Тим. Не выдавай меня. Будь умницей. – Он обнял мальчика и потерся о его щеку носом, – Спокойной ночи, сынок. И забудь об этом. Прошу тебя.

Он пошел к двери, обернулся, посмотрел на Тима. Казалось, он хотел что-то добавить, но передумал. Вышел и осторожно притворил дверь.

Мальчик распахнул окно и сел на подоконник. Пышная и свежая темнота обняла его. Запахи ночных цветов душистой радугой реяли над клумбой. Меж ветвей ивы крался тихий, как лепет, ветер. Звенели цикады. Звездное небо текло и дрожало, а спящий городок опрокидывался и все проваливался и проваливался в эту бездну, не достигая дна. Нежная прохлада забиралась под рубашку и тихонько шевелилась меж телом и тканью.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю