Текст книги "Личности в истории"

Автор книги: авторов Коллектив

Оскар Уайльд
Илья Бузукашвили

Он был одаренный поэт, красивый, изысканный, утонченный. Однажды он все поставил на кон – и проиграл. Но не для поражения пришел Оскар Уайльд в этот мир. А чтобы напомнить ему, что не все то золото, что блестит. Поведать силой своего слова о щедрости и красоте человеческого сердца.

В ноябре 1895 года на вокзале в Реддинге собралась толпа любопытных. В местную каторжную тюрьму из Лондона был доставлен знаменитый английский писатель Оскар Уайльд. Одетый в полосатую арестантскую куртку, он стоял под холодным дождем окруженный стражей и плакал впервые в жизни. Толпа хохотала. Кто-то из зевак, желая показать, что недаром читал газеты, подойдя вплотную, воскликнул: «Ба! Да ведь это Оскар Уайльд!» – и плюнул ему в лицо. Уайльд молча отвернулся. Он стоял в кандалах и не мог ответить мерзавцу. Он был бесправным каторжником. И вся его прошлая жизнь казалась далеким сном…

Оскар Уальд

Четыре года назад блистательный ирландец ворвался на английский литературный небосклон, как многоцветный метеор. Его сказки читали и дети, и взрослые. По поводу его «Портрета Дориана Грея» ломались копья в бесчисленных жарких дискуссиях. Его сборник статей «Замыслы» взволновал до глубины души эстетов всех мастей и теоретиков искусства. А легкие, злободневные, полные искрометного юмора комедии без промедления покорили сцены лондонских театров. То был триумф. Лондон обожал Оскара Уайльда.

Еще в Оксфорде юный денди из Дублина обращал на себя заметное внимание. Весь колледж обсуждал его причудливо декорированные комнаты и колкие остроты. Вместе с тем всех поражали его серьезный подход к исследованиям классической литературы, способности к иностранным языкам и несомненный поэтический дар.

Годы летели быстро. Жизнь Оскара Уайльда была полна светских приключений, чистого эстетства и наслаждений. Он читал лекции в Америке, работал в лондонских газетах, активно выступал против буржуазного культа пользы, дружил с художниками-прерафаэлитами, отстаивал идею «искусства ради искусства» и как-то само собой скоро оказался во главе английских декадентов.

В 1888 году вышла его сказка «Счастливый принц». На высокой колонне, над городом, стояла статуя Счастливого принца. Принц был покрыт сверху донизу листочками чистого золота. Вместо глаз у него были сапфиры, и крупный рубин сиял на рукояти его шпаги. Все восхищались принцем…

Оскар Уайльд любил произвести впечатление. Поразить. Бархатная куртка, короткие до колен атласные штаны, жилет в цветочках, лакированные туфли с серебряными пряжками, берет на длинных каштановых кудрях, лилия или подсолнух в руке. От такого чопорная викторианская публика немела. Потом Уайльд носил безупречные сюртуки и фраки, живописные плащи с атласными подкладками, ослепительной белизны сорочки с жабо, элегантный цилиндр. Однажды его даже прозвали «апостолом Красоты».

Днем он выходил гулять на Пикадилли с цветком подсолнечника в петлице. По вечерам появлялся в клубах и салонах, повсюду оставляя за собой фонтан идей, сарказмов, улыбок, смеха, эллинской веселости и поэтических неожиданностей.

Весь аристократический Лондон подражал Уайльду. Он одевался так, как Уайльд, повторял его остроты, скупал, подобно Уайльду, драгоценные камни и надменно смотрел на мир из-под полуприкрытых век – почти так, как Уайльд.

«Хорошо подобранная бутоньерка для петлицы – единственная связь между искусством и природой»; «Наслаждение – единственное, ради чего нужно жить»; «Лучше быть красивым, чем добродетельным» – да, все это тоже Оскар Уайльд. Но так думали лишь самые пошлые и отталкивающие герои его книг.

Уайльд и вправду был настоящим сфинксом. Загадкой. Никто никогда не мог, слушая его, сказать, где его искреннее убеждение, а где лишь желание эпатировать публику. Для чего? Чтобы сорвать с нее маски.

Да, он сам играл в жизнь. Сам стал частью своих масок. Но сердце его никогда не подводило. Оно славило чистосердечие, доброту, самоотверженность, как только он брался за перо. Ведь он был настоящим писателем, а искусство живет правдой. Любой вид искусства. Даже сказка.

И он писал о маленькой ласточке, которая, вместо того чтобы лететь в теплый Египет, осталась зимой со Счастливым принцем и исполняла его поручения. До тех пор, пока не замерзла и не упала мертвой от холода к его ногам.

«…Милая Ласточка, – отозвался Счастливый принц, – все, о чем ты говоришь, удивительно. Но самое удивительное в мире – это людские страдания.

Где ты найдешь им разгадку?..

Я весь позолоченный. Сними с меня золото, листок за листком, и раздай его бедным. Люди думают, что в золоте счастье.

Листок за листком Ласточка снимала со статуи золото, покуда Счастливый принц не сделался тусклым и серым. Листок за листком раздавала она его чистое золото бедным, и детские щеки розовели, и дети начинали смеяться и затевали на улицах игры.

„А у нас есть хлеб!“ – кричали они».

Гром грянул в 1895 году, когда Уайльд был в зените славы. Его обвинили в нарушении нравственного закона, в противоестественных отношениях с юным лордом Альфредом Дугласом.

В Англии на преступника восстает не только правительство, а и все общество, в полном его составе.

Ему дали шанс покинуть страну, отпустив на поруки. Но Уайльд не захотел бежать. Он был ирландцем и гениальным поэтом, а значит, безрассудным вдвойне. Он решил, что будет защищать свою честь в суде. Он хотел или оправдания, или наказания по закону.

«Что подразумевается под „любовью, которая не смеет назвать своего имени“?» – цитирует прокурор строфу из поэмы Дугласа. Слова Уайльда падают в тишине, подобно отчаянному зову о помощи среди глухих: «„Любовь, которая не смеет назвать своего имени“ – это прекрасное и благороднейшее чувство духовного родства. В нем нет ничего противоестественного. Оно порождает и наполняет собой шедевры искусства. Вы найдете его в сонетах Микеланджело и Шекспира. Оно раз за разом возникает между старшим и младшим, когда жизненный опыт и мудрость сливаются с радостью жизни, счастливыми надеждами и романтическим очарованием. Это чувство не от мира сего. Мир насмехается над ним и норовит пригвоздить его к позорному столбу».

Его приговорили к двум годам каторжных работ, это было максимально возможное наказание по этой статье обвинения.

«В моей жизни было два великих поворотных момента, – скажет Уайльд с горькой иронией. – Когда мой отец послал меня в Оксфорд и когда общество послало меня в тюрьму».

Все отшатнулись от изгоя. Толпа друзей растаяла, как снег под солнцем. Огромный ежегодный доход вдруг исчез, и поэт очутился в тюрьме без денег. Театральные дирекции мгновенно выбросили из репертуара все его пьесы. Книжные торговцы сожгли книги. И само имя его, по безмолвному уговору всей Англии, исчезло из уст людей. Жена умерла от горя, дети были отняты, нищета и страдание стали уделом этого человека и уже не покидали его до самой смерти.

В своей «тюремной исповеди» Оскар Уайльд напишет: «Страдание и все, чему оно может научить, – вот мой новый мир. Я жил раньше только для наслаждений. Я избегал скорби и страданий, каковы бы они ни были. И то и другое было мне ненавистно… Теперь я вижу, что Страдание – наивысшее из чувств, доступных человеку…»

Еще недавно он выказывал пренебрежение к природе и даже цветы – полевую гвоздику или ромашку, – прежде чем приколоть их к петлице, красил в зеленый цвет. Их естественный цвет казался ему слишком крикливым. Теперь он другой: «В обществе, как оно устроено теперь, нет места для меня. Но природа найдет для меня ущелье в горах, где смогу я укрыться, она осыплет ночь звездами, чтобы, не падая, мог я блуждать во мраке, и ветер завеет следы моих ног, чтобы никто не мог преследовать меня. В великих водах очистит меня природа и исцелит горькими травами».

После тюрьмы он больше не писал сказок. Два года каторги отозвались в нем прозаической исповедью «Из бездны», написанной во время заключения, поэмой «Баллада Редингской тюрьмы» и несколькими письмами в газету «Дейли крoникл» o тяжелом слежении детей, находящихся в тюрьмах, и о бесчеловечности английских законов, позволяющих заточать в подземелье ребенка.

И все. Больше ни строчки.

Приняв имя Себастьяна Мельмота, очевидно, под влиянием популярного тогда романа «Мельмот-скиталец», Уайльд уехал в Париж и провел там три оставшихся года жизни. В бедности, забытый Англией, Лондоном и друзьями.

Наш русский поэт Константин Бальмонт встретил однажды Уайльда на одной из парижских улиц. И написал об этом трогающие душу строки: «Издали меня поразило одно лицо, одна фигура. Кто-то весь замкнутый в себе, похожий как бы на изваяние, которому дали власть сойти с пьедестала и двигаться, с большими глазами, с крупными выразительными чертами лица, усталой походкой шел один – казалось, никого не замечая. Он смотрел несколько выше идущих людей – не на небо, нет, – но вдаль, прямо перед собой, и несколько выше людей.

Так мог бы смотреть, холодно и отрешенно, человек, которому больше нечего ждать от жизни, но который в себе несет свой мир, полный красоты, глубины и страданья без слов. Какое странное лицо, подумал я тогда. Какое оно английское по своей способности на тайну.

Это был Оскар Уайльд. Я узнал об этом случайно. В те дни я на время забыл это впечатление, как много других, но теперь я так ясно вижу опять закатное небо, оживленную улицу и одинокого человека – развенчанного гения, увенчанного внутренней славой, – любимца судьбы, пережившего каторгу, – писателя, который больше не хочет писать, – богача, у которого целый рудник слов, но который больше не говорит ни слова».

В последний путь на кладбище Пер-Лашез Оскара Уайльда провожали бедняки Латинского квартала. Отдавая честь одинокому изгнаннику и поэту, славившему человечность.

«Я сделал свой выбор, в моих стихах прошла моя жизнь», – так он говорил.

Жорж Санд. Мечта о Любви
Елена Фетисова

Вечером 1 июля 1804 года у Мориса Дюпена, аристократа из старинной фамилии, чьими предками были даже короли, и Софии-Виктории Делаборд, дочери птицелова, родилась девочка. Ее назвали в честь бабушки, любимой матушки Мориса, – Авророй.

Но общество с осуждением смотрело на столь неравный брак. Мать Мориса не приняла невестку, и детство Авроры прошло меж двух огней – бабушкой и мамой.

Софи не получила никакого образования, но от природы была поэтична и обладала врожденным чувством красоты. Будучи «из народа», она считала себя лучше всех аристократов мира. И Аврора унаследует эту черту матери – обладательница аристократических манер, дама высшего света, она всегда будет подчеркивать свое происхождение, не считая это унизительным.

Через четыре года Морис Дюпен погиб, и бабушка взяла маленькую внучку к себе, в имение Ноан. Софи не возражала, не желая лишать дочь лучшего будущего.

Жорж Санд

Авроре полюбилась сельская жизнь. Ей доставляло радость бегать с деревенскими детьми, ухаживать за ягнятами, слушать рассказы мяльщика конопли. Бабушке-аристократке, правда, это не очень нравилось: она хотела прежде всего воспитать из внучки утонченную светскую даму. Подчинить Аврору было невозможно, зато привить любовь к музыке и литературе не составило труда.

И все же она мечтала вернуться к маме, ее не пугала бедность, в которой ей пришлось бы жить. Аврора Дюпен старшая пыталась внушить внучке, что ее мать «погибшая женщина». Девочка бунтовала. И тогда бабушка отдала ее на обучение в монастырь.

Аврора с раннего детства задавалась вопросами: «Зачем я существую? Зачем весь этот свет? Зачем старые графини?»

Позже она скажет: «Так как я не принадлежала свету ни по своим поступкам, ни по своим помыслам, так как… я не могла и не хотела поступать иначе, чем в силу закона, стоящего выше общепринятых обычаев и мнений, – мне необходимо было найти в Боге ответ на загадку моей жизни, указание моего истинного долга, одобрение моих самых сокровенных чувств».

В женском августинском монастыре ее прозвали «записной книжкой» – уже тогда она с удовольствием вела записи в дневнике: «Увы! Мой милый отец Вилель, я часто пачкалась чернилами, тушила свечку пальцами. Я засыпала на уроках закона Божия, я храпела на мессе, я говорила, что вы некрасивы. За эту неделю я сделала, по крайней мере, 15 грубых ошибок по-французски и 30 по-английски. Это мой грех, это мой грех, это мой тягчайший грех».

Шло время. Авроре исполнилось 15 лет, из чертенка неожиданно для всех она превратилась в ангельски послушную девушку. Однажды, прогуливаясь по крытой галерее монастыря, юная послушница зашла в церковь, чтобы посмотреть вблизи на монахинь, пришедших молиться. «Мне показалось, что звезда, как бы вписанная в витраж, затерянная в необъятном пространстве, внимательно смотрела на меня. Пели птицы. Вокруг были покой, очарование, благоговейная сосредоточенность, тайна, о которой я никогда не имела представления… У меня закружилась голова. Слезы потоком хлынули из глаз.» Она решила, что быть монахиней – ее призвание, и стала думать о вступлении в монастырь. С отчаянностью, столь свойственной ее характеру, Аврора начала работать до полной потери сил, была готова подметать кладбище, выносить мусор, делала все, что ей говорили, и буквально не спала и не ела.

Это всех насторожило. «Вы стали грустной, мрачной, какой-то исступленно-восторженной. – сказал ей аббат де Премор. – В наказание я велю вам вернуться к играм, к невинным развлечениям, свойственным вашему возрасту». Аббат, видя в девочке восторженную, поэтическую душу, понимал, что на пути монахини она не обретет счастья.

Вновь став зачинщицей всех игр в монастыре, вернув внимание своих подруг и монахинь, в глубине души Аврора твердо решила, что не отступится от желания принять постриг. Но письмо бабушки все изменило – мадам Дюпен настоятельно просила внучку вернуться в Ноан: «Дочь моя, я должна выдать скорее тебя замуж, я скоро умру».

В 1822 году Аврора Дюпен стала супругой Казимира Дюдевана. Замужество не принесло ей счастья. Они были разные. Казимир находил удовольствие в охоте, интересовался политикой и любил выпить, он не понимал влечения Авроры к книгам. А она жаждала знаний, читала философов, с интересом изучала естественные науки. Ее природное чувство красоты проявлялось в понимании музыки, в рисовании, поэзии.

Этот союз не смогли сохранить даже дети, которых они очень любили.

В 1831 году Аврора бросила семью и уехала в Париж, оставшись без денег, без дома, без поддержки. Засунув руки в карманы, голодная, она бродила по Парижу в поисках работы. И твердо знала, что в Ноан она не вернется.

Ее приняли журналистом в сатирический журнал «Фигаро». Его редактор Латуш, человек, «создавший больше авторов, чем произведений», был учителем Бальзака, Шарля Нодье.

Первый свой роман «Роз и Бланш» Аврора написала вместе с Жюлем Сандо. Встретив Жюля, Аврора вновь почувствовала вкус жизни, от которой устала и выносила только из-за детей. Их сближали интересы, мечтательность, поэтичность. Все, что им нужно было, чтобы чувствовать себя счастливыми: две котлеты и сыр, мансарда с видом на Нотр-Дам и на реку, работа, чтобы оплатить жилье и еду. Но союз этот не был долгим – Жюль и Аврора расстались. «Мои мечты были всегда слишком возвышенными…» – скажет она. Однако с ней навсегда остался псевдоним Жорж Санд, под которым она стала известна не только во Франции.

Она продолжает много, неутомимо работать, выпуская по роману в год. Когда-то Аврора мечтала хотя бы увидеть Гюго, Бальзака, а теперь они говорят о ее таланте. Она знакомится с известными писателями, музыкантами, поэтами. Вот лишь немногие имена: Альфред де Мюссе, Ференц Лист, Гюстав Флобер, Шарль Сент-Бев, Эжен Делакруа, Проспер Мериме, Полина Виардо, Иван Сергеевич Тургенев…

Однако кровь ее «застыла от вечной работы за столом», оставшись одна, лишенная радости дарить свою любовь, она забыла, что еще молода, а ее душа словно уснула.

Жорж Санд и Фредерик Шопен познакомились в 1837 году в Париже. Она сразу обратила внимание на молодого музыканта, впечатлительного, тонкого и талантливого. Он после этой встречи отметил: «Какая несимпатичная женщина эта Санд!» Во многом их вкусы расходились, но красота, музыка объединили две прекрасные души.

Шопен нашел в Жорж Санд силу, которая влекла его и помогала ему; Аврора могла оценить его, вдохновить, дать совет и не требовала ничего для себя.

Генрих Гейне, друг их семьи, восхищался ими обоими. «Как прекрасна Жорж Санд и как она безопасна даже для злых кошек, одной лапкой ласкающих ее, а другой царапающих; даже для собак, которые лают на нее самым свирепым образом; подобно луне, она кротко созерцает их с высоты…» О Шопене он сказал: «Человек необыкновенной чувствительности; человек, признающий разговор только с глазу на глаз, ушедший в какую-то свою таинственную жизнь».

В 1841 году из Парижа семья перебралась в Ноан. Там они провели пять незабываемых лет.

С утра до вечера взрывы музыки, раздававшиеся из комнаты Шопена, смешиваясь с ароматом роз и пением птиц, долетали до Жорж, которая работала в своем кабинете на верхнем этаже. Моцарт и Бах не сходили с пюпитра. Делакруа, для которого оборудовали мастерскую в Ноане, Шопен, сын Авроры Морис, уже 20-летний юноша, начинали разговоры об искусстве, а она слушала. В это время Жорж работала над романом «Консуэло». Полина Виардо, талантливая певица и друг семьи, служила прообразом героини.

Они создали свой театр. Разыгрывали сценки, танцевали комические балеты. Словом, каждый любил и творил свои шедевры…

Как-то вечером Жорж Санд рассказывала Шопену о деревенской тишине, чудесах природы. «Как прекрасно все, о чем вы рассказали!» – воскликнул Шопен. «Вы находите? – ответила она. – Ну, так переведите на язык музыки». Так родилась его пастушеская симфония.

«Глаза Авроры затуманены. Они блестят только тогда, когда я играю; тогда мир светел и прекрасен. Мои пальцы мягко скользят по клавишам, ее перо стремительно летает по бумаге. Я хочу жить только для тебя; для тебя я хочу играть нежные мелодии…»

Шопен любил Жорж; она испытывала к нему нежную материнскую любовь. Она восхищалась гением музыканта; он уважал великого писателя. Но самые святые и дорогие сердцу чувства легко уязвимы, они хрупки, и малейшее недоверие может их разрушить. «Доброжелатели» начали настраивать Фредерика против Жорж. И преуспели. «Я прощаю вас и отныне не пошлю вам ни одного упрека.» – написала она в своем последнем письме Шопену.

Жизнь Жорж Санд не была идеальной, но ее освещала глубокая вера в Идеал. Тяга к любви, к красоте, к природе, Богу нашли отражение в ее жизни и литературных творениях. Роман «Консуэло» Андре Моруа назвал ни с чем не сравнимым образцом того, «чем каждая женщина захочет быть, в которой каждый мужчина поймет, что он должен искать и любить в женщине».

Но к своему творчеству Жорж Санд всегда относилась со смирением, не придавая ему большого значения, главным оставалось любить. И в конце жизни она, бабушка, дарила свою горячую любовь внукам.

Была ли она счастлива? Несомненно, ведь для этого нужно совсем немного. «Мне пришлось достаточно потрудиться, чтобы остаться доброй и искренней. Но вот я очень стара. Я совершенно спокойна, моя старость так же целомудренна своим рассудком, как и своими делами, ни малейшего сожаления о молодости, никакого стремления к славе, никакого желания денег, разве только чтобы оставить моим детям и внукам. Я чувствую, что могу быть полезной более лично, более непосредственно. Я достигла, не знаю как, большого благоразумия. Как всегда, я верующая, бесконечно верующая в Бога. Ошибаются, думая, что в старости все идет на убыль».

Редьярд Киплинг
Илья Бузукашвили

Жизнь учила его любить, сражаться и верить. И англичанин с душой индуса хорошо усвоил ее уроки. А еще Редьярд Киплинг умел хранить верность. Верность великой Красоте и тайне, которые однажды, с самого детства и навсегда, завладели его сердцем.

Он родился в Бомбее – 30 декабря, под самый новый 1866-й год. И был настоящим англо-индийцем. (Тогда в Индии жили и работали примерно четыре миллиона англичан.) Родители, люди занятые, отдали мальчика на попечение слуг, и потому на местном языке, хиндустани, Редьярд объяснялся сначала лучше, чем на своем родном. Когда няня водила его пожелать спокойной ночи родителям, то предупреждала, чтобы он говорил с ними по-английски: мол, им это будет приятно.

Редьярд Киплинг

Лахор, древнюю столицу великих моголов, называли «индийским Парижем». Здесь были ателье художников, мастерские, изготовлявшие предметы искусства, а в бесчисленных кафе, совсем как на Монмартре, спорили об искусстве и политике. В том, что именно Лахор стал «индийским Парижем», была немалая заслуга Киплингов. Они были умны, образованны, обаятельны и обладали редким даром привлекать людей. Отец Редьярда Джон Локвуд Киплинг преподавал сначала в Бомбейской художественной школе, а потом на 18 лет стал куратором Центрального музея индийского искусства в Лахоре, очень быстро превратив его собрание в одну из лучших в мире коллекций восточного искусства.

Сюда, в Лахор, после учебы в Англии, полный надежд, планов и новых идей, вернется юный Киплинг. Вернется в Индию. Вернется Домой.

«Гражданская и военная газета» выходила каждый вечер на 14 полосах, но делали ее два человека – редактор и его помощник. Редьярд занял место помощника. Передовицы ему не давались, зато со всем остальным он справлялся блестяще. Репортажи, поездки по стране. Работа по 10–15 часов в сутки. А вскоре он еще начал писать рассказы.

Саперы и морские пехотинцы, ирландские гвардейцы, врачи, инженеры ее величества – вот герои Киплинга, герои с «моралью служения». И конечно же Индия – звуки жизни ее древних городов, запахи базаров и прохлада дворцов. Киплинг молод, но у него зоркое сердце. Он видит необычное, значительное за обыденным. Ему до всего есть дело, даже до самого забытого, затерянного в тропиках форта под реющим над стенами британским флагом…

Его читали все. Британская Индия вдруг получила своего писателя. «Эврика! – восклицал один из рецензентов лондонского издательства, прочитав стихи и рассказы Киплинга. – На свет родился гений!»

В 1889 году Киплинг появился в Англии. Оставил родную Индию. Знал ли он тогда, как много она для него значит?.. Он – свежеиспеченный лондонский «литературный лев». В 23 года известен и знаменит. И счастлив: он найдет свою вторую половинку и уедет с женой поближе к ее родному дому в Америку. В Вермонт.

Радость семейной жизни. Трое детишек. Спокойное, вдали от чужих глаз и страстей, бытие. В Вермонте, на другом конце земли, он будет постоянно вспоминать Бомбей, Лахор, Индию. В душе его родится ностальгия, жажда, которую он найдет способ утолить.

Он стал рассказывать сказки, волшебные сказки – своим детям и племяннице, нуждаясь, как и многие сказочники, не в читателях, а в слушателях. Однажды его истории об индийских джунглях услышала детская писательница Мери Элизабет Мейпс Додж и уговорила напечататься в детском журнале, который она редактировала. Киплинг написал один рассказ, другой и – увлекся. Так миру явились «Книги джунглей», Маугли и его верные друзья.

Писателя привлекала мысль о родстве всех живых существ, о месте человека в природе. А слова маугли, «лягушонок», как прозвали звери своего воспитанника, нет ни в одном языке. Киплинг его придумал сам.

«Его голос звучит с необычной для него терпимостью и человечностью именно тогда, когда он пишет о тех, кто вообще не принадлежат к числу человеческих существ», – остроумно замечал один критик. «Он досконально изучил все обычаи и привычки птиц, зверей и пресмыкающихся – иначе как бы он написал „Книги джунглей“», – вторил ему другой. У Киплинга и вправду был редкий дар – вживаться в души своих героев. Читая им написанное, трудно поверить, что он никогда не был ни колониальным чиновником, ни солдатом, ни мореплавателем. Возможно, этому, как и многому другому, его научила Индия – способности отдать себя жизни, приобщиться целиком к миру людей и к миру животных, к миру рек, гор, деревьев и трав. В этом была для Киплинга мудрость Востока.

Поведавший миру суровый и справедливый Закон джунглей, Киплинг хорошо знал: у жизни тоже есть свой закон. Победы сменяются поражениями. Радость рождений нового – печалью утрат. Жизнь не стоит на месте и полна постоянных превращений… Рубеж столетий оказался для писателя особенно трудным. Сошла с ума его сестра Трикс. Умерла любимая дочь Джозефина. Болезнь едва не унесла из жизни его самого. Но что-то дало ему силы, надежду. Редьярд навсегда уехал из Америки и поселился в Англии, в графстве Сассекс. Кучера экипажей, проезжавших мимо усадьбы Киплингов, советовали пассажирам заранее вставать со своих мест, чтобы заглянуть через забор. Иногда им удавалось увидеть писателя, гулявшего в саду и не успевшего спрятаться. Джером К. Джером с присущим ему юмором говорил, что Киплинг напоминает ему комету, тщетно пытающуюся потерять свой хвост.

В скромном кабинете Киплинга висит портрет художника-прерафаэлита Берн-Джонса. Корзина для бумаг всегда полна доверху. «Сюда идет большая часть того, что я пишу», – говорит он. Работая, он иногда начинает размахивать своим любимым большим индийским ножом. Однажды он вырежет им на столе: «Как часто я уставал, сидя за тобой».

У Киплинга не счесть почитателей. Но и недоброжелателей немало. Ему не могли простить имперский дух. Часто говорили с презрением: «бард британского империализма», «пропагандист счастья быть колонизатором». Киплинг и впрямь всегда стоял горой за британского льва, в те времена еще могучего. И никогда не скрывал своих взглядов. Но мы хорошо знаем, как тонка та грань, за которой правда превращается в хорошо обставленную ложь, на доброе имя вешают ярлык отчуждения, забывая былую дружбу, верность, любовь.

У Киплинга, похоже, свои счеты с миром. Иначе откуда полные горечи строки?

 
Останься тих, когда твое же слово
Калечит плут, чтоб уловлять глупцов.
 

Он скажет об этом однажды открыто, не таясь. Но позже, не сейчас. Сейчас он пишет свой роман, о котором мечтает давно и который примирит его со многими. Роман из индийской жизни.

Когда в конце 1900 года Редьярд объявил отцу, что окончил «Кима», тот только спросил: «Это ты его окончил, или он сам себя?» – «Он сам себя», – ответил Киплинг-младший. «Тогда он может оказаться не так уж и плох», – улыбнулся отец. Индийский критик Нирад Чаудхири говорил, что, прочитав «Кима», обнаружил в нем такую любовь к Индии и такое понимание этой страны, что забыл и думать о Киплинге-империалисте. «Он постиг истинный дух Индии. Проникся к ней любовью. Мы, индусы, всегда будем благодарны Киплингу, сумевшему показать многоликость нашей страны, ее красоту, силу и правду». Киплинг написал новый роман «большой дороги». В духе «Дон Кихота» Сервантеса. Сын солдата-ирландца из индийского полка и тибетский лама – новая «донкихотская» пара двинулась в путь по дорогам Северной Индии, возрождая под пером Киплинга романтический старинный жанр.

Он не любил мирской суеты. Сколько раз он отказывался от всевозможных государственных почестей и наград – не перечесть. Уговаривали все, включая короля. А он – ни в какую. Объяснял скромно и просто – тем, что желает «жить и умереть просто Киплингом».

Ему всего 36, он находится на середине своего жизненного пути, но, увы, почти в конце пути писательского. Его еще будут переводить по всему свету. Он будет получать огромные гонорары, сделается почетным ректором университета, получит в 1907 году Нобелевскую премию по литературе. Признание будет расти. Но это будет признание былых заслуг. Ничто уже не сравнится с его «Книгой джунглей», с философским «Кимом», с добрыми, милыми сказками про кошку, которая гуляла сама по себе, про любопытного слоненка…

Это о них, о сказках Киплинга, Честертон сказал однажды: «Особая прелесть историй Киплинга состоит в том, что они читаются не как сказки, которые взрослые рассказывают детям у камина, а как сказки, которые взрослые рассказывали друг другу на заре человечества».

Киплинг проживет еще много лет. Переживет Первую мировую, Октябрьскую революцию. На его глазах будет дряхлеть британский лев… В середине 1920-х годов Редьярд напишет другу Райдеру Хаггарду: «Каждый человек оценивает прожитые годы с разбитым сердцем». А когда он уйдет из этого мира в 1936 году, ему устроят государственные похороны в Уголке поэтов Вестминстерского аббатства.

Автора «Книги джунглей» давно нет. Но он по-прежнему с нами. Как и его «лягушонок» Маугли, законы джунглей, великая и прекрасная Индия, родина его души и сердца, и слова его поэтического завещания – он писал их сыну, которого вскоре потерял на полях войны.

 
Останься прост, беседуя с царями,
Останься честен, говоря с толпой;
Будь прям и тверд с врагами и с друзьями,
Пусть все, в свой час, считаются с тобой;
Наполни смыслом каждое мгновенье,
Часов и дней неумолимый бег, —
Тогда весь мир ты примешь, как владенье,
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!