Текст книги "Пермские чекисты (сборник)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Пермские чекисты

Вместо предисловия

Советский народ и все прогрессивное человечество отпраздновали 70-летие Великого Октября. Пройденный страной путь, ее экономические, социальные и культурные достижения – убедительное подтверждение жизненности социализма, марксистско-ленинского учения. Но агрессивные силы империализма не оставляют надежду на социальный реванш, они продолжают делать ставку на силовое превосходство. В осуществлении этой политики особое место отводится спецслужбам США и их союзников, в деятельности которых все большее место занимают политические и вооруженные провокации, беспрецедентные по масштабам идеологические диверсии, попытки прорваться к нашим политическим, военным, экономическим и научно-техническим секретам, ослабить экономический и оборонный потенциал Советского государства.

На всех этапах социалистического строительства, в годы суровых испытаний Великой Отечественной войны, в послевоенный период на, переднем крае борьбы с классовым противником были советские чекисты, вот уже 70 лет защищающие революцию, социализм, его завоевания.

Предлагаемая читателю книга представляет собой сборник очерков о деятельности пермских чекистов в различные периоды, начиная с момента образования Пермской чрезвычайной комиссии и до наших дней. В книге раскрываются высокие нравственные качества сотрудников органов госбезопасности: их верность Коммунистической партии, преданность Родине, воинскому долгу, непримиримость в борьбе с врагами, высокая революционная бдительность, готовность к самопожертвованию при выполнении боевых заданий, мужество, смелость, коллективизм, скромность, чуткость к окружающим, вера в, советского человека. Напряженнейший труд, кропотливая черновая работа без расчета на легкий успех, высокая сознательная дисциплина, постоянная мобилизационная готовность, поиск нового – непременные слагаемые чекистской профессии.

Вся деятельность органов государственной безопасности органически вписывается в общенародное дело ускорения социально-экономического развития страны. Под руководством партии, строго соблюдая советские законы, сотрудники органов КГБ активизируют работу по разоблачению и пресечению всякого рода подрывных действий.

Новое поколение пермских чекистов, реализуя в жизнь политическую стратегию партии, широко опирается на доверие и поддержку трудящихся, стремится быть достойными продолжателями славных чекистских традиций, надежно держит в своих руках щит и меч революции.

Полковник

А. Олейников

А. НИКИТИН
Назвал себя Маратовым

Глухая осенняя ночь, казалось, стонала от напора бешеного ветра с Камы. Стучали ставни, жалобно скрежетали в своих уключинах водосточные трубы, отливающие корочками матового льда. А город спал. Лишь одинокий огонек трепетал в окне второго этажа здания бывшего губернского жандармского управления. Весной 17-го года стражи старого порядка, предав огню свои архивы, бежали. Здание, напичканное телефонами, заняли общественные организации, комитет РСДРП.

Закутанный в черный, морского покроя, плащ человек неторопливо пересек улицу. Отрывистый стук в дверь, шаги дежурного на внутренней лестнице.

– Никто? – странно спросили снизу.

– Никто! – столь же странно ответили сверху.

Было слышно, как изнутри звякнул тяжелый железный засов.

– Марат? – снова раздалось сверху, когда дверь приоткрылась.

– Да, Маратов! – ответил человек в черном плаще и протянул навстречу руку.

В сумраке коридора руки не сразу нашли друг друга. Но когда коснулись, слились в крепком пожатии так, что хрустнули пальцы.

Переступили порог некогда роскошного кабинета. Назвавшийся Маратовым, сбросив плащ на высокую спинку стула, подошел к старинному камину с тлевшими углями, протянул озябшие руки.

– Значит, в этом камине жандармский полковник сжег заведенное на меня дело?

– Да, наверное, в этом. Вечером разгребал золу и нашел обгоревшие уголки бумаг с печатями охранки.

– Громкого процесса против большевиков у них не получилось. А документы, подумать только! Ведь оказались страшными не для меня, а для тех, кто их фабриковал!

Пришелец повернулся к собеседнику, и лицо его осветилось.

Это был большевик Федор Лукоянов, недавний студент-юрист Московского университета, а теперь журналист и начальник штаба Красной гвардии.

Напротив него стоял Николай Толмачев, тоже недавний студент, но только Петроградского политехнического института, а в те дни – разъездной агитатор.

Свела их вместе бессонная ночь не случайно: Федор дежурил в штабе Красной гвардии, а Николай – в большевистском комитете.

– Разве можно спать в такую ночь! – сказал Федор, обращаясь к Николаю. – Слова твои о том, что, может быть, уже началось, не дают покоя...

Толмачев встал из-за стола, шагнул к камину:

– Тоже не могу уснуть, Федор. Или как ты себя теперь называешь? Маратом?

– Марат в истории был один. А вот Маратовых должно быть много...

– А я об имени своем в истории еще не думал, – дружески усмехнулся Николай, присаживаясь к камину.

– Но ведь и Никто – это не просто никто, а сокращенное: Ник-олай То-лмачев... Правильно понял?

– Правильно... – протянул Толмачев и задумчиво произнес: – Но что все-таки делается в Питере? Товарищи из Центрального Комитета передавали через Свердлова. Первыми восстание должны начать Петроград или Москва. Если сорвется, надежда на Урал.

– Значит, от того, какие вести придут завтра из Питера или Москвы, зависит наша судьба?

– Судьба революции!

Оба замолчали, словно прислушиваясь: не донесет ли ветер каких вестей? Но кругом было тихо: ни гудков, ни выстрелов, ни криков. Лишь слегка потрескивали раскаленные угли в камине.

На столе лежало недописанное письмо. Николай протянул его Федору:

– Может, когда-нибудь внуки будут удивляться нашему нетерпению. Но ведь то, что мы торопили, и было нашей жизнью!..

Лукоянов взял в руки начатое Толмачевым еще вечером письмо и прочел первые строки:

«Пермь, 25 октября 1917 года. Здесь изменений мало... Много митингов... Но не этим полна голова, хотя возня с ними и отнимает целый день. Революция идет к девятому валу. Столкновение в форме «захвата» или «восстания» неизбежно и, по-моему, нужно. Может быть, уже началось...»

И Федор невольно подумал: «Как тонко надо чувствовать время, чтобы так писать! Неужели и впрямь началось?..»

Весть о победе вооруженного восстания в Петрограде телеграф принес в город 26 октября 1917 года во второй половине дня.

В Перми состоялся митинг рабочих и солдат. Федору Лукоянову как начальнику штаба Красной гвардии предстояло сделать два срочных дела: организовать охрану митинга и отредактировать первый номер большевистской газеты «Пролетарское знамя», руководить которой ему поручил окружной комитет большевиков. Репортерская заметка донесла до нас подробности событий: «Днем по городу пронеслась молва о питерских событиях. Смутно, сбивчиво, из уст в уста передавались последние известия. Хотелось проверить, узнать. И невольно многие вспомнили о трамвайном парке... Всех охотников до речей собралось не менее полутора тысяч».

Митинг проходил в Разгуляе – в трамвайном парке. Высокое здание из красного кирпича выделялось среди деревянных домишек рабочей слободки. В огромное помещение с двух сторон вели по восемь высоких дверей. Под потолком ярко горели электрические лампы.

Расставив красногвардейцев с винтовками у всех открытых дверей, Федор поднялся к Николаю Толмачеву на штабель сложенных рельсов. Они с нескрываемым восторгом окинули взглядом гудящую толпу. И когда мест в зале уже не осталось, с грохотом закрылась последняя, шестнадцатая, дверь. Зал притих, насторожился.

Подойдя к краю стального помоста, Николай не сказал, а скорее выкрикнул:

– Товарищи! Вчера в Петрограде восставшие рабочие, солдаты и матросы штурмом взяли Зимний дворец. Министры буржуазного Временного правительства арестованы. Вся власть в столице перешла в руки пролетариата...

– Скажи лучше, когда Пермский Совет временных комиссаров из города выгонит? – гаркнул что есть мочи раненый солдат, словно боясь, что его могут не услышать.

– Это зависит прежде всего от вас, товарищи солдаты и рабочие! Вы должны ставить эти вопросы и требовать их выполнения...

Потом выступали другие ораторы.

Один из них – эсер Шварц в модном пальто с бархатным воротником – заявил, что Советам не надо торопиться с захватом власти, так как это может вызвать беспорядки. На него зашикали, и он, опираясь на трость, осторожно спустился с помоста.

Слово взял матрос из Ревеля, невесть каким образом оказавшийся в тот вечер в Перми.

– Я предлагаю, – сказал матрос, – поддержать Совет Народных Комиссаров во главе с Ульяновым-Лениным, а от Пермского Совета потребовать взятия власти в городе в свои руки.

Зал зашумел. Раздались голоса:

– Верно! Надо брать власть и в Перми!

Тут выступил вперед Федор Лукоянов. Он поднял руку. Зал слегка затих.

– Товарищи! Есть предложение слова матроса из Ревеля считать резолюцией нашего митинга. Кто за?

Трамвайный парк ответил громом аплодисментов...

Сразу же после бурного митинга Лукоянов поспешил в бывший дом губернатора, где во флигеле разместились штаб Красной гвардии и редакция газеты. Надо было написать о резолюции в номер, а потом снарядить ночной красногвардейский патруль.

Только к полуночи оказался Федор в большевистском комитете. Людей здесь было много. Просидели опять до утра. Обсуждали и намечали план дальнейших действий. Знали, что меньшевики и эсеры без боя не сдадутся...

Враги революции разбросали по городу листки с призывом громить магазины и склады. Это было на руку ворам и бандитам. Клюнул на эту приманку и кое-кто из отсталых солдат.

За три дня до погрома несколько таких листков под названием «Сигнал» поднял у оперного театра Николай Толмачев. Стадо ясно, что контрреволюция спешит совершить провокацию, а ответственность за содеянное переложить на плечи рабочих-большевиков. Тогда как раз впору будет потребовать возврата к прежней «твердой власти».

«Надо предотвратить погром, – решает Толмачев. – Но как это сделать?»

Николай спешит к ближайшему телефону и называет номер:

– Сто тридцать.

Это телефон редактора «Пролетарского знамени» Лукоянова.

Услышав знакомый голос Федора, Николай бросает в трубку:

– Оставь, пожалуйста, место в завтрашнем номере. Надо предупредить солдат. Лечу в комитет, там и решим, что делать...

Обращение, опубликованное в газете 2 ноября, было кратким и ясным:

«Товарищи солдаты! В городе разбрасываются листовки с призывом к погрому. Товарищи! Помните, что погром – это гибель всех наших завоеваний, гибель революции.

Мы призываем вас не поддаваться этой гнусной провокации. Мы верим, что эти позорные листки встретят с вашей стороны только негодование по адресу тех, кто их распространяет».

Все же погром, хотя и меньшей силы, разразился. В ночь с 3 на 4 ноября зазвенели стекла на пермских улицах, раздались выстрелы. В числе первых было атаковано здание пивзавода, принадлежавшего «Ижевскому товариществу». Ночных сторожей как ветром сдуло. Из ворот завода разъяренная толпа выкатывала бочки с пивом, и те с грохотом неслись вниз по мостовой к Каме. Бочки с криком ловили в темноте грязные, в обтрепанной одежде люди и прямо на улице вышибали булыжником днища.

Потом очередь дошла до винных лавок и продовольственных магазинов. Заодно были выбиты окна в торговом заведении Стерна, издавна торговавшего в Перми модным дамским бельем. Погромщики, натянув на себя длинные белые сорочки, носились по городу как привидения, избивая всех попадавшихся им на пути.

Весь город, казалось, был скован страхом. В расщелинах наглухо закрытых ставен появлялся огонек, но тут же исчезал после выстрела в окно или удара камнем. Обыватели словно вымерли, боясь даже выглянуть на улицу.

Как только начался погром, большевики пошли на заводы, подняли на ноги еще малочисленную в те дни Красную гвардию и взяли под охрану предприятия и продовольственные склады, из которых снабжались рабочие...

Федора Лукоянова и Николая Толмачева эта ночь застала в редакции «Пролетарского знамени» – маленьком флигеле бывшего губернаторского дома на Сибирской улице. Сам флигель находился за домом, в саду. Допоздна светились здесь окна.

Завернул в редакцию и Василий Иванович Решетников. Жил он в Мотовилихе. Был председателем районного комитета большевиков. Подпольщик с 1908 года, Василий Иванович был чуть ли не вдвое старше Лукоянова. И хотя Решетников не был уральцем, приехал сюда в марте 17-го года из Сибири вместе с отбывавшими ссылку мотовилихинскими большевиками, он быстро втянулся в работу, завоевал авторитет у солдат и рабочих.

Наговорившись вволю, решили остаться ночевать в редакции, как это делали уже не раз.

Не успели задуть лампу, как с Сибирской улицы донеслись крики. Гадать не приходилось: началось! Пока Лукоянов и Толмачев звонили товарищам, дежурившим в городском комитете большевиков, Решетников сходил в разведку. Так и есть: погром... Разбудили типографского рассыльного Шуру и послали в Мотовилиху узнать, как там обстоят дела, а сами переулками – за Сибирскую заставу, к солдатским казармам. Хотя было уже поздно, многие окна светились огнями. Заглянули в крайнюю казарму. Там нечто вроде митинга. Полураздетые солдаты сидели на нарах, стояли в проходах между ними и слушали, видимо, только что прибежавшего из города товарища;

– Родненькие, – говорил он заплетавшимся языком, – чаво тут дрыхнете? В городе такое веселье! Вино рекой течет. Дар-мо-вое!

– Оно по тебе и видно, – отозвался кто-то из солдат,

– Отведем, что ли, братцы, душу! – выкрикнул другой. – Давно ведь не пили вволю...

Солдаты зашумели.

– Пора! – сказал Лукоянов, делая шаг вперед.

– Погоди, сначала я, – остановил его Решетников.

Василий Иванович вышел на середину казармы, расстегнул шинель, властно поднял руку.

– Товарищи, – сказал он. – Прав солдат! Спать в эту ночь нельзя. Надо идти в город.

Решетников остановился, обвел взглядом настороженные лица и уже более тихим голосом продолжал:

– Но не для того, чтобы вволю напиться, а навести там революционный порядок...

И Василий Иванович коротко поведал о том, что творится в городе.

– Мы обращаемся к вам от имени Пермского комитета большевиков, – встав рядом с Решетниковым, продолжал Федор Лукоянов. – Дело добровольное. Но если вы считаете себя солдатами нашей революции, вы должны пойти на помощь ей.

Слова большевиков, видимо, трогали солдат: они поднимались с нар, выходили из темных углов казармы поближе к ораторам. И когда круг этот стал очень тесным, председатель ротного комитета, здоровенный верзила-солдат, громко спросил:

– А вы, товарищи, пойдете с нами?

– Да, конечно!

– Тогда, кто добровольно, строиться! – скомандовал председатель ротного комитета.

– А винтовки прихватить? – нагнулся он к Лукоянову.

– Не надо. Думаю, обойдемся без них.

– Хотя бы одну? А то какой-нибудь пьяный дурак начнет стрелять без разбору.

– Что ж, тогда одну. На всякий случай...

Через день с помощью мотовилихинских красногвардейцев толпы погромщиков были рассеяны, а оставшиеся в городе запасы вина и водки уничтожены.

Многие обыватели все еще не расставались с мечтой о возврате более спокойной, по их мнению, прежней «твердой власти». Пронять их словами было трудно – на митинги они не ходили.

«Что бы им подбросить такое, – думал Федор, – чтобы раскрыть глаза?»

Однажды в редакцию «Пролетарского знамени» зашел молодой большевик, член комитета Анатолий Семченко. Вынул из-за пазухи сверток, подозвал Толмачева и Лукоянова.

– Учтите! – сказал загадочно Семченко. – Все, что я сейчас покажу, имеет гриф...

– Какой?

– Совершенно секретный. Вот какой!

– Разыгрываешь?

– Да нет! Смотрите же! – и Анатолий протянул двенадцать конвертов, на которых действительно стоял гриф «Совершенно секретно».

Толмачев открыл один и достал тонкую лощеную бумагу с распиской о получении денег:

«На покрытие расходов, понесенных мною разновременно в течение текущего 1909 года из собственных средств на личную секретную агентуру и совершенно секретные расходы по приведению в исполнение смертных приговоров, мною получено из сумм Пермского адресного стола триста сорок девять руб. пять копеек.

И. д. полицмейстера Церешкевич».

– Выходит, что доходами полицейского адресного стола оплачивалась работа шпиков и палачей?

– Выходит, что так, – ответил Семченко. – А ведь казнили-то они наших товарищей-революционеров.

– Политических преступников, как называла нас полиция, – вставил Лукоянов. – И сколько же она платила своим палачам?

– По-разному. Например, палачу Егорову за приведение в исполнение приговора временного военного суда дано по распоряжению Церешкевича десять рублей. А другому палачу – за казнь трех товарищей мотовилихинского рабочего-боевика Лбова, которые были известны под кличками Сибиряк, Сорока, Фомка, и еще двух осужденных – выплачено в 1908 году 85 рублей...

– Смотри, Анатолий, – перебил Семченко Федор, – они вербовали палачей даже из заключенных. Перед выходом из тюрьмы некий Шамаев, как значится в третьей расписке, заработал на секретном деле 30 рублей.

– Да, полицейские и уголовники в таких случаях находили общий язык...

– Где же ты взял эти страшные документы?

– В адресном столе. Бывшие его служаки, ставленники полиции, разбежались, а воры во время погрома взломали там сейф. Думали деньги найти, а нашли лишь расписки о них. Ну и, конечно, оставили все на месте.

– А ты знаешь, эти расписки сейчас дороже денег!

– Что ты хочешь сделать? – спросил Анатолий. – Рассказать о них в газете?

– Нет, лучше напечатать сами документы. Все двенадцать расписок. А о том, где ты нашел их, сам и напишешь.

– Согласен! – ответил Семченко и склонился над бумагой...

«Документы палачей», так и назывался материал, вызвали немало разговоров. Нашлись родственники казненных, а во дворе пермской пересыльной тюрьмы были раскрыты тайные погребения. Рабочие торжественно перенесли останки павших борцов в предместье Мотовилихи и там похоронили с почестями. Многие обыватели невольно поджали хвосты, меньше стали вздыхать о «доброй» старой власти.

Шло время. Отряд Красной гвардии в Перми уже насчитывал 800 человек, а контрреволюционная рота Георгиевских кавалеров состояла из 300 человек. Если даже к этой роте добавить несколько вооруженных групп так называемой «самоохраны», созданной реакционным руководством городской управы, то все равно соотношение сил было уже не в пользу врагов революции. Все реже и реже на пермских улицах встречались ночные вооруженные патрули с белыми повязками на руках – из «самоохраны». Зато рабочие с красными повязками и винтовками через плечо стали встречаться все чаще и чаще. И вместе с ними нередко ночи напролет проводил Федор Лукоянов.

Умелая работа пермских большевиков по созданию «реальной силы революции» позволила им стать хозяевами положения в городе, избежать кровопролития. Это преобладание революционной силы помогло сначала совершить, а потом отстоять такой важный тактический маневр, как слияние в Пермский объединенный Совет трех прежних Советов: Пермского городского, Мотовилихинского и Балашовского.

Логика этой тактики была проста. Раз в двух Советах городских окраин преобладают рабочие большевики, а в городском – меньшевики и эсеры, то после объединения их большевики получат явное преобладание. Так оно и вышло. На совместном заседании трех Советов, которое проходило в ставшем уже знаменитым трамвайном парке, председателем объединенного Совета был избран видный уральский большевик, делегат II съезда Советов Александр Лукич Борчанинов.

Но борьба не ослабевала. Меньшевики и эсеры не хотели без боя сдавать свои позиции. Поднимала голову и ярая контрреволюция. Она налаживала связи с эсерами и меньшевиками, вербуя их в свои ряды. Еще не было чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией, и Федор Лукоянов еще не считал себя чекистом, но он уже по существу был им. Создания таких органов требовала сама жизнь, революция.

15 марта 1918 года в парадном зале губернаторского дома заседали члены исполкома Пермского Совета. Речь шла о создании окружного чрезвычайного комитета по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем[1]1
  Позднее комитет был переименован в Пермскую губернскую чрезвычайную комиссию.


[Закрыть].

Заседание в нетопленом зале вел председатель Совета Александр Лукич Борчанинов.

– Чрезвычайный комитет в Петрограде создан еще в конце семнадцатого года, – сказал он. – Надо и нам свой комитет, так как контра не унимается. Какие будут мнения?

– А он у нас, можно сказать, уже есть! – откликнулся рабочий Ильин. – Это Лукоянов и городской штаб Красной гвардии. Кто погром утихомирил? Кто на вокзалах и улицах порядок держит?

– Все дело в том, – пояснил Борчанинов, – что пришло время заменять нашу гвардию регулярной Красной Армией. Война гражданская уже разгорается. Одними рабочими патрулями и тут не справиться. Нужна сила постоянная, регулярная, что ли?

– Все равно предлагаю Лукоянова, – говорил Ильин. – Он наш товарищ, большевик. С моим патрулем не раз ночами дежурил. К тому же юрист настоящий...

– Не совсем, – откликнулся Федор. – Чуть недоучился.

– А царские законы теперь учить все равно ни к чему, надо свои, новые, создавать!..

Ильина перебила Анна Кравченко, секретарь городского комитета большевиков:

– Предлагаю решить вопрос так. Мы от большевистских комитетов, своего и окружного, посылаем Лукоянова, так как считаем, что доверие оправдает. А другие организации тоже пусть пошлют своих представителей.

– Правильно! – раздались голоса. – Лукоянова председателем!

Борчанинов встал из-за стола:

– Мнения, товарищи, совпадают. Городской и губернский Советы тоже рекомендовали Лукоянова.

Долго еще шли дебаты. Помощником Лукоянова назначили Малкова, мотовилихинского рабочего и депутата городского Совета. Позже от губвоенкомата в чрезвычайный комитет вошел Георгий Воробцов, от продовольственной комиссии – Трофимов, от железной дороги – Ивонин.

Не успел Лукоянов вернуться в красногвардейский штаб, как раздался телефонный звонок. Снял трубку. На лице тревога.

– Сейчас же бежим туда, – ответил Федор. – Выходите, Василий Иванович.

И, обращаясь уже к рабочим-красногвардейцам, добавил:

– Эсеры испортили городской телеграф. Связь прервана.  Не к добру это...

Красногвардейский патруль вместе с Лукояновым и Толмачевым вышел на улицу, У дома бывшего губернатора, где с недавних пор размещался Совет, их ждал Василий Иванович Решетников. Теперь, после слияния трех Советов, он стал первым помощником председателя. Все вместе побежали вниз по Сибирской улице к Каме. Добежав до сада на набережной, свернули по Монастырской улице направо. Окружили двухэтажный каменный дом на углу.

Это и был телеграф. Лукоянов и Толмачев взбежали на второй этаж, где находилась аппаратная. В зале ни души. Подошли к коммутатору и увидели: все провода оборваны.

В аппаратный зал поднялся Решетников.

– Что будем делать? – спросил его Толмачев. – Самим тут не справиться. Хотя бы одного телеграфиста найти.

– Может, поискать среди солдат, – предложил Решетников. – Позвоню-ка в комитет 107-го полка.

В это время с улицы донесся негромкий окрик:

– Стой! Кто идет?

– Не видишь, что ли? Телеграфист!

Выглянули в окно и увидели внизу паренька в огромной форменной фуражке.

Лукоянов кивнул красногвардейцу, чтобы пропустили.

Парнишка вошел в зал, в глазах – растерянность и удивление.

– Значит, говоришь, телеграфист?

– Так точно, телеграфист Аверин.

– Сколько тебе лет?

– Скоро семнадцать.

– Ты был тут, когда ваши все разбежались?

– Нет, я в эту ночь дежурил.

И большевики, рассказав телеграфисту о случившемся, попросили его помочь делу революции – наладить связь.

Осмотрев коммутатор, парнишка сказал, что провода порваны не все, некоторые лишь сняты с клемм. Можно воспользоваться международной линией Копенгаген – Токио. Телеграфист быстро подсоединил нужные провода, включил батареи.

Аверин сел за один из аппаратов и вопросительно посмотрел на Лукоянова, а тот на Толмачева и Решетникова.

– Давайте попробуем, – сказал Василий Иванович. – Может, Копенгаген даст нам Питер или Москву быстрее, чем Вятка?

Но датский телеграфист, строчивший английским текстом, никак не мог понять, почему вдруг неизвестный ему российский город хочет соединиться через Копенгаген с другим российским городом. Да и какое право имела некая Пермь вклиниться в международную линию!

Пришлось извиниться и выключить аппарат.

Прошло не менее двух часов, пока цветные жилки других проводов не были водворены на свои места. Во всех концах зала лихорадочно застучали аппараты.

Вскоре Пермь соединили с Петроградом. Смольный ответил, что он может переключить Пермь на Москву. Туда 11-12 марта переехало во главе с В. И. Лениным Советское правительство.

– У аппарата Свердлов, информируйте! – передал московский телеграфист.

Решетников и Лукоянов продиктовали, что власть в Перми в руках Советов. Воинский гарнизон в основном на нашей стороне. Железная дорога работает, в городе и на вокзалах порядок поддерживают красногвардейские патрули. Буржуазия спровоцировала погром, но он ликвидирован. Жертв пока нет...

– Почему не было связи с Пермью и всей Сибирью?

– Эсеры организовали забастовку телеграфистов. Принимаем срочные меры, – отвечал Решетников.

– Товарищ Свердлов передает свой личный привет Борчанинову...

Василий Иванович тут же бросил Лукоянову и Толмачеву, что Свердлов знаком с Борчаниновым чуть ли не с пятого года.

Затем телеграф стал передавать задание для Перми. Из центра требовали, чтобы все поезда, идущие на восток, большевики останавливали и проверяли, обезоруживали всех проезжих, не имеющих заданий от Советской власти. Надо накапливать оружие и не пропускать бегущую на окраины буржуазию и контрреволюцию. Кроме того, потребовали немедленно взять под надежную охрану золотой запас в банке и усилить охрану телеграфного узла, так как через Пермь идет связь с Сибирью...

Не успел Аверин дать отбой, как началась перестрелка. Стреляли из окутанного осенней мглой Козьего загона. Пули, разбив стекла, впивались в потолок и осыпали зал известковой пылью. На огонь красногвардейцы ответили огнем. Попытка эсеров сначала испортить телеграф, а потом захватить его силой не удалась.

– Сейчас же пришлю сюда подкрепление, – говорил Лукоянов, расставаясь с Решетниковым, – а вот золотым запасом вы, Василий Иванович, наверное, сами займетесь.

– Да, завтра с утра.

– А мы сегодня ночью проверим наш заслон на Перми второй.

Пожав друг другу руки, они расстались.

Федор и Николай продрогли, ожидая извозчика у Гостиного двора. И когда тот появился, что есть духу понеслись на Пермь II. На вокзале они тут же разыскали начальника охраны Павла Малкова.

– Пока все нормально, – сказал Малков. – Разведка нам помогает.

– Какая еще разведка?

– Да очень простая. На станцию Вознесенскую[2]2
  Теперь Верещагино, в 120 километрах к западу от Перми.


[Закрыть] двух наших ребят отправили. Там у них тещи, что ли. А главное, останавливаются все поезда, идущие в Пермь. Так эти ребята по очереди и прощупывают их. На маленькой станции с водокачкой все виднее. Если чего подозрительное – знать по железнодорожному телеграфу дают. Сегодня днем по их телеграмме чуть ли не целый вагон офицеров разоружили.

– А как мост через Каму?

– Тоже все в порядке. Туда мы перевели свои основные силы. Зачем, думаю, на станции лишний шум поднимать. Лучше на той стороне Камы. Место пустынное, насыпь перед мостом высокая. Любой поезд как на ладони. А у моста наши пулеметы. Там и решили устраивать проверку.

Лукоянову и Толмачеву понравилась распорядительность Малкова, но они все-таки решили вместе с ним провести эту ночь у моста.

Уже направились к дрезине, стоявшей у пустынного перрона, когда к Павлу подошел железнодорожный служащий и сунул в руку маленький клочок бумаги.

– Депеша с Вознесенской, – сказал он тихо, исчезая в сумраке ночи.

Малков сдвинул на затылок кожаную кепку, сморщил лоб.

– Что-нибудь серьезное? – спросили враз Толмачев и Лукоянов.

– Да. Три вагона казаков с оружием на подходе к Перми. Разговор будет сердитый.

Дрезина быстро проскочила стрелки. Когда въехали на мост, фермы гулко запели. Внизу под насыпью, слева и справа, горели костры, мелькали фигуры красногвардейцев. Прямо перед мостом на правом берегу были установлены два пулемета.

Ночь уже подходила к концу, когда вдали показался поезд. Над мостом загорелся красный фонарь. Машинист остановил паровоз в нескольких метрах от пулеметов. Высунувшись в окно, крикнул:

– В чем дело?

– Контру ловим! – ответили ему красногвардейцы.

– Это пожалуйста!

– Отцепи пока свой паровоз да постой на мосту. Мы тебе ребят для помощи выделим.

 В трех теплушках едва мерцали огоньки, оттуда доносились грубые голоса. Красногвардейцы стучали прикладами в двери вагонов. Они со скрипом открывались, и сонные казаки зло ругались.

– Именем Советской власти предлагаем сдать оружие!

– Ишь чаво захотели! – И казаки защелкали затворами.

Раздался выстрел. Стоявший рядом с Лукояновым и Толмачевым красногвардеец схватился за плечо.

Застучали пулеметы у моста. Пули засвистели над крышами вагонов.

– Осторожно! – крикнул казакам Малков. – Вы окружены. Впереди мост, по бокам пулеметы. Проезда дальше не будет, если...

Нехотя сбрасывали казаки на песок винтовки и сабли. Когда все оружие было собрано, дали знак машинисту паровоза. Он снова прицепил его к поезду, и тот медленно пополз через мост.

В одной из теплушек, возвращаясь в Пермь, Лукоянов и Толмачев расспрашивали казаков, куда и зачем они едут. Оказалось, что те совсем недавно покинули фронт и спешили в Сибирь, на свою родину. О том, что произошло в Петрограде, у них было смутное представление. Большевики решили рискнуть: организовать в Перми митинг.

Казаки гудели, перешептывались, но злобных выкриков не было слышно. Внимательно слушали они солдат-большевиков из Пермского гарнизона. Видно было по всему, что митинг не прошел для казаков бесследно. Слова большевиков западали им в душу и начинали там свою невидимую работу.

По мере того как все четче определялось лицо контрреволюции и росли ее силы, развивалась и совершенствовалась структура чрезвычайного комитета. К осени 1918 года штат чекистов в Перми и городах губернии достиг двухсот человек. Создается особый отряд из четырех рот, с артиллерийской, конной и пулеметными командами.

Редко какую ночь спал Лукоянов.

– Товарищ Маратов! – докладывал Малков. – Городская дума, не закрывая прений о продовольственном вопросе, перешла к обсуждению способов борьбы с большевиками.

– Продовольствие для народа интересует их меньше всего?

– Да, они нарочно затянули решение этого вопроса.

Последний оплот старого мира распущен, самые отъявленные саботажники взяты под стражу...

– Алло, Лукоянов? – звонил по телефону Воробцов. – Вечером анархисты захватили несколько зданий в городе. Готовится вооруженный заговор.