Текст книги "Культурологическая экспертиза . Теоретические модели и практический опыт"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Наталья Кривич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

На основе привлечения знаний по коммуникативистике нами было обосновано положение о том, что риск демонстрации натуралистических устрашающих сюжетов увеличивается, если их подавать в контексте новостной телевизионной программы. В этой связи вновь встает вопрос о профессиональной этике журналиста с известным для социономических сфер деятельности постулатом «Не навреди». Знание особенностей процесса производства журналистской информации помогло нам сформулировать свою позицию в этом вопросе: мы исходим из того, что авторы и исполнители данного рода текстов (видеосюжетов) не являются носителями проявляемых в них смыслов. Это означает, что всю полноту ответственности за эффекты, которые имеет тот или иной информационный продукт, вброшенный в публичное пространство, не в состоянии нести отдельно взятые люди, исполняющие свои функциональные обязанности. Речь, с нашей точки зрения, должна идти о социальной ответственности представителей данной сферы деятельности (журналистики, медиабизнеса) в целом. Включенность в журналистский дискурс позволяет нам утверждать, что демонстрация криминальной хроники в новостной программе – типичная практика для региональных телекомпаний по всей России.

Согласно задаче, поставленной заявителем, нами были рассмотрены нарушаемые этические стандарты. Был сделан вывод о том, что продолжительность сюжетов (до двух минут) оставляет ощущение смакования подробностей, вторжения в личную жизнь, умаления чести и достоинства героев программы. Труп как «событие», как «новость» в такого рода программах оставляет зрителя с чувством, что он заглядывает с помощью телевидения на темную сторону человеческого существования, а сам формат подачи темы нарушает глубинное правило человеческой культуры и морали – уважение смерти.

Было также указано, что превращение смерти в «симулякр» имеет место там, где горе и страдания людей «упаковываются» в телевизионные «страшилки», подаваемые в документальном формате, который усиливает силу их воздействия. Фактически мы имеем дело со статьей медиабизнеса, эксплуатирующего непроизвольное внимание неискушенной массовой аудитории. В этой связи сторонники «жанра» для его утверждения сами используют понятия профессиональной этики, наполняя их отличным от принятого содержанием. В экспертном заключении мы рассмотрели это на примере понятия объективности, правдивости: аргумент с его использованием в защиту «натуралистических сюжетов» гласит: «Мы же показываем и говорим о том, что есть на самом деле. Разве не в этом – цель журналистики?», а также понятия общественной значимости данного рода информации: аргумент с отсылкой к этому понятию в пользу «натуралистических сюжетов» гласит: «Люди сами хотят это смотреть. У нашей программы очень высокий рейтинг». Экспертное заключение было завершено рекомендациями по возможному уменьшению рисков, связанных с восприятием аудиторией «натуралистических сюжетов».

Как можно заключить из сказанного, предметная сфера произведенного нами исследования не вполне совпадает с областью компетенции лингвистов. Данная экспертиза по своему характеру и предмету может быть названа гуманитарной. В силу существующей традиции подобного досудебного разбора информационных конфликтов в Союзе журналистов наше заключение получило статус «мнения эксперта». Выводы, к которым мы пришли, поддержали сторону заявителя в ходе слушания проблемы на организованном в Казани выездном заседании Коллегии по жалобам на прессу (эксперт после своего выступления согласно существующему протоколу вместе с заявителем покинули зал, чтобы лично не участвовать в обсуждении), а также способствовали выработке решения Коллегии [284] .

Другим примером негативных тенденций в процессах медиаконвергенции как «переупаковки» информационного продукта, с нашей точки зрения, может послужить феномен product placement. Он возник в западной киноиндустрии в 30-х годах ХХ столетия как альтернатива традиционной рекламе. Обыгрывание в сюжетах «мыльных опер», популярных фильмов и телепередач продукции, которую надо продвинуть потребителю, оказалось эффективным маркетинговым ходом. Мобильные телефоны определенных марок, одежда определенных фирм, косметика, пищевые продукты и т. д., будучи только продемонстрированы в соотнесении с популярными киногероем или киногероиней, резко увеличивают объем продаж. Так, суммы контрактов по кросс-продвижению товара к голливудскому фильму начинаются с 3 миллионов долларов. Поэтому на Западе данная стратегия подробно разработана как доходная статья медиабизнеса с соответствующей правовой базой. К примеру, в странах ЕС в 2009 году вступила в силу директива «Аудиовизуальные медиауслуги». Она частично разрешает product placement на телевидении, но при этом в титрах программы непременно должно быть указано, какие товары продвигаются за деньги. Запрещаются также любые призывы их покупать [285] .

В отечественном Законе о рекламе понятие product placement не прописано. Однако де-факто данный рекламный ход заявляет о себе в наших средствах массовой коммуникации во весь голос – это видно, что называется, невооруженным глазом. Очевидно, что подобные практики, не получившие общественной легитимации, расширяют пространство теневого рынка с его скрытыми прибылями. И как всегда бывает в таких случаях, данный процесс сопровождается риторикой в защиту «интересов массовой аудитории».

Автору этих строк довелось участвовать в качестве привлеченного эксперта в заседании арбитражного суда по делу о ненадлежащей рекламе в реалити-шоу «Дом-2». Дело было инициировано Управлением Федеральной антимонопольной службы по Татарстану в отношении ОАО «ТНТ-Телесеть». В экспертном заключении нами обстоятельно, с опорой на теорию рекламы и теорию телевизионной журналистики, обосновывалась принадлежность к рекламе типа product placement сюжета, в котором участники проекта в процессе общения демонстрировали игровую приставку системы Wii от Nintendo и рассказывали друг другу о ее достоинствах [286] . Таким образом был превышен разрешаемый законом объем рекламного времени. Решение антимонопольщиков телеканал обжаловал в Арбитражном суде Республики Татарстан и выиграл! Пафос доводов оппонирующей нам стороны заключался в эмоционально произнесенной на судебном заседании фразе: «Это куда же мы придем, если везде будем подозревать рекламу!». Трудно не согласиться: действительно, тревожно жить в обществе, в котором будешь подозревать все и вся и ничего не сможешь доказать, тем более изменить.

О цели экспертизы продуктов массовой коммуникации

Задачи в виде вопросов перед экспертом ставит заказчик. А цель исследования соотносится с точкой зрения автора. Перед перспективой глобальной медиаконвергенции проблемными становятся вопросы удовлетворения реальных информационных потребностей людей, эффективных гражданских коммуникаций, творческого самовыражения индивида, его безопасности перед лицом манипулятивных медиа. В этих условиях актуальна позиция ученого, который удерживает в поле своего зрения не только важные с практической точки зрения стороны объекта изучения, но и всю полноту возможных его изменений и их социокультурных последствий.

Семь лет назад при подготовке монографии по докторской диссертации нами было написано Введение «О необходимости новой критической теории информационного общества», приуроченное к скромной дате – сорокалетию выхода в свет книги Г. Маркузе «Одномерный человек», в которой критиковался тоталитаризм социальной системы. Задаваясь вопросом, что изменилось с того времени, мы пришли к выводу, что критическая теория позднего индустриализма, нацеленная на критику власти, уже «не работает» – в ходу новейшие, неизвестные доинформационной эпохе способы наращивания тотальности. Динамичная медиатизация жизни расширила и видоизменила сферы предметности, вовлекаемые в социальные отношения, стерла границы между «внешним» и «внутренним», а главное, основным заложником тотальных процессов сделала сознание отдельного человека. Поэтому новая критическая теория, пришли мы к выводу, это прежде всего критика разума. Ее практическим воплощением, согласно нашей концепции, призвана стать медиаэтика с готовностью ее субъектов взять социальную и моральную ответственность за Другого, за «адресата информации» [287] .

Развивая данную точку зрения, отметим, что должен измениться и «формат» критической теории. «Доктрина», «учение», в данном случае не могут рассматриваться как эффективный способ выхода на массовую аудиторию. Думается, уже и не «массы» являются потенциальным адресатом критического знания. Пребывающее в эйфории от технических и технологических достижений общественное сознание лишено способности к критике. Очевидно, знание в этих условиях должно распространяться подобно сигналу в диссипативных системах. И один из приемлемых форматов при этом – экспертное исследование. С учетом сказанного выше приходим к выводу, что назначение эксперта вырастает в миссию: создавая прецеденты своими решениями, он способствует накоплению того или иного культурного опыта.

Направленность критики в сфере массовой коммуникации очевидна: в противостоянии корпоративных и общественных интересов эксперт – на стороне последних, предполагая, что через них выражаются интересы отдельного человека. Их выявление и есть цель его исследования. Как данная позиция дает о себе знать при подготовке конкретных экспертных заключений, посмотрим на двух примерах.

По обращению в 2005 году председателя совета Димитровградской общественной организации «Центр содействия гражданским инициативам» М. А.Пискунова (Ульяновская область) нами было подготовлено заключение о газетной публикации «НИИАР: тяжелое наследство радиоактивных выбросов», ставшей предметом иска о защите деловой репутации Димитровградского НИИАР, крупнейшего атомного исследовательского центра России. Перед нами была поставлена задача – дать оценку правомерности использования в газетной публикации слов и выражений, которые привели к судебному разбирательству (с м. Приложение ). Для истца, как следует из его заявления, было важно: а) выброс радиоактивного йода не квалифицировать как аварию; б) выброс радиоактивного йода характеризовать как отсутствие нарушения установленных пределов безопасной эксплуатации реактора; в) не делать прогнозов, которые отрицательно скажутся на имидже учреждения перед партнерами; г) принимать в расчет данные только тех проверок, которые исключают зависимость между выбросом и ростом заболеваний; д) критику организации рассматривать как «порочащие сведения».

Димитровградские правозащитники провели общественное расследование последствий аварии, произошедшей в НИИАРе летом 1997 года, когда произошел трехнедельный выброс радиоактивного йода-131, вредного для щитовидной железы. Они пришли к выводу, что ЧП повлекло за собой последствия, представлявшие немалую опасность для здоровья горожан. Однако руководство атомного центра не информировало население о радиационной угрозе. По этой причине необходимая в таких случаях массовая йодная профилактика среди жителей Димитровграда не проводилась. Представителям контролирующих органов, по мнению ответчика, для подписания был дан акт, в котором значилось, будто бы мер по защите населения от радиационного воздействия не требуется. Данный документ стал для руководства атомного центра, согласно позиции правозащитников, своего рода «охранной грамотой», хотя под ним нет ни одной подписи специалистов медицины. Непринятие соответствующих мер по защите здоровья населения сторона ответчиков квалифицировала как серьезнейшую ошибку на грани преступления, которая привела к значительному увеличению количества заболеваний щитовидной железы среди жителей города, особенно среди детей. Эти и другие результаты общественного расследования были преданы огласке в газете «25 канал», что и стало поводом для обращения генерального директора НИИ атомных реакторов в суд.

В ходе анализа материалов дела мы пришли к выводу, что публикация, ставшая предметом иска, написана согласно канонам проблемной статьи: в ней рассмотрена общественно-значимая проблема, произведен анализ имеющихся данных, сделаны взвешенные выводы. Нами было указано, что прогнозы, которые делает автор публикации, относятся к оценочным суждениям, которые допустимы в газетных жанрах. Последствия выброса радиоактивного йода не могут быть доказаны с математической точностью не только потому, что, по свидетельству автора публикации, специальных полномасштабных исследований по этой теме не проводилось. Выводы подобных исследований, оперируя зависимостями, которые интерпретируются разными группами экспертов, в любом случае будут носить вероятностный характер. Мы взяли на себя труд напомнить в экспертном заключении, что цель прессы как канала реализации конституционных прав граждан – поднять проблему, оценить ее масштаб, привлечь экспертов, обозначить ответственных, что и выполнила газета «25 канал», в то время как государственное предприятие НИИАР подменяет дискуссию по существу общественно-значимой проблемы в публичной сфере ведомственными и рыночными интересами.

Второй, выдвинутый нами, тезис касался понятия деловой репутации. Мы заняли точку зрения тех юристов, которые связывают это понятие, прежде всего, с предпринимательской деятельностью. Научно-исследовательский институт атомных реакторов, выполняя согласно своему Уставу наряду с фундаментальными и прикладные научные исследования, не может не являться субъектом рынка, однако определяющим его статус является то, что это государственное предприятие. Поэтому нами был сделан вывод, что Государственный научный центр РФ Научно-исследовательский институт атомных реакторов в силу своего статуса и сферы деятельности не может по отношению к общественности и представляющему ее социальному институту в лице СМИ считаться субъектом деловой репутации. В противном случае произойдет подмена национально-государственных приоритетов в соответствующей области (атомная энергетика) предпринимательскими (деловыми) выгодами отдельной конторы (ведомства).

Третьим пунктом анализа явилось понятие «порочащие сведения», ставшее ключевым в исковом заявлении. Нами было приведено определение, данное Пленумом Верховного суда РФ. Пленум указал, что «порочащими являются такие не соответствующие действительности сведения, содержащие утверждения о нарушении гражданином или юридическим лицом действующего законодательства или моральных принципов о совершении нечестного поступка, неправильном поведении в трудовом коллективе, быту и другие сведения, порочащие производственно-хозяйственную и общественную деятельность, деловую репутацию и т. п., которые умаляют честь и достоинство гражданина либо деловую репутацию гражданина или юридического лица» [288] .

Между тем, предметом конфликта, как было доказано нами, являются не «сведения, порочащие деловую репутацию», а сведения, которые содержат критическое отношение гражданина Пискунова к работе государственного предприятия. Нами были приведены нормативные акты, запрещающие ограничение доступа к экологической информации, необходимой для безопасности граждан и населения в целом, и обязывающие государственные органы и подведомственные им организации не только предоставлять пользователям своевременную информацию, но и в пределах своей компетенции осуществлять массовое информационное обеспечение по вопросам, представляющим общественный интерес. Отсюда мы заключали, что, оценивая сведения о росте заболеваний щитовидной железы как несоответствующие действительности, НИИАР превысил свою компетенцию, в то время как им не была выполнена обязанность снабжения гражданина Пискунова, а в его лице и других граждан, информацией, которая относится к компетенции НИИАР.

В результате на поставленный перед нами вопрос, содержит ли газетный текст негативную информацию о НИИАРе, которую можно отнести к утверждениям, свидетельствующим о нарушении деловой этики и обычаев делового оборота в сфере предпринимательской и иной экономической деятельности, к утверждениям, умаляющим деловую репутацию юридического лица, нами был дан отрицательный ответ.

По запросу Димитровградского «Центра содействия гражданским инициативам» была проведена экспертиза полученных через суд данных на базе ЭНЦ РАМН. По ее результатам была признана неправомочность вывода НИИАРа о том, что будто бы мероприятия по защите населения от радиационного воздействия не требовались. Ученые подтвердили, что в условиях Среднего Поволжья, где существует дефицит стабильного йода в воде и пище, радиоактивный йод поглощается щитовидной железой особенно активно.

Этот судебный процесс длился более трех лет. По кассационным жалобам Михаила Пискунова Федеральный арбитражный суд Поволжского округа трижды отменял судебные акты нижестоящих судов. В результате арбитражный суд Пензенской области отказал НИИАРу в удовлетворении его исковых требований. А правозащитники получили через суд новые данные для продолжения своего расследования [289] .

Второй пример, который видится нам показательным в соотнесении с вопросом о цели экспертного исследования, связан с опытом «экспертизы до востребования». Она была выполнена нами без конкретного заказа, в ответ на ситуацию, сложившуюся вокруг социолога Игоря Грошева, о чем нас оповестили коллеги с кафедры социологии нашего факультета. Информация о развитии конфликта находилась на сайте Российского общества социологов. Там сообщалось, что 3 декабря 2008 года Ленинским районным судом города Тюмени было рассмотрено гражданское дело по иску ГОУ ВПО «Тюменский юридический институт МВД РФ» к Грошеву Игорю Львовичу о защите деловой репутации. Предметом конфликта послужила статья в журнале «Следователь» «Истоки и причины коррупции в правоохранительных органах России» под рубрикой «Борьба с коррупцией» (№ 1 (117) за 2008 г.). Суд вынес решение исковые требования удовлетворить, обязать И. Л. Грошева опровергнуть «не соответствующие действительности и порочащие деловую репутацию Государственного образовательного учреждения высшего профессионального образования Тюменский юридический институт МВД РФ сведения».

Ответчик с решением суда категорически не согласился. Как значится в его кассационной жалобе в Тюменский областной суд, публикации научных исследований не противоречат статье 29 Конституции Российской Федерации, а именно: п. 1 «Каждому гарантируется свобода мысли и слова» и п. 4 «Каждый имеет право свободно искать, получать, передавать, производить и распространять информацию любым законным способом». В жалобе отмечается также, что опубликование статьи в научно-практическом журнале является законным способом распространения информации (необходимо добавить, что сам И. Л. Грошев статью не писал – она была подготовлена редакцией журнала по материалам научно-практической конференции в Казани, где он выступал накануне). В жалобе указывается, что проведение социологических исследований не запрещено законом (иными нормативными документами министерства внутренних дел РФ), а результаты, полученные в ходе исследования, не составляют служебную или государственную тайну.

Суд критически оценил представленные И. Л. Грошевым анкеты анонимного анкетирования курсантов ТЮИ МВД РФ, как недопустимое доказательство по делу, поскольку они «не содержат доказательственного материала по сведениям, распространенным ответчиком». При этом, как указывает ответчик, осталось не ясным, почему анкеты не являются документом в количестве 92 штук (подлинники и копии), будучи заполнены разными людьми, почему они не могут выступать в качестве доказательства по делу.

Молодого исследователя поддержало Российское общество социологов, создавшее комиссию экспертов в лице докторов, кандидатов наук, изучивших материалы дела. Они выступили с обращением к судебным инстанциям. Весной 2009 года на сайте РОС, где были вывешены надлежащие документы, прозвучало предложение откликнуться ученым-гуманитариям. Ниже приводится подготовленный нами отклик.

Социологические факты порочат репутацию?

Гражданское дело по иску Тюменского юридического института МВД РФ к Игорю Львовичу Грошеву о защите деловой репутации может быть квалифицировано как информационный спор, поскольку предметом конфликтной ситуации послужила публикация в журнале. В течение ряда лет по обращениям физических и юридических лиц мною подготовлено около двадцати экспертных заключений по конфликтным публикациям в средствах массовой коммуникации. В связи с этим, откликаясь на ситуацию, сложившуюся вокруг дела Игоря Грошева, хотелось бы обозначить положения, на которые, как правило, опирается эксперт, рассматривающий подобного рода информационные споры.

О понятии «деловая репутация». Это словосочетание возникло как правовое понятие уже в постсоветское время, в рыночном обществе, и поэтому в юридической литературе связывается, прежде всего, с предпринимательской деятельностью и понимается как сопровождающееся положительной оценкой общества отражение деловых качеств лица в общественном сознании [290] . В этом случае аргументом в пользу умаления деловой репутации истца становятся убытки, которые истец, по его мнению, понес в силу каких-либо высказываний ответчика. Однако в отечественной судебной практике обозначенное понятие нередко распространяется и на государственные учреждения (каковым, в частности, является ГОУ ВПО «Тюменский юридический институт МВД РФ»). В таком контексте нематериальное благо, каковым является «деловая репутация» субъекта (в нашем случае – юридического лица), рискует быть приравнено к его имиджу, стимулирующему положительную оценку со стороны общества вне зависимости от «деловых качеств» этого лица. Имидж организации таким образом ставится выше общественного интереса, направленного на сохранение возможности критических высказываний в адрес данной организации.

О защите репутации и свободе мнений. Обеспечить равновесие между этими двумя конституционными ценностями – такая задача прямо поставлена Верховным судом Российской Федерации в постановлении от 24 февраля 2005 года № 3 «О судебной практике по делам о защите чести и достоинства граждан, а также деловой репутации граждан и юридических лиц». Решать это противоречие судам предстоит, как сказано в постановлении, не только руководствуясь нормами российского законодательства, но и учитывая правовую позицию Европейского суда по правам человека. Последний, рассматривая жалобы на решения судов, ограничивающих свободу самовыражения санкциями, определяется в деле ответом на вопрос: насколько такое предусмотренное законом вмешательство было необходимо в демократическом обществе? В нашем случае дело Игоря Грошева воссоздает опасный прецедент: фактически накладывается запрет (в который раз в отечественной истории!) на социологию. Исход известен: общество, которое не хочет знать о себе правду, не имеет будущего.

Фактологические и оценочные суждения. Среди критериев, на основе которых Европейский суд по правам человека решает поставленный выше вопрос, центральное место отводится разграничению фактологических и оценочных суждений в конфликтном высказывании [291] .

Нам наряду с другими специалистами представляется неверным разведение в высказывании «фактов» и «мнений», что нередко пытаются осуществить, ссылаясь на толковые словари русского языка, определяющих факт как действительное, вполне реальное событие, явление, а мнение как результат психической деятельности субъекта. Мнение – это родовое понятие, охватывающее и суждения о фактах, и их оценку [292] . Мы исходим из того, что факты не даны людям в готовом виде: наше восприятие мира прежде всего – результат психической деятельности.

Социологи, равно как и журналисты, не являются непосредственными участниками того, что они исследуют и представляют в дальнейшем в качестве фактов. Знание в процессе познавательной деятельности мы всегда получаем косвенным путем – через обращение к различным источникам информации (то же можно сказать и о работе судов – установленные ими факты также являются результатом определенных процессуальных процедур, а также мыслительной деятельности). Речь в таком случае должна идти о разведении фактологических и оценочных суждений. Фактологические суждения в отличие от оценочных верифицируются, они могут быть подтверждены или опровергнуты.

Подтверждение фактологических суждений. Фактологические суждения могут быть подвергнуты верификации разными способами. Установление обоснованности социальных фактов, с которыми имеет дело социолог, опирается на ряд принятых в гуманитарной науке операций [293] . Насколько ученый соответствует им, специалисту понятно из того, как составлена программа исследования, как обоснованы его результаты. Обоснованность труда, выполненного Игорем Грошевым как исследователем, сомнению не подлежит.

Однако в силу того, что данные, полученные им в ходе анкетирования курсантов, пусть и помимо его воли, легли в основу публикации в ведомственном журнале, они из фактологических суждений служебного характера обрели характер фактологических суждений, вброшенных в публичную сферу. Поэтому их проверка на «истинность-ложность» осуществляется по «законам» публичного дискурса. Одно из его правил – диалоговый характер конструирования смыслового поля. На передний план могут выйти смыслы, которые субъект высказывания не считал ведущими. В нашем случае предметом информационного спора стали сведения, имеющие промежуточное значение для социологического исследования, но обладающие социальной значимостью в глазах общественности – «факт взяточничества». Субъектами высказывания в данном случае выступают курсанты.

Прямая проверка фактологических сведений на их соответствие действительности путем «сличения» их с этой действительностью невозможна: события, о которых идет речь в анкетах курсантов, – в прошлом. Второй способ верификации данных, который принят в публичном дискурсе (в частности, в такой связанной с публичностью деятельности, как журналистика), – это сличение одного высказывания с высказываниями других участников события. В нашем случае, если указание на наличие факта взяточничества присутствует в нескольких анкетах, это уже само по себе является аргументом в пользу истинности данного факта.

Нами разделяется точка зрения правоведов, указывающих, что если в спорной публикации речь идет о злоупотреблениях и уголовно наказуемых деяниях, гражданское дело по заявленному иску подлежит приостановлению: суд не должен принимать решение, пока не будет разрешен вопрос о соответствии действительности обличающих сведений путем проведения предварительного исследования и разрешения в порядке уголовного судопроизводства [294] .

Опровержение фактологических суждений. Анализ конфликтов, возникающих вокруг спорных публикаций, свидетельствует, что герои критических выступлений, как правило, влиятельные лица, стремясь опередить грозящие им неприятности, спешат обратиться в суд с иском о защите их доброго имени, чести мундира их организации. Расчет, как указывают эксперты, в том, чтобы упредить решение компетентных органов по сигналу, прозвучавшему в публикации, связав ее автора судебным решением по гражданскому иску о несоответствии действительности опубликованных сведений: «Известно, что в состязательном и диспозиционном гражданском процессе возможность поиска доказательств для установления истины принципиально ограничена и несравнима с возможностями прокурорских и следственных органов. Когда же эти органы неохотно или вовсе не реагируют на сообщения о преступлениях, положение истца облегчается, а ответчика – крайне усугубляется» [295] .

Правовая ответственность. В информационных спорах такого рода по искам о защите чести, достоинства и деловой репутации в абсолютном большинстве случаев, как свидетельствует практика, ответчиком выступает (зачастую наряду с автором) средство массовой коммуникации. Как нам известно, именно по инициативе редакции журнала «Следователь» служебные сведения, опубликованные Игорем Грошевым в сборнике научно-практической конференции, без ведома автора стали журнальной статьей. Таким образом, данному изданию, вне зависимости от состава учредителей типологически примыкающему к отряду корпоративной прессы, принадлежит «честь» превращения исследовательского материала в доступную широкой аудитории информацию. Последняя в таком случае автоматически становится объектом информационного права со всеми вытекающими отсюда последствиями. С точки зрения профессиональной этики такое обращение с авторами, которое демонстрирует редакция по отношению к Игорю Грошеву, не выдерживает критики. Почему же журнал «Следователь» отстранен от правовой ответственности? Вопрос риторический.

Как видно по тексту произведенной нами «экспертизы до востребования», упорядочивание логики движения мысли в ней происходит через определение понятий, которые, по нашему мнению, нуждались в раскрытии. Когда поводом для написания экспертного заключения становится обращение физического или юридического лица, текстовое содержание структурируют поставленные перед экспертом вопросы. В зависимости от специфики конфликтной ситуации и характера ее участников в одном случае актуализируются знания по информационному праву, в другом – по технологиям массовых коммуникаций, в третьем – по теории речевого акта, в четвертом – комплекс разнородных знаний.

В связи с этим важно отметить, что, как бы ни назывался эксперт текстов массовой коммуникации, он должен быть специалистом в области медиакультуры, одно крыло которой представлено специализированной культурой лицензированных медиаорганизаций (редакций, информационных агентств) и других субъектов медиарынка и информационной политики, другое крыло – культурой, которую как участники повседневной коммуникации творим мы сами. Предметно-методологическое объединение этих разноструктурных культурных сегментов возможно на основе понимаемого в широком смысле семиотического подхода, дискурсивная конкретизация которого происходит в зависимости от характера задуманного исследования и позиции эксперта. Он призван быть теоретиком медиакультуры и ее критиком, защищающим интересы общества и отдельного человека.

Художественная критика и экспертиза: дискурсивные практики

Е. А. Сайко

Проблема современной художественной критики и экспертизы неразрывно связана с «предельностью языка» [296] в различных жанрах искусства и литературы. В связи с этим Ж. Бодрийяр, размышляя над «предельностью» постмодерна в целом, отмечает, что «…сегодня художественность отрицает свой собственный принцип иллюзии – отрицает ради эффективности, перфоманса, инсталляции, ибо стремится заполучить в свое распоряжение все измерения сцены, наблюдаемости, пытается обрести предельную функциональность, так что даже если перед нами истерзанное, искалеченное тело актера, динамика телесности все равно определена некой концептуальной операциональностью» [297] .