Текст книги "История русского романа. Том 1"
Автор книги: авторов Коллектив
Жанры:
Культурология
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 65 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]
1
В русской литературе XVIII века поэзия, драматургия и повествовательная проза развивались неравномерно. В отличие от письменной литературы предшествующих веков, где преобладали различные прозаические виды и жанры, в литературе XVIII века, с 20–х по 80–е годы, поэзия, а позднее и драматургия идейно и художественно далеко опередили журнальную повествовательную прозу этого времени. Самые значительные художественные достижения русской литературы XVIII века были осуществлены в поэтической (стихотворной) форме (оды Ломоносова, Державина, басни Сумарокова, «Душенька» Богдановича) или в жанрах драматургии (комедии Фонвизина, Княжнина, трагедии Сумарокова и Княжнина).
Проза до последнего десятилетия XVIII века, до появления «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева и «Писем русского путешественника» Карамзина, занимала в русской литературе положение второстепенное. В поэтических созданиях Ломоносова и Державина, в комическом пафосе Фонвизина с наибольшей силой и глубиной выразились национальное самосознание и прогрессивная общественная мысль эпохи.
Все основные критические и полемические литературные сражения XVIII века касались принципов и судеб поэзии и драматургии и почти не затрагивали вопросов развития прозаических жанров.
Русская прозаическая повествовательная литература XVIII века в очень слабой степени усваивала художественные достижения русской поэзии своего времени.
Поэтическое наследие Ломоносова и Державина только в оценке русской романтической поэзии и критики 20–30–х годов XIX века получило– глубокое художественное истолкование и было оценено как важный этап в подготовке расцвета русской литературы и русского романа в творчестве Пушкина и Гоголя.
Большое значение для развития русской повествовательной литературы последней четверти XVIII века имели комедии Фонвизина, у которого русские прозаики учились сатирическому освещению быта. В целом же развитие повествовательных прозаических жанров в XVIII веке не привело (до Радищева и Карамзина) к созданию значительных произведений, дающих такой охват жизненных явлений, такую разработку общественных типов, которые в какой‑либо мере могут быть соотнесены с русским романом эпохи его классического развития.
Это не значит, что русская повествовательная проза XVIII века совершенно не занимает никакого места в предыстории русского романа.
В журнально – сатирической прозе, в повестях и романах, в «путешествиях» и «дневниках» русских прозаиков XVIII века постепенно накапливался литературный опыт, в какой‑то мере сказавшийся на развитии ряда повествовательных жанров первой четверти XIX века, а через них и в прозаической повествовательной литературе пушкинско – гоголевской эпохи.
В предыстории русского романа должна быть отмечена роль повествовательной литературы конца XVII – первой половины XVIII века. Ее развитие имело два этапа: с конца XVII до конца 20–х годов и с начала 30–х до 50–х годов XVIII века. Это были одновременно и два различных по своему содержанию этапа истории русского государства, которые оказали существенное влияние на характер повествовательной прозы каждого периода.
За рукописной повествовательной прозой конца XVII – первых десятилетий XVIII века в научной литературе давно уже утвердилось название «повести петровского времени». [51]51
В данном разделе не затронут вопрос о рукописных переработках в первой половине XVIII века произведений предшествующего времени и позднейших переписках повестей первой половины XVIII века. Цель последующего изложения – уяснить место повествовательной прозы первой половины XVIII века в возникновении русского романа – определила характер привлекаемого материала.
[Закрыть]И в самом деле, эти произведения объединяют целый ряд общих черт, которые живо отличают их от предшествующей рукописной (русской и переводной) повести и от последующих повествовательных сочинений.
Наиболее характерной особенностью повестей петровского времени является отражение в них ряда новых социальных и политических проблем этого периода. В конкретных условиях конца XVII – начала XVIII века, когда правительством Петра I проводилась острая борьба с косным и устаревшим государственным аппаратом, когда ставился вопрос о новых кадрах и готовилась «Табель о рангах», когда посылали «в науку за море», пропаганда авторами повестей того времени необходимости оценки человека не по происхождению, а по личным заслугам, изображение страстного стремления героев познать «науки», желание показать высоту духовного облика рядового, обычного молодого человека служили целям формирования гражданского сознания.
Герой повестей петровского времени значительно отличается от литературных героев XVII века. Он не знатен, не богат. Чаще всего это сын обедневшего дворянина. Он уходит из отчего дома, усердно занимается «науками», достигает личными заслугами и трудолюбием высокого положения в жизни.
Наиболее характерный герой для повестей петровского времени – матрос Василий [52]52
П. Н. Берков в статье «О так называемых „петровских повестях“» (Труды Отдела древнерусской литературы (ТОДРЛ), т. VII, Изд. АН СССР, М. —Л., 1949, стр. 419–428) относит к повестям петровского времени только «Гисторию о российском матросе Василии». По нашему мнению, эта повесть является наиболее типичной, но не единственной.
[Закрыть](«Гистория о российском матросе Василии Кориотском и о прекрасной королевне Ираклии Флоренской земли» [53]53
Издана Л. Н. Майковым – «Журнал Министерства народного просвещения», 1878, ч. 200, отд. II, стр. 173–219; перепечатана: Л. Майков. Очерки из истории русской литературы XVII и XVIII вв. СПб., 1889, стр. 165–190; Русские повести XVII‑XVIII вв. Под редакцией В. В. Сиповского, СПб., 1905, стр. 108–128; В. И. Дунаев. Библиотека старорусских повестей. XVIII век. Петровская эпоха. М., 1914; отрывок по списку, хранящемуся в Калининском областном архиве, напечатан в журнале «В наши дни» (Калинин, 1936, № 2, стр. 135–141); по тому же списку полностью издан Г. Н. Моисеевой – ТОДРЛ, т. X, 1954, стр. 369–387.
[Закрыть]). Его отец при-шел в «такую скудость», что «не имеяше у себя пищи». Василий, полз чив благословение отца, «прииде в Санктпетербурх и записался в морско: флот в матросы». Своими знаниями он отличается от «протчих матрс зов». Вскоре его выбирают в «старшие». Василий добивается того, что ег посылают в Голландию «для наук арихметических и разных языков» Преодолев множество препятствий, которые встретились на его пупе Василий становится Флоренским королем.
К «наукам» в «иностранных государствах» стремится и дворянин Але ксандр («Гистория о храбром российском ковалере Александре и о люби телницах ево Тире и Елеоноре» [54]54
Опубликована в пересказе М. И. Сухомлиновым – «Библиотека для чтения», 1858, № 12, стр. 1–8; отрывок напечатан Л. Н. Майковым в его «Очерках из истории русской литературы XVII и XVIII вв.» (стр. 204–210); полностью текст дан В. В. Сиповским в «Русских повестях XVII‑XVIII вв.» (стр. 130–179).
[Закрыть]). Он едет во Францию и там выделяете] – среди «ковалеров» не только «красотою», но и «остротою разума». Але ксандра приглашают к своему двору английский и французский короли «го уважают знатные «рыцари».
Шляхецкий сын («Гистория о некоем шляхецком сыне, како чрез вы сокую и славную свою науку заслужил себе великую славу и честь, и ко валерской чин, и како за добрые свои поступки пожалован королевичеь в Англии» [55]55
Текст издан Г. Н. Моисеевой – ТОДРЛ, т. XIII, 1957, стр. 530–540.
[Закрыть]) также становится профессором в Академии наук, а позднее «действительным тайным советником, генералиссимусом» и «королеви чем» в Англии только благодаря своим знаниям и «острому уму».
Все герои повестей петровского времени – Александр, Василий, шляхецкий сын – обладают примечательными качествами характера: они не только «остры умом» и сильны в «науках», но и смелы, решительны честны в личных отношениях. Они и талантливы: пишут сочинения, исполняют арии, танцуют, отличаются внешней красотой.
Всем своим складом и личной судьбой эти новые люди сильно отличаются от литературных героев XVII века. Молодец «Горя Злочастия» в купеческий сын Савва Грудцын потеряли себя, едва переступив порог отцовского дома. Беды и несчастья, которые обрушились на них, сломили волю героев, заставили их уверовать в бесповоротность «судьбы». Монастырские стены явились последним прибежищем опустошенного Молодца и измученного Саввы.
Герои повестей петровского времени, в отличие от своих предшественников, торжествуют в жизни. Неудачи и несчастья не ослабляют их, а, напротив, дают возможность проявиться лучшим чертам их характера.
Наряду с образами новых героев в повестях петровского времени по– новому показана женщина. В повестях XVII века (о Марфе и Марии, об Ульянии Осорьиной) характер женщины раскрывается в рамке сугубо бытовых отношений. В Татьяне, жене Карпа Сутулова, и Аннушке, невесте, а затем жене Флора Скобеева, уже налицо некоторые черты героинь петровского времени.
Петровская эпоха принесла значительные изменения в литературный образ женщины. И это понятно. Впервые женщина стала «дамой», стала появляться на ассамблеях, где она могла свободно встретиться, разговаривать и танцевать с незнакомыми людьми, она могла бывать на открытых публичных гуляниях. Женщина стала играть большую роль и в политической жизни страны.
В повестях петровского времени женским образам отведено очень большое место. Раскрытие идейного замысла произведения, внутреннее развитие сюжета стоит в тесной связи с характеристикой героини, изображением ее взаимоотношений с героем и манеры поведения с другими людьми. Женщина в повестях петровского времени показана исключи-тельно в сфере любовных отношений: все героини повестей начала XVIII века – возлюбленные, невесты, но не жены. И это очень важно. В своих отношениях к мужчине они не связаны внешними узами, а руководствуются исключительно силой чувства, которому предаются полно– стью, безгранично, самозабвенно. Выбор избранника не зависит от его происхождения. Скорее наоборот: героини оставляют знатных женихов ради любви обыкновенного молодого человека, наделенного «красотою и остротою разума». Так, простого российского матроса Василия Кориот– ского преданно и нежно любит дочь Флоренского короля Ираклия, отвергнувшая притязания Флоренского адмирала. Сыну «небольшого» шляхтича сама признается в любви цесаревна, а позднее и английская королева. Дворянин Александр увлекает пасторскую дочь Елеонору, генеральскую дочь Гедвиг – Доротею и, наконец, дочь французского гофмаршала Тиру. Женщины эти умны, образованны, решительны. Они смело борются за свое счастье, предпочитая смерть разлуке с возлюбленным. Из‑за любви умирает Елеонора, узнавшая об измене Александра, закалывает себя мечом Тира над мертвым телом своего любимого, ради которого она оставила родину и отцовский дом. Иа могиле шляхецкого сына убивает себя цесаревна. Узнав о гибели шляхецкого сына, «яко свеща угасе» и английская королевна. Ираклия, принужденная под угрозой смерти скрыть от родителей правду о своем спасителе матросе Василии, облекается в траур, отказывается от пищи.
С характеристикой образов женщин в повестях петровского времени связано появление нового понимания любви. В повестях второй половины XVII века, как известно, были попытки обрисовать любовную страсть. Но это чувство рассматривалось как запретное, как «бесовское наваждение», за которое герои несут возмездие. Но уже в повести о Фроле Скобееве можно видеть иное отношение к любовным чувствам людей. Автор не осуждает Фрола, а вместе с ним весело подтрунивает над ловкостью и находчивостью «ябедника», сумевшего вызвать к себе любовь знатной боярышни Аннушки.
В повестях петровского времени не только не осуждаются любовные чувства людей, но, напротив, описание отношения к ним героя служит критерием для оценки всей его деятельности. Писателей восхищает сила чувства героев, их верность в любви. Глубокая вера в подлинную красоту и важность человеческих чувств побуждает писателей раскрыть «психологию» любви, ее сложность и многогранность. С этой целью авторы вводят в повествование письма героев, их «арии» – песни. Авторы повестей показывают не только светлые стороны человеческих отношений, но и тяжелые переживания, разочарования, гибель надежд. Герои много страдают, их любовь проходит через многочисленные испытания.
Русская литература не выработала еще к этому времени достаточно выразительных средств речи для изображения любовных чувств. Военный, политический и канцелярский язык петровского времени быстро обогатился варваризмами, пришедшими вместе с новыми понятиями. Отношения же людей, о которых хотели рассказать авторы повестей, в быту еще только складывались. Авторы повестей первых десятилетий XVIII века оказались в очень сложном положении: они должны были найти языковые средства для отображения новых понятий, которых не знала предшествующая литература. [56]56
Известно, к каким словообразованиям должен был прибегнуть В. К. Тредиаковский, когда в 1730 году он предпринял перевод на русский язык французского любовного романа «Езда в остров любви». В его переводе много искусственных слов, таких, как «любовность», «любление», «глазолюбность» и др.
[Закрыть]В самом деле, изображение любви в романе о Савве Грудцыне не выходит за рамки традиционного изображения «греха».
В повестях же петровского времени авторы стремились не только воспроизвести, сделать зримыми поступки героев, но и передать слова, которыми они выражали свои чувства, желания и даже мысли. Матрос Василий, увидев королевну Ираклию, «паде от ея лепоты на землю, яко Люд– вик, королевичь ираклийский, паде от прекрасный цесаревны Флоренти римския. и рече: „Государыня прекрасная девица! Какова ты роду и как сюды взята?“ Отвеща девица: „Господин добрый молодец! Я тебе, государю, о себе донесу“». [57]57
Государственный исторический музей, собрание музейное, № 1283, л. 309.
[Закрыть]Ираклия Василия «возлюбила не телесным люблением, но сердечным». Александр, увидев Елеонору, «был всю ночь– в великом десперате» (от латинского desperatus – отчаяние). От любви к Елеоноре на Александра «прииде… жестокая горячка». «Несщастие свое воспоминая», «в размышлении о несклонной Елеонориной любве» Александр пел «арию». Александр и Тира клянутся в любви «от трех ран истекшей кровью». Описание клятвы шляхецкого сына и цесаревны ярко и впечатляюще. Цесаревна «взя нож и обнажи грудь, и разреза мало, и взем перо и бумагу, и написа кровию тако: „Не хощу иметь в сем свето достойного мне супруга, кроме тебе. и приступль вручи ему писмо, и обливаяся слезами, и даде любезное целование во уста, во очи и во уши». [58]58
ТОДРЛ, т. XIII, стр. 531–532.
[Закрыть]
Изображение внешних проявлений человеческих чувств в повестях петровского времени связано с традициями древнерусской литературы. [59]59
Как установлено П. Н. Берковым, в 1720–1730–х годах группа русских литераторов систематически переводила на русский язык французские лубочные романы, «опираясь на традиции старорусской повести» (П. Н. Берков. Иван Шишкин – литературный деятель 1740–х годов (К истории русского романа: от рукописной старорусской повести к печатному роману). В сб.: Вопросы изучения русской литературы XI‑XX веков. Изд. АН СССР, М. —Л., 1958, стр. 51).
[Закрыть]Переживания людей показываются чрезвычайно напряженно: для характеристики действий человека писатели прибегают к гиперболам, ярким метафорам, эмоциональным оценкам. Герои повестей от несчастной любви заболевают и даже умирают. В припадке ревности они раздирают на себе одежду, волосы, бьются головой о землю, до исступления проливают слезы, так что «плачевные гласы… пронзают облака». В радости они расцветают «аки тюльпан», не замечают боли, когда рассекают себе грудь, чтобы кровью подтвердить свою верность в любви.
Описание душевных переживаний привлекалось в литературе XV—
XVII веков почти исключительно с назидательной целью. Внутренний смысл его состоял в показе отношения к этим переживаниям самого автора. В повестях первых десятилетий XVIII века обрисовка человеческих чувств, при этом исключительно любовных, не имеет никаких «деловых функций». Авторы этих повестей изображают любовные переживания героев с целью наиболее полно раскрыть их характеры, проявляющиеся в психологических переживаниях, для того чтобы показать причины и взаимосвязь их поступков.
Описывая любовные чувства людей, авторы повестей петровского времени использовали также опыт русского народно – поэтического творчества, давшего прекрасные образцы любовной лирики. Народная речь живо ощущается в диалогах героев, в манере их обращения: добрый молодец, государь мой батюшко и др. Влияние народных песен можно отметить и в поэтической системе «арий».
Несомненно важную роль в выработке художественных приемов изображения любовных чувств человека сыграл переводный, авантюрно – рыцарский, любовный роман. Распространенные в многочисленных списках и различных редакциях повести о Бове – королевиче, о Петре Златых Клю чей, о Мелюзине, о царе Оттоне (Октавиане), о Франце Венециане, Дол– торне и другие способствовали развитию интересов к необыкновенным приключениям героев, к их переживаниям. В переводных романах и повестях русский читатель мог почерпнуть образцы «галантного» обращения с женщиной, выражения рыцарского поклонения ее красоте. Поэтому не случайно, описав, как российский матрос Василий объяснялся с королевною Ираклией, автор тут же упомянул о Лодвике (в приведенной цитате – Людвик), королевиче рахлинском, который также «паде на землю» «от лепоты» римской королевны Флоренты. Рассказ о Людвике и о Сидоне входил в состав широко известной повести о «Семи мудрецах», переведенной в России с польского языка в конце XVII века.
Переводной литературе отчасти обязана повесть петровского времени и некоторыми особенностями своей художественной формы. Все повести отличают сложность и занимательность фабулы, острое развитие любовной интриги. Нередко сюжет повести петровского времени в какой‑то своей части соприкасается с переводным авантюрно – рыцарским или любовным романом. Однако при этом повести отнюдь не являются простым переложением переводных памятников: сложный и разнообразный по своим элементам сюжет использован в них для наиболее полного раскрытия замысла, всегда подчиненного общественно важной теме.
К этому следует добавить, что переводные романы не могли бы оказать влияния на художественные особенности повестей петровского времени, если бы в самой русской литературе не произошли существенные изменения. Достижения общественной мысли, развитие новых, чисто литературных по своему характеру жанров, узаконение художественного вымысла подготовили появление нового героя повестей петровского времени. Критерий оценки человека не с точки зрения церковной идеологии был принципиально новым в повестях петровского времени, значительным шагом в секуляризации русской литературы. Авторы повестей стремились подчеркнуть ценность человеческой личности независимо от положения героев на иерархической лестнице вне зависимости от их происхождения.
Новый, художественный образ героя становился знамением своего времени, он выражал передовые общественные идеи, характерные именно для петровского времени.
Своеобразной чертой повестей петровского времени является то, что во всех этих произведениях события происходят не в России, а за границей: во Франции, Англии, Австрии (Цесарии), Германии, Италии, Испании, Египте, Америке и Китае. Стремление авторов перенести описание действия в «иностранные государства» объясняется тем иптересом к далеким странам и заморским путешествиям, который был характерен для людей петровского времени – эпохи, покончившей с замкнутостью Руси, открывшей для русского дворянства и купечества «окно в Европу».
Повести петровского времени выразили только одну из характерных черт идеологии дворянской абсолютистской монархии, созданной усилиями Петра I и его сподвижников, которые опирались на дворянство и купечество в борьбе с боярством, отстаивавшим старомосковские порядки, и с народными массами, сопротивлявшимися усилению фискального гнета и широким военно – строительным мероприятиям государства, так как последние осуществлялись при помощи принудительного труда и стоили народу тяжелых жертв. Такой чертой был жизненный оптимизм, осно– вапный на практическом отрицании сословного неравенства и утверждении доступности жизненных благ и успехов удачливому и деятельному герою вне зависимости от его происхождения.
Послепетровская дворянская монархия в значительной степени распростилась с тем, что составляло основной пафос идеологической борьбы
Петра I и его сторонников – с идеей служения общенациональному государственному долгу, перед которым принцип «породы» терял свое значение и выдвигался принцип личных заслуг.
Это изменение отразилось и на развитии русской повествовательной прозы 1730–1750–х годов.
Из повествовательной литературы был изгнан и образ обедневшего дворянина, добившегося высокого положения в жизни «умом» и «науками». На смену ему снова пришли королевичи и царевичи, которым успех в жизни был обеспечен по праву рождения и воспитания.
Знатное происхождение имеют Карл и София – они дети «гишпан– ского министра Вильгельма», который находится при дворе французского короля («Повесть о гишпанском дворянине Карле и сестре его Софии» [60]60
Издана П. Н. Берковым и В. И. Малышевым – ТОДРЛ, т. IX, 1953, стр. 416–426.
[Закрыть]). В «Гистории королевича Архилабана» [61]61
Издана В. В. Сиповским – Русские повести XVII‑XVIII вв., стр. 90—107.
[Закрыть]герой – сын «немецкого государства короля Фридерика», в «Гистории о Ярополе цесаревиче» [62]62
Там же, стр. 180–241.
[Закрыть]Яропол – королевский сын. Король и королевна – герои «Истории о португальской королевне Анне и о гишпанском королевиче Александре», [63]63
Издана Л. А. Дмитриевым и Ю. М. Лотманом – ТОДРЛ, т. XVI, I960, стр. 498–505.
[Закрыть]королевич Дикароний – герой «Гистории о гишпанском королевиче принце Ди– каронии и о французской принцессе Елизавете». [64]64
М. В. Николаева. Неизвестная повесть первой половины XVIII в. «Ученые записки Ленинградского гос. педагогического института им. Герцена», т. 184, вып. 6, 1958, стр. 17–41.
[Закрыть]«Благороден и зело богат» французский шляхтич Александр – герой «Истории о некоем французском шляхтиче, именем Александре, како утвержден бысть в Цесарии цесарем, и о цесаревне Вене». [65]65
Издана Г. Н. Моисеевой – ТОДРЛ, т. XVII, 1961, стр. 310–320.
[Закрыть]
Внешне «гистории» 30–50–х годов XVIII века напоминают повести первых десятилетий XVIII века. И это понятно: они прошли через художественный опыт своих предшественников. Им свойственны те же языковые особенности, которые характеризуют повести петровского времени. Герои их также отличаются «остротой ума», внешней красотой, умеют играть на музыкальных инструментах, события повестей также происходят не в России, а за ее пределами. Но занимательность сюжета этих «гисторий», связанная в первую очередь с традициями воинских, сказочных («Гистории» об Архилабоне и Ярополе [66]66
М. В. Николаева. История о Ярополе царевиче и сказочно – былинная традиция. ТОДРЛ, т. VII, стр. 52–66.
[Закрыть]) или переводных повестей («Гистория о некоем французском шляхтиче, именем Александре…», «Гистория» о Дикаронии), не подчинена, как в повестях петровского времени, общественной теме, характеристика образа героя не влечет за собой развития сюжета. Повествовательная литература 30–50–х годов получила свое дальнейшее развитие в авантюрной повести конца XVIII века. Такова была, например, «Повесть о приключении аглинского милорда Георга и о бранденбургской маркграфине Фридерике Луизе», [67]67
В списках это произведение называется «Повесть о аглинском милорде Гереоне и маркграфине Марцымирисе».
[Закрыть]изданная Матвеем Комаровым в 1782 году, выдержавшая в конце XVIII и начале XIX века огромное количество лубочных изданий. Эту повесть имел в виду Некрасов в поэме «Кому на Руси жить хорошо», там, где он мечтал о будущем времени, когда крестьянин «Белинского и Гоголя», а «не милорда глупого» «с базара понесет». [68]68
Н. А. Некрасов, Полное собрание сочинений и писем, т. III, Гослитиздат, М., 1949, стр. 186.
[Закрыть]
Даже повести последующих десятилетий, возникшие под непосредственным влиянием повестей петровского времени, переработавшие их отдельные эпизоды или мотивы (как, например, «История о российском купце Иоанне»), не сохранили той значительности идейного содержания» которая отличала их непосредственных предшественников.
Художественные особенности петровских повестей оказали известное воздействие на последующую литературу. Непосредственное влияние их испытала рукописная повесть 40–50–х годов XVIII века. С петровскими повестями эти произведения сближают некоторые черты художественного облика, внешняя схожесть характеристик героев («острость разума»), язык сочинений. Но внутреннее наполнение образов в этих повестях противоречит авторским оценкам (например, «ум» героев не проявляется в их поступках).
Наиболее ценные художественные достижения петровских повестей получили дальнейшее развитие в русском романе 60–70–х годов XVIII века. Интерес к личной судьбе простого, обыкновенного человека, оправдание его чувств, внимание к бытовым обстоятельствам жизни – черты, характерные для петровских повестей, получили дальнейшее развитие в творчестве Ф. А. Эмина и М. Д. Чулкова. Таким образом, петровские повести как бы совместили в себе в неразвитой, зародышевой форме некоторые черты будущего литературного развития русского романа.
2
Роман появляется в русской литературе в середине XVIII века. Его последующее сложное и противоречивое развитие может быть понято и правильно объяснено только в связи с общим движением русской повествовательной прозы.
Обширный и разнообразный поток повествовательных произведений иноземного и отечественного происхождения еще с середины XVII века стал важной частью общелитературного развития на пути к созданию новой литературы – светской по духу и по содержанию, занимательной, свободно обращающейся и с вымыслом и с жизненным материалом.
Однако утверждение в 1730–1740–х годах в России классицизма задержало и осложнило ход развития русской бытовой повести, отодвинуло ее с магистрального пути литературы. Основоположники классицизма – Тредиаковский, Ломоносов, Сумароков, как просветители и рационалисты, считали повествовательную рукописную литературу конца XVII– начала XVIII века порождением средневекового варварства и невежества, недостойной внимания просвещенного гражданина новой, созданной Петром I России. Вслед за Ломоносовым, презрительно отзывавшемся о «Бове» [69]69
Ломоносов, выражая, по – видимому, общее для русских литераторов 1740–х годов отношение к роману, писал в своем «Кратком руководстве к красноречию» («Риторике») (1747): «Вымыслы разделяются на чистые и смешанные. Чистые состоят в целых повествованиях и действиях, которых на свете не бывало, составленных для нравоучения. Сюда надлежит из древних авторов Езоповы притчи, Апу– леева басня о золотом осле, Петрониев сатирикон, Лукиановы разговоры; из новых – Барклаева Аргенида, Гулливерово путешествие по неизвестным государствам и большая часть Еразмовых разговоров. Французских сказок, которые у них романами называются, в числе сих вымыслов положить не должно, ибо они никакого нравоучения в себе не заключают и от российских сказок, какова о Бове составлена, иногда только украшением штиля разнятся, а в самой вещи такая же пустошь, вымышленная от людей, время свое тщетно препровождающих, и служат только к развращению нравов человеческих и к вящему закоснению в роскоши и плотских страстях» (М. В. Ломоносов, Полное собрание сочинений, т. VII, Изд. АН СССР, М. —Л., 1952, стр. 222–223).
[Закрыть], иронические суждения о повествовательной литературе на чала века стали повторяться в журнальных критических выступлениях вплоть до середины 1780–х годов, еще у Державина в «Оде к Фелице» (1782) вельможный невежда так характеризует себя:
В литературной теории и творческой практике русского классицизма прозе вообще отводилось очень незначительное место. К числу литературных прозаических жанров относилось только «слово» – речь, строившаяся по строгим законам риторического искусства. Сюжетная, повествовательная проза вообще для классицизма была за пределами собственно «литературы». Литературой была поэзия; поэтическое слово, в идеале доведенное до смысловой прозрачности, должно было выражать истину, т. е. рациональную схему мира и человека. Повествовательная русская проза, которую видели вокруг себя основоположники новой литературы XVIII века, вся еще проникнута стихией чудесного и случайного, она в этом смысле еще близка к фольклору, несмотря на свое иной раз несомненное нерусское происхождение. Ее герой подчинен событиям, его приключения занимательны, а не назидательны; мораль этой прозы для рационалистов – классиков сомнительна, а часто, что еще хуже, отсутствует совсем. Герой живет не интересами гражданского общества; он индивидуалистичен и при всей своей примитивности и условности верен эмпирической истине – реальным интересам господствующего сословия дворянско – бюрократической монархии на послепетровской стадии ее развития. Несомненно, что покровителям Ломоносова, конечно, была ближе бездумная погоня за фортуной и амуром в «Гистории о Александре, российском дворянине», чем суровый стоический идеал гражданственности и служения общему благу, к которому призывали оды Ломоносова и трагедии Сумарокова.
По мере того как повествовательная проза (переводная и оригинальная) получала всё большее развитие в русской литературе середины века, менялось и отношение к повествовательным прозаическим жанрам у представителей русского классицизма. Характерно в этом смысле, что при переиздании своей «Риторики» в 1759 году Ломоносов сильно смягчил свою отрицательную характеристику романа как литературного жанра, совсем опустив обвинения в «развращении нравов человеческих», в «закоснении», в «роскоши и плотских страстях». [71]71
«Повестью называем пространное вымышленное чистое или смешанное описание какого‑нибудь деяния, которое содержит в себе примеры и учения о политике и о добрых нравах; такова есть Барклаева „Аргенида“ и „Телемак“ Фенело– нов. Из сего числа выключаются сказки, которые никакого учения добрых нравов и политики не содержат и почти ничем не увеселяют, но только разве своим нескладным плетеньем на смех приводят, как сказка о Бове и великая часть французских романов, которые все составлены от людей неискусных и время свое тщетно препровождающих» (М. В. Ломоносов, Полное собрание сочинений, т. VII, стр. 222).
[Закрыть]Херасков, разделявший в начале 1760–х годов сумароковское отношение к роману, сам выпускает в 1768 году философско – политический роман «Нума Помпилий». Не приравнивая роман к ведущим поэтическим жанрам (эпопее, оде, трагедии), русский классицизм в какой‑то мере признал роман допустимым видом литературы.
Развитие русской повести в XVIII веке происходило под воздействием традиций русской литературы XVI‑XVII веков, которая продолжала в рукописном виде бытовать и распространяться среди русских читателей до самого конца XVIII века, с одной стороны, и в ходе усвоения существенных свойств европейского романа, широко проникавшего в Россию и в оригиналах, и в переводе, с другой. Западноевропейский роман в XVIII веке прошел сложный путь развития. От романов Лесажа и Мариво, представляющих собой высшую стадию развития романа плутовского, романа, погруженного в стихию частной жизни и наивно – эгоистических страстей, чуждого не только просветительскому идеалу человека, но и вообще исключившего разработку этической проблематики, английский роман (Ричардсон), а за ним и французский (Прево), берется за освещение общественно – моральных проблем, до того составлявших сферу неограниченного владычества трагедии классицизма.
Основоположники европейского сентиментального романа (Ричардсон и Прево) показали, что и в частной жизни обыкновенных людей, а не только среди вершителей судеб государств, возникают сложнейшие нравственные конфликты, ставятся и практически решаются важнейшие проблемы морали и общественных отношений.
Роман Руссо «Юлия, или Новая Элоиза» (1761) был важной вехой в истории романа. Руссо соединил социальную трактовку моральных проблем с глубоким лиризмом поэтического изображения страсти. Эмоциональность, почти утраченная во французской литературе после Расина, стала господствующим настроением романа Руссо и определяющей чертой стиля его прозы.
Конечно, наряду с движением романа от Ричардсона к Руссо и «Вер– теру» Гете в европейских литературах продолжалось развитие и других типов романа и повествовательной прозы. Романы Фильдинга и Смолетта были значительным явлением в развитии реализма на Западе. Широко был распространен в литературе жанр философского романа или повести (Вольтер, Виланд), поэтика и стилистика которых была подчинена пропаганде просветительских идей. На протяжении XVIII века русская проза развивалась, усваивая опыт современного движения западноевропейской повествовательной прозы. Переводная, в основном повествовательная, литература первой половины XVIII века позволяет судить о том, какие явления в зарубежном романе привлекали к себе внимание читателей и переводчиков, и, следовательно, о том, куда двигалась и к чему стремилась русская проза в первые десятилетия неограниченного, казалось бы, торжества классицизма в русской литературе.
Тредиаковский, начинавший переводом прециозного романа Поля Тальмана «Езда в остров любви», переводит (в 1751 году) «Аргениду» Джона Барклая, политический трактат в условно – романической форме, «Аргениду», которую наравне с «Телемаком» признавали полезной и Ломоносов, и Сумароков. А для массовой, повседневной деятельности переводчика середины XVIII века характерен другой, антиклассицистиче– ский круг интересов. Почти одновременно русский читатель 1730–1760–х годов получает сначала рукописные, а с середины 1750–х годов и печатные переводы романов и повестей, взятых из совершенно различных эпох и направлений европейских литератур. Среди переводных романов этого времени мирно сосуществуют «Ариана» (1632) Ж. Демаре, [72]72
Рукописный перевод – «Гистория о прекрасной Ариане и о храбром Молен– тесе»; одип из списков датирован 1755 годом. Данные об этом и других переводах см.: А. Н. Пыпин. Для любителей книжной старины. М., 1888, стр. 38–39.
[Закрыть]«Клеопатра» (1647–1648) Ла Кальпренеда, [73]73
Рукописный перевод– «Гистория о скифском короле Алкменесе и о королеве Меналиппе»; А. Н. Пыпин, ук. соч., стр. 5.
[Закрыть]«Азиатская Баниза» (1688) Циглера и
Клипгаузена, [74]74
Рукописный перевод – под тем же заглавием; А. Н. Пыпин, ук. соч.,_ стр. 3–4.
[Закрыть]«История Ипполита» (1690) графини Она, [75]75
Рукописный перевод – «Гистория о Ипполите, графе аглинском, и о Жулии, графине аглинской же…» и др.; А. Н. Пыпин, ук. соч., стр. 28–32.
[Закрыть]с одной сп роны, и «Шутливая повесть» (1651) Скаррона, «Похождения Жилблаг де Сантилланы» (1715–1735) Лесажа, «Памела» (1741) Ричардсон* «Приключения маркиза Г***, или Жизнь благородного человека, остг вившего свет» (1728–1731) Прево, [76]76
Переводчик Скаррона (1763) и Лесажа (1754) – В. Г. Теплов; Прево перевели И. II. Елагин и В. И. Лукин (1756–1765); рукописный перевод «Памелы» анонимен (1750–е годы); А. Н. Пыпин, ук. соч., стр. 43–44.
[Закрыть]с другой.
В этом очень кратком, выборочном списке французские прециозны и немецкие барочные романисты оказываются в неожиданном соседств с романнстами – бытописателями (Лесаж) и сентименталистами (Ричард сон, Прево). Однако в этой кажущейся пестроте переводческого выбора читательских вкусов есть один общий принцип: все эти романисты при надлежат к литературным направлениям, враждебным классицизму.
Уже в 1750–1760–х годах в России действуют переводчики – профессионалы. В их деятельности практически был осуществлен переход от анонимного рукописного перевода к печатному, с обозначением имени переводчика, а иногда с предисловием, нередко представляющим очень содержательное изложение его литературных позиций. [77]77
Интересные предисловия И. Шишкина приводит в указанной статье П. Н. Берков (сб. «Вопросы изучения русской литературы XI‑XX веков», стр. 53–56).
[Закрыть]
В 1750–х годах И. А. Акимов, В. Г. Теплов, И. П. Елагин, И. Шишкин, а с начала 1760–х годов целая группа литераторов – переводчиков, преподавателей Сухопутного шляхетского кадетского корпуса, объединившихся вокруг первого русского частного литературного журнала «Праздное время, в пользу употребленное» (1759–1760), систематически переводит с французского и печатает романы. В переводческой продукции этих литераторов равномерно представлены и барочные, авантюрноприключенческие романы, и ранние сентименталистские произведения. Литераторы – переводчики «Праздного времени, в пользу употребленного» не только завершили переход переводного романа из рукописной литературы в печать, они выступили с продуманной защитой романа, особенно– романа сентиментального (Прево), от его противников из лагеря классицистов. Именно с деятельностью этой объединенной и организованной группы литераторов, пропагандистов романической литературы, связан первый в русской литературе спор о романе, в котором, с одной стороны, как его противники выступали Сумароков и Херасков, а с другой – как: защитник – С. А. Порошин. [78]78
См.: Д. Д. Шамрай. Об издателях первого частного русского журнала. «XVIII век», сб. 1, Изд. АН СССР, М. —Л., 1935, стр. 377–385; И. 3. Серман. Из истории литературной борьбы 60–х годов XVIII века (Неизданная комедия Ф. Эмина «Ученая шайка»). «XVIII век», сб. 3, 1958, стр. 208–210.
[Закрыть]Программное предисловие Порошина к его переводу «Философа аглинского» Прево (1760) – одна из первых в русской критике серьезных статей о романе XVIII века.
